Ты убивал меня сотню раз Твои желания сбываются на моем теле Всем расскажи, что я ведьма Люди, как правило, дуракам верят Я станцую на твоей могиле — Green Apelsin
Когда-то Минхо думалось, что лето — какое-то волшебное время, в которое может измениться всё на свете. Летом может повстречаться волшебное существо, можно сделать какое-то открытие, а лучше всего — попасть в летнее приключение и вернуться в осень совершенно другим человеком. Возраст, когда лето ощущалось волшебным, давно закончился. Это обычное время года, жаркое, душное, полное пыли и отвратительных мошек, пытающихся неиронично стать частью твоих лёгких. Минхо лето уже ненавидит. И вовсе не потому, что он для местной шпаны какой-то городской полупокер, ищущий свои бедные палочки связи в этой провинциальной обители. Минхо было бы плевать на этих аборигенов, он занят исключительно ненавистью к тому, что бабушка упёрлась в этот домик своей молодости и отказалась переезжать на лето к детям. Зато как внуков отправлять, так пожалуйста, дайте два. Минхо один. Во всех, блин смыслах. Разбитый нос он промывает в лесной речке уже без какой-либо надежды на счастливое будущее. Какой там отдых и помощь бабушке. В огороде он моментально сгорает до состояния вывернутой сосиски, дрова колет с грехом пополам, а помощь по дому занимает так мало времени, что всё остальное он тратит абсолютно по-дурацки. Ищет связь на своём новеньком телефоне, только вот сегодня вместо хотя бы одной сраной палочки соединения он получил в лицо за подозрения в своей излишней прогрессивности. Ли дал бы сдачи, если бы удар был хоть немного ожидаем, и если бы его не беспокоило то, что за разбитый телефон родители ему лицо начистят похлеще, чем местные хулиганы. В общем, он сбежал. Трусливо, не по-пацански, под угрозы за то, что он позволяет себе выходить из дома в городских шмотках и серьгах. Зато телефон остался в кармане целым, неповреждённым балластом, который сейчас никак не мог помочь. Ледянющая вода быстро останавливает кровь, Минхо вытирает лицо краем футболки и шипит от прикосновения к носу. Бабушке жаловаться тоже смысла мало, что она сделает в одиночку. Только волноваться зря будет. Стараясь не дышать слишком интенсивно, юноша встает с землянистого берега и отряхивается, пытаясь сделать из себя кого-то более похожего на человека. Но от удара в грудь хочется съежиться, а красные колени в ссадинах совершенно не внушают доверия. Минхо зол, пока топает вдоль реки, надеясь обогнуть то место, откуда так некрасиво свалил зажимая нос. Наверняка, он теперь опухший и красный, мокрый и очень-очень униженный. Встретившиеся по дороге камни он распинывает со злорадным удовольствием. Местные дети вообще странные, выкладывают у берегов какие-то башенки из камней, вешают на двери человечков из соломы, перевязанной красными нитками. Минхо находит местные традиции жуткими, однако даже на двери бабульного дома висит маленький соломенный оберег. Как же здорово летят камни из-под сероватых от грязи и времени кроссовок. Ли запускает в воду одну из самых красивых башенок, а потом чувствует, как телефон выскальзывает из кармана, и от этого сердце проваливается в овраг прямо за бедным гаджетом. Нет, Минхо точно не вставал с левой ноги, не перебегал дорогу чёрной кошке, но не везёт ему сегодня просто волшебно. Неподходящая для таких забегов обувь быстро заставляет его ноги заскользить, а сам Ли уже кубарем катится прямиком на дно оврага. Сосчитав боками все возможные выступы и кусты, он открывает глаза и чувствует, что носу, на самом деле, сегодня ещё повезло. Телефон лежит в паре метров от него. Драматичная трещина на весь экран ехидно сообщает о грядущем родительском пиздеце. Перевернувшись на спину, Минхо воет до самых верхушек деревьев. Будь проклята эта сраная деревня, эти ограниченные люди и его любовь к родственникам. Чтобы он ещё раз приехал сюда! Судьба продолжает ехидничать, но уже как будто бы вслух. Ли уверен, что это уже у него в голове от сотрясения голоса стали звучать, но смешок кажется слишком реальным. Чуть повернув голову, он видит испачканные в траве штанины и какие-то сандалии. Такие разве что в дедовом сарае найти можно. — Ты будто сам этот овраг носом выкопал. — Блять, старался, — язвит в ответ Минхо, поморщившись при попытке подняться. Источник голоса протягивает ему ладонь в перчатке без пальцев, но у Ли слишком ярко воспоминание о деревенской молодёжи. Усевшись на колючей подстилке из веток, травы и хвои, он хватается за голову и пытается собрать две картинки в одну. Что там было про странные местные традиции? Брехня, Минхо, кажется, встретил главного фанатика всей этой религиозной херни. Такое количество стрёмных кулонов он видел разве что в эзотерических магазинах. Парень над ним не собирается валить городского на землю и пинать за неправильный внешний вид. Минхо даже думает, что его самого бы избили, потому что волосы, завивающиеся на концах, определённо длиннее деревенской нормы, а в проколотых ушах висят какие-то медные колечки с украшенными красными нитками пружинками. Да и кто носит в такую жару перчатки? — Не дёргайся, — незнакомец вдруг усаживается прямо перед Минхо и гремит своей огромной сумкой, похожей на имитацию фэнтезийных косплеев. Эдакий колдунский антураж, нарушаемый жестяной коробкой из-под конфет, которую парень достаёт с непоколебимой уверенностью. — В доктора играешь? — как-то обречённо интересуется Минхо, рассматривая противно пахнущую зелёную жижу внутри коробки. Парень хмыкает, но не отвечает. Бесцеремонно поворачивает лицо Ли за подбородок к себе и закупоривает нос этой дрянью, ни капли не интересуясь чужим мнением. Повторный вой Минхо оглушает лес и его самого. И становится началом чего-то более исцеляющего, чем эта рукодельная мазь, и более дряного, чем всё, что случалось с ним до этого.🌾
— Джисон. Они жмут друг другу руки, сидя на поваленной берёзе и ожидая, пока мазь подействует. У Минхо отбивает нюх напрочь, а у Джисона – частично, он шмыгает и трёт глаза от того, насколько эта вещь едкая. — Я думал, ты тоже пришёл бить мне рожу. — Заняться мне больше нечем, — парень пожимает плечами и и болтает свешенными с дерева ногами. Минхо не может перестать рассматривать то, как чудно́ выглядит его новый знакомый. Что-то между хиппи, дачником и лесным оккультистом. Как из этого микса выходит человек — вопрос, но у Минхо ответ прямо перед глазами. Сидит в заштопанной жилетке, каком-то подобии рубашки и штанах с таким количеством карманов, что туда влезло бы всё бабулино хозяйство со скотом. — Она мне лицо растворяет, когда можно уже смыть? — Не ной, ещё немного посидеть надо. Зато вернёшься, как новенький. Бабушка даже не узнает, что случилось. Минхо поражёно смотрит на Джисона, даже забыв возмутиться на чужую наглость. — Как ты.... У Джисона улыбка хитрая, немного самодовольная. Звонкий, нескрываемый смех разносится по лесу неестественным эхом, Минхо глохнет, сам не понимая, почему это всё ощущается таким нереальным. Пацан рядом вроде живой и вполне настоящий. Но глаза у него зеленющие, страшные. Красивые, на самом деле, просто отдающие какой-то потусторонней жутью. Словно лес в глубине, нетронутый человеческой, разрушительной рукой. Мазь они смывают набранной Джисоном водой из реки. Ни о какой гигиене речи не шло, Ли кажется, что местным даже немытые овощи нипочём, съедят и не🌾
Историй про летнюю дружбу Минхо читал едва ли не больше, чем фанфиков про Гарри Поттера. В детстве вся эта полулесная муть казалась ему ужасно привлекательной, вайб деревни, волшебников и непонимающих его маглов-взрослых. Сказка про главного героя быстро ломается пониманием собственной обычности. Минхо не пришло письмо с совой, не открылся третий глаз, даже мир спасать пока никак не выпадало шанса. Он настолько скучен, что его единственная ценность сейчас разбита и лежит в дальнем углу чердачной тумбочки, мигая треснутым экраном. Какие ещё могут быть приоритеты в его ситуации? Для местных девушек он был интересен до первой драки с пацанами. Естественно, вся местная элита уже была в курсе, насколько Минхо лох, а единственным, кому было плевать, оказался Джисон. Вряд ли у них нашлись бы темы для разговоров, если бы не тотальная скука Ли.🌾
По большей части просьбы Джисона были безобидными. То они собирали какую-то странную зелень, то искали конкретный рисунок паутины, то сторожили полуденную речную воду. Минхо находит их занятие дурацким и времяубивательным. По крайней мере, немного походило на приключение, а это уже лучше, чем слоняться по пыльным улицам и скрываться от хулиганов. Про Джисона он знает только то, что он живёт где-то недалеко, встаёт на рассвете и даже ночью гуляет по лесу в каких-то своих поисках. На вопросы, зачем ему вся эта трава, он говорит, что экспериментирует. Минхо думает, что их странные сборы вполне тянут на материал для безумных исследований. В этом ничего страшного нет. Джисон не слишком болтливый, но умеет слушать, отвечает порой слишком прямо, но ведёт себя не хуже консервативных деревенских. Минхо пытается узнать об его отношении к чужой внешности и ориентации, но Джисон говорит, что ему всё равно. Люди его не интересуют. Зато интересует лес. Это легко заметить, если понаблюдать за Ханом больше одного дня. У Джисона своеобразная чуйка и тяга к ритуалам. Он неслышно шепчет, срывая цветки для своих загадочных опытов, никогда не топчет нетронутую траву и запрещает Минхо срывать некоторые растения самостоятельно. А ещё он часто слушает что-то такое, для чего слуха Минхо недостаточно. Он сразу будто зверь, ожидающий появления хищника, замирает и молчит тяжелее обычного, смотрит перед собой и слушает, слушает, слушает. Ли тоже старается не двигаться в это время, ожидая одобрительного кивка. В нём остаётся много загадок и чудаковатости, но Минхо не слишком избирателен в друзьях. Они сначала только помогают друг другу убить время и собрать травы, потом встречаются, чтобы молча почитать дедушкину фантастику, а затем и вовсе лезут в поле. С серпом. — Ты знал, что это считается уже за воровство? — А то люди не воруют у земли. Мы воруем у воров, — шипит в ответ Джисон, срезая колосья и складывая те в огромную сумку на плече у Минхо. Они вдвоём ужасно заметные посреди пшеничного полотнища, но Хана это ни капли не смущает. Он напряжённо срезает стебли, снова что-то шепчет, а Минхо в его движениях сухих губ мерещатся извинения. — Ты что, друид? — Да откуда у тебя только вылезают эти слова? — парень аж морщится, а потом оценивает количество собранной пшеницы. Минхо не представляет, как он потащит её в глубь леса, учитывая, что до дома Хан никогда друга не доводил. Вечно они расходятся у деревни и встречаются только после обеда следующего дня. — Я не виноват, что ты какой-то неандерталец, — Минхо только фыркает и пытается встать со своим свежесрезанным грузом, но тяжесть колосьев упорно тянет