***
Джисон стал замечать, что дни матча для него становились печальными днями. Он помнил день, когда впервые оказался в секторе рядом со старшим — тот был одним из столпов, на котором держался сектор, естественно, стоял на нижних рядах. Это был молодой тридцатилетний мужчина, у которого за плечами был не один и не два золотых сезона, по-хорошему больной футболом. Маленький Джисон провёл у него на плечах весь матч. Тогда не было этих лавок с мороженым, хот-догов и прочих агрегаторов пришедших ради шоу людей. Тогда продавалось пиво, и был футбол, и всё на этом, больше на футбольном стадионе делать было нечего. Джисон был заводящим несколько раз, но тогда — в шесть-семь лет и тоже сидя на плечах своего старшего. Наверное, в те моменты его сердце и синхронизировалось с сердцем сектора, тогда ещё менее удобного, намного более ветреного двадцать седьмого сектора открытого стадиона, на котором весь сезон было в лучшем случае просто холодно, а в обычный день можно было насмерть к седушке примёрзнуть, если сядешь. Но на секторе никто не садился, поэтому было даже жарко временами. Много лет прошло, изменился стадион, изменились порядки, и двадцать седьмого сектора на трибунах больше не обозначалось. Стояла буква латинского алфавита и порядок яруса. Его старший не застал новой нумерации, так и остался человеком, ассоциировавшимся с цифрой двадцать семь, как и многие, многие, кто не дожил до этого дня. Джисон был лишь его продолжением, и он тоже был двадцать седьмым. Чан и Чанбин были продолжением своих известных отцов. А Чонин уже продолжал линию и на следующее поколение, его сын тоже будет двадцать седьмым, стоя на трибуне совершенно неважно какой нумерации. Он сидел в баре сегодня со стеклянным взглядом и даже на экран толком не смотрел. Феликс терпел, терпел, терпел, терпел, но в итоге не выдержал: — Пива? — спросил он. — Нет, налей чай. Но в бокал как под пиво, — сунул банковскую карточку. — А если за счёт заведения? Чонин пожал плечами: — Нет, всё равно чай. — Горячо же держать будет, — засмеялся бармен. — Не хочу, чтобы спрашивали, пусть думают, что пиво. — Ну, после того, как ты это сказал, я, по крайней мере, точно спрошу. Ты чего не весел-то? Джисон тоже повернулся к ним, будучи невольным свидетелем этого разговора. Чан по другую руку от него точно не слышал, смотрел футбол под гам секторских. — Нет, я счастлив, — возразил Чонин. — Оно и видно. Что, дома что? — Ага. У меня жена беременна. У Джисона складывалось впечатление, что жена Чонина мстит ему за футбол всё большим и большим количеством детей. Он уже даже не знал, надо ли его с этим поздравлять. — Неужели квартиру как-то попроще нельзя получить? — спросил Феликс, думая, что шутит. Чонину было вообще не до смеха. — Помню, в первый раз ты в истерике валялся, орал «какой из меня отец», — подал голос Джисон. — Во второй раз был счастлив до слёз. — Там дочь была, — выдохнул Чонин. — А в этот раз у тебя закончились возможные реакции? — А ты только девочек, что ли, любишь? — спросил Феликс. — Я не знаю… — Чонин посмотрел на него почти со слезами на глазах, тихонько всхлипывая. — А вдруг да? — Не могу себе представить даже, — задумчиво проговорил Джисон. — Смотреть, как ребёнок растёт. Сначала такой червячок беспомощный, потом по щелчку проходит пару лет, и вот впервые на трибуну приводишь. Через год уже сам что-то орёт там, и другие взрослые болельщики подхватывают. Потом в школу идёт. В секцию, может быть, лет в десять в футболе уже лучше тебя разбирается, в шестнадцать вместе с тобой в первый раз пробует пиво. Такое только с кем-то другим может случиться, не представляю, как однажды сам через это пройду и пойму, что я создал человека. — Там, помимо крутых запоминающихся моментов, есть ещё годы страданий, — встрял Феликс в его мечты. — Помимо вообще того, что он может и не полюбить футбол. Растишь человека, на ноги ставишь, кормишь, всю душу в него вкладываешь, а он такой: папа, купи мне клюшку. — Ну, это тоже хорошо, в хоккей играют настоящие мужчины, — напомнил Джисон. — Для лакросса, — добавил Феликс. — Ну, помечтали и хватит, — согласился тот. Чонин уткнулся лицом в ладони. — Боже… Джисон понимающе похлопал его по плечу: — Ты будешь очень крутым отцом для каждого из них, — уверил он. — А то, что они появились так рано, даже хорошо: они все станут совершеннолетними, когда тебе будет сорок. Их за порог, и дальше десятки лет наслаждения жизнью. — И правда, — согласился Чонин. — Я не паникую. Встревожен просто таким началом своих молодых лет. Что удивительно, поженились они не по залёту. Правда друг друга любили. Джисон его жену видел уже несколько раз, дважды она даже заходила с ними на сектор и к мужикам на месте относилась как-то нетипично хорошо. Чонину по жизни невероятно повезло. Джисон нисколько о нём не переживал, поэтому поздравлял от всей души. — А ты чего на фильтрованное перешёл? — громко спросил Чан, указывая на бокал Чонина, наполненный чаем. Тот растерялся. — А ты что за бурду пьёшь? — указал Джисон в ответ на низенький бокал Чана. — Что, шорты подшил, деньги на нормальную алкаху появились? Чану лишнего намёка рассказать об успешной неделе на бирже не нужно было. Чонин мягко улыбнулся Джисону в благодарность. — Видели, как недвижка хуярит?! — в восторге проговорил Чан. — А я говорил! — Да-да, — согласился Джисон. — А пьёшь-то что? И помрачнел, видя за спиной Чана подбирающегося к ним ещё одного человека. Того, которого тут быть не должно. — Тут занято, — сказал Джисон, показывая на пустующий стул между ним и Чаном. Там и правда было занято. Чанбин отошёл две минуты назад, но теперь его нигде было не увидать, чтобы заставить его подойти и выгнать Минхо со своего заблаговременно занятого стула. Курил, наверное, на улице вместе с Хёнджином. Джисон после того разговора с Феликсом не мог перестать думать о том, каково это, когда сигаретный дым через поцелуй тебе в горло выдыхают. Минхо на его слова было по барабану. Он обратил внимание на бокал Чана и со знанием дела ответил на вопрос, прозвучавший до бесполезного предостережения: — Дешёвый коньяк. Минус ещё один потенциально дружелюбный к нему человек. На фоне секторских Минхо выделялся так сильно, что на него обратил внимание буквально каждый. Они тут все друг другу не лучшие друзья, конечно, но, если кто-то в опасности, бить за него пойдут всей толпой. Минхо не знал секторских нравов и даже не был в курсе, в какой опасности находится уже только из-за одних враждебных взглядов Джисона и Феликса. По ощущениям, сюда в шарфе столичных было безопасней зайти, чем в богатом шмотье. — Твой улей на другой улице, — теперь уже сам Джисон сказал это неуместному в его окружении человеку. — Видишь, — хмыкнул Минхо. — А представь я теперь вас, ребята, попрошу телек выключить. Тупо выглядит, правда? Лишних подтверждений не требовалось. Минхо пришёл показать, как идиотски выглядел Джисон на прошлой неделе. — Ты или не очень умён, или безумно хочешь не выйти отсюда целым, — подал голос Чан. — У нас с понторезами разговор короткий. — Я хочу посмотреть футбол. Нельзя? — спросил у него Минхо. Затем поднял руку и сдёрнул сверху коллекционный шарф, наматывая себе на шею. — Пива-то можно? — Нет, — ответил Феликс. — Можешь жаловаться. Я не буду тебя обслуживать. Этот фарс выглядел глупым. Благо народ, который должен был его прекратить, был намного менее сговорчив, чем все, здесь сидящие. Хёнджин хорошо дрался и Минхо в лицо, очевидно, знал, а Чанбин просто свой стул занимал существенно до того, как богатая задница решила приземлиться туда в его отсутствие. Минхо сдёрнули со стула и дыхнули в лицо едким табачным дымом. Джисон едва преодолел желание закашляться, а вот Минхо не преодолел. Точно не курящий. — Какого хуя ты тут делаешь? — ледяным голосом спросил Хёнджин. — Я смотрю футбол, — ответил Минхо. — По какой такой причине я не могу этого делать? Хёнджин с силой тряхнул его за воротник, но Феликс перегнулся через барную стойку, кладя руку на его предплечье: — Не надо. Оставь. Пусть смотрит. — Хорошо, пусть смотрит, — Хёнджин выпустил его, толкая к стойке. — Только прежде пусть извинения принесёт. — Извинения? — Минхо усмехнулся, посмотрев на него через плечо, а затем переводя взгляд на Феликса. — Ты получил столько удовольствия в ту ночь, с чего мне извиняться? Я был отличным. За такой секс не извиняются. Такое не было предназначено для ушей Чана и Чанбина, но они, выпав в осадок с неожиданных известий, не смогли никак отреагировать, потому что не поняли, на чьей стороне они в таком случае должны быть. — А дело и не в нём. Дело в том, как ты насмехался надо мной, как вышвырнул из бара, как получал удовольствие, глядя, как твои богатые скоты издеваются надо мной. Ты ни капли не изменился. Мне противно тебя видеть, покинь мой свинарник, пожалуйста, — невозмутимо ответил Феликс. — Правда? — Минхо повернулся к Джисону. — Может, скажешь своему товарищу, в какой должности ты встретил меня в баре? У меня на лбу было написано, что я владелец? Джисон закусил губу. Минхо сам обслуживал клиентов своего бара, стаканы им вытирал, коктейли крутил и влиянием своим точно не хвастал. И, если честно, уже в этот момент, очевидно, победил их обоих. — Вы заебали меня, праведники тупые. Вы прям уверены, что каждый, у кого есть деньги, должен уважать вашу нищету. С какого рожна должен? Ты, Феликс, мог зарабатывать в три раза больше, чем здесь, научись ты с людьми общаться и покажи себе цену, а не устраивай истерики из-за того, что не все люди рождаются ангелами. А ты, — и его взгляд вновь устремился на Джисона. — С твоими мозгами можешь зарабатывать вообще любые деньги, но ты ничерта не делаешь, сидишь в своём секторе и упиваешься жалостью к себе из-за того, что мир тебя не слышит. Уважение зарабатывают, если вы оба этого ещё не поняли. И, хлопнув по барной стойке, он громко удалился из бара, оставляя Феликса, Хёнджина и Джисона сидеть в ступоре перед не такими понимающими товарищами. Потом правда вернулся. Меньше чем через полминуты. Двинул в сторону Джисона несколько купюр. — Я пойду с тобой на этот драный матч в ваш драный сектор. Купи мне билет. И теперь ушёл уже насовсем. Он их обоих сделал. На глазах у десятков людей, услышавших, конечно, далеко не только о желании Минхо присоединиться к сектору, об интеллекте Джисона и возможности Феликса работать за более престижной барной стойкой. Нет, теперь они о Феликсе знали намного больше, чем тот сам бы хотел им рассказать. Но на его лице ни одна мышца не дёрнулась. Он продолжил работать, несмотря на куда более тихое поведение сидящих в баре фанатов. — Я тут не останусь, — сказал Чанбин, качая головой. — Пойдём отсюда, парни. И осмотрел остальных. И, что ж, наверное, ему не понравилось, что он увидел. Хёнджин никуда не собирался абсолютно точно, и по поводу него и так сразу же возникли сомнения. Джисон тоже не стал слушать Чанбина — спокойно отпил из своего бокала, обращая внимание на телевизор. Чонин, преодолев короткое замешательство, без лишних слов предпочёл людей, которым успел рассказать о своих проблемах и душевно их обсудить. Был ещё Чан — он единственный метался. Не знал, как поступить. — Остаётесь? — спросил Чанбин у них. Чан повернул голову к Джисону и Чонину — тем самым, кто, не раздумывая, приняли сторону Феликса и точно не собирались по зову Чанбина с места двигаться. — Мне похуй, — ответил Джисон на непрозвучавший вопрос. — А я не бросаю друзей из-за их вкусов, — тихо ответил Чонин. Чану не позавидуешь. Всё его существо яростно сопротивлялось принятию чего-то настолько чуждого, но это чуждое крылось в их давно знакомом, почти родном Феликсе. Он же, вроде, нормальный пацан, такой же, как они, по нему не скажешь, что с ним что-то не так. Значит, наверное, с ним всё-таки в порядке всё? И причины вставать и уходить, показав своё пренебрежение, нет? Чан остался сидеть. — Замечательно. Пидорская тусовка. Оставайтесь, ради бога, я думал, вы нормальные, но и вам, видимо, вся эта толерантная хуета в мозги насрала. Чанбин взял верхнюю одежду, сваливая вместе с ещё несколькими людьми из бара. Джисон оглянулся: большинство остались. На них посмотрели, или сами оказались чуть сдержаннее Чанбина? Феликс мягко улыбался друзьям напротив него. Джисон-то был в курсе, но Чонин и Чан… Почти даже не колеблясь, выбрали его. — Спасибо, — полушёпотом сказал он. — Я в ахуе, — признался Чан, с недоверием глядя на него. — Ты гей? — Нет, — повторил Феликс. — Просто пофигу, с кем спать. — Настолько? А что он мог ответить? Феликс пожал плечами. Дело ведь не в неразборчивости, неужели непонятно? — Нет никакого «настолько». Для меня это не странно, вообще никакой разницы нет — провести ночь с красивой девчонкой или красивым парнем. Чан повернулся к Хёнджину: — Тебе тоже? Тот кивнул. — И тебе? — Чан повернул голову к Джисону. — Нет, я с парнями не сплю, — только ответил тот. — И вообще ни с кем не спишь, я подозреваю, — хмыкнул Хёнджин. — Да и правда, — печально согласился Джисон. — Но мне правда похуй. Когда узнал, шокировался, привыкал к мысли пару часов. Привык, и как-то стало всё равно, что он там делает в свободное от бара время. Мог бы гаситься в подворотнях или в кёрлинг играть — намного хуже всё могло быть. — Значит, меня отпустит через пару часов тоже? — с надеждой спросил Чан. — И тебя, и Чанбина, — утвердил Джисон. — Мы тут месяцами топим за свободу, на сектор не ходим, футбола себя лишаем за высшую справедливость и за мир, где ты везде как дома и не обязан скрываться, чтобы кто-то влиятельный тебя чего-то не лишил. Странно при этом указывать, кому с кем спать. — А почему ты у меня не спросил? — жалобно обратился Чонин к Чану. — Ты спросил, не педик ли Хёнджин, не педик ли Джисон — а я что? Чем я-то хуже? Раз у меня триста детей, я уже не могу быть интересным? — Блять, нет повести печальнее на свете, — Хёнджин положил руку ему на плечо, мягко поглаживая. Джисон гонял банкноты, сунутые ему под руку, в пальцах, пока не обращая на них внимания. Там было много для одного билета, а сдачу как-то странно было бы возвращать. Перекупщиком себя каким-то чувствовал. На сектор ведь не придёшь просто так — надо быть фанатом, заряды и песни выучить, сделать взнос, получить абонемент. С собой только детей водили без всего этого, но, в основном, они все, секторские, были на учёте и посчитаны по головам. Но именно этот матч — другое дело. Сектор хотел такой массовости, какой он мог даже не располагать сам по себе. Тогда Минхо был даже как раз кстати. Джисону не трудно провести его в сектор, вот только... Зачем? Он всего лишь в баре появился и уже умудрился собрать себе с десяток врагов, а что будет там, среди тысяч двадцать седьмых? Замаскировать бы его как-то. Чтобы за нормального скосил. Феликс смотрел на Джисона несколько минут. Он был немного не в себе после случившегося, хоть и собирался делать вид, что его это нисколько не задело. Задело на самом деле. И страшно; было бы удивительно, если бы не боялся. Придётся закрыть бар к утру и пойти одному в темноте до дома, а кругом оффники, которые сегодня узнали о нём много интересного. — Я провожу, — тихо сказал Джисон, кивая ему. Бармен улыбнулся. — Да ладно, что я, не отобьюсь, что ли? — Может, если вдвоём будем, то и отбиваться не придётся. Кивнул в ответ. И правда, значит, переживал. Затем скосил взгляд на деньги в ладони Джисона, качая головой: — Поведёшь его с собой? Как будто был вариант не водить, взять деньги и притвориться, что не было никакого разговора и никакой просьбы. Было бы нормально на самом деле — Минхо ему не дал возможности отказаться, видимо, потому что знал, что Джисон откажется. Поступил не по-человечески, практически приказывая, значит должен был предположить, что Джисон не купится на такую манипуляцию и ни на какой футбол Минхо не пойдёт. — Поведу, — вопреки этому, сказал Джисон, складывая купюры. — Зачем он тебе? Неправильная формулировка вопроса. Джисон этого человека в своей жизни не просил — Минхо сам навязывался снова и снова. — Это разве нормально — что он пришёл сюда