Mess we're in.

I get so carried away You brought me down to earth I thought we had something precious Now I know what it's worth I heard it from my friends About the things you said I heard it from my friends About the things you said Depeche Mode - Things you said В тот длительный - и, как кажется Марти Харту, затянувшийся теперь на всю жизнь период, когда они не разговаривают, слышать друг о друге не хотят и когда Марти понятия не имеет, где там Раста ветер носит - ему снятся странные сны. Страшные сны. Время от времени. В этих снах Раст получает пулю в грудь от полоумного сатаниста, истязавшего детей. В этих снах Раст сам пускает себе пулю в висок, глядя Марти прямо в глаза. В этих снах у Раста передоз и он не может проснуться; в этих снах это Раст прикован к окровавленной и заблёванной кровати в логове Леду, а не дети; в этих снах на Раста накидываются с дубинками парни в чёрной коже и начинают избивать, а тот лежит на земле и вскоре перестаёт издавать хоть какие-то звуки, кроме жуткого кровавого бульканья. В самом мрачном и в самом реалистичном из этих ночных кошмаров Раст сидит, неестественно выгнувшись, обнажённый у того самого дерева, где когда-то всё начиналось; на его голове - корона из рогов; его привычная, казалось бы, худоба пугает, лопатки вот-вот словно прорвут мертвенно-синюю кожу, и у трогательно выступающего верхнего позвонка выжжено клеймо - тот самый спиралевидный знак, который преследовал их обоих в мыслях столько лет. Больше всего в этих изощренных сновидениях Харта пугает его собственная обездвиженность. Марти не может ни пошевелиться, ни закричать - каждую подобную сцену с их отвратительной детальностью он наблюдает отвлечённо, словно через толстое стекло, как бывало в допросных. Чьи-то руки, так похожие на его собственные, вплоть до мелких шрамиков на костяшках и крупного золотого кольца на пальце, какое он носил в то время, когда они только начали с Растом работать вместе, трогают клеймо на пугающе холодной коже, и внутри, там, где в груди должен располагаться перекачивающий кровь орган, одновременно что-то рвётся с ужасной болью, и, в то же время, его сердце сжимает ледяная пустота. Прикасаясь во сне к этому мёртвому телу, привязанному крепко впившимися в бёдра и запястья верёвками, обводя осторожно контуры оставленного чужой рукой уродливого клейма, Марти отчего-то чувствует себя сопричастным к этому преступлению, таким же палачом. Мёртвый Раст не может поднять лица и впиться в него своим пронзительным взглядом, как сделал бы, будь он жив. Этот взгляд - вот что по-настоящему должно бы сниться Марти в кошмарах, но это Раст приберёг для него наяву. Эти сны оставляют его в ознобе с трёх до четырёх утра, заставляя возвращаться к початой бутылке виски и бессмысленному зависанию на сайтах для знакомств. Он скроллит страницы и медленно накачивается до того состояния, когда острые края реальности начинают немного плавиться Марти уже не в том возрасте, чтобы жалеть себя и врать самому себе о чём-то действительно важном; по мелочам - ещё можно, но есть правда, которая наваливается на тебя так, что не сбежишь. Марти понимает в глубине души, что он действительно отчасти повинен в том, что произошло между ними. В том, что Раст теперь чёрт знает где - и совершенно не факт, что он в безопасности. Несмотря на всю с трудом сдерживаемую агрессию, которую Марти каждый раз ощущает вырастающей в себе при одном упоминании имени Коула, он всё равно злится, что этот чёртов мудак так и не дал ему знать, где он и с кем, за столько лет. Неужели он этого не заслужил, а? Марти же, чёрт возьми... Можно сказать, он любил его - как умел. На тот момент. Их случайная связь время от времени вспыхивает странной смесью чувств внутри; иногда он чувствует