вниз, — нахера тебе столько, просто купи сраный хлеб в магазине! — Сам покупай свой хлеб, мне для дела! — Джисон ухватывает половину, обнимая пшеницу на манер букета и выглядя при этом так же смешно, как Минхо с красным от напряжения лицом. — Что ты со всем этим делаешь?! — Неваж— Закончить Джисону не даёт выстрел прямо над головой. Крик кого-то из деревенских заставляет ребят пригнуться и попытаться спрятаться в поле, но совсем рядом с ними снова раздаётся грохот, а земля разлетается в стороны. — Бегом! Минхо не успевает даже обдумать команду, просто несётся за Джисоном, слыша, как отчаянно матерится сторож и как свистит в воздухе крупная соль. От такого выстрела задница болеть будет не меньше, а месту попадания потом будет, мягко говоря, несладко. Хан спереди бежит смешно до ужаса, пригибается, а пшеницу обнимает, словно мать ребёнка. Минхо свою охапку немного выронил, но в этой пробежке простительно даже потерять весь сбор. Не каждый день ему целятся в зад. Уже в лесу, пару раз споткнувшись о выступающие корни, Минхо понимает, что сейчас немного задохнётся. Кинув свою часть пшеницы на Джисона, он прислоняется к дереву и сипит, пытаясь вдохнуть воздуха больше, чем может. Хан тоже выглядит замученным, но не выкашливает себе лёгкие. Только падает на траву, как всегда игнорируя любую грязь. — Чтоб я ещё раз с тобой попёрся туда, — хрипло выдает Минхо, даже не надеясь вызывать у товарища чувство вины. У бессовестных нет возможности чувствовать себя виноватыми. В этом им можно только позавидовать. — Не попал в тебя? — Нет. Я всё ещё пресный. Джисон устало смеётся где-то под сосной, тяжело сглатывая и разваливаясь на поляне морской звездой. Пыльной, сухопутной звездой. Только сейчас Минхо замечает, что у Хана разошлась по неровному шву перчатка. Ли застывает, боясь выдать то, что он это заметил, но у Джисона очень нездоровая чуйка. Он словно ощущает сверлящий ладонь взгляд и тут же прячет руку, приложив её к груди. Но у Минхо перед глазами истерзанная шрамами кожа. Кажется, вся внутренняя сторона ладони у Джисона превратилась в один сплошной шрам, неровный и страшный. Хан пристально вглядывается в лицо Ли, понимая, что тот всё же заметил. Лес вокруг них предательски замолкает, усмиряя и птиц, и ветер. Вокруг не остаётся ничего, кроме давящей на них тишины. — У всего есть цена, — наконец, подаёт голос Джисон. Он не торопится вставать, но уже с каким-то обречённым выражением стягивает с руки вторую перчатку, демонстрируя свои изуродованные ладони. — Это называется селфхарм, — тихо отзывается Минхо, садясь на корточки перед Ханом и взглядом спрашивая разрешения на прикосновение. Джисон смотрит безразлично, но как будто отстранённо. Ли осторожно прикасается к практически белой поверхности шрамов, пытаясь сосчитать, сколько раз... — У кого-то, как в твоих сказках, есть волшебные палочки, — Хан отстраняет руки от Минхо, на что тот смотрит со скрытой болью, — но они бесполезны, если ты не знаешь, у кого берёшь силу, и что должен дать взамен . Я привык платить сполна. — Тебе нужна помощь, — пытается возразить Ли, но Джисон сипловато смеётся, нехорошо так, надрывно. Хохочет, а потом резко садится, практически разрезая воздух своими яркими, слишком яркими для лесного полумрака, глазами. — Спасибо, что помогал, — и одним уверенным, чётким движением вытаскивает из чехла свой нож. Страшно красивый нож, украшенный резьбой и бусинами. Только теперь Минхо понимает, зачем он был нужен. Бог с ними, с травами. Джисон быстро и спокойно проводит лезвием по собственной ладони, а потом резко прикладывает её к ближайшему стволу. Сухие, обветренные губы шепчут что-то на смеси старославянского и языка, звучащего страшнее надгробных надписей. Кровь вот-вот должна была начать капать, но мгновение длится вечность, Минхо не успевает увидеть ни одной багровой капли, дерево выпивает досуха. Взмах ресниц — и он стоит перед калиткой бабулиного дома. Ни леса, ни Джисона с его пшеницей и ритуальным ножом. Только собственный бьющий по ушам пульс. И пахнущая травой одежда.🌾
Гадёныш не находится все следующие дни. Минхо пыхтит и скачет по лесу диким кабанчиком, но вместо парня с бутылочного цвета — он придумал сравнение — глазами находит только ту сраную речку и овраг, в который укатился при первой встрече. Теперь у него опыта в лесных походах побольше, он умеет аккуратно спускаться, а потом находить места, где кто-то неуклюже ходил. Но Джисон ходит так, будто под ним даже трава не гнётся — без шороха и хруста. Часть леса. Минхо бы решил, что его дурят очень умело, но в том, что он самолично видел, сомнений нет. Джисон часто фыркал с его рассказов про волшебников, говорил, что ерунда та магия, что не построена на равновесии. Значит, не просто философствовал, а говорил о чём-то таком, в чём разбирался. Какой же Минхо придурок. — Да долго ты ещё прятаться будешь, сыч лесной?! — Минхо с чувством пинает ближайшее дерево, на что в ответ ему летит приличная такая шишка. Ругнувшись, он хватается за бедную голову, но знакомый смех мгновенно отрезвляет. — Я не прятался. — А как это называется? — недовольно ворчит Минхо, на деле, ни капли не удивившись. Вряд ли неожиданное появление можно считать эффектней прошлого фокуса. Джисон поменял разве что рубашку, переодевшись в какую-то безразмерную футболку, открывающую вид на его руки. Видимо, место на ладонях заканчивалось, белые и розовые полосы частично покрывали кожу до локтя. В остальном, он был тем же Джисоном, что дразнил Минхо нежным цветочком и заставлял собирать паутину палочкой за минуту, пока с неё роса не осыпалась. — Я думал, что мне с тобой делать, — Хан вдруг оказывается совсем близко, так, что его глаза становятся почти чёрными от увеличенного зрачка. — Что надумал? — нервно интересуется Минхо, надеясь, что его тем самым ножом сейчас не прирежут за то, что видел много лишнего. Но Джисон только привычно разглядывает его несколько долгих секунд, а потом отстраняется и подаёт знак рукой, чтобы Минхо шёл за ним. — Надо было бы тебя просто с ума свести, но ты вроде не тугодумный, как остальные в деревне, — Минхо не уверен, рад ли он слышать о себе такое, — поэтому я решил, что ты можешь быть мне полезен. Он слишком активно пытается добраться до меня в последние месяцы, помощь не будет лишней. — Кто он? — с опаской спрашивает Ли, не особо желая узнать ответ. Они идут всё дальше в лес, туда, куда обычно идёт один Джисон. Тот двигается спокойно, только спустя минут десять Минхо вдруг думает, что деревья очень подозрительно себя ведут, ни разу не задев их лица ветками. А это уже весьма далеко от деревни, тут должно быть очень нелегко пройти. — Лес. На поляне, куда они выходят, практически нет света. Густая листва крадёт любой намёк на солнце, а в траве под ними как будто бы влажно и немного квакает. На краю поляны нелепым тёмным пятном выделяется старый, жуткий дом. Конечно, чего Минхо ожидал от того, кто носит с собой сушеных жаб. — Почему лес пытается тебя...ээ...забрать? — У нас с ним давняя договоренность, — Джисон толкает незапертую дверь, не переставая говорить, — я от него бегаю, пока он ничего равноценно жизни мне предложить не может. Либо сдаюсь, либо ищу способ добраться до его сердца быстрее, чем он до моего. Они заходят в дом, изнутри мало похожий на жилое место. Вещей мало, зато сухоцветов и банок — не сосчитать. Огромный стол с какими-то жёлтыми листами, расписанными рунами, и кровать с одинокой подушкой и древним пледом. Минхо не понимает сначала, что его напрягло тут, а потом вспоминает. Нет куклы-оберега на двери. — Что может быть так же ценно, как собственная жизнь? — Я бы не хотел узнавать, — коротко смеётся Джисон, кидая сумку на кровать и смахивая листы со стола, — не стоит недооценивать силу, более древнюю, чем весь человеческий род и столь слабую перед людской жадностью. Пока он не придумал, у меня есть время на сохранение своей жизни. — Я же не разбираюсь во всей этой эзотерике. От меня тут никакой пользы не будет. — Это ты так думаешь. Ты быстро соображаешь и можешь собирать растения. Мне достаточно. К тому же, я знаю, что такие вещи не делаются просто так. — Мне ничего— Юноша замолкает, глядя на то, как Джисон вскидывает брови. Минхо собирается продолжить спорить, потому что это всё для него так же часть странной дружбы, а брать деньги за такое... На стол кладётся телефон. Новый, точно такой же модели, как его избитый и спрятанный в тумбочке. Джисон смотрит испытывающе, ждёт ответа, даже скорее обмена. Он знает толк в сделках. — Уверен? — Так вот, что ты обо мне думаешь, — настаёт черёд Минхо усмехаться, — умно, ничего не скажешь. Но... — Мало? — Джисон тут же пытается в голове придумать что-нибудь, что оставило бы Минхо тут. Ли видит это изменение в чужом лице и отрицательно мотает головой вздыхая. Отодвигает от себя телефон, а потом наклоняется к Джисону, глядя без робости. — Я с тобой общаться стал из выгоды, а подружился, потому что ты человек хороший. Не надо думать, что я соглашусь тебе помочь только после какого-то подарка. Дружба не так работает. Хан выглядит растерянным. Кажется, впервые на памяти Минхо. Его взгляд пытается выдавить из Ли хоть каплю лжи, ищет алчность, свойственную всем людям, которых он встречал раньше. — Знаешь, что? — недовольно тянет Джисон, сдавшись. Он не видит того, что ожидает и его сбивает с толку такое несоответствие. Минхо победоносно улыбается. — М? — Ты такой странный.🌾