и такое наговорил? — спросил Джисон. — Тебе не интересно? — Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — пожал плечами Феликс. — Согласен, что странно. Ему как будто не похер. Просто всё равно непонятно, зачем оно тебе. Даже если он больше жизни нуждается в тебе, это же его проблема, а не твоя. Зачем идти у него на поводу из-за его непонятной озабоченности? Или он тебе тоже нравится? Чонин наблюдал за ними молча до последней фразы, а затем сконцентрировал свой взгляд на Джисоне. Он всё-таки ещё совсем малышня: хлебом не корми — дай вплестись в ненужные интриги и приключения. И эта его тяга была такой резкой, что практически осязаемой. Не хуже Минхо взглядом прошил. Джисон, ощутив на себе такое внимание, недовольно посмотрел: — Чего втыкаешь? — Так отвечай на вопрос, — поторопил Чонин. — Нравится он тебе? — А ты для фанфика инфу собираешь, что ли? — огрызнулся Джисон. — Всё, что меня связывает с этим парнем, — это его попытка убить меня бесплатным алкоголем, использующая мою персону как раздражающий фактор его сестра и Феликс, который его ненавидит. Прям так и вижу лавстори. Не говорите ерунду. Даже если бы он мне нравился, я, как человек, неделю назад только узнавший, что геи вообще существуют, разве признался бы вам в этом сейчас? — То есть ни да, ни нет, — кивнул Чонин, на ходу переваривший бессмысленный набор слов, накинутый распалённым Джисоном. Вот поэтому непьющие люди не пьют. Им по приколу все эти сходки подвыпивших друзей, где только они понимают, что происходит, запоминают, записывают, чтобы потом всю жизнь это припоминать. — Я тебе первым расскажу, если у меня случится что-то интересное, — постарался закончить разговор Джисон, беря свой бокал пива в руку. — Чтобы ты, вставая в десятый раз за ночь сменить подгузники одному из своих семерых детей, вдруг вспомнил о том, как мне хорошо живётся, и заплакал. Шутки и разговоры затихли, когда камеры на стадионе обратились на пустой фансектор. Клуб снял ограждения, теперь это была обычная трибуна, где редко рассаживались зачем-то купившие туда билеты отдельные зрители. На секторе стояла тишина, сиденья пустовали, часть из них демонтировали — на их место поставили сцену. На ней примерно раз в две недели выпускали спеть какую-нибудь местную звезду для успокоения масс, точнее того, что от них осталось. За сценой пустой промежуток без сидений и без людей, затем их сектор — молчащий. Особенно сильно молчащий во время гимна. Всё это, конечно, уже не совсем про футбол. Эта бесплатная атрибутика, которую только, разве что, в лицо не совали людям, лишь бы они в отсутствие фанатов ходили на футбол. Эти не имеющие никакого отношения к этому стадиону звёзды, думающие, что идут выступать перед шумной публикой. Эта политика — из всех щелей, во вздохах функционеров перед любой сказанной в оправдание пустых трибун фразой, в глазах людей, пришедших на футбол бесплатно, ни зачем, просто чтобы туда хотя бы кто-то пришёл. Это однозначное описание ситуации в ежедневных новостях — «всё в порядке». Футбол сейчас безопасный. Всё равно, что это теперь не футбол. Футбол оставался здесь, в дешёвых барах недалеко от стадиона, в молча глядящих на пустующий сектор перед экранами фанатах, в футболистах, молчаливо хлопающих их лозунгам на открытых тренировках и товарищеских матчах. Они-то лучше всех понимали, что футбол — это не только два десятка человек на поле. Они не хотели шуметь, потому что соглашались с этой тишиной. И операторы на матче, наверное, тоже, поэтому и показывали сектор, передавали его именно таким, протестующим. «Безопасным». Джисон никогда не брал в руки петарды и дымовые шашки — ему эта традиция притягательной не казалась. Для него атмосфера сектора была в единении, а не в как можно более ярком выступлении фанатов, ему казалось, что всё это только понты ненужные и гораздо важнее просто как можно громче спеть гимн. Но он знал, что другие фанаты попытаются пронести, а единицы даже пронесут. Каким-то образом, несмотря на контрольные пункты, где для досмотра вынимали всё вплоть до души, они приматывали петарды к телу, закладывали в ботинки, прятали в перчатках. Проносили на трибуны, там зажигали и наблюдали, как охрана мечется, чтобы найти источник. На секторе ведь никто никогда на виновного не укажет — либо случайным образом выбирай одного из толпы, либо всех крути, либо смирись и уходи. Всех уже крутили, один раз было, несколько лет назад. Если бы сейчас случилось, бесконечные примазывающиеся к футболу политики бы ядом залили весь город. Джисон бы не хотел, чтобы такое случилось, но что-то ему подсказывало, что сектор достаточно зол, чтобы сегодняшний матч закончился стычкой. Когда он это чувствовал, он ничего, кроме куртки, с собой на матч не брал: чем больше вещей, тем тяжелее потом убегать. Денег тоже не надо — в очереди за едой во время перерывов всё равно не достояться, пиво не продают, да и не стал бы он пить в такой день, потому что неизвестно, чем он закончится. С Минхо встретиться они не договаривались, и Джисон его ждать не намеревался. Спокойно шёл под стенами стадиона, замотанный шарфом, погрузив ладони в карманы. Сердце ускорено билось в предвкушении, и было даже немного жарко от ожидания встречи с сектором. Волнительно. У самого же Минхо хватило наглости прийти в том же самом шарфе, который он стянул в баре Феликса. Он догнал Джисона уже практически у контрольного пункта, неизвестно как разглядев его в толпе. Смерив его оценивающим взглядом, Джисон выдохнул: — Туда только в синем пускают. Минхо усмехнулся, расстёгивая куртку и показывая, что он пришёл в футболке клуба. Джисон, если честно, до этого момента не вполне, как оказалось, верил, что Минхо правда любит футбол. Совсем его образ не клеился со стереотипами. Джисон протянул ему билет и остаток денег. И отчаянно понадеялся, что Минхо не скажет никакой ерунды, вроде «сдачу оставь себе». Не сказал. Посмотрел на Джисона выразительно и взял всё, что было выдано. Да, этот нищий гопник достаточно горд, чтобы не принимать никаких подачек. Скорее, с голоду умрёт, чем возьмёт у понтореза хоть жвачку. — Ты там не посмотришь футбол. Сначала баннер будет загораживать, потом флагами будут махать — ничерта не будет видно. Не понимаю, зачем ты вообще на это идёшь, — как бы без особого вовлечения заговорил Джисон. — А ты зачем? — спросил Минхо. — Не сегодня — сегодня понятно — но обычно-то зачем? Джисон пожал плечами: — Я им живу. Я не в счёт, меня никто особо не спрашивал, прежде чем туда поставить. А вырос — сам уйти не смог. — Тебе про меня наговорили невесть что, — ответил Минхо. — Богатый манипулятор, ненавидящий всё, что движется, чуть ли не насильник, да? Это не так всё. — Я тебе не верю. — Мне и не надо. Я здесь, чтобы ты сам всё увидел. — Зачем? — спросил Джисон. — Вообще всё это, не только матч, зачем? На набережной меня догонять, в отвратительный для тебя бар приходить и ко мне подсаживаться, на футбол со мной идти. И чтобы я что-то о тебе узнал. Я ведь всё равно не поверю. Буду подвох искать. Буду видеть игру даже в твоих попытках показать, что это не игра. Дошли до пропускного пункта и встали в очередь в змейку. Людей было много сегодня, и это просто прекрасная новость. — Могу сказать, но зачем, если ты всё равно не поверишь сейчас? Парни и девушки делились в две очереди перед входом: всех досматривали, заставляли сумки открывать, шапки снимать, прощупывали с головы до ног, вынимали еду и воду, заставляли встряхнуть атрибутику на случай, если в ней что-то прячут, колющие и режущие отправить в камеру хранения, книги — пролистать от первой до последней страницы. Ботинки никто не снимал. А пока оно так, не было смысла во всём остальном — всё, что надо, всё равно пронесут. В охрану бывших секторских брать надо, иначе они как щенята беспомощные. — Попробуй. Доверие начинается с искренности. Минхо первым проверили. У него ничего с собой не было, как и у Джисона: одна лишь куртка на плечах, карманы пустые, только телефон и ключи от машины. Обоих быстро прощупали и отпустили дальше. — Не хочу, — ответил Минхо, улыбаясь. — Трудно душу открывать, если её всё равно ни во что не поставят. — Не понимаю, какое отношение я имею к твоей душе. Но как хочешь. Красиво с крыльца стадиона. Закат заставил остановиться. Было время ещё пошататься вокруг, и Джисон, если подумать, впервые делал это в компании. Минхо в обычной куртке, без ощущения, что всё его шмотьё стоит как целый Джисон. Волосы слегка растрёпаны, молния расстёгнута и полы куртки тихонько трепались от ветра. И закат по щекам плясал розовым. Красивый. Там, за его затылком, уже были видны первые звёзды, и Джисон словил себя на ужасно приторной мысли, что у него от них и от Минхо примерно одинаковые ощущения. Пока упрекал себя за это, ещё и сам Минхо повернулся, ловя его взгляд. Джисон скрыть не успел, поэтому решил не пытаться, чтобы не выглядеть глупо. Хотя куда уж ещё глупее… — Одиноко мне, — вдруг сказал Минхо. — Давно не было так интересно говорить с кем-то. И наверняка манипулировал. Сказал сначала, что тяжело открыться, и только затем открылся — это чтобы Джисон не стал спорить. И взгляд подловил, но ничего не сказал — это чтобы не оттолкнуть. Каждое слово в строго отмеренную для него секунду. Может, Джисон и был шизанутым, но ему казалось, что Минхо вполне так может. — Хотел задеть, вывести на эмоции — с оффниками такое обычно легко проходит. Ты принял как должное. Впервые было так отвратительно, что меня услышали. — Отвратительно? — переспросил Джисон. — Из-за меня? — Если оффника оскорбляют, оффник, как правило, злится и подтверждает этим всё сказанное. Не помню, чтобы было иначе. Ты не разозлился и слова не подтвердил. Значит, они не о тебе, и я ошибся. Мне в таком приятно ошибаться. Неприятно только видеть, как человек, не заслуживший оскорблений, принимает их на свой счёт и ненавидит себя. И пьёт. А где здесь манипуляция? Джисон в замешательстве искал, за что зацепиться, чтобы придумать этим словам какое-то плохое истолкование. И не выходило. — Джисон, не пей, пожалуйста, — вдруг обратился к нему Минхо. И в его глазах Джисон в этот момент увидел его сестру, говорящую то же самое и с тем же самым взглядом. Минхо не выглядел как ублюдок — он и правда как будто просил Джисона его услышать. Ровно как Минджу. — Ты хороший и умный парень. Такие в нищете спиваются. — Снова какой-то стереотип, да? Минхо покачал головой: — Это то, что уже началось. И это моя причина сюда идти. Сегодня вечером всё плохо закончится, но лишь бы без алкоголя. — А откуда ты знаешь, что плохо? — спросил Джисон. — Оно в воздухе витает. И Джисон это тоже чувствовал. Поэтому спорить не стал. Отвернулся и несколько секунд прошёл в тишине, а затем зачем-то добавил: — У меня была не очень простая жизнь. Но она и не была сложной. Что там такого случилось у него, чем можно оправдать последние около шести бесполезных лет? Его старший товарищ, важнейший человек в его жизни умер слишком давно, мама… В любом случае, ничего такого, что не переживали бы почти все вокруг. Жизнь в принципе не подарок, никто в раю не рождается. И никто десятилетиями себя не жалеет, все берутся за ум, ведь ни от кого больше жизнь, кроме как от себя самого, не зависит. Заграждения на секторе обратно не поставили, но сцену убрали, потому что ущемлённые на своих привычных местах фанаты угрожали «разлиться» на огромное пространство по бокам от него. Вернув сиденья, клуб хотел как-то удержать их в пределах их выделенного кусочка и максимум верхнего яруса над этим кусочком. И уже, лишь поднимаясь на сектор, они оба увидели, насколько тщетны были эти усилия. Всё было в синем. Синие реки двигались по лестницам, заливая всё свободное пространство по обе стороны от каждой, занимали сектор, занимали соседние места, верхний ярус и соседние места на верхнем ярусе. До матча оставалось не меньше получаса, а на трибунах собралась уже многотысячная толпа, в сердце которой несколько возрастных руководителей сектора, Чанбин и Чан активно копались со стягом. Увиденное выбило из колеи не только Минхо, но и даже Джисона. Оба замерли на несколько секунд, осознавая, что конкретно сегодня будет твориться на секторе. На секторах… Он был не один, их как минимум шесть: по три на каждом ярусе, и поток людей всё не останавливался. Только заходя на стадион, Джисон изумился количеству правоохранителей, их было как будто по четверо на одного фаната. Видя заполняемость сектора, он абсолютно был уверен, что даже такого количества людей в экипировке будет мало. Что ж, сегодня они пошумят. Сегодня, скорее всего, громко будет так, что запомнится ещё надолго. — Дай номер, — попросил Минхо. — Затеряемся. — Связь не будет ловить, — возразил Джисон, уводя его на четвёртый ряд. — Ты со мной, стой здесь и жди. Я со стягом помогу и вернусь. — Джисон, дай номер. Минхо не было страшно, если верить его уверенному взгляду. Вряд ли бы он пропал здесь, даже приди он один, причина была вообще не в этом. Джисон достал из заднего кармана свой кнопочный телефон, засовывая Минхо его прямо в руки. — На, сам разберись. Я через десять минут вернусь, проверю. И ушёл поскорее, отвернулся, чтобы не видеть, как Минхо на его мобилу смотрит. Он уже, конечно, привык — все так смотрели, просто джисоновское «все» включало в себя не самых знатных людей в городе. Подозревал, что взгляд Минхо совершенно иного рода. Чан пожал Джисону руку, мимолётно бросая взгляд на четвёртый ряд и сразу отыскивая того, кого ждал там увидеть. — Привёл всё-таки. — Давай потом, — попросил Джисон. — Что там Чанбин? Товарищ пожал плечами: — Пока плохо. К тебе и Чонину нормально, с Хёнджином не поздоровается. — Ну, что за бред… — Не каждому так легко, как тебе, посмотреть на одно и то же под тридцатью разными углами, — недовольно прервал Чан. — Люди ограничены, это нормально. Не надо им на это указывать и требовать другого, это только бесит и настраивает лишь жёстче. Может, пройдёт время, и он привыкнет к мысли, но, если нет, не будь сволочью. Джисон странный. Обозлился, как будто сам ещё неделю назад чуть не сгорел на месте, узнав тайну друга. Для каждого из них это что-то, несколько выходящее за пределы привычного, и не стоило так реагировать на то, что кто-то не смог так быстро преодолеть шок, покуда даже Феликс, вероятнее всего, не злился. А раз Феликса не задевает, почему задевает Джисона? Он метнул быстрый взгляд на человека, оставшегося ждать его на четвёртом ряду. Минхо сволочь, конечно. Наверняка даже не думал в этот момент ни о каком Джисоне, нормально и без него бы справился: раз пока незанятые секторские его всё ещё не побили, то уже и не побьют. Сам все мысли в чужой голове перемешал, по душе потоптался, не разуваясь, а теперь сидит себе и в ус не дует. Джисон, кажется, потому и сторонился людей — ужасно сильно привязывался. Не заметил, как даже того же Феликса в голове начал называть другом, хотя какой из него друг? Он же мать родную продаст за рекламу бара на стадионе. А Минхо достаточно оказалось один раз по-человечески себя повести, и вот у поклявшегося на крови не доверять ему Джисона в мыслях уже проскакивает вопрос: а может, он и сам просто того, поэтому отношение Чанбина к Феликсу его злит? Это вообще не звучало шуткой или преувеличением. Кто сказал, что такого не может быть? Это страшно, но, если Джисон гей, никто даже не разочаруется — он никому не нужен, некому толком разочароваться. Даже общественному мнению нет до него никакого дела. Джисон совершенно одинок, поэтому его совершенно ничего не сдерживало. А когда ничего и никто не сдерживает, гей ты или нет, довольно легко проверить. — Парни, — подошёл Сынмин, поочерёдно пожимая руки товарищам по сектору. Чан привязывал баннер к канатам, которые в начале матча поднимут его над трибуной, поэтому только коротко кивнул в приветствие. Сынмин принялся помогать. — А чего в бар не пришёл позавчера? — спросил его Чан. Зря спрашивал. Как будто не знал, что Сынмин ответит. Хотя, может, и знал, просто нравилось слушать. Джисону вот, честно говоря, не особо, ему даже про