пульсирующее, покалывающее тепло, разливающееся на шее в том участке, где он умудрился поставить Расту метку, за которую корит себя по сей день. Метка Раста иногда горит огнём, иногда пронзает его холодными иглами, иногда Марти до жути хочется расчесать этот участок кожи, словно у него началась сезонная аллергия. Иногда она дёргается и болит, иногда ноет, как ставшая привычной мигрень. Он бы дорого отдал, чтобы этого не чувствовать - тогда и Расту не придётся, наверняка, испытывать какие-то связанные с ним ощущения, скорее всего, далеко не самые приятные. Он каждый раз боится, что эта короткая вспышка была последней. Пока их нелогичная чёртова связь ещё как-то бьётся под кожей, Марти знает, что этот засранец ещё жив. Метка Мэгги всегда отзывалась волной приятных мурашек, если та думала о нём с теплом в течение дня; в последние годы их совместной жизни - всё реже, но такое бывало. Они говорили об этом, пытались убедить друг друга, что охладеть спустя столько времени - это нормально; в конце концов, Марти всё ещё ценит её и любит их общих детей, и старается ради них, не ради себя. Слова бессмысленны и пусты; клятвы были произнесены, чтобы их нарушить. Чувствовала ли Мэгги каждую его измену? Этого он сказать не мог - не с чем было сравнить, ему же никто не изменял. Но, очевидно, момент, когда он зашёл слишком далеко с Растом, проигнорировать было нельзя. Лично его метка на тот момент запульсировала таким взрывом боли - прости, чёрт, Мэгги, прости - едва не взвыл он тогда - что едва отошедшему от оргазма Марти показалось, что сейчас у него к чертям лопнет артерия, и он сдохнет прямо на охуевающем от пережитых ощущений Расте. Раст, наверное, только обрадовался бы такому исходу - не пришлось бы самому руки марать. То, что произошло между ними, по меркам современности, скорее всего, сочтут насилием, и Раст, пожалуй, мог бы даже заявить на него - если бы он, конечно, был в восторге от идеи афишировать свою гендерную принадлежность перед теми же копами, с которыми пересекался в офисе ежедневно. Ещё какое-то время после Марти с содроганием думал о том, как так вышло; о том, что Раста и таких, как Раст, по сути, некому даже защитить. На фоне такого глубокого инсайта, конечно, становилось ясно, почему Раст всегда ощетинивался на любое предложение помощи, на любое сомнение в том, что справится сам - жизнь заставила его полагаться только на себя. Всё это выглядело так, словно он заранее знал, что Раст молча проглотит это - и это делало всю ситуацию гораздо более отвратительной. Чтобы в принципе суметь посмотреть на всё это глазами Раста, Марти потребовались годы. Годы, которые прошли в ледяном молчании между ними, в редких судорогах у артерии время от времени. В первое время Марти, напиваясь в одиночестве, мысленно умолял Раста хоть как-то дать о себе знать. Спустя ещё пару шотов его уже разрывало от злости на грёбаного фискала, который, вместо того, чтобы поговорить один раз нормально, предпочёл оградиться от него стеной молчания. Между прочим, Марти тогда тоже было тяжело. В тот вечер, сразу после того, как он понял, что наделал, Марти, придя домой (предварительно он бесцельно катался по пригороду, пытаясь унять разбегающиеся тревожные мысли) обнаружил пустые комнаты и ту гадкую злобную записку. Она просто не имела права так поступать, чёрт возьми. Они могли сперва обсудить это. Вдвоём! Она не имела права забирать у него девочек. Сколько гадостей она ему наговорила, о боги. На душе и без того было погано - после того, что между ними случилось, Раст молча отправился в душ, а Марти не нашёл ничего лучше, кроме как быстро подняться с его брошенного на пол матраса, одеться наспех и попросту сбежать, и ненависть к себе стала сжирать его с того момента, как за ним грохнула дверь дома Коула. Свежая, их новая на двоих с Растом метка горела огнём те несколько часов, пока он пытался прийти в себя, бесцельно сжигая бензин в бессмысленной поездке по городу. Он знал, что бури дома не миновать - чёрт, у них же всё только что наладилось, Мэгги только-только оттаяла после той дурацкой интрижки с этой рыжей-как-там-блять-её; он просто ненавидел себя в этот момент. Но того, что эта коза так быстро соберёт вещи, заберёт у него детей, оставит его без самого дорогого... Нет, к такому он был не готов. Ничего справедливого в этом не было. Он, чёрт побери, имел право на ещё один разговор. Тогда он ещё не понимал, какого чёрта его тогда так накрыло у Раста дома, пока он созерцал, как напарник привычным жестом обматывает жгут вокруг руки и ширяется чернилами. То странное чувство, зародившееся несколько недель назад между ними в машине, когда Раст за двадцать минут сказал больше слов, чем за всё время их общения, раскачивало сердце в груди Марти, заставляло кровь бежать галопом по венам, а мыслительный процесс упростился до режима автопилота. Никакой, к чёрту, рефлексии. Глядя на манипуляции Коула с этим его торчковским чемоданчиком, он чётко осознал две вещи: во-первых, он ничего почти не знает о жизни Коула до его появления в Луизиане (а жизнь, судя по тому, что Коул всё же дал ему узнать, была не сахар). Во-вторых, то, во что они ввязываются в обход полиции штата - это дело пиздецки серьёзное и опасное. Вряд ли ребята из наркокартелей любят пошутить, да? Вряд ли Мартин способен будет оценить их уровень юмора. Наверное, именно осознанием последнего факта и можно попытаться, хоть и с натяжкой, объяснить то, что случилось между ними далее. Пока Коул вживался в роль торчка (усилий много, честно говоря, не потребовалось), Мартин нарезал круги по его аскетично обставленному жилищу, ненавидя себя за то, что сейчас собирается сделать, ощущая себя примерно так, как если бы стал обсуждать с малолетней дочерью все аспекты размножения вида человеческого. - Послушай, Раст, это всё, конечно, классно, - Харт широким жестом обвёл весь арсенал Коула, - но ты подумал о том, что они... Раст вскинулся, подняв на него взгляд воспалённых бессонницей глаз. - Они? - "продолжай". - Ну, они тебя учуят? - добавив вопросительную интонацию для мнимого смягчения обсуждаемой темы, закончил Харт. Раст вскинулся, прищурился, улыбка у него вышла злая и словно треснувшая с краёв. - Блять, ты вообще видел, чем я закинулся? Нет, это невозможно. За столько времени ни один... - Я чувствую, - почему-то получилось это агрессивнее, чем думал Мартин. Раст тоже начал раздражаться в ответ, соорудив на лице выражение превосходства, которое всегда просто душу из Мартина выёбывало - настолько этот, блять мог выбесить Харта одним своим высокомерным взглядом. - Блять, послушай, Харт. То, что я один раз перед тобой расписался во всём этом, ещё не делает тебя экспертом в области гендерных исследований. Я знаю, какие я принимаю таблетки, я живу с этим столько лет. Да и вообще, с этими головорезами я уже знаком, и ни один из них не усомнился в том... - Так какого же хрена ты благоухаешь на сто миль вокруг? - взорвался, наконец, Мартин. - Послушай, если тебе так не терпится затащить какую-то омежку в койку, ты мог бы придумать историю и получше. Почему-то, кроме тебя, никто... Да, чёрт, Марти знал, что ему следовало вовремя заткнуться, как он делал ранее тысячи раз во время их разгорающихся споров, когда этот засранец, не повышая голоса, мог довести Харта до белого каления. Он знал, что надо было грубо, сально отшутиться, знал, что Растин это отступление примет, но он не смог. - Может, это просто ты наконец-то рад будешь найти себе на жопу приключения, прикрываясь нашими общими интересами? Чёрт, ему