Просто мы не обувь

Небо красится в нежный-нежный фиолетовый. Андрей смотрит на это нежное-нежное небо и не чувствует в себе ни единой связной мысли. Карандаши отложены, альбом раскрыт на новый странице, которая покрыта слоем ластиковой крошки и продавленными карандашными линиями. Он опирается рукой на раскрытую тетрадку со стихами и песнями, вертит в пальцах ручку обреченно и раздраженно, а из под руки его ни сегодня, ни уже какую неделю не выходит ничего, кроме лирики. У Андрея в текстах все поголовно несчастны-преданы-брошены-мертвы, а уж музыку его на гитаре наиграть — можно сразу сигануть, и не со скалы даже, а вот прямо с этого окошка. Миха на него бесится-ругается-плюется: Андро не в состоянии выдать ему то, что нужно, а Андрей лезет свои произведения защищать, но как-то смысла в этом уже не видит. Сам понимает, что тексты и мелодии становятся одна другой меланхоличней, а это совсем-совсем не то, что нужно. Но чувствует себя Андрей так, как пишет, а значит ничего другого, кроме болезненно-отчаянного или злобно-надрывного выдать не способен, сколько не старается. Анфиса, Фиса, Фисочка, красавица, прелестница, жеманная немного и яркая, такая же как сам Горшок. Она — его искаженная в кривом зеркале женская версия, Андрей способен это признать. Анфисы много, очень много, но не так как Михи — по-приятному много, выносимо — ее много так, что хочется либо самому удавиться, либо ее удавить, а еще лучше поменять порядок и сделать все вместе. Она тут уже третий месяц, на каждой репетиции сидит, сверкает глазами влюбленными на Миху, на каждой попойке на его коленях, у его плеча, подныривает ему под руку, прижимается всем телом и сверлит Андрея взглядом таким нехорошим, что он ни капли не сомневается — она понимает. Анфисаа вообще девчонка умная, вроде бы. Бешенная, адреналиновая, сумашедшая и отбитая совсем уж наглухо, но чувствуящая. Она в первый день на репе смотрит на Андрея внимательно где-то с минуту или две и с тех самых пор все просекает. И Андрею дает это понять. Иногда ему честно кажется, что она над ним издевается. Смотри,— видит Андрей в ее глазах,— я могу сделать вот так,— и проводит пальцем по Мишиной груди, цепляя кулон на его шее. А еще вот так, Княже, смотри,— притягивает его медленно к себе, обвивает ногами и целует. Сверкает ему темными-темными глазами и почти говорит,— а вот ты, Андрейка, и мечтать о таком не можешь. А Миха целует ее в ответ. Андрей разбивается-бьется-трещит в этот самый момент. Почти слышит какой-то хруст, после которого все срастается неправильно и тексты получается писать только отчаянные и грустные. Миха в нее то ли влюблен, то ли одержим ей, ходит за ней, как цепной пес на привязи, на каждую ее выходку — молчит, на каждую шипльку в князеву сторону — отводит взгляд. Андрею не то чтобы обидно, просто как-то странно. Раньше между ними не стоял никто, не то что женщина, а теперь тут целая огромная Анфиса, которую деть не получается совсем никуда. Анфиса-Анфиса-Анфиса. Это имя сводит Андрея с ума почти так же, как Миша. Миша, который лохматый, добрый и улыбается Андрею уголками губ. Родной Миша, Мишенька, которого он никогда так не называл и не назовет, даже тайком на клочке какой-то бумажки. Так можно разве что у себя в мыслях и то, с осторожностью и трепетом, потому что кажется, что Миша даже мысли его может подслушать и украсть. Миша — первый лучший друг, первый родной человек, первый, кого Андрей выбрал сам себе в семью, его первое увлечение и может быть даже первая любовь. Хотя последнее наверно слишком даже для мыслей, даже для проблеска на краю его сознания. Миша — брат, друг, партнер, товарищ, единомышленник, единоизвиленный его близнец, но никак не любовь-любимый-возлюбленный. Даже любовником стать так и не сумел до конца. Андрей только помнит пьяный мазок губ и шумное дыхание напротив шеи, а уже на следующий день из толпы выплыла Анфиса, после которой все остальные, даже сам Андрей, померкли и стали не ценнее бумажки на ветру. Андрей смотрит на небо, не видя его, и сжимает ладони в кулаки.

***

Андрей пьян. Пьян так, как не был давно, весело и залихватски, пьян до такого состояния, что любишь весь мир и каждого человека и букашку в нем, а на прочие упаднические мысли не остается сил. Андрею впервые за все время хочется улыбаться-смеяться-хохотать и любить всех, даже темнобровую Афиску на горшковских коленях. Даже она в своих колготках в сетку, уложившая свои ноги на михины и накручивающая его прядь волос на палец, вызывает лишь отчаянное желание ей улыбнуться и глазами сказать — я все знаю и пытаюсь смириться. Анфиса, кажется, понимает и посылает ему улыбку в ответ. А вот Миха сегодня отчего-то совсем не весел, никому линию свою не гнет, не обнажает зубы, не лыбится Фисе, не целует ее даже, почти не смотрит. Сверлит только в своей руке зажатую бутылку пива взглядом и подозрительно молчит. Но Андрею сегодня не хочется с этим разбираться. Андрею хочется петь — и он поет, улыбается, шутит, смеется так, как хватает легких и целуется в перерывах с девушкой на своих коленях. У нее темные каштановые волосы, маленькая грудь и мальчишечьи коленки, она нескладная немного и темноглазая. Девчонка смеется сквозь поцелуй совсем не по-девчачьи и что-то в ней, безымянной и мальчиковой, его манит. Андрей снимает ее со своих колен и, шепнув на ухо, что сейчас вернется, выходит на балкон, дышать и курить. За спиной слышится какая-то возня, Андрей прикуривает сигарету и чувствует, как отрывается балконная дверь и за ней появляется Миха. Чуть злой, накрученный и взвинченный Миха, с недобро сверкающими глазами. — Ты чего здесь?— спрашивает Князь, отрывая сигарету ото рта. Миша ухмыляется как-то не так, не по-горшковски устрашающе, а как-то иначе. — Курить хочу,— хмыкает он и показательно тянет руки к князевой сигарете,— да и с другом перетереть надо. Андрей решает не удивляться и не задавать вопросов. Он молча передает сигу и поднимает бровь в выжидательном жесте. — Ну так че хотел-то? Если по текстам, то неделька еще и захерачу тебе все, что просил. Висит пока, ебань сраная. Он проводит рукой по волосам и опирается спиной на балконную балку. Настроение улыбаться сходит на нет, а Горшок стоит слишком близко, для человека, который от него три месяца, как от прокаженного шарахался. — Да не, хуй с ним, с текстом. Я не об том,— Миха не смотрит ему в глаза, докуривает почти до фильтра и гипнотизирует окурок взглядом. От него пасет алкашкой и он снова становится ближе, чем секунду назад. Миша поднимает глаза, смотрит на Андрея с добрую минуту и так застывает. Глаза темные-темные, упертые и блескучие. У Андрея ни единой связной мысли в голове и пульс частит. Миха выбрасывает сигарету, распрямляется и за секунду, притянув князево лицо к себе, целует. Целует. Долго, почти не размыкая рта, прижимается и дышит ему в губы. Андрей застывает, не в силах пошевелить даже кончиком пальца. Мир хрустит-ломается-бьется. Миша отстраняется, смотрит в глаза с немым вопросом и проводит пальцем по шее. Андрей бросает взгляд на засосы в вороте полосатой рубашки, потом Михе в глаза и подается вперед. Они целуются, горячо, спешно, самозабвенно, воскрешая в памяти похожий день три месяца назад и похожий поцелуй. Андрея ведет, он еле может удержать себя на ногах, внутри все колотится и гремит. Андрей чувствует чужую руку у себя на шее, а сам зарывается пятерней в михины волосы и тянет. Из Миши вырывается глухое шипение. — В туалет,— бросает Андрей, хватает Миху за руку и, не дожидаясь ответа, ведет его вглубь квартиры. На удачу туалет свободен, Андрей рывком открывает дверь, не имея ни малейшего понятия о том, как это смотрится со стороны и не видит ли их кто-нибудь. Все становится неважным, мир сужается до михиной руки в его ладони. Андрей усаживает Мишку на бортик ванной, сам становится между его разведенных ног и приподнимает его лицо обеими ладонями. Сердце щемит, потому что у Михи взгляд шалый и нежный. Андрей жмурится изо всех сил и целует. Это не навсегда, убеждает он себя, у вас просто помутился рассудок. Это закончится, как только он выйдет за дверь. Андрей предвкушает, как будет собирать осколки внутри себя и резать пальцы в кровь, но мысль мимолетная и улетучивается, стоит Мише начать выцеловывать Князю шею и расстегивать пуговицу на его джинсах. Княже откидывает голову назад, вжимается Михе в пах, притираясь бедрами и членом, в голове туман и бесконечно горячо в грудине, а Миха тихо-тихо полувздыхает-полустонет от трения. Андрей прикусывает чужую мочку уха, достает оба члена из трусов и начинает вести по ним ладонью, двигая бедрами в такт. Мишина ладонь ему вторит, он крепко сжимает князеву шею, держится за него так, что, кажется, останутся следы. Андрей свободной рукой проводит по михиной челюсти и целует с широко открытым ртом, глубоко и горячо. Жар в груди нарастает, движения становятся хаотичнее и быстрее, Андрей успевает особенно сильно сжать чужие волосы на загривке в кулак и кончает, спрятав глухой стон в чужих губах. Миха кончает следом, сжимая андреев затылок до боли. Мир замирает, становится тихим, глохнет будто. Андрей смотрит Михе в глаза, темные, усталые и довольные. Смотрит на него и понимает —сейчас все закончится. Они забудут об этом, сделают вид, что это алкоголь, глупость, ребячество дружеское, еще одна общая тайна и это будет правильно, наверно. Но иногда бывают такие дни, когда Андрею хочется самому себе сказать: люби так горячо, чтоб ад показался тебе прохладным. Андрею в груди печет похлеще, чем в преисподней, щемит-болит-колется там все. Этот раз первый, но точно не последний, понимает Андрей, подается вперед и целует михины губы. Только одно короткое касание. Оно будто снимает с Горшка проклятье, оцепенение спадает с него, он судорожно встает, застегивает джинсы и, не смотря на Андрея и не говоря ему ни слова, выходит, захлопывая за собой дверь. Андрей не делает даже попытки его остановить, садится на бортик ванной и улыбается, вымученно и зло. Когда он заходит в общую гостиную, то обнаруживает Анфису на коленях Горшка.

***

Андрей сидит за столом, низко склонившись над своей тетрадкой с текстами и водит по ней ручкой с пулеметной скоростью. На лице сосредоточенно-хищническое выражение, злорадное слегка. Тексты сочиняются такие, как Горшок и просил: язвительные, злорадные и насмешливо-желчные. Андрей пишет так, как чувствует себя, поэтому тексты получаются жалящими, едкими и кусачими. Андрей улыбается уголками губ и обещает себе любить, бороться и жалить.