торги на бирже как-то приятнее было думать. — Ну, как тебе сказать, — хмыкнул Сынмин. — Вот если бы у тебя был выбор: футбол в вонючем баре с потными полупьяными мужиками в компании или две горячие магистранточки в твоей постели, ты бы что выбрал? Если Чан сейчас присвистнет, Джисон выбьет ему зубы. Воздержался. Повёл себя как человек в кои-то веки. — Не понимаю, начерта ты сдался со своей комнатой в общаге всем этим девчонкам? — только спросил он. Сынмин выдохнул: — Да я рофлю, к занятиям готовился, контроши проверял. Времени в обрез, так что не было позавчера у меня никакой групповухи. Это не всё. Сынмин абсолютно точно не закончит на этом то, что начал, Джисон слишком давно его знал. — Потому что она была вчера? — не зная зачем, спросил он. Сынмин подмигнул, а Джисон постарался как можно выразительнее закатить глаза. — Зависть тебя не красит, — заявил на это Сынмин. — Хочешь, познакомлю тебя с кем-нибудь? — Нет уж, благодарю, — язвительно ответил Джисон. — Ты спишь с каждой, кто начинает с тобой разговор, мне нужна девушка, которая обошла бы тебя за полсотни миль. — Знаешь, в чём твоё заблуждение? Они встречают меня, как раз обходя таких, как я. А тебя они встретят, только если по дороге споткнутся и упадут в канализацию. И, сколь бы оскорбительным это ни было, звучало достаточно правдиво и достаточно смешно, чтобы из всех возможных реакций Джисон выбрал засмеяться. Он хороший юмор любил. Даже если этот юмор его в грязь втаптывал и заставлял потом наедине с собой грызть себя до смерти. Чан тоже посмеялся. Сынмин же сосредоточенно посмотрел на того, кого оскорбил, и больше ничего не сказал. — Хёнджин и Феликс спят вместе, кстати, — сухо сообщил Чан пропустившему все их новости Сынмину. Сынмина не удивило, он только кивнул, соглашаясь: — Я давно подозревал, у меня на такие вещи, очевидно, чутьё. — На геев? — переспросил Чан. — Нет, на то, кто с кем спит. Хёнджин на него всегда скотски смотрел. Буквально всегда. А у Феликса, что он не против с парнем, на лбу написано, так что это было лишь дело времени, когда они узнают, что их лучи когерентны. — Такое ощущение, что я один ничего не знал, — раздражённо ответил Чан, а затем положил ладонь на плечо Сынмина, поворачивая его лицом к сектору. — Видишь парня на четвёртом ряду? — Вижу около сорока парней только в том месте, куда ты указываешь. — Ну, короче, хоть кто-нибудь из этих сорока спал с Джисоном? Сынмин повернул голову к Чану, убеждаясь, что он даже не шутит. — Ты долбаёб? Я ясновидящий, по-твоему? — Я помогу, я ни с кем из них не спал, — ответил Джисон. — Вопрос не так должен формулироваться, — Сынмин высвободился из объятий Чана, вновь приступая к работе. — Надо было спрашивать, спал ли Джисон вообще хоть с кем-нибудь. Но это, наверное, нужно обсудить за его спиной. — На здоровье, — и Джисон, хлопнув Сынмина по плечу, перелез на ряд выше. По пути поздоровался со спускающимся на нижние ряды Хёнджином. — Меня не изобьют сегодня до полусмерти? — только спросил тот. — Нет. Все в сборе. Вот-вот начнётся шоу. Джисон перелез на третий ряд, а затем оказался на четвёртом, доходя до своего места рядом со скучающим Минхо. Тот молча вернул ему телефон, провожая вещь взглядом и затем поднимая глаза на лицо Джисона. Смотрел несколько секунд, пока Джисон укладывал на сиденье свою куртку и усаживался, разминая плечи. Стяг был установлен, на нём очередной лозунг из песни. На большом плакате, который канаты поднимут ближе к началу на несколько минут над сектором, детский рисунок. Так мирно и приторно, аж на зубах скрипит. Обсуждать было нечего. Джисон занялся перевариванием сказанного Сынмином и съеданием себя заживо, и, по ощущениям, тот как будто знал, что так будет, поэтому и остановил свой взгляд во время их разговора, наблюдая за реакцией. Джисон редко злился настолько, что пускался в драку, если это не фанатская драка. За любимый клуб заступиться всегда был готов, за себя самого — нет. Таков характер. Такова мягкая и рыхлая натура, которая в сочетании с совершенным отсутствием перспектив и давала в итоге такого жалкого человека, не заслужившего чьей-либо любви. Будущего подзаборного алкаша. Самое противное, что Джисон не считал, что заслуживает другого. Поэтому и этот навязчивый человек для него был странным явлением. Непривычным чем-то, чего не должно быть. Джисон повернулся к Минхо, и тот быстро перевёл на него ответный взгляд. — Зачем ты Минджу держишь близко к себе? Она же тебя ненавидит. Минхо покачал головой: — Она не ненавидит меня. Ей просто удобно делать такой вид перед другими. Потому что, если признать перед всеми, что я не злой узурпатор, придётся так же признать, что её отношения развалились не из-за меня, а из-за того, что она дурёха малолетняя. — С этим оффником? — влез Джисон, как будто это действительно было его дело. А в ответ увидел усмешку. Минхо не отрицал, не похоже, что эта реакция вообще касалась их разговора о Минджу. Просто отчего-то смеялся над Джисоном. — Да, — Минхо задумчиво отвёл взгляд, но улыбка на его губах не растаяла. — С оффником. — Он здесь, на секторе? — Понятия не имею. Наверное, если вы все единогласно решили сегодня прийти. Тут всех не разглядеть. Это было правдой. Джисон ни разу не видел такого количества людей в фанзоне. — Давай не будем о сестре, это, честно говоря, не твоя забота. Отвечаю только потому, что ты, чучело, хочешь от меня искренности. Но за свою искренность я буду требовать и от тебя ответов, — Минхо снова повернулся. — Я по глазам вижу, тебя тошнит от всего этого, — он указал на стяг, — почему ты действуешь так же, как они, если хочешь другого? Джисон ненавидел, что все о нём так легко и с ходу всё понимают. У него что, взгляд какой-то особенно злой, когда речь заходит о футболе? — Агрессией агрессию не победить, — отвернулся Джисон. — Так они говорят. Но ты, похоже, в это не веришь. — Не верю. — Тогда почему? — Я с ними. А не они со мной. Звучало ещё более жутко, чем когда-либо казалось, когда Джисон просто думал об этом. Сложно представить, что такая неуправляемая сила, как футбольный фансектор, может кого-то слушаться, но что же было бы, если бы они действительно никого не слушали? Начали гасить свет. Шоу начиналось. — Тебя не слушают только потому, что ты не веришь, что тебя могут слушать. На поле началось лазерное шоу, и заводящий внизу подал сектору сигнал. — Не манипулируй мной, — сказал Джисон, поднимаясь по указке и кивая Минхо. — Вставай. На секторе не сидят. Да-да, всё замечательно складывается, как на тренинг сходил: верь в себя, не бойся сделать первый шаг, получай от жизни удовольствие. Чёрт, реальность намного труднее и грустнее, чем каждый из них может выразить, предлагая радужные решения всем проблемам. Просто действительно, на их взгляд, наверное, не очень-то понятно: ну, в чём проблема одиночества? Выйди на улицу да познакомься с кем-то. Денег нет? Ну, так пойди и заработай. Нет ничего проще, чем жизнь. Джисон давно уже усёк все правила, осталось только понять, на какую шоколадную фабрику он переедет жить. По конечностям разлилось тепло, когда сектор зарядил со всей своей мощью невероятно огромной толпы. Сердце забилось как бешеное, по венам заструился стопроцентный адреналин. Глаза засияли. Джисон в моменты единения с сектором становился другим человеком, этот голос заставлял его чувствовать в своих руках необычайную силу, а за его спиной дух толпы разверзал его огромные синие крылья. Здесь он был Джисоном. Не странно, что везде, кроме сектора, он был только какой-то его тенью. Лестницы не были свободны — их заняли правоохранители, стояли чуть ли не по двое на ступеньке, толпились, переминались с ноги на ногу. Неудобно им. Уставали быстро. Впереди-то не на что опереться, стояли друг за дружкой в тесноте и поглядывали в сторону толпы, с которой им при всём желании не совладать. Начнётся драка прямо сейчас, когда обезумевшие от чувства единения с сектором фанаты так же, как Джисон, ощущают себя сильнейшими людьми на земле, и ни от одного из охранников и мокрого места не останется. Сотрут в порошок в порыве злости. За сектором их там наверняка было намного больше, просто сюда не помещались. А ведь клуб мог бы сделать так, чтобы фанаты занимали меньше места, а люди в должности стояли вокруг них конвоем, но не сделал. Клуб мог бы и ограждения поставить, чтобы фансектор не расползся по соседним секторам, но не сделал и этого. Клуб, как понял Джисон, ждал чего-то решительного. Жести. И как можно скорее. Клуб, конечно, не устраивало играть при пустых трибунах большую часть матчей. Но и говорить против законодательных инициатив он бы ничего не стал. Душонки маловато. Но знал, что сектор малодушием не страдает. Что спичкой чиркнуть — и всё полыхнёт, будет катастрофа, будут пострадавшие и только два исхода: либо сектор своего добьётся, либо его задушат. И терять было нечего. Ведь клуб сам не рисковал. В худшем случае так и будут играть на пустых стадионах некоторое время, пока не вырастет новое поколение согласных и привыкших. Кажется, прямо сейчас на этом секторе те же мысли крутились в головах у каждого. И, вроде бы, жалко каждого из несчастных в форме — наверняка, у них есть семьи и хоть что-то хорошее за душой, — но только условия выживания уже совершенно не так формулировались, чтобы кто-то думал о пощаде. Либо они, либо их. Промолчат сейчас — останутся сидеть по барам до конца жизни. После первого заряда Джисон посмотрел на Минхо — было просто интересно, как он себя чувствовал. Зарезонировала ли у него душа так же, как у всех на этой трибуне в этот момент? Да. Кажется, Минхо раньше не имел понятия, каково быть частью чего-то настолько большего, чем он сам. Частью силы, намертво их всех друг к другу пришивающей. Джисон не был готов утверждать точно, но ему казалось, что Чанбин и Хёнджин в эти самые секунды точно уже не были врагами. Никакие взгляды на жизнь не могут быть сильнее этого. И да, Минхо ощутил это вместе со всеми ними. Джисон ухватил его за руку, толком не понимая, что делает, и Минхо посмотрел на него в ответ, неожиданно ловя чужую улыбку. — Круто? Ответа не было, но вслух и говорить не следовало. И так понятно. Руку быстро отпустил — нужно было шарф снимать, гимн включили. Весь сектор единодушно развернул шарфы над своими головами и изо всех сил запел строки, внутри выцарапанные прямо по живому. Тогда казалось, вся планета их слышит. Как такое можно не услышать? Наверняка, стены стадиона дрожали. Футболисты, которым уже был дан свисток, извещающий о начале, тормозили, глядя на сектор. И местные, и гости — все отвыкли. — Пропустят сейчас, пока втыкают, — смеялись на ряду перед ними. Втыкали все, поэтому никто ничего не пропустил. Люди с других секторов, тоже поющие вполголоса, взгляда от синего океана не могли отвести, никого уже футбол не интересовал — все только озирались на громкий сектор, загипнотизированный самим собой. У Джисона, если честно, было ощущение, что он после этого просто выйдет с матча на улицу, упадёт и умрёт. Сердце остановится. Атрофируется, станет не жизнеспособным. Забудет, как биться. Менты боялись смотреть, как будто считали, что в настолько заряженной атмосфере одного взгляда будет достаточно, чтобы вся эта сила обернулась против них. И они, наверное, были правы. Сектор ждал любой провокации, какого-нибудь повода, чтобы показать, что с ними больше нельзя не считаться. И долго повод ждать себя не заставил. Петарда взлетела в воздух над головами нижних рядов. Никто, конечно, не увидел, откуда она летела, а за пределами сектора никто и представить не мог, как с ней через пропускной пункт прошли. Джисон на самом деле знал, кто бросил. Но в ту сторону не смотрел — теперь смотрел только за теми, от чьей реакции что-то зависело. Мент рядом с ним схватил рацию, но наткнулся на взгляд внимательно следящего за его движениями Джисона. — Не надо, — сказал он. Не громко. Но тот, кто надо, услышал. — Сдайтесь. Вы проиграете. И вместо ответа Джисон получил дубинку под рёбра. Что ж, выбор был сделан. Со стороны кидавшего петарду тоже: они не видели, кто бросил, поэтому лупили всех без разбору. Но даже если бы и нет, одного Джисона с этой стороны было бы достаточно, чтобы сектор такого не простил. Толпа накаченных адреналином обезумевших парней билась за своих: ударишь одного — получишь ещё от десяти. Подкрепление торопилось, но им было трудно поместиться на те небольшие места, не занятые фанатами, и те поняли, что, занимая всё большую площадь, они легко победят. Вытравят ментов со своей территории. Проблема была только в том, что дубинок у них не было, а люди в экипировке, осознающие, что изначально находятся в проигрышном положении, на милосердие точно так же готовы не были. Ринулись избивать дубинками всех без разбору: и мирных, и драчунов, а лежащих, вроде Джисона, могли и до смерти затыкать. Поэтому свои постарались за локти его поднять и задвинуть вглубь сектора, чтобы не добрались. Добраться всё равно было просто: одному, второму дать по лицу хорошенько, и уже двое лежат в коматозе. А Джисон — персона видная, спровоцировал одним призывом сдаться, хотя закономерный ведь был призыв. Минхо тянул его дальше, глубже в сектор, затем собирался, видимо, спускаться. Если подниматься, то, чем выше, тем более мирные фанаты и тем проще через них было добраться. Ниже больше ментов, но там к побитому не подпустят, даже если Джисона задались целью убить единственного из всех. — Я могу идти, — Джисон постарался встать на ноги. Петарды летели, и менты, видевшие теперь каждого огнемётчика, избивали не только их, но и тех, кто рядом стоял, чтобы не заступились. Многие фанаты пытались ретироваться: вылететь с сектора на лестницу и правдами и неправдами добраться до дверей в коридор. Ловили там же, валили, избивали. Матч не останавливали. Футболисты, возможно, как-то успевшие оправиться от гимна, теперь пытались дальше как-то просто не обращать внимание на стычку фансектора с правоохранителями. Люди с других секторов снимали со своих углов обзора, некоторые — старались уйти то ли чтобы перестраховаться, то ли по незнанию. — Слезай ниже, — Минхо взял обе его руки, чтобы Джисон безопасно перелез через нижний ряд сидений. Но тот покачал головой. — Боишься? — спросил он. Совершенно не было на то похоже. Минхо, скорее, переживал за него. — Нет, — подтвердил он. Джисон кивнул: — Я тоже не боюсь. Дойдут — буду драться. — Ты в состоянии? — А какая разница? В состоянии не в состоянии. Либо мы, либо они. Не буду драться — погибну в любом случае. Внизу было шумно. Самые возрастные обитатели сектора старались не вмешиваться. Чонин в сердце третьего ряда тоже присел на пол, но никто его за это не осудил — его есть кому дома ждать. Для Хёнджина и Чанбина же драка была вопросом чести, и, если смотреть на них, невозможно было предположить, что они по какому-то духу могли быть не близки между собой. Хёнджин всё тот же драчун со школьных стрелок, и он бы убил, если бы было чем или было время взяться за такое голыми руками, а Чанбин убил бы просто от злости, обхватил бы руками и переломил надвое. Особенно, когда плакат с детским рисунком сдёргивают. Чокнутые. Почувствовали своё преимущество, ощутили вкус крови — теперь не остановятся, пока всех не перебьют. Верят отчего-то в свою победу. Чанбин кинулся с голыми руками, а на него — трое с дубинками. Кто-то из своих пошёл заступаться, и в новой стычке плакат порвался, ровно посередине расползаясь от правого до левого краю. Сектор пришёл в короткое замешательство, но менты — нет. И в них уже тоже ничего, кроме адреналина, не было. Не осознавали себя от боли и ярости. Место внизу освободилось, и на нескольких парней, среди которых был уже существенно покоцанный Чанбин, навалилась целая толпа людей с дубинками. Джисон не мог рвануть к ним — не успел бы, даже если бы был в порядке. Ещё одна идея была в голове. Он повернулся, хватая сиденье за своей спиной за седушку. Сейчас проверит, достаточно ли секторской силы в его руках и насколько она там здорово прикручена — седушка эта. Один раз потянул — не получилось. Попытался рывком, и кресло вдруг оказалось в его руках, а через две секунды полетело туда, в толпу озверевших в комуфляже. И теперь уже они, получив по спинам, оказались в замешательстве. А сектор на этот раз нет. Минхо перепрыгнул на верхний ряд, начиная пинать по спинкам седушек, отрывающихся от рывка за одно или два мгновения. Джисон рвал их и кидал дальше уже вместе с десятками других фанатов, последовавших их примеру. Менты хорошо себя чувствовали, пока единственные обладали оружием. Но теперь оружие было и у фанатов, и они, уже сошедшие с ума от боли, стали без разбору закидывать креслами их прямо в незащищённые спины и лица. На высоких рядах стали бросаться тоже, и Джисон, сдёрнув Минхо обратно, присел вместе с ним на пол, чтобы не получить ни от кого по голове. Оба уверены, что сами попали далеко не только в тех, в кого хотели, но это не было важным прямо сейчас. Важно было, что враги отступали. Важно было, что Минхо сидел рядом, лицом к лицу. Смотрел в глаза, и так блестело всё от его взгляда. Этот блеск тоже был важен, важнее, наверное, чем даже их короткая победа. А поцелуй был важнее, чем жизнь Джисона. Минхо сам сделал это. Его тёплые ладони подняли чужое лицо, и он закрыл глаза, выражая больше эмоций, чем мог бы выразить любыми словами. Они оба получили сегодня, больно было до безумия, но ни секунды не было страшно. Джисон им так восхищён, как даже не думал, что может. А Минхо видел самоотверженность, в существование которой, возможно, даже не верил. И для них обоих нежный, вразрез лютой жестокости вокруг, поцелуй был единственным возможным признанием. И объятия потом — их тоже Минхо инициировал. Прижал к себе лбом, всем телом садясь на пол и опираясь на то, что осталось от скамьи с сиденьями. Посередине сектора нарисовалась огромная дыра: те, до кого не добрались менты, отчаянно избавляли стадион от кресел, а те, кто находился по краям, получил достаточно, чтобы быть уже не в состоянии избавляться от своих. — Выбери меня, Джисон, — шептал ему на ухо Минхо. — Я не дам тебе больше так себя чувствовать. — Как? — Беспомощно. Одиноко. Бесполезно. Так, когда не реагируешь на оскорбления, потому что считаешь их констатацией факта. Он так тепло обнимал. Плакать хотелось. — Не пойму, тебе-то это зачем? Каким образом я мог стать тебе важен? Минхо отстранился, оставаясь близко к чужому лицу. Его пальцы лежали на щеках Джисона, блестящие глаза смотрели с теплотой, которую сам Джисон к себе уже даже не мог вспомнить. — Ты не имеешь даже малейшего представления, кто ты такой. Каким я тебя вижу. То, как ты думаешь о себе, несправедливо, так просто не должно быть. Может, ты просто никого не подпускал к себе достаточно близко уже давно, и никто не показал тебе. Дай мне попробовать. Я хочу видеть момент, когда ты узнаешь, насколько ты ценный. Как же чертовски трудно было поверить. Не именно в Минхо, а вообще в возможность подобного. Джисон не просто так разрушался, для этого же были какие-то причины… Они ведь были? — Я не смогу по щелчку пальцев изменить твою жизнь, — тихо продолжил Минхо. — Но это, наверное, и не нужно. Я уверен, что ты сделаешь это сам, если будут те, кто поддержит в любой ситуации и поверит в тебя. — Я думаю, ты ошибаешься во мне, — попытался возразить Джисон. — Разве я единственный говорил тебе, что ты умён? Я не верю, что это только я заметил. Нет… Был как минимум Феликс, который сказал, что у Джисона гибкий ум. Был ещё Чан, бросивший что-то о том, что не каждому так легко посмотреть со стороны, как ему. Минхо прав: так или иначе, это нередко скользило в разговоре с другими. — Ты всю жизнь среди них, но ты не такой, как они. Ты вырос другим человеком, даже не зная, что можно думать по-другому. И посмотри, как ты победил сегодня, Джисон, неужели ты не заметил, что все вокруг пошли за тобой? Хотя за пять минут до этого ты был уверен, что ты не сможешь никого повести. Ты заступаешься за людей, которых даже друзьями назвать не можешь. Сорок раз извиняешься перед моей сестрой всего лишь за одно грубое слово по пьяни. И как ты боролся со мной, хотя тянуло, лишь потому что ты считаешь, что бороться со мной — правильно. Просто неужели ты этого всего не замечаешь? Хотя о чём я, — Минхо грустно усмехнулся. — Конечно, ты не замечаешь. У тебя такой чертовски сильный ум, но ты предпочитаешь занимать его чужими приколами, а не анализом собственных поступков. Всё это было ужасно слышать — Минхо общался с ним в сумме, кажется, меньше двух часов и заметил столько, что в голове не укладывалось. Джисон неотрывно глядел ему в глаза, ища какой-то намёк на несерьёзность. Ещё в начале этого вечера он собирался игнорировать любые попытки Минхо залезть в него с ногами, а теперь этот чёртов Минхо у него внутри вообще поселился, вещи туда перетащил и уже выбирает там новый диван. — Просто допусти на секунду, что я не вру и не манипулирую. И подумай о том, каково это, когда больно и страшно, но есть кому об этом рассказать. Представь, что не оставят одного с проблемами. Разве не стоит попробовать? Что ты теряешь? — Не агитируй, пожалуйста, — сбивчиво попросил Джисон. — Сложно допустить, что ты не манипулируешь, когда ты начинаешь манипулировать сразу после просьбы тебя в этом не подозревать. — Прости, — коротко ответил Минхо и как-то глуповато улыбнулся: — Это профессиональная деформация, почти не контролирую. Джисон огляделся. Сектор кругом был раскурочен. Футбол каким-то образом ещё продолжался, но здесь его не смотрели — зализывали раны. Чанбин был плох, сильно получил, но не смертельно. Сидел сам, ни на что не опираясь, но видно, что было больно. Чонин крутился рядом с ним и чуть менее побитым Хёнджином. Нескольким старикам досталось, тоже сидели и старались как-то отдышаться, прийти в себя — жалко их. Они раньше браво сражались против всякого многоликого зла, но такие драки — дело молодых. Многим разбили лица, кругом было достаточно крови. Но скорую к ним вряд ли пустят сейчас. Там, в коридорах, ментов ещё больше. Случившееся сражение не последнее, так просто отсюда уйти им не дадут. Задумка Джисона дала им время и очень доходчиво донесла до всех их позицию. Но что их сегодня ещё раз в грязи помешают, это точно. — Как ты? — спросил Джисон у Минхо, пока не глядя на него. — Я не видел, когда тебя ударили. — По голове и шее. Глаза перед звёздами не пляшут, всё в порядке. — Глаза перед звёздами? — теперь пришлось на него посмотреть. Минхо, между тем, шутил. — А ты? — спросил он. — Тебе поболее досталось. — Тоже жив. Надо будет быстро бежать в перерыве. На второй тайм нельзя оставаться. — Мы можем перелезть в другие сектора и выйти через них, — предложил Минхо. — Там охрана. Не пустят к другим людям. Мы здесь почти полностью изолированы, так что придётся побегать. — Круто у вас тут на секторе. Но на секторе и правда круто. Потому у Минхо, несмотря на саркастичный тон, и глаза горели. Хотя, может, они горели и ещё по одной причине — был же ещё Джисон и этот странный поцелуй. Чонин с третьего ряда привлёк их внимание: — Парни, у вас всё в порядке? Минхо ему кивнул. — Хорошо, — повернулся к Джисону. — Они тебя точно запомнили. Тебе бы смотаться, пока они автозаки не довезли сюда и раны не зализали. — Я же футбол пришёл посмотреть, — невесело хмыкнул тот. — Да-да. Сейчас даже те, кто в футбол играют, его не смотрит. Смотайся ради нас. Убьют же. Джисон ощутил чужую руку на своей — Минхо привлекал внимание. Чонин тоже увидел, проводил взглядом и затем снова посмотрел на друга. Ему тоже всё ещё непривычно. — В баре досмотрим. Гимн же уже спели. Пошли. Джисон и сам знал, что надо, просто обострять, наверное, не хотел. До последнего собирался делать вид, что ничего не произошло. В отличие от Минхо, сам Джисон бы случившееся победой не назвал, столкновение с последствиями собирался как можно сильнее оттянуть, потому что, наверное, понимал, что они будут намного серьёзнее просто пары десятков разгневанных правоохранителей. Но кивнул. Понятно, что надо выбираться. — А ты пойдёшь? — спросил он у Чонина. Тот покачал головой: — Нет. Будем постепенно выходить, чтобы не создавать у них ощущения массового слива с трибуны и они подкрепления не вызвали. Минхо слегка пошатывало — сильно, значит, ударили. Ублюдки. Минхо же даже в драку не пускался, просто раненого хотел оттащить, зачем его бить надо было? Да ещё и по голове. Руки расцепили на всякий случай. Шли потихоньку сначала по ряду, затем выходя на лестницу. Выход на уровне четырнадцатого ряда ещё далеко. Есть время подумать. Есть время уговорить своё сердце работать — Джисон как-то странно его теперь чувствовал. Удары не совпадали с ударами сектора, рассинхронизировались. А с чем же тогда теперь синхронно его сердце? Уж не с… Встречающие хлопали по локтю проходящего мимо Джисона. Мало кто видел, откуда первое кресло полетело, но следующие пять-шесть разглядеть успели все. Знали, чья светлая мысль была, поэтому и провожали как героя. — Я выберу тебя, — тихо сказал Джисон. Минхо услышал, несмотря на гам всюду вокруг них. Джисон повернулся к нему, остановившемуся на ступеньку ниже него. — Подумай ещё, Джисон. Ты ещё час назад говорил, что никогда мне не поверишь. Ничего не поменялось. — Зачем ты предлагал? — не понял он. — Я предлагаю и буду предлагать дальше. Ты мне нравишься. Ты мне очень интересен. И с тобой мне не так одиноко. Но не хочу, чтобы ты всю жизнь перечёркивал на эмоциях, ты пожалеешь, и больно после этого будет уже и тебе, и мне. Джисон покачал головой, в последний раз окидывая сектор. — Нет уже никакой жизни. Разве ты не понял? Мы проиграли. Минхо повернулся, глядя туда же, куда смотрел Джисон. Много выломанных кресел валялись на нижних рядах сектора, рядом с ними — несколько до крови раненых людей, чуть выше другие, напуганные, собирающиеся бежать в любую секунду. Стяг смят, баннер со счастливой семьёй порван напополам. Теперь у каждого, кто доказывал, что футбол с фанатами небезопасен, будет сильный аргумент, конкретный пример, заснятый, скорее всего, с тысяч разных углов. Да, менты это начали, они проиграли в битве, но глобально те, кто руководили Истиной в футболе, назначат правыми их. Так что они победили. А Джисон, двадцать седьмой сектор, втихую подначивающий клуб и вообще весь футбол — видимо, проиграли. И на фоне всеобщей эйфории после удачного сражения Джисон как будто бы единственный это понимал. А раз так, как его можно подозревать в излишней эмоциональности? Минхо вновь повернулся к нему: — И ты цепляешься за меня только потому, что у тебя больше ничего нет? Джисон пожал плечами: — Нет. Просто ты смог увидеть во мне что-то, помимо футбола, даже когда, на мой взгляд, ничего, кроме него, во мне нет. Может быть, мне покажешь? Вообще всё, не только меня. Ну, там… Как люди жизнь с нуля строят. Или почему хочу, чтобы ты снова меня поцеловал. У меня очень много вопросов. Минхо трибун не стеснялся. Подошёл и, едва коснувшись подушечками пальцев чужой кожи на лице, мягко поцеловал Джисона в ответ на, казалось бы, шутку. А какой смысл теперь блюсти какие-то образы? Джисон больше не секторский. По барабану вообще. Избить его не изобьют — он герой, так что максимум неприязненно отвернутся. Джисон в эти моменты понял своё новое сердцебиение. Раздражало, если честно, что так легко оказалось найти новый источник своих сил, как будто никаких почти двадцати лет на секторе вообще не было. Почему? Наверное, потому что самого сектора уже не было тоже. Сначала умер его старший, затем исчезла цифра двадцать семь, потом ушли болельщики — так просто случается, такое бывает, это естественный ход вещей, как и говорил ему раньше Феликс. — Когда-то, — прошептал ему в губы Минхо, — ты вернёшься сюда вместе со всеми ними. Ты будешь свободен. Вы сделаете всё заново, те, кто остался верен себе. Джисон не сдался. Он просто предпочёл не играть, потому что игра не честная. А Минхо самый законченный романтик из них всех, просто скрывал это так тщательно, что с первых недель знакомства так и не разглядишь. У выхода из сектора в дверях стояла охрана, и небольшая толпа людей, рвущихся наружу. Их сдерживали голыми руками, выпускали по одному с разницей в несколько секунд. Незнакомый парень повернулся к ним, качая головой: — Там пиздец, — сказал он. — А что там? — спросил Джисон. — Все выходы с сектора заблокированы. Только этот есть. А там менты стоят коридором, выпускают по одному и избивают каждого по очереди. — Руки отвалятся десять тысяч тел лупить, — покачал головой Джисон. Взгляд парня был совершенно непонимающим. — Да? А твои бы отвалились лупить десять тысяч ментов, дай тебе такой шанс? Минхо дёрнул за руку: — Надо подождать тогда. Они действительно устанут. Если честно, Джисон не устал бы метелить их, будь их даже миллион. Знал, что ждать не выход. Подождёт — будет не только избит, но ещё и увезён в участок. Надо сейчас сматываться, пока есть возможность. — Всё будет в порядке, — сказал он. — Я надену капюшон, вот, — Джисон натянул так, чтобы волосы не были видны, — пробегу, закрыв голову руками. Они не узнают. — Они узнают. Подожди, — Минхо снял с себя куртку. — Давай поменяемся. У меня тоже с капюшоном. А твою в руках понесу. Джисон мялся некоторое время, пока их очередь подходила. Вот-вот его бы в этой одежде уже увидели. — Быстрее, — поторопил Минхо. Джисон стянул с себя куртку, отдавая Минхо и переодеваясь в его. — Если ты так со мной играешь, это был бы максимально глупый поступок — так из-за меня рисковать. Оно того не стоит, — в последний раз попытался Джисон. — Заткнись уже. Я первым пойду. Не останавливайся, ладно? Беги до самого метро, даже если устанешь, не оглядывайся и не ищи меня. — Если смогу бежать, да, — усмехнулся Джисон. Минхо взял его за плечи: — Я не играю. И я буду ждать у метро. Ты понял? Кивнул. Затем Минхо оторвали, вталкивая в коридор. А Джисон в последний раз взглянул на сектор. Когда-то со старшим прийти сюда было наградой, обычно за хорошее поведение вели на футбол, потом — за хорошие оценки, хоть и недолго. Он просто не успел. А как будто должен был многое ещё увидеть, стоять сейчас рядом с родным младшим и улыбаться, чтобы тот не боялся. Они вместе ныряли в сектор, вместе должны были и уходить — странно, что он как будто остаётся здесь один, пока тот, кого он на плечи сажал, принимает тяжёлое решение в одиночестве. Но пока он тут, Джисону спокойнее. Он присмотрит, пока тут больше никого не будет, сохранит это место, а сам Джисон, рано или поздно, вернётся и будет уже совсем другим Джисоном. Его старший столько лет видел, как ему тяжело, теперь Джисон покажет ему, что его главное желание сбылось — он счастлив. Он пронёс память о нём через всю свою жизнь, эта память делала его лучше и эта память сейчас заставляла быть смелым. — Я вернусь, хён, — прошептал Джисон. — Дождись меня, пожалуйста.Часть 1
11 апреля 2023 г. в 18:40
Впереди был сектор. Он безусловен и на самом деле жив. У его пятнадцати-семнадцати рядов жутких твёрдых кресел было и своё сердцебиение, и свой голос.
Правила сектора нигде никогда не записывались, но все их знали: стоять в синем — в другом не пускают, будь ты хоть президентом; садиться нельзя, если у тебя есть ноги и на них можно стоять; уходить нельзя, по крайней мере, пока никто не умирает за пределами трибун; девочек и парней скудного телосложения на нижних рядах не ждут — отгонят назад. Тронешь барабан — тебе крышка, перебьёшь заводящего — больше не пустят. Вообще никогда.
Сектор единая сила, сколько бы людей на нём ни было. У него одни и те же мысли на все тысячи лбов. У них один голос на всех, их кулаки сливаются в единый. А если не приходит один, то не приходит никто.
Но когда никого нет, голос сектора лишь громче.
Сквозняк воет между пустующими сиденьями, и тогда он говорит за весь сектор. Когда гимн включают, а петь под него некому и вместе с музыкой только тишина звучит, разве можно её в полной мере назвать тишиной? Это тоже громкое заявление. Без единого прозвучавшего слова.
И гробовая тишина после стартового свистка — разве это не громко?