Джисон о себе рассказывает дозировано, пытаясь то ли Минхо этими знаниями отравить, то ли исцелить. Его родная деревня носит закрытый характер из-за веры, принятой уже сколько поколений. Ли немного в ужасе от описаний того, как люди отказываются от современного мира, одежду и лекарства получают только через обмен с другими поселениями, а ещё у них принято делать жертвоприношения. — Это не так называется у нас, — закатывает глаза Джисон, в очередной раз утащив Минхо собирать травы. Теперь он в курсе, что вся эта лесная шелуха нужна ему для изготовления различных отваров и штук, отвлекающих окружающий мир от присутствия Хана. Мол, это мощнее любого оберега. — Они тебе с детства внушали, что твоя миссия — помереть в лесу! — Минхо аж с корнем вырывает очередной цветок, чувствуя себя неимоверно злым на всю сумасшедшую семейку Хан. Джисон говорит, что давно пережил этот период, да и плевать уже, всё равно родня отказалась признавать его живым. Сделка с лесом для них равносильна предательству всех заповедей. Свои порезы он разве что не комментирует. Огрызается лаконичным: "Так надо" — но Минхо чувствует, что за полужертвенным ритуалом стоит что-то больше, чем просто управление магией. Джисон умалчивает многие вещи, считая, что Ли знать тонкости необязательно. Молчит о тысяче вещах, которые его, очевидно, мучают. Минхо думает, что Джисон бывает искренним только во сне. Раньше он видел друга только до ухода в деревню. Они прощались бодро, расходясь каждый в свой мир. С открытием дома Джисона будто приоткрывается и его собственная жизнь. Вуаль загадочности медленно тает, Хан ужасно устаёт за день, практически засыпая, стоит ему оказаться в близи от своей постели. Спит он, кстати, забавно. Калачиком, свернувшись на своём страшном, доисторическом одеяле, а никогда не лежащие ровно волосы разлетаются по жёсткой подушке. Он просто не любит срезать их ножницами. Каждый его день это выживание. Минхо перебирает собранные за день травы, сортируя те по мешочкам, пока Джисон без единого звука спит позади него в фантомном чувстве безопасности. С утра Хан бежит в самое опасное для себя место — лес — и борется за свою жизнь, выгрызает каждый час существования у чего-то, более мощного, чем любой колдун из фэнтези. Можно ощутить себя частью какой-то истории, это чувство Минхо даже немного нравится. Кроме того момента, что Джисона в теории пытается поглотить какая-то природная сила. — Мы каждый день забираем у него что-то, — Хан, как всегда, просыпается так же незаметно, как и существует, — никто ведь не спрашивает у леса разрешения. — Люди не умеют разговаривать с деревьями, как ты, — тихо замечает Минхо, устало подпирая щеку ладонью. Джисон спросонья лохматый, помятый и немного как воробей, шарахнутый током. Медленно копается в вещах, чтобы согреть им воды для чая. — Мои уверены, что могут. С лесом. Говорят, ему нужны порой такие, как я, чтобы компенсировать всё то, что люди забирают. — Разве твоя сделка не делает тебя на одном уровне с ним? — Моих сил достаточно, чтобы сопротивляться, а их ума не хватает, чтобы это понять. Всё вернётся, когда я доберусь до его сердца. — А где оно, сердце это? — сонно спрашивает юноша, почти задремав за столом. Голос у Джисона спокойный и убаюкивающий. Будто рассказывающий какую-то сказку про лес и людей, отдающих ему своих детей. — Не знаю. Но через болота можно туда попасть. Знаешь, в них воздуха же нет совсем, — свист чайника слышится уже каким-то далёким звуком, — как вена распахнутая. Внутрь залезешь — и прямо в сердце попадёшь. Я совсем немного не дошёл. — Дошёл бы — победил? — Для людей бы умер. Для леса стал бы иглой, которая в сердце медленно растворяется и берёт верх. — Звучишь не лучше всяких учений про загробную жизнь. — Жизнь после смерти — это нечисть. Если частью леса не стану к старости, мне туда путь заказан. Ваши боги меня не примут, — Джисон ставит перед другом чашку, суёт туда какие-то веточки, ягоды, сыплет измельчённые травы, а потом растворяет кипятком, быстро приобретающим аромат чего-то сладко-хвойного. — Не верю я в это всё. Думаю, мы просто уходим в землю. Боги, магия... Как будто сейчас можно встретить какое-нибудь волшебное существо. — Они все на людях завязаны. А глядя на мир сейчас, я даже понимаю, чего они поисчезали, — бледные губы касаются края глиняной чашки, но Джисон быстро морщится от кипятка и откладывает чай. Минхо через едва приоткрытые ресницы наблюдает за тем, как Хан очеловечивается в такие редкие моменты. Может без единой заминки растерзать себя, но горячая вода язык ему жжёт. Ли неслышно усмехается, думая о том, сколько, на самом деле, обычного осталось в Джисоне при всей его эксцентричности, — а ты, если продолжишь в городе жить, с землёй познакомишься быстрее. Может, позову тебя ещё помогать, как момент выдастся. Расскажешь, как оно, в земле. — Фу. Серьёзно умеешь делать зомби? Многозначительное молчание Джисона ему не нравится.🌾
Волшебного, в привычном предоставлении этого слова, в Хане как-то немного. Минхо уже совершенно спокойно относится к его странной манере одеваться (даже притаскивает несколько собственных вещей, зная, что покупку нового Джисон активно игнорирует), кровь он свою использует крайне редко, фокусы делать не умеет. Минхо чувствует, что скорее дружит с каким-то своеобразным учёным, ищущим свой философский камень. Только глаза, наверное, можно считать за его нечеловеческую сторону. Сам юноша говорил, что их цвет такой из-за того, что он должен был быть жертвой. Лес помечает то, что хочет забрать, так что его семья с самого рождения Джисона знала, в чём его предназначение. Хан непривычно нежно целует оленёнка в тёмный, смешной нос. Редкий момент безделья, когда лесное соревнование откладывается на какое-то время, позволяя Джисону вдруг побыть очаровательно обычным. Оленёнок не боится его, жмурится, когда человек наглаживает пятнистую мордочку, а потом с удовольствием ест предложенные виноградные листья. Минхо сам рвал их с чужого участка, уже успев познакомиться с местной парой из оленихи и её нетрусливого дитя. — Вырастешь большим, сильным самцом, рога будут, как ветви у вооон того дерева. Видишь? Я буду кормить тебя только самыми лучшими травами и корой, — Джисон в последний раз чмокает своего травоядного друга и отпускает, похлопывая по пушистому бочку. Минхо старается не мешать другу, у Хана с каждым днём настроение портится всё больше. А сил будто становится меньше. Они засиживаются в домике допоздна, все принтованные футболки Ли насквозь пропитываются какими-то едкими запахами растений, а поначалу неуютная, чужеродная кровать у бабушки на чердаке после кровати Джисона ощущается мягчайшим местом на планете. Местные замечают, с кем водится Минхо. И им это не особо нравится. Бабушка всего один раз пытается заговорить на эту тему, посоветовав Минхо поискать себе другую компанию на лето. Этот худосочный слишком много дрянных слухов за спиной имеет, не надо Ли таких друзей. А у Минхо перед глазами Джисон, извиняющийся перед землёй за собранные травы и его родительские чувства к половине лесных животных. Он никогда не видел кого-то, настолько влюблённого в природу. Даже несмотря на то, что эта самая природа не упускает шанса его куда-нибудь затянуть. То сандалию с ноги снимет и утащит куда-нибудь под корни деревьев, то на случайную царапину стянутся все ближайшие ветви, пугая Минхо до икоты. Джисон смеётся и безжалостно рвёт края у рубашек, перетягивая свои царапины и скрывая запах крови от листвы. Кровожадность леса страшит, но Хан держится уверенно. Это всего-лишь баловство по сравнению с тем, как он пытался утопиться в болоте, а местные жители заметили это и спасли неудавшегося покойника. Так вышло, что даже до Минхо дошли слухи о том, что из болота Джисона доставали неживого. Уже на берегу он вдруг задышал, прокашлялся, а потом покрыл спасителей такой отборной, древней руганью, что на него махнули рукой. Сумасшедший же какой-то. "Есть ли вообще что-то, чего он бы испугался?" — рассеянно размышляет Ли, уперевшись взглядом в потолок своей чердачной комнаты. На тикающих часах уже сильно за полночь, а в темноте не видно даже собственные мысли. Минхо чувствует, как от ежедневных нагрузок у него ноют мышцы и кожа покрывается то ли загаром, то ли намёком на болезненную красноту. До возвращения домой оставалось ещё так много, а Джисон в своих тёмных делах как будто застопорился. Не шли его исследования, мол, лесу плевать и что-то он хитрее обычного, все ловушки почти распотрошил (не хочется знать, что из себя это ловушки представляют). Зато к осени Минхо вернётся в свой город таким умником по растениям, что хоть свой справочник писать начни. Если бы он ещё знал, чем эти знания в действительности пригодятся ему в будущем. Такие мелочи его сейчас мало волнуют, если уж честно. То ли дело Джисон, засыпающий прямо за рабочим столом от истощения. Ему бы устроить себе хороший выходной, сходить в баню, поесть всласть. Минхо даже был готов позвать его в гости с ночёвкой, если Джисона умыть и причесать, он станет вполне симпатичным.🌾
У кикимор страшные лица и голоса, напоминающие предсмертные вопли. Они живут в болотах, прямо в тех, где Джисон пытался утонуть, и вылезают ночью. Самодовольным остаткам нежити эгоцентрично нравится собственный свет из глаз, которым они любуются в самых тёмных лесных уголках. Джисон сразу предупредил, что смотреть им в глаза строго-настрого запрещено. Это делает из тебя жертву в их понимании, а раз твои собственные глаза не светятся, то и ценности в тебе нет никакой. Хану в этом моменте, конечно, повезло. В кругу из лиловых цветов плакун-травы Минхо должен чувствовать себя безопасно, кикиморы не подойдут к ненавистному растению, но гоняющий их по всему болоту Джисон раззадоривает этих злобных существ. Они улюлюкают и постоянно скрываются в камышах, сливаются с деревьями и ползают, выворачивая локти наизнанку. Минхо не понимает, в чём его участие в этом Аду. Пока не замечает, что к нему кикиморы лезут куда охотнее, несмотря на защитный круг. Приманка из человека знатная получилась, от вида одного Джисона все ночные твари предпочитают куда-нибудь сгинуть, а тут нечто новое, даже не деревенское. Конечно, Минхо себя в безопасности больше не чувствует, загадочное "плакун-трава" в Джисоновых справочниках обзывается дербенником, а с виду обычные цветы, честное слово. Но вроде бы нечисть от них воет и расползается тёмными кляксами, даже свет фонарика их не страшит так, как это растение. Ли старается сидеть тихо и незаметно, вой вокруг его делает почти седым, а Джисон, который прекрасно обходится без фонарей, хлюпает своими босыми ногами где-то в воде, пытаясь схватить одну из волосатых кикимор. Они дразнят человека и шепчут что-то на своём языке. Постепенно этот шёпот набирает силу, затмевает всё остальное, беготня замедляется, а Джисон очень резко тормозит на противоположном берегу. Минхо светит на друга, обещая себе врезать такому заклятому товарищу после охоты, но замечает, что лицо у Хана какое-то напряжённо-напуганное. Кикиморы затыкаются синхронно со всеми звуками леса. Ли слышит только собственное дрожащее дыхание и то, как у него в ушах стучит кровь. Судя по всему, такой тишины быть не должно. Не бывает, чтобы ни скрипа, ни шороха, ни лягушачьего кваканья. Сплошная, тяжёлая тишина, в которой неподвижный Джисон выглядит, как самый большой символ надвигающейся опасности. Кикимора кидается на Минхо, остановив своё мокрое, обтянутое склизкой, зеленоватой кожей, лицо в паре сантиметров от круга. Ли инстинктивно дёргается, не задумывается о целостности своей защиты, случайно порушив идеальность сложенных цветов. Следующие мгновения тянутся столетия. Он падает на лопатки, опрокинутый истошно вопящей тварью, её пахнущее затхлостью и торфом дыхание мгновенно пробирается в лёгкие. Нечисть цепляется в его олимпийку острыми пальцами, наклоняется к самому лицу, а потом Говорит. Минхо ни слова не понимает, это не звучит, как язык, не звучит, как что-то человеческое. Рот твари изгибается, исторгая просто невозможные по природе звуки, от которых внутренности сворачивает в узлы, а тело цепенеет. Ли не может пошевелиться, пойманный в ловушку светящихся глаз. Хан не соврал. Они действительно стоят того, чтобы любоваться ими ночи напролёт. — Не слушай её! — не своим голосом воет Джисон, бросаясь к противоположному берегу. Его больше не заботит эта треклятая охота, впереди он видит только Минхо и кикимору, которая говорит ему то, что людям слышать запрещено. С каждым изгибом болотных губ в Минхо что-то умирает. С треском ломается, оставляя болезненное ощущение недостаточности, он даже осмыслить не в силах происходящее. От вида крови из его носа кикимора приободряется и шепчет интенсивнее, пока ей по голове не прилетает какой-то палкой. Нечисть шипит и зыркает на подоспевшего Джисона, закрывшего собой почти отравленного запретным знанием человека. Светящиеся глаза твари сталкиваются с полным ненависти взгляда того, кто подавал ей свою окровавленную руку и входил в воды болот с беспричинной торжественностью. Теперь он же борется тут за две жизни сразу. — Поганая, — злобно раздаётся где-то около Минхо. Он пытается сделать хотя бы маленький, бесполезный вдох. Джисон резко дёргает его за плечи и заставляет сесть, у Ли от такой смены положения ещё и в глазах темнеет, а слух куда-то пропадает, заменяя нечеловеческий шёпот на странные шуршания вплотную к нему. Зрение возвращается пульсациями, после которых можно разглядеть обеспокоенное лицо Джисона в считанных сантиметрах от себя. Его руки, перепачканные в крови и слизи, закрывают Минхо уши, а кикиморы вокруг бьются в агонии, на которую смотреть нет никаких сил. Минхо учится заново дышать и смотрит на Хана, который так отчаянно ищет признаки сознания в чужом взгляде. Он что-то говорит, но потом вспоминает, что Ли не слышит и замолкает, продолжая рассматривать Минхо как в последний раз. Воздух влажный и невкусный, но Ли благодарен за то, что вновь может вдохнуть его полной грудью. В олимпийке, которую он утащил из бабулиного шкафа, остаются приличные дырки, а по щеке Минхо медленно течёт кровь с ладоней Джисона. Он снова пользовался магией, видимо, чтобы друга спасти. Лес вокруг бушует, но больше не шепчет чужими губами страшные вещи, которые могут быть услышаны только отмеченными им детьми. Никак не простым человеком, никогда не знавшим тьму божественных таинств. О произошедшем Хан ещё долго не хочет разговаривать. А потом и вовсе перестаёт звать Минхо в лес.🌾
Через несколько дней такого молчания Ли начинает волноваться. Джисон сначала подпустил его так близко, как никого не пускал, буквально вручил несуществующий ключ от своего дома и истории. А теперь просто испарился, кажется, испугавшись того, что случилось. Или же он теперь считает Минхо бесполезным, раз на него приходится тратить свою кровь. Идти в лес в одиночку выглядит как дурная затея. Неизвестно, что там может ждать, когда ты в курсе местной флоры и фауны. Минхо по ночам теперь снится эта морда кикиморы и перепуганное лицо Джисона. Не видеть уверенность в нём ощущается так неправильно, хоть Ли и понимает, что он до сих пор человек, имеющий право на любую эмоцию. Насколько Джисон запрещает себе "слабости", настолько же Минхо их себе позволяет. Отвратительно продвинутый, он не видит ничего плохого в том, что его до слёз трогают фильмы, в том, что он любит нянчиться со своими тремя кошками дома. Минхо и плачет, и злится, и умиляется, и ещё куча-куча вещей, которая окружающих так часто заставляет думать о нём в дурном ключе. Не самый амбициозный, не самый маскулинный, не самый эрудированный. Самый обычный. Собственное ощущение пресности горчит язык хуже яда. Минхо крайне, крайне кисло жуёт свои завтраки, отчего бабушка чуть не дает ему ложкой по лбу, подумав, что тот куксится из-за оладушек с вареньем. Младший из рода Ли поспешно извиняется за своё выражение и признаёт, что бабулины завтраки тут совершенно не при чём. — Что, довёл тебя твой лесник? — уже успокоившись, спрашивает бабушка, двигая к Минхо вазочку с доисторическими конфетами. Такие даже вряд ли продаются сейчас, не то, что покупаются. Загадка всех бабулиных конфетных коллекций. — Повздорили немного, — бурчит Минхо, двигая вазу от себя. После оладий и ложки по лбу ему хочется только залезть на чердак и взахлёб читать остатки фантастических рассказов из-под кровати. Надо не забыть перепрятать порванные олимпийку и футболку. А то бабуля неправильно поймёт то, почему они испачканы в крови и траве. — Как ты с ним дружбу водишь, он же душевнобольной? — Он добрее, чем те хулиганы, которых ты "помнишь ещё маленькими, под стол пешком ходили, попросись с ними на речку", — обычно спокойный внук вдруг покрывается словесными иголками, — а это Джисон. Он не душевнобольной, а гений. Если бы ты разрешила, он весь наш огород по одному взгляду бы назвал, как по книжке, хотя у него своего сада нет. Ещё бы советы, наверное, дал, как и за чем ухаживать правильнее. — Он к нам как-то не рвался, не видела, чтобы с ним ещё кто-то дружил. Странно оно, может, ему что-то от тебя надо? Вот телефон твой где? Не Джисон ли твой отжал? — На нём связи нет, вот и валяется у меня в комнате, — хмурится Ли, начиная злиться, — прости, но я не дам тебе так говорить о моих друзьях. Нельзя судить о человеке только по слухам издалека. Бабушка удовлетворённо улыбается, от такого вся уверенность у Минхо куда-то испаряется. Разве ему не должно было прилететь ложкой по лбу повторно?... — Издалека и впрямь нельзя. Позови его на чай тогда, вблизи посмотрю, что за фрукт твой дружок. — Ты шутишь?! — Нет, зови-зови. Хоть спокойна буду, что он и впрямь живой, а ты не дружишь с покойниками. Минхо пропускает мимо ушей все последующие иголки в адрес Джисона. Бабушку одними словами не переубедить, тут нужно чтобы наверняка. Чтобы Хан сам пришёл, причёсанный, умытый и в одежде не из детства их старичков. Тогда есть шанс, что ему не придётся слушать укоризненное: "До ужина чтоб вернулся", когда он в очередной раз уходит с Джисоном в лес. И что можно будет рассказать родителям о том, что он познакомился с самым умным и бесстрашным человеком своего поколения. — Ага, только мы с ним сейчас не разговариваем, — очень вовремя вспоминает Ли, вернувшись к кислой мине на лице. Бабушка с его выражения фыркает и закатывает глаза. Наверное, помимо выразительного профиля, умение невербально дерзить у них передаётся по наследству. — Как поссорились, так и помиритесь. Вы с ним каждый божий день торчали вместе где попало. Тебе ли не знать, как всё решить?🌾
Вместо того, чтобы найти Джисона, Минхо обнаруживает себя, матерящимся в лесу около речки. Вот именно у той речки, в которой он промывал уже заживший нос, а после скатился в овраг и повредил тот проклятый телефон. И где потом Джисон нашёлся после выкрутаса с телепортацией. Любят ли боги Хана троицу, неизвестно, но в этот раз удача к Минхо не поворачивается окончательно. Он бродит по округе, ворчит вслух и зовёт Джисона по имени, фамилии, придумывает ему глупые прозвища и угрожает, что всем расскажет, что он на деле обычный человек и любит чай с вонючей облепихой. Лес как будто дышит загнанно, шуршит и сверлит спину Минхо сразу со всех сторон. Деревья шумят, речка не утихает. Вокруг происходит что-то такое, что Джисона обязательно бы заметил. Но не стал объяснять. Не рискуя вновь забредать в овраги, Ли идёт вдоль речки, замечая разбросанные тут и там камни, хочет уже помочь им и отправить в полёт до ближайшей водной глади, но замирает с поднятой ногой, заметив в паре десятке метров знакомую заштопанную рубаху с широченными рукавами. Сумка с лесными консервами почему-то валяется на расстоянии, а Джисон сидит на берегу, сжавшийся и, кажется, качающийся из стороны в сторону. — Джисон! Юноша игнорирует зов и продолжает выглядеть так, будто его постигло величайшее горе на планете. Минхо нервно сглатывает и забывает надавать другу по лохматой голове за такую дурную привычку исчезать без предупреждений. Лучшее, что он может сейчас — подойти к Хану и робко усесться рядом. Джисон бледен. Видимо, от ужаса, а Минхо вообще-то не привык видеть его напуганным. Первый и последний раз был вот на болотах и закончился для них обоих так себе. Но сейчас вокруг было мирно, только ветер шумел сильнее обычного и растительность будто ярче стала на несколько тонов. — Я же специально... — бормочет что-то себе под нос парень, теперь запустив тонкие, узловатые пальцы в волосы и оттягивая их в какой-то неосознанной попытке вернуть себе рассудок, — я же специально их сделал похожими на про́клятые булыжники. Как они могли... неужели других камней в округе не было?! — Рассказывай, — без капли вопроса шепчет Минхо, понимая, что расспросы Джисона не приведут в чувство. У него даже глаза стекляннее обычного, пустые и замершие. Из-за упавшей на лицо чёлки в них даже блика не видать. — Я проигрываю, — смертельно тихо отзывается Хан, делая вдох, — этот год будет для меня последним. — Ты кто? — Чего? — юноша аж взгляд поднимает, натыкаясь на странное выражение у того, кого он предпочёл бы в лесу больше никогда не видеть. У Минхо отсутствует инстинкт самосохранения, раз он продолжает приходить. — Я тут познакомился с одним парнем, который много смеётся, у него очень крутой нож, куча стрёмных украшений, а ещё он обещал надрать зад лесу. Ищу его вот, а то мы договорились быть друзьями. Он умеет заключать сделки даже по случайности. А ты кто такой? — серьёзно спрашивает Минхо, с тайным удовольствием наблюдая, как вытягивается лицо Джисона от такого издевательского бреда. Язык сочувствия Хану не знаком, он понимает лес, животных, растения, но хоть каплю жалости к себе испытать не позволит. Горло перегрызёт, чтобы никогда не слышать этого. — А я без пяти минут покойник, — отворачивается колдун, скрывая то ли слабую улыбку, то ли недовольство. — Бабушка сказала, что в гости к нам тебя звать можно только живым. — В гости? Минхо кивает. — Сам не поверил, когда услышал. — Можно и сходить, — Джисон обнимает колени, смотря то ли на камни перед собой, то ли на речку. Минхо немного странно, что друг так быстро согласился, обычно он более... категоричен в отношении к местным жителям. — Не надо идти ко мне в дом с таким похоронным видом. Это вообще-то жилище, а не кладбище для зомби. — Я не знаю, как тебе объяснить всю гиблость моих попыток. Сколько бы я зелий в болота не лил, лес всё равно запоминает мой запах, я вырываю ему глаза, но он видит меня насквозь. Я делаю всё, чтобы он натыкался на мои ловушки, сбивался, медлил. А он разрушил все до одной. И почему-то увидел мою часть в тебе. То, что тебе говорила кикимора — не её голос и знание. Лес решил, что если навредит тебе, это будет большой бедой для меня. — Ты не виноват в том, что он это сделал, — осторожно замечает Минхо, маленький червячок сожаления и сочувствия пробивается через его попытки соответствовать миру Джисона, но он не умеет по-другому. Хан морщится от чужой интонации и машет рукой куда-то в сторону берега. — Мне стоило подумать лучше, сооружая ловушку в таком месте. Видишь те камни? Я выложил их в форме рун, которые лес бы разбирал