определённо не следовало это говорить. Лицо Коула на один бесценный миг, который Марти потом раз за разом прокручивал в памяти, вдруг стало беззащитным, словно жёсткая маска слетела с него на долю секунды, и взгляд его оказался растерянным и непонимающим. Какая-то секунда полной душевной наготы, а затем он снова собрал себя в целое; едва заметная дрожь прошла по тонким губам, заиграли желваки, пальцы сжались в кулаки. Он мог бы врезать Марти и, видимо, был близок к этому; Марти сам бы себе врезал, если честно, потому что после откровений Коула, обрушившихся на него тогда в машине, после добытой окольными путями информации о его мёртвой дочери, пережитой наркозависимости, лечении в психушке, Марти никогда не забывал, что этот острый ум и с трудом выстоявшая психика заключены в нелогично устроенное, теплое человеческое тело, в котором словно спрятана часовая бомба, взрыв которой может сделать Коула неподвластным его собственным желаниям. Это знание жило и в Мартине, тикало ебучей бомбой. Марти действительно жалел, что сказал это. Беспокойство о Коуле не покидало его отчего-то с того самого момента, когда он нашёл жёсткие подавители в его шкафчике в ванной; это беспокойство росло, затапливая его ещё сильнее с той чёртовой поездки, когда он убедился в своих догадках, когда внутри робко ёкнуло - "а что, если он - тот... пусть даже и мужчина?", оно принимало уродливые формы бессильной ярости, которую он срывал на всех окружающих, включая Коула, и, наконец, оно достигло воистину монструозных размеров. Оно взорвалось. Если бы Мартин умел управлять гневом, он бы сказал тогда ему тихо и спокойно, что всего лишь беспокоится. Что сам не может понять, почему ему так важно, чтобы Коул был в безопасности, не забывал спать и есть, не принимал чёрт знает какую химию с адски длинным списком побочек в попытке обмануть своё тело. Что затея о том, что потерявший свою связь много лет назад омега сунется в логово к отбитым ебанатам, которые запросто его покалечат ради забавы - это полный пиздец. Что его заебала самоуверенность Раста. Что его ароматный след действительно затопил пространство этой комнаты, но теперь он пахнет иначе, тоньше - лимоны, бергамот, сухая папиросная бумага, ветивер. И что Марти, чёрт возьми, не кажется. Но Мартин всегда был парнем с сильными руками и слабой, очень слабой головой. Пользуясь тем коротким промедлением напарника, когда Раст ещё не до конца осознал, что хочет сделать дальше - спустить ситуацию на тормозах или проявить аналогичную словесную жестокость к Марти, Харт преодолел короткое расстояние, разделяющее их, и вжал Раста в стену. До того, кажется, начало доходить, что происходит, но он всё ещё не мог поверить - оттого выглядел замороженным, едва дышал, впитывая каждый жест Марти. Прижав всем немалым своим весом Раста к светлой стене, Харт сгрёб ладонью оба его запястья и поднял над головой, нарочно сжимая так, чтобы синяки оставить. Отчего-то очень хотелось что-то сломать, испачкать, испортить; в этом он, блять, всегда особо отличался. Раст замечательно годился роль того, что так легко ломается. Так, во всяком случае, Харту тогда казалось. Продолжая давить на него всем своим весом, удерживая руки над его головой и всматриваясь в светлые глаза напротив, Мартин отчаянно искал в этом взгляде что-то, что заставит его остановиться: страх. Панику. Злость. Но Раст смотрел на него с упрямым молчанием; губы всё ещё сжаты в узкую полоску. Он не собирался его останавливать или сопротивляться; он также не выражал активного согласия. Раст просто замер, словно пережидая, когда это закончится, и это поразило Марти больше всего. Да, он был крупнее и тяжелее, но Раст был изворотливым, и, если бы он вышел из своего странного оцепенения, то смог бы отбиться от охуевшего от злости и открывшейся ему вседозволенности Харта. Но тот, судя по всему, решил думать об Англии - и пожирать остекленевшим взглядом Марти, который чувствовал, что ещё немного, и тормоза у него сорвёт окончательно. Вздумай Раст взбрыкнуть сейчас - и рукоприкладства, скорее всего, ему не избежать. Раст тоже понимал это по тому, как хватка, удерживающая вместе его руки над головой, усилилась. В этот момент стало почти страшно. Почти - потому что всё ещё не верилось. - Если ты, как ты говоришь, не ищешь на жопу приключений, то что тогда это? Рука Марти пробралась в свободно сидящие на талии брюки - ремень, честно говоря, никогда не спасал положение, и сейчас Раст совершенно несвоевременно подумал о том, что надо было, всё же, их ушить. Жёсткие пальцы, нисколько не лаская, двинулись вглубь, к белью, беспорядочно тычась в поисках. Коул ненавидел, когда с ним обращались так; все, кто был после смерти Софи - они все были такие. Не учитывающие контекст; считающие, что естественного физиологического ответа тела вполне достаточно. Считающие защитную реакцию тела почти приглашением. На этом этапе паника начала подтапливать разум Коула; ситуация была знакомой, но грань её абсурдности всё ещё не поддавалась анализу. Он начал отчаянно дёргаться в руках у Марти, пытаясь одновременно вырвать руки из тисков и сдвинуть тело Марти с места, чтобы тот не напирал так. Марти нашёл, что искал; ему достаточно было провести рукой вдоль промежности Коула, не снимая белья, и пальцы его намокли от естественной смазки. "Какого хрена?". - У тебя ещё остались вопросы? - прорычал Мартин ему в ухо, и Раст разрывался от инстинктивного желания притвориться мраморной статуей, замереть, пока всё не закончится - и приобретённым навыком пытаться вырваться из любой ситуации, которая ему угрожала. - Отпусти меня, ублюдок, - он всё ещё пытался отпихнуть Марти, но с рукой, шарящей у него в штанах, это становилось несколько сложнее. Ладно, окей, он мог подтвердить - за всё время своих хождений от жены налево Марти, наверное, действительно чему-то полезному мог научиться. Его пальцы больше не давили болезненно через ткань, как будто бы тот планировал трахнуть Коула сквозь бельё, а медленно гладили - и медленный темп при желании, хоть и с большой натяжкой, можно было назвать почти нежным; всё это не умаляло того факта, что Коул прекрасно обошёлся бы без пальцев или члена Мартина в своей заднице. Мартин пытается низвести его до уровня привычных ему на всё согласных давалок - по его авторитетному мнению человека, не шарящего в устройстве половой системы омег больше, чем нужно для перепиха, только такие могут потечь, едва к ним прикоснутся. У Раста достаточно развит навык отстраняться от любой хуйни, чтобы даже в такой ситуации перевести с языка насилия Марти Харта на язык здорового человека. То, что сейчас делает с ним эта сука - это - "лучше я, чем те ублюдки из банды"; это - "ты не пойдёшь туда"; это - "я хочу сделать тебя своим, так ты будешь в безопасности"; это - "я ждал тебя столько, блять, времени"; это - "я не умею с этим справляться". Коул попытался расслабиться, слегка стечь по стенке, не упираться в неё до боли лопатками; может статься, это вообще последний раз, когда его трахнет кто-то, кто его хочет; кто его почти что чувствует. Расслабляя тело и прикрыв глаза, Раст уже знал всё, что дойдёт до Марти только пару лет спустя - что Марти просто подыхает от беспокойства за того, кто внезапно оказался, прости-господи, его настоящим; что Марти не может выдерживать это напряжение так долго; что Марти не может простить себе то, что происходит сейчас - потому что он с Мэгги, потому что он муж и отец, потому что он не хочет делать Расту больно, но всё равно творит это по незнанию, из глухоты к самому себе; Марти не хочет, чтобы Раст делал то, что он должен делать. И Мартин решает проблемы так, как умеет - насилием. Надеясь, что его остановят. Раст не останавливает; он позже сумеет выкинуть из головы ту мерзкую форму, которую приняла странное притяжение между ними и оставит только чистую интерпретацию. А ещё он хочет, чтобы Марти, наконец, столкнулся с последствиями той хуйни, которую он всегда творит с такой лёгкостью. Эта мстительная мысль радует, насколько это возможно. Раст перетекает из состояния в состояние; из напряжённой зажатости и ожидания боли - в готовность ответить на грубую ласку Мартина Харта; он идёт на шаг впереди Марти, считывает за агрессией его злость на самого себя и его растерянность, его тупое альфаческое, совершенно неосознаваемое и стереотипное желание закрыть Раста собой, защитить, спрятать, сожрать, приручить, оставить при себе, отдать ему всё, что у него есть, спрятанное им от самого себя, забрать у Раста всё, что тот готов ему отдать. Коул первый из двоих расслабляется, тянется к губам Марти, позволяет тому утонуть в этом первом поцелуе, которого ни один из них не запомнит. Марти - потому что слишком занят тем, чтобы утопить чувство вины в этом поцелуе; Раст - потому что его натурально колотит от внезапного гормонального всплеска и стресса, и на глаза наворачиваются злые слёзы. ...Но всё равно становится немного легче. Марти расслабляется вслед за ним. Раста - да, колотит, и поэтому он не помнит, когда Харт перестаёт теснить его к стене; но помнит, что сам берёт того за руку и утягивает Марти на лежащий на полу матрас. Марти вылизывает его рот, его ключицы, расстёгивает его брюки, ставит ему член. Остальное вспоминать становится горячо и стыдно; Раст пытается одновременно спрятать лицо в сгибе локтя, когда Мартин садится на корточки между его раздвинутых ног, натягивая презерватив - и, в то же время, ему хочется пялиться, запомнить всё до мельчайших деталей, чтобы потом объяснить себе до конца. Мартин пытается извиняться без слов - он нежен настолько, насколько выучен этому. Сердце Раста почти разрывается, ему кажется, что он ослышался, но Харт действительно говорит ему это: "вот так, вот так, мой маленький". Внутри противно скребёт - своих дочерей он тоже зовёт little darling? Но теперь это - только его. Перед тем, как вытащить из Раста пальцы и вставить в него член, он дожидается мелкого кивка Раста. Он въезжает в тело Раста одним слитным движением и, вопреки ожиданиям, тот не чувствует боли, хотя ждал её. Человек, не афиширующий свою принадлежность к омегам, вряд ли будет искать постоянных партнёров для проникающего секса. Тем не менее, это, даже спустя внушительный перерыв, не больно, но Мартин не сильно заботится о том, чтобы процесс был ещё и приятен. Он просто двигается неотвратимо и размеренно, словно выполняет какую-то порученную ему работу, но дыхание у Раста, тем не менее, сбивается; он старается не стонать, но не может не всхлипывать. Не подмахивать он тоже уже не может. Чувствовать себя беспомощным рядом с кем-то - совершенно забытое чувство, и оргазм подкатывает к нему ощущением нарастающей внутри взрывной волны, которая, он знает - накроет его судорогами удовольствия и потоком слёз. Ему интересно, как отреагирует Марти на его привычку плакать во время оргазма - его психика, несмотря на длительные внутренние диалоги, считывает секс с альфой всегда однозначно. Его разум ненавидит чувствовать, что его тело подчиняют и вертят им, как хотят - но телу плевать. Эта двойственность позволяла ему порой закрывать глаза и думать об Англии - но, в то же время, могла помешать получить удовольствие. Сейчас его немного греет мысль о том, что он не проиграл Марти - у него в запасе есть карта "я знаю, что ты чувствуешь, даже если ты сам пока не понял". Марти переворачивает его в коленно-локтевую, и Раст ловит себя на том, что сейчас, когда ему так хорошо, он готов простить Марти всю ту хуйню, из-за которой всё началось. Ему остаётся совсем немного, чтобы кончить. Он уже открывает рот, чтобы сообщить Харту, как ему сейчас хорошо - да, да, вот так, стой! - а потом происходит это. Марти впивается в его шею так, что не орать от боли совершенно невозможно. Раст хочет скинуть его с себя, послать на хер, высказать всё, что о нём думает, КАКОГО ХУЯ, ХАРТ; вот это уже точно - насилие, о таком говорят заранее, разве нет?.. Ему это неизвестно; с ним такого ещё не было, но юридически... Чёрт возьми, так делать нельзя, ёбаный Марти Харт. Больно до слёз; обидно, к сожалению, тоже. Раст пытается вывернуться из-под тела, придавившего его, когда видит, что лицо Марти искажено гримасой боли, и внутри всё обрывается. Чёрт возьми. Мэгги. У них оборвалась связь? Мэгги. Вот уж кому сейчас хуже, чем им двоим. Раст умудряется развернуться лицом к лицу с Хартом, отталкивает его, снимается с члена; внутри теперь всё саднит, новоприобретённая метка горит огнём. Марти словно ничего не замечает - он всё ещё переживает шок, отголоски боли, полоснувшей по нему, как только он позволил себе впустить кого-то ещё в своё сердце. Вот урод. Он должен был предупредить Раста о том, что сделает; он должен был спросить разрешения; он должен был подумать о том, что он уже повязан. Не потрудившись ни одеться, ни вытереться, Раст, отпихнув замершего Марти, молча уходит в душ. Харт от боли всё ещё дышит через раз, провожая взглядом его неестественно прямую спину. Он чувствует себя последним дерьмом во вселенной. Он не знает, что сказать Расту. Что сказать Мэгги. Он вообще не планировал это делать. В глубине души, конечно, думал, что так было бы безопасней для Раста, но даже не подумал узнать у него, что тот думает по этому поводу. Чёрт возьми. Как он мог так облажаться?.. Такие поступки не совершают... Вот так. Об этом договариваются заранее, в идеале еще и оформляют юридически. Метка - больше, чем долбанная справка о заключении брака; это ответственность за жизнь другого. Сейчас многие пары даже брак регистрируют, а меткой не обзаводятся. А он мало того, что обрёк Раста на себя, так ещё и разорвал связь с Мэгги. Такое не простят. Он одевается кое-как, вылетает из дома Раста, не зная, как теперь - встречаться с ним глазами, ехать с ним в одной машине, расследовать дело об убийстве. "Придурок, тебе теперь с ним жить", - шипит внутренний голос. Даже будь Раст на другом конце земного шара - они будут связаны. "Если ты, конечно, идиота кусок, не захочешь пометить кого-то другого", - этот мелкий ублюдочный голос в голове сегодня просто в ударе. Этот взгляд, который Раст бросил ему перед тем, как встать с постели, ему не забыть никогда. Как следует обварившись в кипятке и смыв с себя всякое напоминание о сегодняшнем провальном опыте близости, Раст вышел в комнату, зная, что никого там не застанет. Хлопок довольно хлипкой двери было слышно даже сквозь шум воды в душе. Марти сбежал - ну, Раст ожидал чего-то подобного. Если бы Марти остался, он узнал бы, что Расту, по сути, плевать на эти пещерные порядки. Да, эти парни в коже, к которым они собрались в гости, всё ещё чтут весь этот бред. Раст - циник, он не верит в эту ебучую связь душ. Хотя, конечно, реакции его тела на альфу в лице Харта определённо заслуживают внимания. Всё, что заботит его - Мэгги. И то, что Мартин одним махом разрушил сразу несколько жизней. Вот, что он по-настоящему хотел бы ему сказать. Но Марти сбежал, а Раст слишком устал работать смесью громоотвода и психотерапевта. Да, конечно, им придётся поговорить об этом. Но не раньше, чем они закончат с делом.