Только, единственное что, кулак рассыпался на тысячи разрозненных кулачков, копящих энергию где-то за пределами трибун. Иногда в барах, в небольших объединениях, иногда по домам, когда погода плохая, а иногда где-то в неизвестности. Когда в неизвестности, оно хуже, потому что безвыходно, а если выхода энергии нет, она закипает и, как чайник, сбрасывает крышку.
Без крышки они становятся опасными.
Джисона стали пускать на нижние ряды около года назад, хотя ему уже двадцать три, и полагалось ещё лет пять назад туда попасть. Его телосложение не компенсировалось выслугой лет, всё равно считался маловат для самого сердца сектора. В восемнадцать он злился, к двадцати понял, что заводящий костяк нижних рядов действительно беспокоится о нём, насколько умеет.
К двадцати трём он не стал больше, просто стал создавать впечатление человека, который, если его флагом заденут, сможет взять флаг и самостоятельно задеть им того, кто его потревожил.
Он ребёнок этого сектора, он воспитан этим гимном и горном с нижних рядов. У него своего сердца в груди не было — оно где-то внутри сектора билось, большое и единое, от которого он просто питался.
И без него Джисон слабел.
И зверел.
А кто бы не озверел, когда своё отнимают? У Джисона просто, кроме него, ничего в жизни и не было, а без толпы с единым сердцебиением жить он пока не привык. Даже не представлял как. Поэтому приходил в бар, когда матчи показывали, а в них слушал постоянно одну и ту же истину, святую для всех, наверное, кроме него:
— Любовь стоит того, чтобы ждать.
«А смерть — чтобы жить», — добавлял каждый в мыслях.
Джисон смотрел на знакомые лица и не видел в них ничего знакомого. А они смотрели на него в ответ.
— Всё наладится, вот увидишь. К такой силе не прислушаться нельзя.
— А, если не наладится, что тогда? — спросил Джисон.
Ответить им всё равно нечего.
Поэтому пили за высшую цель. Джисон пил за то, чтобы самому как-то пережить эту цель. Другие, уходя с трибун, просто снимали атрибутику и возвращались в привычную жизнь, и как будто бы почти никто из них не понимал, что эта трибуна и может быть той самой чьей-то обычной жизнью.
— Ты принимаешь это слишком близко к сердцу, — у Чана было фанатское прозвище, «волком» звали.
Потому что он на бирже торговал в свободное от футбола время.
Джисону Чан искренне нравился, но не в те моменты, когда он ненароком принижал чужие переживания.
— Как к психотерапевту сходил, спасибо, — огрызнулся он.
— Не злись, мне тоже этого не хватает. Просто пытаюсь найти выход из тоски.
У бармена Феликса тоже было какое-то своё прозвище, но Джисон всегда просто Феликсом называл. Он подвинул гостям по бокалу пива, улыбаясь:
— А мне вот не о чем тосковать. Прибыль бешенная благодаря вашим саботажам.
«Скряга» было его прозвище.
— Вот Феликс дело говорит, надо зарабатывать на негативе, — согласился Чан.
Джисон закатил глаза. Реклама торговли на бирже через три, две, одну…
Но Чан не продолжил. А значит, на той неделе он где-то крупно прогорел, и хвастаться было нечем. Для Джисона в таких случаях тема торгов была искрой — без сектора взрыва эмоций не хватало, так что он издевался над реальными людьми с собственной системой кровообращения. Чтобы они злились и, может, даже ударили.
— Ну, и много на негативе заработал?
Чан выпил.
— Ебучие американцы, — пожаловался он, — снова пиздуют в свой «нот кью-и». Четыреста ярдов за неделю напечатали. Рынок опять весь в быках, все мои стопы по шортам повыбивало к чертям собачьим. Ненавижу.
Джисон и Феликс переглянулись.
— Я всё хочу как-нибудь словарь поискать на амазоне, — сказал бармен. — В мире есть целая разновидность людей, которая вот так разговаривает, не может же быть такого, чтобы это никак нельзя было перевести на человеческий.
Чан когда-то пытался объяснить мужикам с трибун, чем занимается, но за дальнейшие попытки его обещали побить всем сектором. Так что на такие замечания он не реагировал. Хотя в перерывах матча иногда мелькали экономические новости, и у него глаза загорались. Джисон этому завидовал.
— Забей, — ответил он знакомому. — Такими рождаются, а не становятся.
— Вообще на негативе можно только случайно заработать, — кивнул Феликс. — Владелец бара тоже открывал не с расчётом на то, что двадцать седьмой сектор будет бойкотировать матчи и смотреть их здесь. Просто повезло, что так случилось. Поймал удачу за хвост. А вам, ребята, надо какой-то просто выход эмоциям найти. Неизвестно, насколько затянется ваш протест, надо учиться дух сектора самим нести, а не только черпать с трибуны.
Легко это звучало на словах. Джисон пожал плечами:
— Сектор — это толпа, без толпы никакой энергии не выйдет.
— Ты разок-то золотой сезон пробивал? — спросил Феликс.
Джисон сжал губы. Золотой сезон считался пробитым, если фанат посетил все домашние и выездные матчи клуба, но у Джисона никогда не было денег таскаться за ним по всей стране. У него и на двадцать седьмой-то не всегда деньги находились и вечно нужно было занимать.
— Не задавай тупых вопросов, пожалуйста, мой рынок даже не в быках, а в телятах, — Джисон передразнил Чана, чтобы сделать вид, что его тема худого кошелька нисколько не задевала и даже веселила.
— В медведях, — поправил Чан. — На рынке бывают быки и медведи… неважно, ладно.
Феликс покачал головой:
— Отдохнуть бы тебе, — а затем перевёл взгляд на Джисона. — Ты же не думаешь, что весь двадцать седьмой сектор катается за командой в тьмутаракань? Ни разу не видел, как болелы в одно рыло матч пробивают где-то на сельхоз табуретках вокруг поля?
— Это, скорее, усилие воли, а не сектор, — возразил Джисон.
— Да нет, это кайфово, — вступил в разговор Чан. — Если стесняться перестаёшь. Я не был один никогда, но единожды как-то мы вдвоём приехали на стадион уже не помню точно куда. Там как раз на сельхоз табуретках поставили стяг, барабан у нас был, орали вдвоём как не в себя, устали больше игроков. Мощно было, когда одни почти в тишине. Команда потом нам хлопала после матча, а не мы им.
— Это как раз то, о чём я говорю, — подтвердил Феликс. — Сектор жив, пока жив хоть кто-то.
Джисон даже не пробовал. Себя только бесконечно жалел.
— Здорово всё это звучит из ваших уст, но я не понимаю, каков план действий. Нам не попасть на матч даже в тьмутаракани.
— Через улицу другой бар. Не спортивный, — предложил Чан.
— Нет бара, — вставил Феликс.
— Есть, я там позавчера был, — возразил Чан.
— Нет бара.
И продолжил заниматься своими барменскими делами, между делом вставляя:
— Обкурился, вот и мерещатся какие-то бары. Нет больше баров. Один бар только есть.
Чан усмехнулся.
— Там есть другое заведение, где пьют, но футбол не смотрят и шарфы под потолок не вешают. Что не вписывается в понятие бара. Правильно? — ради смеха переспросил он Феликса.
— Нет. Нет другого заведения.
Джисон осознал, то он сам фрик и общается с фриками ещё даже хуже себя.
Гром ударил в самую душу — в баре отмечали гол. Джисон, вроде бы, тоже отмечал, даже что-то типа подпрыгнул и крикнул «гол!», но то, что звучало, раз в сорок уступало грому сектора. Он всего лишь ударил в сердце, а не заменил его.
Этот чёртов бар — это не то.
— Я домой, наверное, — сказал он, выкладывая несколько купюр за пиво.
— Сдачу не надо, конечно? — уверенно произнёс Феликс.
— Надо.
Чан посмотрел на Джисона исподлобья, но ничего не сказал. Они не были настолько близки, даже чтобы поинтересоваться о том, всё ли в порядке. Это нормально, Джисон и не ждал.
В секторе на верхних рядах как-то раз девчонка потеряла сознание. Ноги подогнулись, рухнула и покатилась по ступенькам, воткнувшись худощавым телом в людей, толпящихся на них ближе к нижним рядам. Её подняли, усадили на сиденье, побрызгали водой на лицо, пока её подружки торопились, чтобы вдоволь накудахтаться, как только доберутся до неё. Джисон далеко стоял, участие в спасательной операции не принимал, но всё видел. Девчонку доставили обратно на верхние ряды и попросили там и держаться, не подходить к лестнице, раз на ногах стоять не может. Джисону это тогда показалось хитроумным планом, чтобы попасть в элитные круги нижней части сектора, но подсознательно он захотел так же рухнуть и разбиться в лепёшку, чтобы у него сектор хотя бы спросил, как он и будет ли жить.
Чан женат на своём инвестиционном портфеле, он живёт головой в фондовых биржах, в банковских отчётностях и разноцветных индикаторах под графиками цен.
Феликс женат на кассе своей задрипанной барной стойки, он только её во всей своей ненужной никому жизни и любил, даже футбол был лишь удачной маркетинговой стратегией.
Другие кто на чём: Чанбин — на своём обоссаном гаражном роке, на своих еженедельных кавер-сходках, где наркоту не нужно было даже покупать, она сама по себе через кожу впитывалась; Хёнджин — на тату салоне, где он увечил людей, свято уверенных в том, что эти увечья есть искусство, а их мучения не что иное, как преодоление; Сынмин — на своей аспирантской жизни на кафедре, на занятиях для наивных бакалавриков, на своей прокуренной обшарпанной общаге и бесконечных бабах, меняющихся примерно раз дней в пять. Чонин просто женат. Ему двадцать два, а у него двое детей. Они все чокнутые, но он самый сумасшедший из них всех.
А Джисон самый скучный. Он женат на футболе. И на секторе. Но у него и выбора не было: как его старший привёл его впервые лет в семь на фанатскую трибуну, так после девяти, когда его не стало, Джисон на ней и поселился. А что ещё было делать? Дома сидеть, где пустота камнем повисала на шее? В школе, где готовили, разве только, к перспективе сдохнуть в мусорном баке? Джисон вырос под этими стенами, вскормленный сектором с рук, ему он и остался предан.
Несмотря на то что сейчас сектор никакой единой силой вообще не казался.
Бар на соседней улице был приличным, в целом, заведением. Тихим, как будто для чуть более взрослых и опрятных людей. Джисон себя сразу почувствовал не в своей тарелке. Потянулся, чтобы шарф с шеи стянуть, но, вспомнив о словах Феликса и Чана, убеждающих, что в тишине и голос слышен лучше, решил оставаться верным себе. Неуклюже сел за стойку, оглядывая этикетки бутылок, чинно расставленных за спиной скучающего бармена.
— Водки, — вместо всего выбрал он. — И футбол можно включить?
Бармен и шевелиться не думал:
— Дверью ошибся. На другой улице ваша футбольная дыра стоит, туда и иди.
Джисон нахмурился: а Феликс вот всех встречал дружелюбно, особенно тех, кто приходит деньги потратить.
— Я не ошибся, — возразил Джисон. — Налей водки. И включи телек.
Водки ему налили. Телевизор так и остался светить чёрным экраном, и, только Джисон хотел дополнительно настоять, как женский голос его остановил:
— Сюда приходят не телевизор смотреть. А пообщаться.
Невысокая милая девица села на соседний стул за стойкой, с улыбкой глядя на Джисона. Тот осмотрел её с ног до головы, смущаясь резкого дружелюбия от противоположного пола. Он особо не привык к вниманию со стороны девчонок.
— Не закажешь выпить? Давай познакомимся?
У неё укладка и красивое чёрное платье, ноги тоненькие, элегантно сложенные одна на другую. И взгляд затуманенный, тягучий.
Ни одной причины такой девушке заигрывать с таким, как Джисон.
Он хмыкнул. Всё стало понятно.
— Извини, мне шлюхи не интересны. Так что не закажу.
Девушка изумлённо посмотрела на него, сначала как будто не расслышав. Затем обиженно спрыгнула с высокого стула обратно на пол, но ничего не сказала. Просто ушла. Бармен хмыкнул, провожая её взглядом. Глаза аж сверкнули от веселья.
— Ну, ты и тупой, — прокомментировал он. — Поэтому я и оказал тебе услугу, направив туда, где вам, болванам, самое место.
— Такая красивая девушка ко мне бы не подошла.
— Обидел хорошую девчонку, — продолжал бармен. — Выпей, свинья, — снова пододвинул к Джисону рюмку. — Напьёшься, так хоть, может, охранник тебя отсюда выставит и по пути морду твою тупую начистит.
Джисон повернулся, наблюдая за быстро удаляющейся от него девушкой. Скрылась где-то в глубинах бара, ни разу не посмотрев по сторонам. Торопилась лицо скрыть. Джисон же не довёл её до слёз, да?
— Она не проститутка? — переспросил он ещё раз.
— Она поёт здесь после одиннадцати. Уже оделась на сцену выходить.
Сука. Джисон виновато посмотрел на бармена.
— Блять, а можно с ней ещё как-то увидеться? Ты сможешь её позвать?
Он снова засмеялся.
— Вот же охуевший вы народ, гопники несчастные. Облажался и сиди себе дальше бухай, так ведь нет, раз бесплатно готова тебя терпеть, так сразу интересна.
— Я извиниться. Я же правда не думал, что такая девчонка может на меня бесплатно даже посмотреть, — постарался оправдаться Джисон, выпивая рюмку одним глотком.
— У неё плохой вкус на парней. Прошлый даже руки распускал. Тоже оффник, вроде тебя.
Джисон поднял взгляд:
— Не надо обобщать. Я, может, тупой, но на слабых я руку не поднимаю.
Бармен налил ещё.
— А я и не говорил, что поднимаешь. Вы просто неприятный и недалёкий народ, может, за редкими только исключениями. А сейчас, когда вы ещё и на трибуны свои не ходите, от вас кругом одни проблемы. Он вот девушку свою начал бить, ты — водку пить и людей распугивать в местах, для тебя не предназначенных. Ещё будешь?
Джисон кивнул.
— Тогда ключи от тачки своей давай.
Ответом был смех полупьяного посетителя. Вывернул карманы: в них несколько смятых купюр и проездной на троллейбус. Все купюры отдал бармену. Больше у него ничего не было. Тачка, да. У него их целых пять.
Бармен брезгливо расправил банкноты, пересчитывая их и складывая в кассу:
— На все напьёшься?
— А их хватит, чтобы футбол включить?
Бармен покачал головой:
— Один три, проиграли бараны твои. Никаких денег не хватит, чтобы показать у нас ваш сраный футбол.
У Джисона от гремучей смеси пива и водки уже гудело в ушах, и сердце добрело. Тянуло поболтать. Не с бабой только.
Девчонки красивые, но с ними слишком много надо думать. А ради персонажа за барной стойкой не требовалось уже стараться над своим образом — без разницы, Джисон для него всё равно не более, чем безмозглое насекомое. Хуже мнение быть уже не могло, терять нечего, а Джисону было комфортно, когда оно так.
Бармен наблюдал за ним, тупо напивающимся в одиночестве. Джисон бы хотел тут свои порядки навести, поорать гимн клуба, растянув шарф над головой, но в тишине наедине с собой столкнулся только со своей обезумевшей тоской.
— Прикольно. А если я мамку твою в грязи изваляю, тоже никакой реакции не будет?
Джисон пожал плечами:
— Потом расскажи, как у неё дела.
Присвистнул в ответ. И водки налил.
— Раз у тебя настолько с женщинами не складывается, прямо за тобой сидит мадам: вот на футбол оставшихся твоих денег не хватит, но на неё — вполне.
И вперился взглядом, пронзил до обратной стороны черепа. Хотел увидеть, как Джисон повернётся. Тот не повернулся — затошнило от одной мысли показать себя настолько жалким. И, видимо, тошнота эта даже на лице выступила, оказалось достаточного одного резкого взгляда ему в лицо, чтобы бармен тоже её почувствовал.
— Передай девчонке-певице, что мне жаль и я не хотел её обидеть, просто не привык к вниманию. Если я сам не смогу поговорить.
И вместо язвительного замечания тот кивнул.
— Если продолжишь пить водку, то гарантирую, что не сможешь.
— Будь человеком, включи телек. Там в новостях покажут, как последний пропустили. И выключай. На такое-то хватит денег?
И тот будто бы пожалел глупого оффника. Почему — непонятно. Может, понял, что играет в одну калитку и ответных оскорблений не дождётся. А такая игра не очень интересна, зато сам собеседник, видимо, этот самый интерес вызывал. Спокойный. Джисон не драчливый, никогда не был агрессивным, его нелегко было завести, а это, наверное, не во все шаблоны вписывалось.
Новости включил тихо, но было слышно самое главное: последний гол в дополнительное время, в турнирной таблице после проигрыша опустились на пятое место, следующий матч на будущей неделе, на трибунах безопасно, на трибунах благодать, никаких петард, никаких запущенных в футболистов бутылок, с детьми теперь любо-дорого ходить, без фанатов футбол стал лучше…
Джисон сжал рукав толстовки в кулаке.
— Блять, какие же мудаки.
Бармен выключил телевизор, тщательно наблюдая за реакцией Джисона.
— Ого, — прокомментировал он, — так тебя не мамкой, а футболом надо злить? Ну, так и что тебе не нравится в безопасных трибунах? Правда, что без вас спокойнее, глаза колет?
— Заткнись, — Джисону было больно, но он не был зол.
Точнее был, но не за футбол. Просто ненавидел быть уязвимым.
— А если не заткнусь? — не унимался бармен.
— Я гимн спою, — пожал плечами Джисон. — Пьяный мужик в футбольном шарфе, поющий гимн двадцать седьмого сектора во всё горло, лучшая реклама для приличных заведений в пятничный вечер, да?
В ответ так азартно глазами сверкнули. Этому парню было чертовски скучно. Из него бы замечательный вышел заводила.
— Минхо, — он протянул руку. — Я охрану позову, если хоть пасть разинешь.
— Не вызовешь, — ответил Джисон. — Тебе потрепаться больше не с кем.
— А с тобой что, есть о чём?
— Джисон, — представился в ответ, пожимая руку. — Оффник с девятью законченными классами, у которого в жизни ничего, кроме футбола, нет.
— Бесперспективный, пьющий, женщинам интересный, только если ты им платишь.
— Да, только денег у меня нет, поэтому не интересный.
Рукопожатие разорвалось, но Минхо продолжил смотреть с интересом.
— Реклама удалась. На-ка, — он налил в чистую рюмку нечто из другой бутылки.
Джисон не разглядел номенклатуру выпиваемого. Пахло вкусно, поэтому он пригубил помедленнее. Палило глотку, пока лилось в голодный желудок. Лучше бы Минхо предложил закусить.
— Вкусно? — спросил он.
Джисон кивнул.
— Сладкое что-то. Что это?
— Ликёр. Из Скандинавии новый заказали, опробовать не на ком, — он налил ещё.
— На такое моих денег вряд ли надолго хватит, — предупредил Джисон.
— Да они уже давно закончились. В долг пьёшь.
Так уже было нельзя. Джисон отодвинул рюмку, качая головой:
— Ты не предупреждал. Я не смогу отдать долг, у меня нет денег.
— У меня ещё восемь новых бутылок. Хочешь игру? Я тебе из каждой налью. Не сдохнешь — считай, за счёт заведения напился элитного бухла.
— Если сдохну, всё равно же будет за счёт заведения, — возразил Джисон.
— Такой умный, точно высшее образование не получал?
Джисон усмехнулся.
Минхо привык видеть, что оффники шуток не понимают и над собой смеяться не способны. Джисон с нижних рядов сектора, но он бы не стал никого бить после слов о том, что он тупой.
— Если выживу, — начал Джисон, — в следующий раз ты включишь мне футбол на этом телеке.
— Нет, — улыбнулся Минхо. — Бесплатно тебе налей и ещё и услуги какие-то выполняй. Обойдёшься, алкаш.
— Это же игра. Тогда гимн. Я спою гимн. После всего, что выпью.
Бармен сощурил глаза. Хитрый. И азартный. Сразу было видно.
Он кивнул, откупоривая следующую бутылку.
— Если языком пошевелить сможешь.
После таких слов Джисон сосредоточился на своём языке. Ему уже не важно было переваривать окружающую обстановку и крепко стоять на ногах — важно только, чтобы язык шевелился. Минхо нарочно не торопился и закусывать не давал, говорил, что Джисону не на что. Ждал, когда тот безвольно свалится уже со своего стула, потому что пошатываться начинал всё сильнее.
После третьей Джисону показалось, что Минхо мухлюет.
— Это что? — спросил он, указывая на рюмку.
— Бурбон? Я думаю, — Минхо отставил бутылку к предыдущим: четвёртая в сумме.
Джисон кивнул. Вкуса уже не чувствовал — обжёг язык чем-то, типа текилы, рюмку назад. Джисон её раньше не пробовал, просто знал, что ей можно обжечься. Слышал где-то, возможно, от Чана в те моменты, когда тому казалось, что жизнь прекрасна и он может позволить себе дорогой алкоголь.
— Ром, — озвучил Минхо, наливая следующий.
— Блять, жестоко, — пожаловался Джисон. — Тот самый раз, когда я могу попробовать дорогой алкоголь, он в меня едва уже лезет.
После чего Минхо прочитал лекцию о том, что ром — это бадяга дешёвая, а дорого стоит только потому, что придурки готовы много за него отдавать.
Его занудная речь была хуже самого рома, и развозило от неё даже посильнее. Джисон выставил руку перед собой:
— Заткнись, пожалуйста.
— Скотч, — Минхо пододвинул следующую порцию. — И останется только три.
— Ты только футбол не любишь, или любой спорт? — спросил Джисон, чтобы завести более побуждающую на дебаты тему.
Минхо улыбался, намекая на то, чтобы Джисон пил, а не трепался. Тому дважды повторять не надо. Опрокинул порцию, глотая сразу, потому что удовольствия от вкуса уже не получал — мучения только.
— Любую одержимость, — поправил Минхо. — Футбол нормальный. Ненормальные только вы.
Перед Джисоном поставили бокал, но тот резко убрал его от себя, возражая:
— В таком будет много. Мы договаривались на рюмку.
— Успокойся, больше, чем надо, не налью, — и он действительно едва прикрыл дно следующим напитком. — Виски.
— У тебя чистые рюмки закончились, что ли?
— Его из бокалов пьют.
Джисон засмеялся над ним впервые за вечер, поднимая бокал, и Минхо, словив его смех с какой-то жадностью, уже привычно пронзил взглядом. Не понял, почему смешно. Даже почему-то не подумал о том, что парень напротив просто пьян, что эта попойка и вообще весь Джисон намного дешевле и ниже всяких высокопарных формальностей.
Уже было понятно, что Джисон зря это затеял. Впереди ещё два напитка, а плохо было уже сейчас, гудение в голове давно превратилось в боль, и воздух приходилось глотать ртом, чтобы буйствующий желудок успокоился.
— Это самый дорогой из всего, — Минхо налил следующий. — Коньяк.
Жаль, что Джисон не мог ощутить запах и посмаковать. Боялся, что стошнит. Задержал дыхание и влил в себя за раз, уже не зная, зачем он так себя истязает. Так ведь и коньки отбросить можно. Даже от качественного алкоголя можно умереть — смотря ведь как пить. Так, как он это делал, категорически нельзя.
— Что же будет последнее… — засмеялся Джисон.
Щёки горели. Странно, что у Минхо, похоже, тоже, если Джисон ещё адекватно оценивал цвета. Видел-то он многое, просто в мозг уже ничего не поступало. Если сейчас закроет глаза, впадёт в кому, поэтому даже не моргал. Главное слова гимна вспомнить — Джисон явно победит в этой игре, должны силы остаться на получение награды.
— Водяра, — хмыкнул Минхо, вновь наливая в рюмку. — И иди лабай свой гимн.
— На сцену, что ли? — удивился Джисон.
— Ну, конечно, пусть адекватные люди видят певца, — бармен издевался, но Джисону было всё равно.
Он был воодушевлён.
Закинул в себя рюмку водки и, полностью ко всему готовый, встал на ноги. Упал. И на этом вечер закончился. Причём как-то совсем. Его просто как из розетки выключило.
Джисон утонул в алкоголе, внутренние органы плавали в спирте, сердце его качало вместо крови. Мозги спеклись. Если они у Джисона вообще были. Были бы — вряд ли бы он на такое согласился. Его ведь развели: просто сказали, что ему что-то в жизни впервые достанется бесплатно, и он ради этих крох совершил страшную глупость, такую, которая жизни может стоить.
А бармен всё понимал. Он потому и смеялся — забавно было видеть, до чего людей доводит нищета, на что бедный народ готов, если ему пару грошей отстегнуть. Так что он получал удовольствие. Смотрел, как голодранец напротив убивает себя, и веселился.
А может быть, Джисон всё себе придумал.
Правда даже пьяным мозгом в бессознательном состоянии не верил, что приличному бармену просто общество его настолько понравилось. К тому же… насколько настолько? Бесплатная выпивка в качестве эксперимента — это признак хорошего отношения? Звучало так, как будто не то чтобы.
В любом случае, Джисон остался жив. Проснулся правда в неизвестном месте носом в холодную кожу дивана. Мог бы на полу очухаться или в больнице в вытрезвителе, но вместо двух очевидных вариантов администратор зала или кто-то другой принял неочевидное решение оттащить его на что-то мягкое.
Джисону в незнакомых местах просыпаться страшно не было: взять с него всё равно нечего, а если захотят на органы разобрать — так хоть какую-то пользу обществу принесёт. В другом каком-то теле эти органы могут и целям получше послужить.
Приходил в себя тяжело, но удача, что вообще приходил. Мог бы от отравления или похмелья ласты склеить ещё ночью, но в итоге мог даже шевелиться, глаза открыть, голову поднять, чётко увидеть кого-то.
Бармена, очевидно.
— Ого, ты реально выжил, — констатировал тот. — Ты тренировался, видимо, раньше?
Голова Джисона рухнула обратно.
Нет вообще-то. Он не то чтобы алкоголик, просто он сволочь азартная. Как и сам бармен, придумавший эту глупую игру. Оправдываться Джисон не хотел, поэтому промолчал. И ещё, пожалуй, боялся, что, если заговорит, у него в голове зарезонируют остатки мозгов.
— Ты вовремя, смена закончилась, самое время свалить.
— Где я? — просипел Джисон.
Нормально, не зарезонировали. Голова раскалывалась, но жить он будет.
— Мараешь своей бесполезной тушей директорский диван, — Минхо, видимо, как раз переоделся.
Был в джинсах и толстовке, вытряхивая рукава из своего пальто.
Кабинет был небольшим, не похож на директорский с первого взгляда, только стол дубовый выдавал в нём какой-то шик. Стереотипных фотографий нигде не висело, болванчиков с головами на пружине не было, стены из паркеров не состояли.
— А каждый бармен сюда алкашей таскает отсыпаться? — спросил Джисон, пытаясь оттянуть момент, когда придётся подняться.
Минхо хмыкнул, закрывая шкаф.
Стоп. А почему его пальто висело в шкафу директора?
— Не каждый, только те, чьё имя написано на двери, — Минхо выправил воротник, наконец поворачиваясь к Джисону. — Вставай, свинья поросячая.
— Ты владелец бара?
— А ты думаешь, человек, не купивший всё это бухло на свои кровные, осмелился бы так вглухую его разбазаривать на сброд, вроде тебя?
— Один раз можно всё, — Джисон с диким усилием принял вертикальное положение.
Минхо отпрянул от него, оглядывая с головы до ног.
— Только не на диван, — предупредил он. — И от ковра тоже держись, пожалуйста, подальше.
— Бросил бы в подсобку и дело с концом, начерта сюда тащил, если так боялся за интерьер?
Джисону подали руку и помогли подняться на ноги. Он, по правде говоря, не думал, что далеко пройдёт в таком состоянии. Вспомнил, почему не особо любил пить — ненавидел вертолёты в голове, остающиеся, когда лёгкость опьянения с души уже отходила. И уставшие глаза, с трудом объединяющие картинки в одну. И удушающую тошноту.
— Стоишь? — спросил Минхо.
Тот кивнул.
— Тогда ступай. И постарайся не соваться ко мне больше, в следующий раз так благосклонен не буду.
Джисон отсалютовал, размякшей походкой покидая помещение.
Вот бы было хоть немного денег, которые можно было на такси потратить. Ему бы просто рухнуть где-нибудь и, если есть возможность не умереть, то хотя бы отлежаться. Проспать тошноту и вертолёты, чтобы безнадёжностью своего существования наслаждаться уже стоящим на своих двоих крепко.
Фигура впереди привела в себя. Джисон чуть прибавил шагу, догоняя знакомую девчонку уже в дверях: он так и не услышал вчера, как она поёт; нажрался, как свинья, раньше и быстро вырубился, а проснулся только к окончанию ночи.
— Подожди, подожди же, — он ухватил её за рукав.
Она испуганно повернулась к нему, и, увидев смятение в её глазах, Джисон сразу отпустил край одежды.
— Чего вам? — она отступила, косым взглядом отыскивая охрану.
— Я ничего плохого не сделаю, — Джисон тоже сделал шаг назад, показывая, что он не опасен для неё. — Просто… Ну, хочу просто сказать, что я неправильно тебя понял. И мне очень неловко теперь. Я, в общем… В общем, прости, пожалуйста. Я идиот и повёл себя отвратительно. Я не хотел тебя обидеть.
Хоть бы речь продумал заранее. Дурак дураком, пальцы мнёт, язык заплетается — кто так извинения приносит и с девушками знакомится?
— Как можно было предложение познакомиться принять за это? — брезгливо переспросила она.
Джисон пожал плечами.
— Не знаю. Ты красивая. А я полупьяный урод с печатью лузера на лбу. Никогда не было такого, чтобы со мной просто так знакомились. Но я не оправдываюсь, честно. Просто извини, что так грубо себя повёл. Не принимай близко к сердцу.
Глаза такие огромные и красивые, эта девчонка напротив была действительно шикарной женщиной, конечно, не для таких, как Джисон. Она из высшей лиги. Оттого и ещё менее реальным казалось её вчерашнее расположение к жалкой дворняге в футбольном шарфе.
— Меня Джисон зовут, — разрезал он непонимающую тишину. — Можем познакомиться, а можешь потом просто гадалке имя назвать, чтобы она знала, на кого порчу наводить. Как захочешь.
— Минджу, — ответила девушка.
Ты немного чокнутая, Минджу, похоже…
— Темно на улице, — добавила она. — Проводишь?
Интересно, мир схлопнется, если люди сегодня начнут поступать так, как Джисон того от них ожидает? Если он правильно представлял себе девочек всю свою жизнь, они, кажется, не должны случайных алкашей просить проводить до дома.
Возможно, Джисон выглядел каким-то безопасным в её глазах, а идти до рассвета по городу совсем одной даже страшнее, чем с грубым оффником. Для него же эта помощь была возможностью очистить совесть, хоть и через чудовищные похмельные мучения.
— Конечно, — согласился он. — Далеко?
— Около километра.
Оставалось надеяться, что хотя бы в нужную сторону.
Повернули в прямо противоположную сразу от выхода из бара. Джисон умрёт сегодня утром, и не жаль его даже самому себе. Нечего было так пить.
Почему Минджу не чувствовала от него опасности — это вопрос, но почему, не чувствуя опасности, она попросила Джисона об услуге, стало понятно сразу, как они вышли на улицу. В районе пяти утра, протискиваясь сквозь сумерки, они наталкивались лишь на людей, напоминавших призраков. Джисону они никогда не досаждали, но почему идти между ними страшно девчонке, было ясно.
— Ты тут постоянно одна ходишь?
Она впервые подняла взгляд с того момента, как они покинули заведение, как будто боялась, что, если увидит глаза нариков, они её чем-то заразят.
А может, спровоцировать боялась.
— Одна редко. С парнем ходила, иногда брат отвозит, а если никто не может, а на улице слишком темно, дожидаюсь рассвета внутри.
— А сегодня я подвернулся, — продолжил Джисон. — Только твой босс сказал, чтобы я больше не являлся, так что на постоянной основе тебе не помогу.
Минджу кивнула.
— Тебе действительно лучше не приходить. И от Минхо лучше держаться подальше.
На пьяную голову подумалось, что ревность, но на самом деле просто предупреждение. Без намёков.
— И почему? — осторожно спросил он.
— Оглянуться не успеешь, как станешь его игрушкой.
Джисон не продолжил, потому что где-то глубоко внутри понял, что Минхо им уже поигрался. Причём поигрался, знатно унизив и едва даже не убив. А Джисон и рад, потому что ему бухло бесплатно досталось. Как Минхо сделал это? Для него это всегда так просто?
— А я хочу прийти, — только сказал он. — Как ты поёшь, я так и не услышал.
Она мягко улыбнулась, но на Джисона не посмотрела. И не нужно, и так понятно, что она не держит на него зла. На дураков не обижаются, по крайней мере, долго.
— Зачем ты так напился? Он тебе так по мозгам проехал, или ты просто сам по себе пьющий?
— Пьющий, — пожал плечами Джисон. — Хоть и не настолько. Не знаю, я футбольный фанат, без трибун тоскую, так что поступаю по-взрослому, как любой мужик.
— Понятно, — безэмоционально ответила Минджу.
Он ещё больший дурак, чем она думала. Джисон в эти минуты так сильно старался, что вот-вот дым из ушей пойдёт. Ему было чертовски непросто общаться с девочками.
— Прости, опять не то сказал. Знаю, что у тебя бывший тоже оффник и тоже мудак.
— Сейчас ты заводишь ещё более обмудскую тему, — предупредила она.
Хоть вообще рот не открывай!
— Прости сразу за всё, что я говорил, говорю и ещё скажу не так, я это неспециально! — взмолился Джисон. — Просто пытаюсь разговор поддержать и не напугать тебя ничем. Я уже довёл тебя до слёз один раз и хочу сказать, что я не такой плохой парень, каким могу показаться.
— А зачем ты хочешь не показаться плохим? — задала Минджу вопрос, на который неплохо бы самому Джисону кто-то ответил.
Если ему так сложно наладить хоть какой-то контакт с девушками из внешнего мира, зачем пытаться? Со своими, секторскими бы пытался, там всё явно легче и быстрее. Не то чтобы Джисон пробовал, но предполагал, что они несколько отличаются от других девушек.
— Среди нас тоже есть люди, — только и сказал он.
Хреновая причина. Она тоже это поняла, но почему-то не стала допытываться. А если бы стала, это было бы глупо — понятное дело, что она ему понравилась. С её внешностью было бы нелепо, если бы пацаны не падали штабелями к ногам, лишь раз заглянув ей в глаза. Раз выкобенивается перед ней, значит ей осталось только пальцем поманить, и он уже в кармане.
Но она не поманит, потому что его такого и даром никому не нужно.
И к себе не позвала, даже, как в фильмах, остановившись у дорогой новостройки, повернувшись и заглянув ему в глаза. Просто посмотрели друг на друга. Джисон засунул руки в карманы, неловко переминаясь с ноги на ногу:
— В общем, я пойду, — сказал он, — ещё раз извини.
— Так я и не поняла, к чему тебе моё прощение. Но ты прощён, — ответила Минджу. — Спасибо, что проводил. И знаешь… — она ненадолго замолчала, формулируя мысль.
Вот бы и она хоть раз какую-то глупость сказала. Джисону бы тогда несоизмеримо легче стало.
— Не пей, Джисон. Может быть, в твоей жизни было не очень много любви, но ты, рано или поздно, полюбишь и будешь заслуживать любви в ответ. Ты и сейчас её заслуживаешь, ты хороший, это видно. Просто не испогань себе жизнь до того момента.
Потом подошла и мягко поцеловала его в щёку. Пока Джисон справлялся с темнотой перед глазами, она уже исчезла так, как будто её тут вообще не было.
Ну, и что это, блять, значит?
Это намёк? Или просто такая благотворительность? Принципиально важны были ответы, потому что, если это даже был намёк на намёк, Джисон бы в лепёшку разбился ради неё в данный конкретный момент.
Она сказала, что он хороший…
По какому именно его поступку она решила, что он хороший? Он её шлюхой назвал, накидался в первый вечер их знакомства, пристал утром (за одежду схватил!), про бывшего напомнил — вёл себя, как последняя скотина, а она: «видно, что хороший».
Минджу — чокнутая.
Она только недавно отвязалась от ровно такой же свиньи, но при встрече с новым их представителем просит проводить и целует в щёку на прощанье. И ещё хорошим называет. Говорит, что любви заслуживает.
Джисон терял голову, её самые последние остатки. Лишь спустя несколько минут неподвижного наблюдения за дворовой калиткой он понял, что напрочь забыл о каком-то там похмелье, больной голове, недомогании и намерении лечь и умереть по дороге домой.
— Не позвала, да? — послышался голос позади.
Джисон напрягся: это с левого плеча говорили или с правого?
Минхо стоял с ключами от машины позади, на секунду заставляя Джисона задуматься, точно ли он не видит галлюцинаций. От одной пьянки белой горячки же не может быть?
— А что?
— Ну, тут только два варианта. Либо ты настолько ей понравился, что она бы предпочла начать по-правильному. Либо сочла тебя настолько мерзким, что не стала бы спать с тобой, даже чтобы меня разозлить. И, судя по твоему взгляду, у тебя есть предположение, что из этого правда.
— Ни то, ни другое, — сухо ответил Джисон.
— И, тем не менее, ты даже не спросил и теперь стоишь на холоде. Может, это тебе она не понравилась?
А ведь и правда холодно на улице. Может быть, потому и полегчало, тошнить стало меньше. Вовсе не из-за тупой влюблённости в девушку, которой ему никогда не добиться.
— Чего тебе нужно? — спросил Джисон. — Это ты её бывший оффник?
Засмеялся. Он опять играл. Джисону бы научить оборону строить против него, раз уж отвязаться не получается.
— Как её зовут?
— Минджу.
— А меня?
— Минхо.
— Ну, что, никаких идей, как мы с ней можем быть связаны?
Тот в ответ позорно долго думал о том, как вообще могут быть связаны их имена и… а…
— Ты её брат?
— Как же долго, — продолжал смеяться он. — Что, разве не похожи?
Даже чересчур похожи. Оба на голову больные.
— Я не понимаю, — признался Джисон. — Вы, получается, живёте вместе, значит, вы не из тех братьев и сестёр, которые обоюдно решают забыть о существовании друг друга. Она работает на тебя. При этом она не сильно к тебе расположена: просит людей не связываться с тобой, пытается разозлить тебя, приводя домой гопников. Это ты её держишь около себя, получается. Тогда почему ты не ударил меня ещё вчера, когда я нагрубил ей прямо на твоих глазах?
Может, ему опасно в глаза смотреть? Вдруг загипнотизирует или душу высосет через зрачки? Джисон на всякий случай отвёл взгляд, и это оказалось сложнее, чем предполагалось.
— Мы тут в адекватном мире умеем проблему и не кулаками решать, — ответил Минхо. — А в данном случае и проблемы не было. Она заговорила с тобой при мне, уж поверь, не потому что ты красавчик каких поискать. Захотела побесить. А ты сам же её в ответ окунул в грязь прямо на моих глазах. Хм… — протянул он задумчиво. — Нет, после такого она обязана была с тобой переспать, будь ты хоть самым противным уродом в мире. Иначе, выходит, она оказалась слабее и проиграла. Моя сестра бы такого не допустила. Только если в обществе с тобой её борьба против меня вдруг не уступила в важности чему-то другому.
Джисон, как ни парадоксально, понял, к чему он ведёт. Просто не верил, пока Минхо не сказал:
— Ну, поздравляю, свинья, похоже, моя сестра в тебя втрескалась. Боже… — он покачал головой, обходя Джисона и удаляясь, ни разу больше к нему не повернувшись. — Какой же, чёрт возьми, у неё вкус…
Какой? Дерьмовый? Нездоровый?
Какой у неё вкус?!
А это вообще нормально, что лишь по одному тому, что Минджу не предложила Джисону переспать, устанавливается факт её в него влюблённости? Так у всех людей в их «адекватном мире» работает?
Джисон был уверен, что, когда проспится, решит, что эта семья ему просто привиделась.
Если легко и с ходу не можешь придумать объяснения какой-то ситуации сразу в нескольких её аспектах, естественно просто решить, что этой ситуации никогда не было. Минджу и Минхо — плод фантазии рассудка, отчаянно сопротивляющегося необходимости вылезать из сектора и искать себе применение в реальной жизни. Эта реальная жизнь переоценена. В ней одни уродцы по углам ползают, в глаза смотрят так, что коленки подгибаются, и говорят несусветную чушь, вроде «она в тебя влюбилась, и я это понял по тому, что ты назвал её шлюхой, а она не прыгнула тебе в койку в ответ».
Так в итоге и вышло.
Джисон, едва пережив полоскание внутренних органов после вчерашнего алкотура, понял, что с трудом верит во все те разговоры, что вёл в минувшие вечер и утро.
Только утренний выпуск новостей, где повторили вчерашний сюжет про безопасность на трибунах, вызвал всю ту же агрессию и навёл на те же мысли, что в момент их вчерашнего просмотра в баре.
На следующей неделе должен состояться матч, на который сектор собирался прийти. Напомнить, каков футбол при полных трибунах, когда не приходится под гимн включать предзаписанные голоса.
Вместе с известием о том, что сектор придёт на матч, повылезали и местные колхозные упыри, старающиеся изо всех сил воспрепятствовать фанатам на трибунах, и своей главной силой они выставляли довольных жизнью старичков и мам с детьми, в которых при новых правилах дымовые шашки с трибун не летали и которым теперь не приходилось за Кока-Колой в перерыве длинную очередь стоять.
Джисон собирался внести идею на стяге написать что-то, вроде «идите в жопу, конченые ублюдки», но главные лица сектора предпочитали сеять добро и протестовать фразами из старых песен. Хотели, чтобы, ощущая поддержку, футболисты и клубы становились на их сторону.
И они вставали. Просто молча. Умным быть сейчас нигде не поощряется, в моде быть слепым, но громким идиотом — тогда в жизни всё будет в порядке. И чем глупее твои лозунги, тем лучше жизнь. И тем более одиноко себя чувствуют те, кто с ними не согласен.
Джисон не принимал точки зрения, что сила, борющаяся со злом, обязательно должна быть доброй. Какой толк от их уважительных речовок и романтичных баннеров? Если в мента надо швырнуть стул, бери и швыряй. В следующий раз подумает, прежде чем лезть.
Вечером пришёл в бар, потому что больше пока не мог придумать, куда идти.
У Джисона опять не было работы. Какое-то время назад устроился продавцом-консультантом в салон связи и на самом деле неплохо работал, но не прижился — администратору не понравился. У Джисона были некоторые проблемы со следованием правилам и с соблюдением субординации, а менеджеры низших звеньев такого терпеть не готовы.
В другой салон попытался устроиться, но там сказали, что компания близка к сокращениям и новеньких пока не берут. Но обещали позвонить в течение недели. Поэтому Джисон до конца недели пока решил ничего не делать. Денег было мало, но чтобы стакан пива заказать и из бара не выгнали, хватало.
— Ты вчера рано ушёл, наши продули, — сообщил Феликс вместо приветствия.
Джисон кивнул.
— Знаю, видел последний гол. Бездарно.
— Вообще, — согласился Феликс. — Таким преимуществом владеть и три одинаковые контратаки пропустить. У этих три удара по воротам за матч и все три — гол.
Открутил вентиль, наливая тёмное в высокий стакан.
— Думаю, может, баскет показывать начать? У нас там команда хорошая, сейчас вообще на втором месте в таблице идут.
Джисон пожал плечами.
— Не любишь баскетбол? — не унимался Феликс.
— Я его не знаю. Может, и любил бы, если смотрел.
— Туда можно ходить на трибуны, — как бы между делом сказал бармен. — Есть ещё хоккей, там большой сектор. Песни у них миленькие. Поют «ничего не жаль, ни огня, ни роз, если за мечту…»
— Феликс, — одёрнул Джисон. — Я похож на человека, который бы приходил на сектор за милыми песнями?
— На данный момент ты вообще не похож на человека, — возразил Феликс. — И ты точно не похож на человека, который ходит на сектор. Если тебе нужна массовость для энергии, иди туда, где она есть.
— Мне нужен двадцать седьмой! — зарычал Джисон. — Пожалуйста, хватит об этом. Не пытайся наладить мою жизнь.
— Как скажешь, — охладел тот.
Непривычно, что Феликс так вмешивается в чьи-то дела и даже советует. Джисон редко видел его вне футбольной обстановки, не занятым работой, поэтому даже не замечал, чтобы Феликс с кем-то разговаривал. Может, ему и не с кем… Он же женат на кассе. Вдруг в свободные от зарабатывания денег время ему толком и поговорить-то не с кем?
Просто попытался помочь. Разве есть в этом что-то плохое?
— Прости, — в сотый раз за сегодня попросил Джисон. — Зря я так…
— Да, зря, — согласился Феликс. — Не я этот чёртов закон подписывал и не я вас, дураков, сподвигал на протест.
— Мы дураки?
Раньше просто казалось, что Феликсу любой их протест на руку: сколько бы ни протестовали, они поехавшие на футболе и без матчей не останутся, а он готов им связь с футболом организовать в любое время в любом месте. За уместную, разумеется, плату.
Бармен поднял на Джисона взгляд, ищущий повода доверять. Затем пожал плечами. Вроде бы, нашёл.
— Дураки, — утвердил он. — Бесполезные романтики, которые сдохнут от депрессии, когда поймут, что мир не изменится лишь потому, что они очень-очень этого хотят.
— Я согласен, что просто хотеть недостаточно.
— Ничего не достаточно. Мир несправедлив. Не можешь играть по правилам — будь готов остаться на обочине. Всегда найдутся те, кто может им следовать, они встанут на ваше место. Поэтому люди ходят на трибуны и будут ходить дальше. Пройдёт год протеста, и сектор тоже начнёт потихоньку возвращаться. Вот увидишь.
— Мы можем ответить силой, с которой придётся считаться.
Феликс усмехнулся:
— Бросив факел в мента, ты добьёшься одного горящего мента. И миллион минус один ментов, которые отобьют тебе за него почки. Вы, будь вас даже десять тысяч экстремистов, вроде тебя, собираетесь противостоять не просто какой-то равноценной силе — вы хотите идти против естественного хода вещей. Вы не будете теми, с кем придётся считаться. Если в одном будет злости за тысячу, тогда может быть, но в таком случае чем вы лучше их? Твой выход, Джисон, плох. Выход, выбранный сектором, тоже плох.
— А какой хорош?
— Жить, не споря с естественным ходом вещей, — только и ответил Феликс.
— Дать кому-то понять, что об нас можно ноги вытереть, и мы будем смиренно принимать всё более и более тугой ошейник?
— Или смириться, что твой протест никогда не закончится и, в конце концов, ты останешься со своими принципами наедине. Неприятно от меня такое слышать? — Феликс подвинул ему стакан пива. — Я никогда не был среди вас, я не часть сектора. И я привык думать о себе, а не о гипотетическом общем благе. Можешь разочаровываться во мне, но на данный момент, если прав тот, кто счастлив, то, по-моему, среди нас двоих прав я. И, если вы выиграете, вряд ли я стану от этого менее счастливым. Понимаешь?
— Более чем. Но возможна ситуация, что, если поступимся мы и дадим взять над собой верх, следующим их шагом будет отрегулировать деятельность, например, спортивных баров.
— Возможно, — пожал плечами Феликс. — Захотят — сделают. И сделают, даже если я себя живьём на площади сожгу. Даже если мы все, бармены, одновременно сожжём себя на площади.
И, к сожалению, Джисон прекрасно понимал взгляд Феликса. Он старался не разделять его изо всех сил, но зерно разочарования в романтике протеста поселилось в нём уже достаточно давно. И оно пустило корни сейчас, пока Джисон ежедневно наблюдал, как людей вокруг гипнотизируют, рассказывая сказки о мнимой безопасности.
Ведь кто-то же верил. Не просто кто-то. Много кто был счастлив тому, как изменились трибуны.
— Как дальше песня та продолжается? Хоккейная.
— А, это, — Феликс задумался. — «Так играйте вы, бейтесь за мечту. Силы не жалей, силы не жалей…»
Остановился, видя, как Джисон улыбается.
— Чего? Я и не говорил, что хорошо пою.
— Не находишь иронии? Вот так поддерживать спортсменов, заставлять их верить в невозможное, а самим сдаваться при первых трудностях.
— Ты меня не понял. Я не говорю сдаваться. Я говорю не играть. Выиграл ты или нет, зависит от того, в какую игру ты играешь и кто в ней устанавливает правила. Если их устанавливаешь ты сам — ты не проиграешь.
— Удобно. Книгу не думал написать?
— Лучше создам своё пиво и назову его «конформизм».
— Фу, — прокомментировал Джисон. — Худшее слово, чтобы описать точку зрения.
— Если найдёшь слово приятнее, пиши, так и назову тогда пиво.
Феликс налил вместо пива какую-то безалкогольную бурду, но в пылу разговора Джисон даже не сразу обратил на это внимание. Отпил четверть бокала, и только затем нахмурился, указывая на него бармену:
— А почему пустое?
— Из запоя выводить. У тебя явно жестокий опохмел, плохо похмеляться пивом, если ты не знал. Не могу, кстати, миновать вопрос: почему ты ушёл из моего райского уголочка добухивать куда-то в другое место, чего тебе здесь не сиделось? Наслушался о том, что голос громче в тишине, и решил проверить? Проверил?
Джисон вообще не помнил, чтобы в тишине он хотя бы попытался. Она его съела вчера, и он сломался под гнётом настоящих, «реальных» людей. Стыдно признать, Джисон без сектора именно тот, кто, разве что, в игрушки кому-то сильному сгодится. Он только в секторе был хоть сколько-то значим.
— Туда заходил, на соседнюю улицу.
— Там ничего нет, — мгновенно отреагировал Феликс.
— Там тяжело, люди другие, давит всё, — продолжил Джисон. — Ну, там, где ничего нет. В общем, в этой… пустоте, где мог бы быть бар, стрёмный владелец, ненавидящий футбол.
— Чего? — Феликс покачал. — Боюсь, ты чего-то не понял. Какой смысл брать здесь аренду втридорога, если не собираешься связать своё заведение с футболом? Нет. Эта мразь без ума от футбола. Он ненавидит только сектор.
Хотя Феликсу-то какая разница? Он тоже не с сектора, почему он реагирует так, словно на безголовых двадцать седьмых ему не всё равно?
— Вы знакомы, значит?
— Знакомы, — кивнул Феликс. — Намного ближе, чем хотелось бы.
— Это насколько? — продолжал Джисон.
— Переспали по молодости.
Поднял взгляд на резко осёкшегося после этих слов Джисона. Знал, что приведёт в замешательство, и всё равно говорил.
— Да. Я могу спать со всеми подряд, включая парней, не надо пыриться на меня так, как будто ты считал, что такое только в сказках бывает.
Но какой реакции он ожидал на такие новости от самого стереотипного оффника на планете, непонятно…
— У меня в детстве какие-то другие, видимо, были сказки, — ответил Джисон.
— Познакомились на футболе. Я наивный пацан, мечтательно поглядывающий на сектор, только-только в универ поступил. А он весь из себя понтовый богатый мерзавец, обещавший взять барменом. Взял. Я вышел в ту дыру работать, пару раз от его богатых клиентов получил по заднице, наслушался про себя всякой дичи от тех же богатых посетителей — функционеров, как ты понял, Ли Минхо не любит нищебродов с двадцать седьмого сектора, зато напыщенные пиджаки совсем другое дело — пожаловался. Он заступился, мы переспали, потом я был отправлен на улицу. Вернее, не сразу отправлен. Прежде я попытался дальше работать, попросил снова его помощи и затем уже от него выслушал всякую дичь о том, что мне следовало бы умерить свои запросы на счёт моей дешёвой задницы. И Ли Минхо не был бы Ли Минхо, если бы на этом всё закончилось. Я вылетел оттуда и пришёл работать сюда, и он не отпустил просто так — ходил сюда и насмехался над моим новым местом работы. Вот такая у меня с ним история. Пошёл он блять в задницу.
Джисон всей этой информации не просил!
Даже если бы спрашивал, того, что он услышал, он точно не просил!
— Я ни черта не понял, — признался он. — Можно с начала? Ты гей?
— Нет, наверное, — ответил Феликс. — Но я не особо люблю давать своим вкусам характеристику.
— Да поздно уже для таких отговорок, — не принял Джисон. — Теперь, пожалуйста, давай ответы по существу. Такие, как я, обычно бьют таких, как ты.
— Ну, так попробуй ударь, — пожал плечами тот. — Ты подобрее меня будешь, несмотря на то что секторский. Если тебе человек ничего плохого не сделал, ты не посмеешь руку поднять. Я Феликс, футбольный фанат, почти тащу на себе спортивный бар, давший вам возможность быть с сектором, не будучи на секторе, дерусь со столичными ничуть не реже тебя. И тебе наваляю, если полезешь. От тебя отличаюсь только тем, что нравлюсь и парням, и девчонкам, а ты со своей кислой физиономией, скорее всего, не нравишься вообще никому.
Джисон не намеревался его бить, просто мгновенно принять это признание оказалось намного труднее, чем думалось Феликсу. Зачем он вообще признавался? Его история с Минхо казалась возмутительной даже без знания о том, что они переспали. Или же…
— Так он тебя к себе устроил, чтобы в постель затащить? Я, честно, не понял.
— Нет. Я думаю, ему просто смешно наблюдать за такими, как мы, когда мы сталкиваемся лицом к лицу с миром более богатых людей. И он вдоволь насмотрелся: и как я ради работы на него стараюсь, как меня унижают, как за малейшее заступничество прыгаю к нему в постель и как на что-то надеюсь, а он просто обламывает и затем наблюдает, как я приползаю к другим таким же, как я. Секс — это лишь малая часть его игры.
Минхо собрал о себе стопроцентную статистику отзывов: каждый, кто общался с ним, считал его крайним злом. Слушая Феликса, Джисон вдруг ощущал, что понимает его намного лучше, чем должен. Казалось, ещё утром он просыпался от мыслей, что его втянули в какую-то игру и он оказался слишком глуп, чтобы оградить себя от неё.
— Не ходи туда больше, — сказал Феликс. — Может, в постель он тебя и не затащит, но ты как раз из тех, с кем бы он с радостью поигрался.
— Я понял, — кивнул Джисон. — А его сестра? Ты о ней что-то знаешь?
— Только что она есть, — пожал плечами Феликс. — Она ещё школьницей была, когда я работал на него. А что?
— Не знаю. Просто странная была встреча, и всё.
Феликс не повторил предостережения, но оно не было нужно. И так всё понятно: хочешь спастись — не лезь ни к кому из них. Джисон посмотрел на бармена исподлобья, убеждаясь, что он не видит этого взгляда.
С пацанами спит. Надо же… Сколько людей знают об этом, помимо Джисона? В таком окружении мало кто, наверное, готов спокойно отнестись к таким новостям. Почему Джисон отнёсся спокойно?
Ему было не более чем странно это слышать. Но не противно. И злости он никакой не испытал, хотя как будто бы должен был. Просто, если подумать, он бы на секс с парнем вряд ли бы согласился. Но это же дело вкуса, наверное? Наверняка в этом есть что-то, что в теории может нравиться.
Сначала подумал: фу.
Затем подумал о Минхо и этом его утреннем внешнем виде. Он красив, ничего не скажешь. Было бы противно, если бы он в щёку поцеловал, а не его сестра?
Да, вроде бы, нет. Кажется, что не было бы. Хотя раздеться перед ним и поддаться, конечно, скорее всего, не того же порядка ощущение, что просто поцелуй в щёку.
— А… как это называется… — обратился Джисон к Феликсу спустя несколько минут плотных раздумий.
Хоть бы он когда-нибудь научился мысль формулировать, прежде чем начинать говорить.
— А когда ты с ним был, кто из вас…
Что «кто из вас»?
Феликс, зверюга, явно понял, что Джисон хотел спросить, но задачу ему упрощать не собирался. И правильно делал, конечно, давно пора начать думать, а только затем говорить.
— Ну, как оно… — едва только не всхлипнул Джисон.
— Кто кого трахнул, ты хотел спросить? — подтолкнул Феликс.
То есть можно было сразу так…
— Он меня, — просто ответил Феликс и затем засмеялся над Джисоном.
Вот теперь тот бы мог и ударить.
— Чего ты от меня ждёшь?! — нервно спросил он. — Я с таким ни разу в жизни не сталкивался.
— А хочешь ещё секрет, после которого ты спать по ночам не сможешь?
— Нет!
— Хёнджин так охуенен в постели, ты просто не представляешь.
Когда Джисон научится нападать на других так же, как нападают на него, когда ему неловко?
— Боже, — Джисон прикрыл лицо ладонями.
— Он ещё курит, как тварь, затягивается, целует и дымит тебе прямо в лёгкие. Отвратительно. Но, блять… Если бы я выбирал, как умереть, я бы предпочёл сдохнуть под ним.
— Перестань, пожалуйста.
— А у меня закончились уже интересные факты. Больше среди секторских таких нет.
Джисон отнял руки от лица, ловя его взгляд вновь.
— Откуда ты знаешь? Ты у всех спрашивал?
Феликс пожал плечами:
— Не знаю, не чувствую от других, что их взгляды на жизнь вообще даже в теории могут пересечься с таким. Не стал бы даже спрашивать.
— Но со мной заговорил, — напомнил Джисон.
— Делай выводы, — хмыкнул Феликс. — Это не оскорбление, если что, и не мои догадки по твоему поводу. Ты просто… ну, у тебя гибкий ум. Не так, чтобы вот тебя вырастили в жёстких секторских рамках и ты навсегда в их парадигме и остался. Ты такой, как сказать, справедливый скептик. Тебе вот говорят, что что-то априори ненормально, и ты, вроде, согласишься, вслух не станешь обострять, но внутри спросишь себя: а почему ненормально? Для кого оно априори? Это круто, Джисон, это важная и полезная черта, которой очень мало кто на самом деле обладает.
С Феликсом надо трезвым разговаривать, — понял Джисон. Сегодня его мозг не был до конца в порядке, приходилось сильно напрягаться, а бармен не щадил: всё наваливал и наваливал почвы для размышлений.
Джисон очень устал. Домой не хотелось. Говорить уже тоже — боялся, что сегодня люди, вроде Феликса, от привычного ему устоя жизни камня на камне не оставят. Пиво было невкусным, но уйти, не допив, Джисон тоже не мог.
Так и гонял бокал по стойке, наблюдая вполглаза за лениво наполняющимся сегодня баром. Потому что футбола нет. Был бы футбол — уже бы яблоку негде было упасть.
Жаль, что Феликс не смог ответить Джисону на все вопросы, касающиеся, например, Минджу. Ей-то можно доверять? Она Минхо тоже, мягко говоря, недолюбливала, даже остерегала Джисона от более близкого с ним знакомства, пока не было причин думать, что она так же опасна, как он.
Джисону казалось, что, даже просто думая о ней, он нереально сильно тупит. Начерта она ему сдалась? Жил себе спокойно до вчерашнего вечера, не думал ни о какой Минджу, а теперь сидит и по семечкам собирает в голове её психологический портрет, и, чем детальнее он становится, тем больше у него в голове вопросов.
Самый главный: ну, зачем ей он-то понадобился? Вряд ли у неё маленький выбор. Может, от толстосумов устала? Тогда Джисон, конечно, как никто лучше подойдёт: добрый, но ни гроша за душой.
Да ещё и Феликс тут со своими признаниями. Надо же. Геи существуют. Это не заговор западных телеканалов, не выдумки тринадцатилетних фанаток Манчестер Сити — они действительно есть, ходят рядом, стоят на секторе и бьют в подвалах татухи.
Феликс включил хоккей, и Джисон, обернувшись, обнаружил, что фанатов в баре набилось вообще-то тоже не мало. Время от времени покрикивали незнакомые заряды и были все какие-то довольные жизнью. Джисон слышал, что около хоккея не бывает драк, хоккей почему-то для всех просто бесконечный праздник и удовольствие, не то что футбол. Футбол — это кровная вражда, драки стенка на стенку и постоянная борьба за жизнь. Это такой мини-мир. Он отвратительный, но свой, Джисон рая на земле и не искал, не верил в его существование. Раз не ненавидишь — значит и любишь недостаточно.
— Я пойду, — Джисон отдал Феликсу деньги.
Пиво так и не смог домучить.
— А чего, хоккей бесит? — спросил он.
— Немного, — признался Джисон.
— Жаль, — ответил Феликс. — Приходи, когда настроение будет получше. Может, это и не твоё, но шанс дать стоит.
— Тебе правда всё равно, что смотреть?
Джисон не хотел обидеть, но прозвучало резко. Феликс поджал губы, качая головой.
— Ладно, вали себе куда хочешь.
— Я имел в виду: тебе хоккей и баскетбол нравится так же, как футбол?
— В барах — футбол. На трибуне — хоккей. Дома — баскетбол. Ответил?
Нет.
Но Джисон кивнул. В каком это смысле «на трибуне — хоккей»? Чем плоха их трибуна? Тем, что дерутся? Так Феликс на такое всегда сам идёт в первых рядах!
А как из бара вышел, так почувствовал, что на другую улицу тянет смертельно. Джисон даже не понимал почему: на сегодня тяжёлых разговоров и так хватало с головой, ему всё ещё плохо и хочется просто расслабиться. Хотя… Может, в этом и дело? С Минджу было очень тяжело, с Феликсом приходилось тоже сильно напрягаться, но с Минхо напряжения не было вообще. Он изначально показал, что он относится к Джисону хуже некуда, а раз некуда, то, что бы тот ни отморозил, он ничего не теряет.
Или дело в том, как смотрел. Или как выглядел. Просто почему-то хотелось. Но Джисон повернул в другую сторону, чтобы не иметь даже соблазна.
Засунул руки в карман, втянул ледяной воздух и почувствовал тошноту от всё ещё не пережитого отравления и голода. Оглянулся: на пути был продуктовый, но в этом районе там, наверное, всё дорогое. Поэтому в него не пошёл, решив потерпеть до дома.
Путь пролегал по набережной, на которой ветер выдувал из головы все мысли напрочь. Стало холодно сразу, как Джисон на неё вступил, но он не принял решения идти по другой стороне улицы. Пусть всё промёрзнет и проветрится, может, Джисон тогда вспомнит, кто он такой и чем жил до вчерашнего дня. Смирится, может быть, что никакой предполагаемой красавицы девушки у него нет и в том баре его вообще никто не ждёт.
Правда сложно убеждать себя в этом, когда лезут. Безо всякой причины, буквально в лицо, даже тогда, когда этого не ожидаешь. Просто по набережной идёшь. А вслед — голос. Уже даже привычный. Джисон с ним сам не заговаривал, каждый из трёх их разговоров начался по инициативе Минхо. Теперь он говорил в четвёртый раз за два дня, опуская стекло в своей машине.
— Подвезу, хочешь?
Джисон покачал головой, отступая ближе к противоположному краю дорожки. Он не хотел смотреть Минхо в глаза, собирался отдалиться и огородиться по возможности бетонной стеной.
И, казалось бы, его ответ однозначен достаточно, чтобы не продолжать общение. Джисону и так было сложно в этот момент, и останавливающий свою машину и выпригивающий на улицу Минхо делал задачу игнорировать его почти невыполнимой.
— Там парковаться нельзя, — заметил Джисон, кивая на машину, брошенную у обочины.
— Пусть выпишут мне штраф, — ответил тот.
Тоже чокнутый. Джисон отчаянно старался не смотреть ему в глаза.
— Меня не надо ни провожать, ни подвозить. Спасибо.
— Слушай, — не замечая явных намёков, обратил на себя внимание Минхо. — Круто, что вы успели здорово пообщаться с моей сестрой, но только у тебя столько же причин верить ей, сколько мне.
— Верить во что? — не понял Джисон. — Ты не говорил чего-то, во что мне следовало бы верить, — и на свой страх и риск он повернул к нежелательному собеседнику лицо. — Чего тебе нужно от меня?
— Честно? Я хочу, чтобы ты отвалил от моей сестры.
Изумительно. Теперь Джисон понимал, что Минджу точно такая же, как её брат, раз после одной известно чем закончившейся встречи с Джисоном она смогла так надавить Минхо на мозги, что ему пришлось ехать отыскивать его по всему городу.
— Будет сделано, босс, — Джисон ускорил шаг.
И Минхо, вроде бы, остановился и не пошёл за ним, что было воспринято самим Джисоном как победа. Теперь просто нужно идти как можно быстрее, чтобы снова не случилось какого-то колдовства.
— Я, конечно, пожалею, что спросил, — донеслось сзади. — Но, по-твоему, вести себя со мной, как с дерьмом, справедливо?
Да какая ему, к чёрту, разница?! Джисон повернулся к нему непонимающе:
— Поступи по-человечески, — попросил он. — Я так же дёшев, как Феликс. Я даже ещё дешевле, но надо мной не получится посмеяться, я умею быть осторожным и больше не куплюсь. Упрости жизнь и мне, и себе.
Минхо плотно сжал губы, но, прежде чем он придумал, как ответить, Джисон просто отвернулся и, как дурак, припустился бегом. Как будто на совершенно прямой набережной от человека на собственной тачке можно было так легко оторваться на своих двоих. Но если остановиться сейчас, будет ещё глупее. Поэтому Джисон бежал как в последний раз, спиной чувствуя, что смотрят на него как на последнего идиота.
Странный он, Минхо этот. Смотрел как будто бы искренне. Как человек, к которому несправедливы просто так, без причины. Как тот, кто в жизни никогда не играл ни с чьими чувствами и не насмехался над нищетой.
А ведь грубил, ещё вчера Джисона в грязь окунал просто за футбольный шарф на шее. Что изменилось? Неужели Минджу настолько ему по мозгам проехалась? Минхо говорил с ним таким тоном, как будто они уже жениться собирались.
Джисон не мог предполагать, понимал только, что стал камнем преткновения между ними, не сделав совершенно ничего для этого. Он Минджу себя целовать не просил. И ревность Минхо ничем не заслужил.
Просто пришёл выпить в бар…
Примечания:
всё это я выдумала
не бывает никогда никаких "живых" коридоров, где бьют всех подряд
https://youtu.be/q7mHPKrbvM8&t=306s
фанаты дерутся, потому что по-другому жить не могут https://youtu.be/LI2RXPpKDCs&t=366s
и теперь этого нет. футбол безопасен https://t.me/ultras_action/19939
живём дальше, Истина победила, мой канал — https://t.me/the_white_elephant