поштучно ещё несколько месяцев, а потом я мог бы соорудить новую игрушку незаметно для его глаз. Кто-то разрушил узор и теперь я не смогу гарантировать безопасность его выходок в свою и чужую сторону. Минхо не чувствует своего тела, побледнев хуже Джисона. У жизни хитросплетения просты до невозможности. Может ли так быть, чтобы именно он... Как же здорово летят камни из-под сероватых от грязи и времени кроссовок. Но Ли оборачивается на разбросанные камни, понимает, что этот узкий кусочек земли, травы и камней — то самое место, где он срывал свою злость на разбитый нос. А вон там, чуть дальше, он выронил телефон и тот скатился на дно оврага, где его нашёл Джисон. Вероятно, в тот день он осматривал целостность рунического рисунка из камней, встретив заодно неместного пацана с разбитыми носом и телефоном. — Ты-то чего так пугаешься? Сиди дома и не будет тебе ничего, не надо смотреть на меня, словно... — ворчит Джисон, а потом Минхо закрывает себе рот ладонью и смотрит на друга взглядом случайного убийцы. Чёрт возьми, он мешкается. Он не хочет говорить, по чьей вине Джисон теперь не имеет в запасе полгода спокойного существования на зелиях. — Зря ты мне помог в тот день, — бескровными губами шепчет Ли, стягивая с головы кепку. Больше нет дела ни до жары, ни до ветра, норовящего превратить даже футболку в маленький парус, — я выронил телефон, когда... распинывал эти башенки со злости. У меня болел нос, гордость и я не думал, что от этих мелочей зависит чья-то жизнь. — Брешишь, — Джисон, кажется, во лжи его сейчас умоляет, — скажи, что ты это выдумал, потому что не знаешь, что сказать. — Это я сломал твои руны, — обречённо выдыхает Минхо, слышит, как Джисон встаёт с земли, порывисто, а потом вопит в сторону леса, бессильно и озлобленно. Ли вообще-то ждал, что ему влепят по лицу. Разобьют этот чёртов нос, потому что он, кажется, заслужил это сейчас. Юноша остаётся сидеть на берегу, ожидая, пока Хана отпустит. А его не отпускает. Лес торжествует, пока его противник терпит поражение и пытается избавиться от рвущегося из горла и глаз гнева. Тем и хороша глушь — кричи, сколько душа просит. Чем больше твоя душа тебе не принадлежит, тем громче её вопль. — Из всех возможных путей, он выбрал испытание на человечность! — руки, покрытые расплатой за чёрную магию, взлетают, ударяя по веткам так, что скорее деревья должны испытывать боль от этого касания. Минхо еле находит в себе совесть, чтобы повернуться к наматывающему круги Джисону. Он будто загнанный в клетку хищник, ищет пути, бродит и рычит. Не пускает никого к себе, боясь ран, — и я его успешно провалил. Конечно, какая будет твоя вина, когда Он просчитал всё до деталей! Свёл меня с человеком, думая, что теперь я ослабну и перестану сопротивляться! Да я?! Согласиться с тем, что Он умнее?! Смачный плевок в траву, как оскорбление лесу в лицо. Джисон выглядит воинственно и так же привычно нагло, как всегда. Ни тени сомнения в своих словах. — Я тебе ни волоса своего не оставлю! Божедурье дремучее! — Так я тебе ещё нужен? — слабо доносится до разгорячённого колдуна. Джисон вспоминает про Минхо, который всё ещё был причастен к его падающему рейтингу в этом соревновании, и тут же затыкается, рассматривая человека, словно впервые видит. Ах, это родной, не предвещающий ничего хорошего, прищур. — Знаешь, было бы очень глупо и жадно сначала забрать тебя в помощники, использовать столько времени, а потом решить, что такой камень в мою сторону простителен. Как думаешь, я тебя прибью самолично или сведу с ума бесконечными кошмарами с участием нечисти? — Ээ... давай самолично, так быстрее? — нервно потеет Минхо. — Не угадал, — Джисон вздыхает и подходит к Ли, опускаясь перед ним на колено и приподнимая чужой подбородок окольцованным пальцем, — я жаден. Поэтому в ближайшие дни приду к тебе в гости, а потом мы пойдём за каким-нибудь самым богомерзким ритуалом, чтобы тебе не пришлось выращивать расковник в память обо мне. — Тебе нужно принести одежду перед приходом? — на всякий случай интересуется Минхо, сглатывая и чувствуя, что у него кровь разгоняется по венам в каком-то нездоровом предвкушении. Привыкшая за это время душа требовала новых приключений, ей нужен был этот адреналин в странных переделках, нужны разговоры о растениях со старинными названиями. Нужен Джисон, который смеётся безумнее любого человека, и чьи ладони Минхо хочет сохранить здоровыми дольше, чем что-либо ещё. Раньше трёх месяцев в деревне было невыносимо много. Теперь нужно молиться, чтобы их оказалось достаточно. — Уж подсоби, раз так меня подставил, — одобрительно кивает Хан. В его глаза возвращается озорной блик.🌾
Обнаружив под подушкой письмо с неуклюжим: "Приду в день Солнцекреса" — Минхо тут же спрашивает у бабушки, когда там ближайший праздник с таким названием. Женщина сначала морщится и говорит, что впервые слышит такое странное слово, но потом внук достаёт её настолько, что они вдвоём находят справочник по местным праздникам и обнаруживают, что это так досталось дню Ивана-Купала. — Тьфу, по-человечески спросить не мог что ли? Через три дня, купальный сезон открывать можно, — бабушка падает в кресло и обмахивается этой сомнительной литературой, оставшейся после времён расформирования местной библиотеки. Минхо не удивился бы, однажды обнаружив где-нибудь в шкафу поваренную книгу для ведьм. — Джисон придёт через три дня. Ничего же, если он останется у нас с ночёвкой? — Ли улыбается и делает из себя примерного внучка, хотя обычно они с бабушкой два куска противности. Характер у их фамилии знатный, двум упрямцам сложновато совместно, но они друг друга любят. Минхо надеется, что бабушка с его подозрительно смирного лица хотя бы посмеётся. — Дом мне только не прокляните, бесы, — хохочет бабуля Ли, не выдержав такой мордашки у внука, — испытаем твоего гения на прочность, ладно уж. Вроде событие радостное. А вроде и Джисон обещал найти самый ужасный ритуал, какой только можно, чтобы хоть как-то компенсировать косяк Минхо. В качестве самонаказания Ли даже берёт на себя ответственность за генеральную уборку, решив показать другу, что такое отсутствие пыли и веток по углам. Очнулся Минхо ближе к концу второго дня, намывая окна дома с внешней стороны. Все полы были отдраены несколько раз, полки вылизаны, вещи в шкафчиках и на полочках расставлены. Паломничество до мусорок с чёрными пакетами уже вполне могло бы привлечь внимание полиции. С некоторой долей ужаса Минхо осознает, что надеется произвести на Джисона хорошее впечатление. Он. На Джисона. У которого в сумке лежит букетик из хвостов ящериц. Тут для впечатления надо было бы скорее отыскать какого-нибудь мифического монстра и дать Джисону его изучить, растаскать на материалы и позволить завести блокнот для заметок о его повадках. Отвратительно долго Минхо выбирает одежду, в которой Джисон пойдёт к его бабушке. Надо было выбрать так, чтобы его проницательная старушка не догадалась, чей гардероб на Хане. Иначе всё будет напрасно. Можно было бы вообще не заморачиваться и привести друга как есть. Такого, каким Минхо привык его видеть — взъерошенного, со шторкой из вьющейся чёлки, вечно какой-то пыльный, с остатками вьюна на макушке и орешника в карманах. Светящего зелёными глазами жутче любого маньяка из медиа. Нетронутого человеческими интересами. Выбор падает на самый простой и доступный им стандарт. В огромной, светлой футболке Джисон будет чуть менее тощим и у бабушки не включится рефлекторное желание его закормить, а водолазка под этой самой футболкой скроет все имеющиеся шрамы. Штаны нашлись только без карманов, зато достаточно широкие, конкретные шаровары🌾
Они проебались в тот же момент, когда Джисон показался на пороге дома Ли. С точки зрения их плана, всё было прекрасно. Хан пришёл умытый, причёсанный, одетый, как самый обычный молодой человек. Серьги, кольца и скрытые под футболкой кулоны легко списываются на то, что он неформал. У Минхо тоже уши проколоты, просто он не настолько смелый. Проебались же в том, что Ли ни разу не видел Джисона в таком виде. Он, чёрт возьми, убрал волосы в небрежный хвостик, маленький и вьющийся. У Минхо сердце заколотилось только от вида того, каким открытым выглядит лицо друга с такой причёской. Хан не понял, что такого Ли обнаружил на его лице, раз пялился с самого прихода. — Тебя прямо не узнать, лесовичок, — хитро улыбается бабушка, приглашая ребят на чай. В Минхо от стресса даже завтрак утром не лез, а сейчас он не чувствует вкуса тех доисторических конфет, некультурно пялясь на Джисона. Тот даже спрятаться в волосяной шторке не может, вынужденный коситься своими неестественно яркими глазами то на подозрительно хитрую бабулю, то на Минхо, который глушит уже третью кружку без передыху. — Сам себя не узнаю, — булькает Джисон, не понимая, как ему себя вести. Будет как обычно, снова выслушает кучу нелестных слов. Его моральная броня такое выдержит, он о себе каких только ужасов и проклятий не слышал. А вот Минхо тут ещё жить. Вряд ли он обрадуется. — Давно дружите? Чего раньше не заходил? — старушка будто пытается намеренно вывести гостя на какие-то излишне прямые ответы, но потом замечает, насколько много выхлебал внук и обеспокоенно отбирает у него кружку, — Минхо, лопнешь. Не волнуйся ты так, ничего я с твоим Джисоном не сделаю. — Он не мой! — быстро поправляет Минхо. — Я стараюсь не заходить дальше Цветочной улицы, не хочу с ребятами сталкиваться, — Джисон косится на Минхо и пытается послать тому знаки вселенной о том, чтобы это всё побыстрее закончилось и они ушли. Ли нервно сглатывает, вспоминает просьбу Хана и решает отобрать кружку у бабули для четвёртой чашки чая. — Не любят тебя местные, да? "Пизда", — машинально думает Минхо, когда кружку ему никто не возвращает. Разговор длится ещё немного, бабушка узнает, что Джисон действительно увлекается растениями, разбирается в сортах гортензий, умеет пропалывать картошку и выращивать тигровые лилии. Минхо впервые слышит про то, что его друг уже много лет выменивает у местных пенсионерок дачные журналы на сборы из трав. Тем временем, конфеты в вазочке пропадают, Джисон торопливо топится в своём чае, а потом они оказываются наедине на чердаке. Находиться в одной комнате с таким Ханом походит на какую-то пытку, потому что девать глаза совершенно некуда. А у Джисона взгляд пронизывающий просто, ничего не скроешь. — Как-то быстро она своё любопытство утолила, — Хан без единой заминки падает на чужую кровать и радостно ухает, вдруг ощутив, насколько она мягкая. Минхо мысленно соглашается спать на полу, раз Джисону так по душе его постель и подушка, которую он мнёт с особым энтузиазмом. — Зачем ты меняешь у стариков журналы на мяту? — Топлю ими печь. — У тебя нет печи. — Скармливаю жукам. Какая разница, зачем мне эти бумажки? Им это создаёт ощущение, что я разбираюсь в травах только из-за таких вот журналов. Минхо не верит ни на секунду. Джисон морщится, что говорит о том, что Ли прав в своих догадках, просто кто-то слишком упрямый, чтобы признать свою некоторую человечность. — Ты меняешь любой хлам на сборы, потому что в деревне есть люди, о которых ты беспокоишься и ты пытаешься помочь им таким образом через мини-сделки? Эти старички тебе когда-то помогли? — Я к тебе в дом больше не пойду, — колдун отворачивается и сверлит взглядом деревяные стены, намеренно игнорируя повеселевшего Минхо и то, как тот удобно устроился задницей на подоконнике. — Я вообще-то убирался несколько дней! — Зачем? — от такого вопроса, конечно, хочется захламить комнату обратно. — Перед приходом гостей принято наводить порядок, чтобы было приятно находиться в чужом доме, — Минхо начинает лекцию, но Джисон хмыкает и напоминает о том, что он уже его комнату видел и запомнил, что где лежало в последний раз. А уж сколько раз Минхо был в его доме. Как-то не задумывался Джисон о том, чтобы навести порядок в своих тёмных углах. Это была его естественная, дикая сторона. Которой было плевать, что подумает навесивший на себя правила гость. Ему стоило поучиться такой равнодушию к осуждению. — Жаль, что сейчас Солнцекрес не празднуют. Мы могли прыгать через костёр, плести венки, купаться и водить хороводы. Дома так каждое лето проводили, весело было, — вдруг говорит Джисон, кинув взгляд на календарь. — Звучит так, будто ты по ним скучаешь. Ответа не следует, Хан молча ковыряет застывшую смолу на досках, а Минхо рассматривает такого непривычного друга. С хвостиком, водолазкой, открытыми глазами. Вряд ли у таких есть душа, чтобы её было столь же видно, но Ли убеждает себя, что он атеист и ему совершенно по боку, есть ли у Джисона какая-то там душа. Считают ли духи его невинным и чистым. Теперь даже всё равно на слухи, когда он узнал, что Хан всё это время наведывался к людям не только поискать выгодные себе предметы. — Предлагаю пойти на речку. Ты часто купался в компании? — Ни разу, — честно признается колдун. — А в бане был? — Только в предбанник заходил нечисть выгнать... — Тогда приглашаю тебя на праздник Солнцекреса, который мы отметим так, как сами захотим. Купания, баня, пикник на грязном песке, огурцы с чаем после парилки с веником. Звучит же? — Минхо кивает на свой шкаф, — не поверишь, у меня две пары плавок с собой. Как знал. Во взгляде Джисон читается страшное удивление. Ладно, не такое страшное, как все его удивлённо-напуганные эмоции ранее, сейчас это скорее шок, вызванный радостным, зовущим с собой тоном Минхо. Он думал, что после вчерашнего они будут неловко молчать всё время, потому что именно так Ли должен был повести себя по всем придуманным сценариям. Джисон был готов, что они даже на улицу больше не выйдут сегодня или что Минхо не захочет с ним видеться и попросит уйти уже к ночи. Это было бы нормально. Ожидаемо. Внутри что-то давит на грудь и мешает сделать ровный вдох. Наверное, на него так действуют большие дома. — А мы сможем попросить ещё тех конфет? — Шоколадных? — уточняет Ли, уже зная, что Джисон согласился. — Шоколадных. Потому что он не умеет наполовину.🌾
В первых всплесках речной воды растворяется неловкость и все тысячи мыслей, которые Джисон не переставал думать круглые сутки. Минхо очень хочет спросить про шрамы, которые покрывают его спину, их форма напоминает целенаправленнве узоры и физически самому себе такой ужас оставить невозможно. Но Хан намеренно игнорирует то, что обнажает перед другом что-то личное. Поэтому он не спрашивает. Ребята так громко смеются, что мешают другим отдыхающим на приличном от себя расстоянии. Минхо смешно бегает за улетающим пледом, а потом Джисон падает прямо в середину, чтобы они успели найти камни и закрепить края на земле. В дорожной сумке лежат не сушёные цветы и зелия, а вода, огурцы и немного яблок. Крем для загара не существует в той вселенной, в которой живёт Хан. На него солнечные поцелуи ложатся ровно, безболезненно. Истинное дитя природы, похищенное лесной силой. Джисон притаскивает поразительной красоты ракушки, собирает маленькую коллекцию камней с дырочками и называет их хорошими оберегами. В воде все верёвки кулонов промокают, так что к вечеру на Хане остаются только серьги из смолы, а шея, пальцы и ладони касаются реки без преград. Минхо захлёстывает непонятный восторг. Ему приятна мысль, что Джисону рядом достаточно безопасно, чтобы позабыть о своих оберегах. Зато Ли неспокойно, когда он видит контраст плечей и талии, взгляд против воли возвращается к примечательному силуэту, скользит от лопаток, вдоль позвоночника по белым отметинам рун, пока не натыкается на резинку собственных плавок. Джисон уступает любящему спортивные пробежки и зарядки Минхо, но делает это так искусно, будто побеждает, не стараясь. Ни огурцов, ни яблок не остаётся, когда они накидывают на себя полотенца и ползут обратно домой. Шлёпанцы издают уморительные, крякающие звуки, от которых Джисон заливается самым добрым смехом, пародирует живых уток с пугающей точностью и болтает с Минхо про то, что утята в жизни мелкие и неуклюжие. На этапе бани Ли берёт себя в руки, чтобы показать высший класс и приучить Джисона к лучшему способу избавиться от всяческой гадости в организме. Джисон сам оказывается гадостью процентов на девяносто, сдавшись уже через пятнадцать минут бани и двух ударов веника по заднице. Минхо отпаивает бедолагу водой в предбаннике, молясь, чтобы этот колдун в обморок тут не шлёпнулся с непривычки. А то он сам такое проходил первое время. Но друг всё же справляется, держит голову максимально ясной и послушно дожидается Минхо из бани. На улице за это время успевает случиться золотой закат, напоследок поцеловавший Джисона прямо в родинку на щеке. Потирая горящую и непривычно скрипящую чистотой кожу, Хан шлёпает за желеподобным Минхо на чердак и отказывается от ужина, сославшись на то, что ему нехорошо после бани. Никто из них не признаётся, что волнуется. — Перед тем, как мы... начнём. Я должен спросить у тебя несколько вещей, — Минхо усаживается на кровать и кивает Джисону, чтобы тот тоже присел рядом. Вытирающий волосы Ли выглядят безопасным и добрым, но не таким, каким привык его видеть Джисон. Дома Минхо более расслабленный и улыбчивый, менее ворчливый. Наверное, просто глаза закатывать причин пока не было, но Хан наслышан про "мой дом — моя крепость" и впервые видит это явление наяву. — Я думал, что если мы будем молчать, тебе будет проще. — Это про комфорт нас обоих. Итак. Ты вообще знаешь, что тебе нужно сделать? — Что-то серьёзнее, чем поцеловаться, — горестно вздыхает колдун, — в книгах очень расплывчато сказано. Просто нельзя быть девственником, залезая в ту область магии. Его слова легче Минхо не сделали. — Ты совсем ничего не пробовал, да? — Нет. Но я читал, — Джисон выдыхает слова тихо, опасаясь своего незнания. Его руки смиренно лежат на одетых в одни домашние шорты ногах, а влажная, не убранная резинкой челка не может в полной мере закрыть его лицо и эмоции на нём. — Насколько далеко нам нужно зайти? — Насколько готов, настолько и заходи. Не беспокойся обо мне, я не почувствую боли от такой мелочи. — Эта мелочь в некоторых религиях считается моментом единства душ! — Тогда забери уже мою, сколько можно тянуть, — Джисон хмурится и выжидающе смотрит на Минхо, который чувствует себя скорее растерянно. Это первый раз, когда спать с кем-то — нечто между просьбой и собственным сомнительным желанием. Минхо привык, что доходит до постели только после начала отношений, а тут... — Мне стоит воспринимать это как намёк на позицию? — Я буду принимающим. Это единственный вариант, где я буду спокоен, что не причиню тебе вреда по неопытности. — Хей, ты буквально говоришь мне тебя травмировать? — Ты не сможешь сделать мне больно, даже если захочешь. — Мне придётся постараться, чтобы ты вообще не думал про такие вещи, — Ли со вздохом заканчивает этот волнительный диалог. Джисон сидит смирно, выжидающе рассматривает уже-почти-не-друга и ждёт действий. У Минхо всего одно условие: Джисон говорит сразу же, как только чувствует себя странно. В этом нет ничего сложного — Хан со всей своей прямотой выдаст, нравится ему или нет. Ли даёт себе мысленную оплеуху за то, насколько подрагивают его ладони, лежащие на влажном полотенце. Оно будто выступает последним препятствием между ними. С глубоким вдохом Минхо откладывает его в сторону, а потом поворачивается и сглатывает, попав под надзор зелёных глаз. Всё ещё дрожащие, то ли от собственного смущения, то ли после бани, ладони осторожно прикасаются к чужому лицу, поглаживая мягкие щёки большими пальцами. Сердце грохочет хуже грома в грозу, Джисон, наверное, слышит своим звериным слухом всё через ладони. Но он только расслабляется, позволяя Минхо прикасаться так, как ему хочется. В тёмных зрачках — любопытство и непонимание. Для Джисона эти прикосновения не имеют смысла. Под пальцами еле слышно звенят Джисоновы серьги, пока Минхо зарывается во вьющиеся, ещё влажные от воды волосы. Хан легко подаётся вперёд, ощутив, как юноша тихонько его подталкивает к себе. Губы Джисона выглядят сухими и светлыми, ни капли романтики. Впрочем, нужда в ней отпадает, когда Минхо всё же наклоняется и касается этих губ так осторожно, будто колдун от такого сломается. Он ожидает, что Джисон вздрогнет или зажмурится. Но он смотрит прямо в глаза, немного удивлённо и заторможенно. Минхо жмётся на пробу, внезапно обнаруживает, что губы у Джисона очень даже мягкие, почти не обветренные. Приходится зажмурится первым, чтобы не чувствовать такого давления, и сразу после спасательной темноты становится проще. Минхо выдыхает медленно, придерживает лицо Джисона в ладонях и трепетно покрывает его лицо мягкими поцелуями, лёгкими и совсем не такими, какими их ожидал (представлял) Хан. — Нормально? — почему-то шёпотом спрашивает Минхо, в считанных сантиметрах от набирающих цвет губ. Джисон неосознанно хватает за его ладони на своих щеках и хмурится. Кажется, недовольный тем, что они прервались. — Да. Ли кивает и слабо улыбается. Выражение на чужом лице полно смятения. Джисон не слишком понимает, что чувствует, но запрещает делать такие длинные паузы, сам потянувшись к губам Минхо и копируя его поцелуи-бабочки, от которых внутри парня трещат остатки их дружбы. Он был уверен, что Джисон так не сумеет. — Не сжимай губы, хорошо? Теперь уже кивает Джисон. Новый поцелуй уже имеет вкус. Минхо немного оглушается своим пульсом, помчавшимся неведом куда, потому что губы у Джисона отдают шоколадом, травами и немного самим парнем, наконец, прикрывшим глаза и старающимся двигаться так же, как Минхо. Руки, сжимающие запястья Ли, немного теплеют. Их выдержка оставляет желать лучшего. Всего несколько минут почти целомудренных поцелуев, а они отстраняются друг от друга, краснеющие и дышащие гораздо тяжелее, чем должно быть после бани. Гораздо тяжелее, чем дозволено без взаимной симпатии. От чужого взгляда теперь по затылку пробегают искры, Минхо понимает, что Джисон учится на ходу, не может только отдавать, поэтому первый тянется вперёд, притягивая Ли к себе за шею. Дрожащий звук тонет в горле, когда они вновь целуются, всё ещё неуклюже и сбивчиво. Но гораздо увереннее, Минхо понимает, что Джисону нравится, когда тот сжимает его футболку на спине. До смягчающихся, наливающихся ягодной краснотой губ. До блеска от чужой слюны на собственных. Джисону достаточно один раз показать — и он станет лучшим в своём деле. Минхо заинтригован, хватит ли его уверенности и дальше. — Нам нужно раздеваться? — хрипловато интересуется Хан, чей голос опустился до точки: "Минхо плохо". Ли хмыкает и вместо ответа тянется к его лицу, целует в родинку, а не удивлённо приоткрытые губы, чмокает скулыя а потом покрывает своими мучительными поцелуями шею до самых ключиц, выглядывающих из-под футболки. Джисон послушно откидывает голову и держится за Минхо, то ли боясь упасть, то ли ища себе поддержки в новых ощущениях. Минхо понимает, где лучше всего притормозить, когда пальцы колдуна сжимают его плечо. — Есть идея покруче. Поймав такие же подрагивающие ладони своими, Ли ободряюще улыбается. У Джисона нескрываемая растерянность, попытки предугадать чужие шаги, возможно, он думает, где бы опередить этого человека, мучающего нутро своими прикосновениями. Минхо побеждает легко и нечестно. Поцелуя в неровную, белую кожу шрамов Джисон ожидает в последнюю очередь. Это касание выбивает из него воздух и всю уверенность, кожу пробивает током, а с губ срывается еле слышный вздох, которого оказывается достаточно. Губы у Минхо кошмарно мягкие и тёплые, Хан зажмуривается и дрожит, не выдерживая того, какими мурашками покрывается тело от каждого поцелуя, каждого случайного скольжения нежной кожи по его изуродованной. Ни грамма брезгливости или страха. Минхо будто любил его руки. — Это подтверждения моих сделок. Ты не должен так... — ещё один судорожный, гораздо более громкий, вдох, — уделять им внимание. — Твои руки так же достойны всех поцелуев, Джисон, — Минхо не слушает, покрывает поцелуями его ладони, фаланги пальцев, тонкие, просвечивающие венками, запястья. Он прикоснулся к абсолютно каждому шраму, обласкав все до единого. Джисон боится того, насколько его размазывает с этого. Эта пытка уничтожает Хана во многих смыслах. Через какое-то время он даже перестаёт вырываться, только смотрит, смотрит, как Минхо продолжает его зацеловывать. В отместку Джисон стягивает с него футболку и гладит дрожащими пальцами плечи, грудь, так непривычно чистые от любых меток. Минхо не скрывает, что от касаний Джисона его немного потряхивает. Тот скорее изучал его, рассматривал тактильно, неосознанно заставляя кожу в местах прикосновений гореть хуже, чем губы от их поцелуев. Хан замечает, насколько имеет власть над Минхо и почти со злорадством сжимает его грудь, вызвав какой-то забавный, пищащий звук. Его тихий смех немного ослабляет повисшее напряжение. Ли смущённо закрывает лицо ладонью, говоря, чтобы Джисон не смеялся, ему и так жутко неловко. Хан пожимает плечами и говорит, что помолчать в ближайшее время — лучшая идея. А потом снимает футболку. Не как в киношках или комиксах, ни разу не сексуально или горячо. Просто быстрым, небрежным движением стягивает её через голову и кидает прямо на ковёр, после чего решает добить Минхо и прижимается с поцелуями. Кожа к коже. Можно почувствовать, насколько быстро бьётся сердце Джисона. Их губы будто тоже учатся ладить друг с другом, всё лучше подстраиваются, всё лучше знают, как и куда двигаться, чтобы через всё тело прошлось тепло, концентрируясь внизу. Немного похоже на бабочек в животе, о которых Минхо столько раз читал при упоминании влюблённости. В какой-то момент они увлекаются. Забывают про существование этой комнаты, леса, даже того, что к ним могла подняться бабуля Ли. Минхо приходит в себя, когда ласкает губами чужую грудь, а подушечками пальцев чувствует неровности выженных на коже рун. Джисон под ним вздрагивает и не пытается инициативу отобрать, скорее надеется оставить в голове хоть какие-то порядки, но все его сознательные стороны рушатся под тем, как ужасно медленно и бережно к нему прикасается Минхо. Не берёт, даже если он позволяет любую вольность. Не торопится, чтобы залюбить так долго, как только получится. Джисона надолго не хватает. Касания к рунам его выгибают в позвоночнике, а сам Хан распахивает глаза и громко дышит, сипит что-то себе под нос. Словно в бреду сжимает обнажённые плечи Минхо, сглатывает накопившуюся слюну и потом ненароком ей и давится, когда Ли без предупреждения кусает его за тазовые косточки. Так много всего, что он оглушается собственными ощущениями. Горячо, громко, слишком. — Что это... что это за магия такая, — в уголках глаз скапливаются слёзы. Джисон не помнит, чтобы плакал когда-нибудь, кроме детства, но сейчас ощущает влагу на лице и то, как его тело просто выкручивает каждый импульс на максимум, — все внутренности жжёт, плохо до слёз, но не больно совсем? Минхо тихо смеётся ему в шею, щекочет дыханием волосы, а потом целует где-то около уха так, что Джисон задыхается. — Нежность. Слово смутно знакомое. Его значение для Хана давно забылось, но сейчас вернулось в полной мере вместе с человеком, чьих поцелуев он теперь жаждал больше, чем кислорода. Его тело было отдано лесу. Это выгравировано на его коже людьми, отпечатано духами под веками. А Джисон отдаётся Минхо, вдруг позволяя кому-то занять все его мысли и чувства больше, чем главная цель в жизни. Ли его любит неторопливо, кошмарно для Хана, который готов был разрыдаться от того, как эмоции завязывались узлом, не умея никак выражаться по-другому. Он будто чувствует, целует в щёки со своей проклятой нежностью, пока осторожно толкается бёдрами и ловит каждый надломаный вздох. Джисон стонать не умеет, но жмётся доверчиво и лицом выражает столько, что Минхо приходится самому глаза закрыть. Одежда бесит и мешается, но от того, как они прижимаются друг к другу, кружится голова. Ощущать стояк Джисона своим не мешает даже две пары шорт. — Минхо, — вдруг скулит Джисон, крепче цепляясь за плечи Ли и едва имея в себе силы, чтобы дышать, а не терять кислород. У Хана уже дрожат ноги, а сам он звучит отчаянно и просяще что-нибудь сделать. Он не знает, что, не знает, как, но чувствует, что ещё немного трения и... И он распахнёт глаза, вздрогнув так сильно, что Минхо приходится немного вжать его в кровать. Джисон крепко обнимает его, пряча лицо в сгибе чужой шеи. Минхо аккуратно поглаживает его по почти высохшим волосам, помогая пережить оргазм в объятьях и заботе. — Как чувствуешь себя? Джисон недовольно мычит, жмурясь и отпуская Минхо из своей мёртвой хватки. Наверное, у кого-то из них к завтрашнему дню останутся отпечатки на коже. Возможно, у обоих. — Из тебя хороший учитель... — Минхо давится воздухом, почувствовав, как мягкий, почти пластилиновый Джисон отстраняет его от себя, а потом махом меняет местами, оказываясь ровно на ноющем члене задницей. Откинув со лба волосы, он усмехается и выглядит греховно со своей покрытой розоватыми пятнышками поцелуев кожей и практически алыми щеками, контрастирующими с режущей зеленью глаз. — Но как будто мы изучили недостаточно.🌾
Джисон смиренно позволяет обнимать себя во сне, не нуждаясь в объятьях как проявлении чувств, но находя привлекательным тот факт, что Минхо тёплый, а его постель мягкая. Они спят почти до обеда, пока бабушка не проверяет, живы ли они после своих заплывов в конце июня. С точки зрения бабули, вода ещё была холодной. С точки зрения Минхо, Джисон выглядел самым очаровательным и заспанным. Привыкший вскакивать на рассвете, колдун порывался встать ещё несколько часов назад, но Минхо запретил ему шевелиться до обеда. Хану ничего не оставалось, кроме как поспать столько, сколько потребует уставший от гонки со временем организм. Из-за вчерашней бани и их возни, волосы Джисона забавно распушились, превратив грозного колдуна и равного по силе воли лесным духам в какой-то прелестный комочек из кудряшек и зелёных фонариков под ним. Почему-то Джисон соглашается на то, чтобы Ли его постриг. Совсем чуть-чуть, Минхо долго и педантично вымеряет всё линейкой и домашними ножницами, срезая лишнее на слишком отросшей чёлке. Во взгляде, которым он наблюдает за стригущим Минхо, читается что-то новое. Изучающее и ищущее в чужих карих глазах отражение этого нового чувства. Н е ж н о с т ь В Минхо её как будто бы много невероятно. Он считает себя пресным и совершенно никаким, а Джисон думает, что его доброты и отваги хватило бы на несколько поколений вперёд. И нежности. Хан умеет такое чувствовать только к животным, по крайней мере, так было раньше. Сейчас нежность сквозит в том, как он рассматривает руками лицо Минхо, мыслями уносясь куда-то дальше собственного леса. Было ли того, что они сделали, достаточно, покажет только новый ритуал. — Он ведь рано или поздно закончится... Ушедшему в свои размышления Джисону под нос суётся какая-то безымянная книга в мягкой обложке. Хан раскрывает её, но внутри обнаруживает только пустые, желтоватые страницы и тонкое: "Ежедневник", выведенное на углах страниц. — Ты не покупаешь новые вещи, а твой справочник уже похож на какую-то химеру. Надо, кстати, показать тебе этот фильм. А я дневники вести не люблю, так что подумал, пусть лучше тебе пригодится, — Минхо немного улыбается, оставляя книгу в руках Джисона. Он словно сквозь слой воды слушает тиканье дурацких настенных часов, пока не осознает, что его сердце колотится быстрее секундной стрелки. — Мы ведь больше не друзья. Ты... ты слишком дорожишь тем, чем обычно не дорожат. — Пусть не дружба, мы можем придумать этому своё название. Партнёрство? Сообщники по жизни? Команда по надиранию зада лесу и поцелуям? — Дурьё, — беззлобно улыбается Джисон, поглаживая шероховатую обложку. Первое, что он там пишет, становится имя Минхо, сплетённое с руной долголетия.🌾
Перед тем, как уйти, Джисон несколько раз доводит Минхо до нервного тика, забывая, что под футболку ему обязательно надевать водолазку, и порываясь спуститься на первый этаж в таком растрёпанном виде. Россыпь розовых пятнышек волнует хуже, чем воспоминания о том вечере. Джисон их рассматривает в зеркале с интересом и говорит, что отметины от Минхо совсем не больно делать. Гораздо лучше, чем после общения с духами, которые любят клеймить кожу. — Как ты поймёшь, что всё пройдёт хорошо? — Лес обозлится. Чем больнее делаешь, тем быстрее приходит ответ. Правда, устану страшно. — Помощь не нужна? Джисон качает головой и слабо улыбается. — Если присоединишься, останешься со мной до конца ритуалов. А некоторые неделю идут. Сиди дома. — Просто сидеть и ждать, пока ты там так выматываешь себя? — возмущается Ли, скрещивая руки на груди и вскидывая брови. Джисон закатывает глаза и надевает на себя все кулоны и кольца, которые снял перед плаванием в реке. Возвращает себя в режим воина. — Это лучшее, что ты можешь сделать. Я потом вернусь, залезу к тебе в окно и позову на поляну, где цветёт Иван-да-Марья. Ручаюсь, ты никогда не видел их в таком количестве. — Твоя ненависть к дверям заслуживает внимания, — смеётся Минхо, провожая Джисона до самого выхода из деревни. Перед уходом бабушка закормила их картошкой с мясом и овощами, так что они до перелеска скорее даже катились. Джисону странно, когда ему накладывают в тарелку порцию побольше, ссыпают в карманы те древние, шоколадные конфеты, а потом говорят заходить ещё. Напоследок Джисон бурчит что-то про возврат добра и суёт Минхо в руки какой-то свёрток с травами. "Спрячь где-нибудь в доме. Бабушка меньше болеть будет" И уходит. На долгую, скучнейшую в жизни Минхо неделю.🌾
В лесу время тянется совсем иначе. Джисон окунается в свою рутину с головой, снова мало спит, на рассвете собирая древесный сок и вычерчивая жуткие узоры на стволах вокруг одной из полян. Его сопровождают скрипы, шорохи и фантомные шаги, будто кружащие вокруг места проведения ритуала. Джисон хмыкает и не прерывается, дарит ненасытным духам свою кровь и срывает голос, выкрикивая то, что предназначено будущему хозяину его души. Либо у него получается спровоцировать лес напрямую, заставить ударить, ранить, ответить, всё, что угодно, чтобы он перестал делать это исподтишка. В его памяти остаются отравленные лесными хитростями жители деревни, которые когда-либо позволили себе Хана поддержать. Лес его боялся. Знал, что в изуродованных руках достаточно силы, чтобы власть перехватить. Многие ему подобные места уже давно утратили прежних хозяев, а новые просто недостаточно выросли, чтобы нуждаться в душах и магии. Джисон цель перед собой поставил ещё в детстве — жители собственной деревни позволяли ему знать слишком много, не подозревая, что эти знания потом станут его орудием против леса и их веры. Хан знал, что лес силён. Но он не хотел отдавать свою жизнь в дар самоуверенному духу. "Я бегаю, пока он мне ничего равноценно жизни предложить не может". Не нужны таким людям ни деньги, ни люди, ни сила. Джисон тянулся к знанию и победе, а последнего лес не мог ему позволить. Изворачивался и хитрил, заманивая человека так далеко, чтобы он сам однажды захотел стать его частью раньше времени. Теперь же лес воет и трясётся. Отмеченное лесом дитя хлопает в окровавленные ладони, радостно наблюдая за тем, как смог рассечь древесную кожу в самых болезненных местах. Больше не принадлежащий к детям, он мог своим украшенным ножом делать то, за что обычных людей мгновенно настигла бы карма, а их души тут же заклеймились бы тьмой. У него получается. Лес перестаёт держать свои скрюченные, ждущие последнего вдоха пальцы около шеи. Смиренно отползает во тьму, бессловесно обещая Джисону самую страшную участь. Самый долгий способ выпить его до дна. Но Джисон знает, что победил. Недельный почти бессонный марафон заканчивается с погасшими по периметру свечами. Хан поднимает голову к пробивающему листву солнцу и измученно улыбается. Сон настигает его прямо на травяном покрывале.🌾
Возвращаться в деревню после такого приключения Джисон разрешает себе только после основательного сна и умывания в реке. Все чувства пребывают в восторге и лёгкости, лес молчит, даже не пытаясь коснуться Хана. Он считает это наилучшим знаком из возможных, об этом необходимо рассказать Минхо. Чтобы и он обрадовался, поулыбался в своей приятной глазу манере и сказал что-нибудь такое, что Джисона заставит замолчать. Это предвкушение сменяется тревогой, едва он выходит из тени деревьев в сторону домов. Местные ребята кидаются в разные стороны от одного его вида, но Джисон списывает это на подсознательный страх перед тем, кого не понимают. Что куда страшнее — лицо бабушки Минхо, которая сидит на скамье перед калиткой. Хан не слишком разбирается в эмоциях, но это выражение выглядит таким пустым, что способно напугать даже его. — Явился, — устало говорит женщина, глядя на Джисона заплаканными глазами. Хан останавливается перед калиткой, не смея заходить без разрешения, но ему кивают на свободное место на скамейке. Он садится, готовый слушать. — Вам плохо? — Минхо пропал. Джисон холодеет всем своим нутром. В его голове быстро выстраиваются цепочки, чтобы не задавать глупых вопросов. Его не было около восьми дней, судя по бабушке, времени прошло немного, но достаточно, чтобы поиски уже прекратились. Он не видел людей в лесу, но это не показатель, так как он почти сутки спал, как убитый. — Когда заметили? — Он вчера вечером с прогулки не вернулся. Сказал, пойдёт тебя проведать и сгинул. Вот ты тут, живой и невредимый. А где Минхо? Чего ты с ним сделал? — с горечью спрашивает старушка. Она переживает и это видно, но в то же время и не нападает так, как обычно это делали при обвинениях Джисона во всех смертных грехах. Хан смотрит ей в лицо и не знает, что сказать. Правда, не знает. — Мы не пересеклись. — Найди его. Я знаю, что ты можешь. Твоё лицо не поменялось с тех пор, как я была ещё ребёнком. Не знаю, сколько ты живёшь и зачем тебе мой внук. Но найди его. Невесёлый смешок срывается с обветренных губ Хана. Солнце слепит их обоих, жжёт непокрытую голову и обещает прекрасный, жаркий день. Джисон помнит, что лес молчал. Смиренно, будто согласившись с властью человека. — Я верну его. Не хворайте. Природный дух был далёк от смирения. Получив укус, он решил, что у Джисона кожа слишком толстая, а клыки длинные. Ступив сандалией на травянистую тропу, Хан ждёт какого-то ехидства, знаков, что лес ждёт его решения. Тот молчит, словно ничего не совершал. Джисон так зол, что не знает, как ещё с его личным проклятием справиться. Раны на ладонях ещё не успели зажить, его тело сейчас слабое и желающее только ленивого лежания в пурпурно-жёлтых цветках, которые он так хотел показать Минхо. — Ты никогда не поступал более нечестно! — колдун пинает воздух и сжимает кулаки так сильно, что царапины вновь начинают кровоточить. Запах крови разносится по лесу, когда Джисон мажет ею каждое дерево, взывает к каждому корню. Будит то, что решило украсть человеческое сердце. Джисон — единственный, кому оно может принадлежать. И он не позволит забрать лесу то, что он желает только для себя. Старый, с тёмными досками и проросшим мхом на выступах, дом встречает его привычным молчанием, но Хан шумит намеренно, скидывает абсолютно все вещи со стола, кидает сумку куда-то в угол. И хватает первый же лист бумаги, пишет на нём в слепой злобе и отчаянии, потом сминает лист, недовольный результатом, начинает новый. Грифель карандаша с жалобным треском отламывается, когда он заканчивает строчить своё послание. Ему жаль, что он оставляет свой крохотный дом без хозяев. Каждое жилище достойно иметь хороший конец. Не такой, какой может дать Джисон. Скинув с себя все украшения, Хан на секунду замирает у выхода. На нём чужая футболка, оставленная после дня Солнцекреса, а в сумке лежит так и не начатый блокнот для травяных заметок. — Не сердитесь на меня, — он проводит ладонью по двери и мысленно прощается. Путь до болот знаком ему лучше, чем кому-либо ещё. Ещё давно, когда сделка была под угрозой гораздо реже, он решил, что войти в нутро леса — задумка беспроигрышная. Тут его прервали деревенские, тут он сидел, когда родная деревня поглощалась лесом в обмен на продлённую жизнь. Его сделка была страшной, эгоистичной. Ровно такой же, как и решение родных отдать его кровожадным духам. Пусть теперь лес распоряжается душой, для которой он нашёл приемлемую цену. Под гробовое молчание кикимор, тянущих к нему скользкие руки, Джисон входит в воду.🌾
Минхо чувствует себя отвратительно. В его памяти не существуют те дни, что его не было дома. Даже путь от перелеска до бабушки всплывает только смутными, тошнотворно размытыми образами, среди которых он помнит только бабулины слёзы и то, как его осматривал местный врач. Теперь путь из дома для него ограничен. Дальше калитки — нежелательно, вдруг снова что случится. Минхо подозревает бабушку в том, что она знает как будто бы больше его. Говорит, что Джисон заходил, когда он пропал, пообещал найти, но так и не вернулся. Минхо слишком хорошо понимает, что могло случиться. Тошнота от постоянной тревоги не отпускает почти ни на секунду. В тишине деревенского домика ему кажется, что он пропускает самое страшное явление. Лес поглощает Джисона, который ушёл туда и обменял себя на Минхо. Будто не его целью было жить так долго, как он только сможет. Ненависть к лесу растёт посекундно. Минхо обещает бабушке больше никогда не соваться в чащу, а сам прячет за спиной скрещенные пальцы. Никто не знает о той войне, что происходит в его голове на пике этого отчаяния. В борьбе с самим собой побеждает глупое, безрассудное чувство, которое толкает на подвиги и плохие решения. Минхо всегда думал, что быть главным героем ему не идёт. Он скучно русый, не худой и не толстый. Не смелый и не трусливый. Но, как оказывается, глупый до ужаса, потому что вылезает из окна своей комнаты ночью, имея из подсветки только едва живой фонарик. Он не сможет спать, если не узнает, где Джисон. Вернулся ли он в свой страшный дом. В порядке ли его раненая сделками душа. Какой же сочной зеленью его встречает лесной простор, несмотря на ночной час. Какие-то редкие птицы перекликиваются над головой, выражая насмешку над тем, что Минхо возвращается туда, откуда его такой ценой вызволили. Люди всегда действуют импульсивно, отдадут многое за секундное удовольствие. Джисона в доме нет. Дверь, всегда бесстрашно распахнутая, неохотно скрипит, когда Минхо её отворяет. Кровать пуста, в углу валяется закрытая сумка, а на столе лежит изрядно помятый листок. И новый телефон, который Минхо так и не взял в качестве платы за дружбу. Он задыхается через секунду после начала чтения. Джисон написал ему предсмертную записку. "Я же говорил, что этот год последний. Столько десятилетий ломал хребет демону, чтобы он так легко меня провёл. Не вини себя, это моя сделка и мои условия. Я считаю, что твоя жизнь — достаточное условие для меня. Телефон забери. Если что-то понадобится из лекарств — инструкции в дневнике. И не наживай слишком много врагов. Я заранее проклял каждого, кто решит тебе навредить. Спасибо, что показал нежность." Стены дома без хозяина сотрясаются от бессильного крика. Минхо закрывает лицо и не знает, что должен чувствовать. Не умеет чувствовать то, что внутри него вырывается со слезами и хрипом, понятия не имеет, что делают люди в таких ситуациях. Из дома он выходит спустя долгое часы рассматривания чужого почерка на желтых листах. Новый блокнот в сумке пуст, Минхо находит только запись с собственным именем и странным знаком, чьё значение ему неизвестно. