complicated/simplicity

      Баки страшно.       Он совершенно, чёрт возьми, не понимает, что делает — в голове робко роятся фальшивые мысли, что это всё ради дела, ради Стива, ради искупления вины, ради светлого будущего, ради утирания Уокеру носа.       Кто-то рядом с этими мыслями насмешливо фыркает.       У него во рту до сих пор привкус страха — он всё ещё смотрит на Земо через пуленепробиваемое стекло и чувствует себя запертым в коробке. Как с Пирсом, ему хочется сглотнуть этот удушающий вкус с языка, но он прилип и отравляет рецепторы, посылая сигнал прямиком в мозг, нарушая естественные электро-импульсы, и думать тяжко, и электричество складывается удивительно изящно в привычное       не думай, не чувствуй, подчиняйся       С Земо так быть не должно — но так есть, и в отражении ему чудится Пирс.       Чёртов ублюдок достаёт его даже с того света.       А Земо смотрит своими всепонимающими глазами в душу, видя, кажется, абсолютно всё, читая как простую азбуку, и Баки нужно спрятаться, закутаться в сто одеял и шептать забытые молитвы — но есть работа, которую нужно сделать.       Он так старательно убеждает себя, что всё это лишь ради победы над плохими парнями, что почти верит. Но лишь почти, потому что Земо не сводит с него взгляда, а Зимний Солдат шевелится вокруг костей, хотя сам должен быть трухлявыми костями — но Баки ощущает его стерильный холод, его безропотную покорность, и эхо кода звучит между ушей.       Что-то всё ещё действительно внутри — и это что-то жаждет подчиниться Земо, последнему куратору, последнему хозяину, последнему, кто имеет право на него.       Он не вещь — Баки твердит это себе, разглядывая облака, но сидящий рядом Земо так похож на Пирса, что колени зудят от потребности встать на них и опустить голову, ожидая указаний, наказания или похвалы, может, монолога об увязшем в болоте человечестве.       Но Земо пьёт шампанское и читает свою книжонку, больше не влезая в его личное пространство, а Баки потерянно вжимается в сидение и боится шевельнуться, хотя мочевой пузырь настойчиво намекает, что пора бы посетить туалет.       Но кожа всё ещё горит после драки, а самочувствие ещё хуже, чем было, и Баки бы позвонил доку, только вот телефон неизвестно где, а её номер он не удосужился выучить — да и разве можно разбалтывать ей о том, что он помог преступнику бежать из тюрьмы, а потом ввязался в непонятно что в городе беззакония?       Вряд ли она оставит это без внимания, осуждающего взгляда и пометок в блокноте.       А Сэм почти дремлет, пялясь в экран смартфона, пока Баки пытается снова стать собой — почему он постоянно должен искать самого себя и становиться им?       Это утомляет, это запутывает, ведь если он — не он, если его приходится искать, то настоящий ли это он, а не просто маска, которую ожидают увидеть?       Как всё запутанно — во времена Зимнего Солдата всё было так просто, примитивно, и поганая часть Баки скучает. Отвратительно, неприемлемо, гадко, но врать самому себе он не собирается — как бы больно ни было, тогда всё было до ужасного понятно, чёткая миссия, никаких сложностей, никаких чувств, никаких сожалений, никаких сомнений, никаких раздумий, думали и решали за него, он лишь следовал приказам, ему было не о чем беспокоиться. Теперь же вся ответственность на нём, теперь он вынужден принимать решения самостоятельно, теперь мысли и подозрения роятся в голове агрессивно, шумно, голодно, и Баки начинает казаться, что скоро от него ничего не останется, кроме этого роя — сплошные «что, если» и ничего больше.       Он так не хочет — потому запретные/заветные слова по-прежнему звучат где-то далеко, в отголоске остатков Зимнего Солдата, а тело охотно готово повиноваться куратору, мирно потягивающему шампанское.       я готов отвечать       Мерзкая, постыдная часть него рада, что всё так — ему больше нет нужды думать, можно расслабиться и следовать командам Земо, который всё продумает, разложит по полочкам и просчитает, выдав ему лишь инструкции, и вина за неслучившиеся возможности не будет грызть кишки.       Баки так устал от вины.       Низ живота являет собой ком дискомфорта, но Баки терпит, заставляет себя, ведь раньше терпел вещи и похуже, но пальцы крепче стискивают подлокотники, а Сэм сонно бормочет что-то под нос, на долю секунды отвлекая от неприятных мыслей, которых стало чересчур.       Но рядом с Сэмом сидит Земо, и когда Баки машинально поворачивается на звук, то глаза Земо ловят его — и он неловко застывает, тяжело сглатывая и не осмеливаясь вернуться к разглядыванию облаков.       Молчание тягучее, вязкое и тёмное, и Баки не знает, что сказать, чтобы выбраться — а Земо, кажется, всё устраивает, он таращится без стеснения и вообще признака каких-либо чувств, и призрак Пирса встаёт за его плечом в неизменном сером костюме.       Если Баки озвучит это сравнение, Земо сильно обидится?       Наверное, да. — Что-то не так, Джеймс?       Голос Земо звучит мягко, заранее понимающе, и Баки ёрзает, наконец отводя взгляд, упираясь в пол и не представляя, что ответить, ведь ложь никак не ложится на язык, а сказать правду неловко.       Но чёртов Земо спрашивает, не нуждаясь в ответе, и поднимается, откладывая книгу и ставя пустой фужер на столик. — Пойдём.       И тело встаёт быстрее, чем мозг успевает переработать звук в смысл, и он не уверен, собираются ли щёки покраснеть или побледнеть.       Земо ведёт его к кабинке туалета, галантно пропуская вперёд и включая свет, и стыд просачивается в глотку, запирая слова, и Баки бестолково открывает рот, желая возразить, но молчит — а Земо спокойно заходит следом и запирает щеколду, будто нет ничего естественнее, и на его лице ни грамма смущения, совсем.       Баки его не понимает и вряд ли когда-нибудь поймёт.       Чужие ладони расстёгивает ему штаны, а он не может и пискнуть, просто наблюдая и сгорая от пожара под рёбрами — всё неправильно, паника сигналит красным и сиренами, а Зимний Солдат принимает внимание как высшую похвалу, как награду, и Баки рвёт на части противоречий.       Почему Земо всё снова ломает, переворачивает под непонятным углом и не объясняет?       Что сам Баки должен делать со всем этим?       Ответа нет, потому что спросить можно только у самого Земо, но Баки ни за что не признается в своей слабости, только не Земо, он не подарит ему такой контроль над собой.       Когда джинсы спускаются до колен вместе с трусами, а лицо Земо не краснеет ни на полутон, Баки понимает, что Земо и так прекрасно всё знает, в словах нет нужды, не для него, и Сэм был прав — Земо забрался к нему в голову, правда намного раньше, ещё тогда, когда притворялся правительственным психологом, и с тех пор лишь таился, но не уходил, о нет.       Какой же он болван.       А Земо ободряюще улыбается уголками губ и поднимает сиденье унитаза, и сердце на миг сбивается с ритма, ускоряясь, а затем, когда мягкие, но властные руки разворачивают его, пульс становится поразительно ровным — механическим.       Тёплое тело прижимается сзади, щека у плеча, и Баки вот-вот пробьёт на дрожь — но сердце стучит спокойно, словно такое в порядке вещей, и сухие пальцы осторожно обхватывают член, направляя, а шепот на немецком отдаёт приказ, и ему так невыносимо стыдно, но облегчение пушистой кошкой укладывается в животе, соседствуя с благодарностью в груди.       Ведь Земо заметил, не проигнорировал и помог, ведь Земо здесь, пусть и не обязан, и не издевается, не унижает и вообще не делает ничего гадкого.       Баки непривычно.       Но ему нравится — хотя он всё ещё задаётся вопросом, какого чёрта происходит.       Когда штаны снова на нём и застёгнуты, а Земо моет руки, ему хочется чего-то — но он не умеет благодарить, не искренне, не в действительно важные моменты за действительно важные вещи, и просто стоит, надеясь, что Земо прочтёт всё сам.       И Земо поворачивается к нему, вытирая ладони, внимательно сканируя, и улыбается. — Пожалуйста, Джеймс. Если тебе нужно что-то ещё — попроси.       Желудок, кажется, не против переварить что-нибудь, даже самого себя, и Баки нервно перебирает варианты просьбы, переведя взгляд на стены. Он не привык просить, не привык говорить о своих нуждах, не привык к их удовлетворению — но тихое урчание избавляет его от необходимости открывать рот, и Земо выходит из туалета, направляясь к починенному холодильнику, заполненному едой, а Баки следует за ним обожающей собакой, пристраиваясь рядом и наблюдая.       Ему нравится наблюдать.       Ловкие пальцы действуют выверено точно, красиво, и это возвращает назад, когда безликие безымянные люди занимались его обслуживанием, следя за состоянием и выдавая лишь сухие команды — вытяни руку, сядь, встань, лицом к стене, повернись, одевайся, ешь. Ему не было нужды переживать ни о чём, папки с необходимой информацией ложились на колени, оружие в отличном состоянии ждало в руках охранников, вычищенный костюм лежал на столе, капельницы с растворами наполняли тело питательными веществами, а безвкусные жидкости дополняли — обо всём заботились другие, ему не приходилось беспокоиться о своём организме, его потребностях и возможностях, и теперь, даже после реабилитации в Ваканде, он с горечью признаёт, что ему этого не хватало. Именно этого — кого-то, кто позаботится обо всём, кто будет достаточно уверенным и равнодушным, чтобы увидеть в нём вещь и сказать       это теперь моё       Таким человеком оказался Земо, и Баки страшно — у него в голове каша из хаоса, интриг и скорби, и Баки понятия не имеет, на что Земо способен, как намеревается использовать полученную власть.       Тешить себя надеждой, что он ещё не понял, что к чему, Баки не собирается — не настолько дурак. — Поешь, Джеймс.       Перед ним тарелка с горой маленьких сандвичей, а лицо напротив наполнено мягкостью. Только вот в глазах её нет, там просто горький кофе — и Баки страшно.       Но он покорно берёт тарелку и отправляет первый сандвич в рот, жуя и ощущая вкус незнакомых овощей. Несущественно, они стоят в шаге друг от друга, просто смотря, и Земо удовлетворённо кивает, и излом его губ говорит, что всё в порядке.       Но ничего не в порядке, и Баки хочет спрыгнуть с самолёта прежде, чем ему прикажет это сделать Земо. — Тебе не о чем переживать, Джеймс.       Почему он так часто повторяет его имя? Он что, в тюрьме сверхспособности получил?       Расстояние сокращается до вдоха.       Чужой одеколон с древесными нотами и вишней пробирается в нос, вытесняя все прочие запахи, и Баки чувствует, как за спиной из тени ступает Пирс, всегда пахнущий чем-то древесно-яблочным.       нет       Трусливое желание сбежать дребезжит где-то на краю, слишком слабое и блёклое, и Баки жует безвкусные мягкие сандвичи один за одним, пока тарелка не пустеет, а Земо не отодвигается, вглядываясь в его лицо, ища там что-то — или, может, кого-то.       Вереница специалистов говорила, что у него проблемы с ответственностью, самостоятельным принятием решением и определением желаний — Баки считает, что это очевидно, и пустые разговоры по часу три раза в неделю этого не исправят, они ничего не исправят, потому что болтовня не способна починить его, что вообще способно? Да и какой в этом смысл, если он уже почти не помнит другой жизни — а разочаровываться в нём больше некому.       Земо бы понял его, конечно понял, Земо ведь всегда всё понимает — и откуда такой умный взялся.       Если бы он работал вместе с Пирсом, то Гидра ни за что бы не проиграла, и проект «Озарение» пришёл в действие секунда в секунду, и Стив был бы мёртв, а Зимний Солдат оставался покорной куклой на нитях — но, слава богу, Земо играет против Гидры, и Баки рад, что хоть в чём-то они все на одной стороне.       Прямо сейчас они вместе и делают то единственное, чего он по-настоящему хочет — возвращают щит Стива и заодно показывают Уокеру его место.       Баки знает — без Земо не получится, просто не может получиться, и сам он бы, наверное, примитивно прирезал Уокера в кровати и похитил щит, скрывшись где-нибудь в стране без экстрадиции и с натянутыми отношениями с США. Но он не дурак, и потому Земо здесь, чтобы всё прошло гладко и более менее прилично, чтобы щит не окрасился кровью даже на чуть-чуть — Баки ведь по-другому не умеет.       Зимний Солдат был создан, чтобы убивать — Баки в последние годы своей настоящей жизни делал то же самое.       Может, он и вправду был задуман с самого начала, как убийца, как машина — драки, разбитые костяшки, ноющие рёбра, а затем война, которая никак не прекратится, только меняет названия.       Но Баки — солдат, не командир, никогда не был, и сейчас ему всё ещё нужен кто-то, за кем можно пойти, и от суставов уже тянутся паутинки.       доброе утро, солдат       Утро уже давно не бывает добрым. — Всё в порядке, Джеймс. Я обо всём позабочусь.       Шёпот едва слышный, почти движение губ, но усиленный слух впускает голос с выраженным акцентом в мозг, вызывая его размягчение — Баки тупо пялится, сжимая в руках тарелку, и не знает, что делать. Вроде бы следует послать подальше и вернуться в кресло, но в чём смысл отрицать очевидное, неизбежное? Ему необходим кто-то, кто будет принимать решения за него, кто заберёт ответственность, хотя бы часть, кто уймёт бурю вероятностей, кто напомнит, что надо поесть — пусть в Ваканде он и жил сам, но это не было легко, это было мучительно, и если бы не сыворотка, он бы загнулся от бессонницы и голода.       Как выбрать, чем завтракать, хлопьями или яичницей? Чай, кофе или сок? Как сварить яйца, вкрутую или всмятку? Какой формы макароны выбрать? Яблоко или апельсин? Зелёное или красное, кислое или сладкое, жёсткое или мягкое?       Слишком много вариантов, и это сводило с ума — сводит до сих пор.       И как люди не теряются в огромных магазинах с переполненными полками и десятками видов одного и того же продукта?       Баки обычно берёт наугад. — Доверься мне, Джеймс.       Баки хочет спросить, почему он постоянно повторяет его имя, но язык не слушается, он стоит и смотрит, глубоко дыша и нервно облизывая губы.       Земо усмехается, опустив взгляд на его рот, и забирает тарелку, отходя назад.       Что-то, похожее на разочарование, жалит у рёбер.       Он что, всерьёз ждал поцелуя?       Стыдно.       Но Земо убирает тарелку в раковину, наклоняется к нему и накрывает его губы своими, просто прикосновение, ничего пошлого и мокрого, но Баки прошивает электричеством до кончиков пальцев. — Я же говорил, Джеймс — если хочешь чего-то, попроси.       И улыбается, мягко и понимающе, как отец маленькому ребёнку.       Баки страшно.       И в то же время хорошо.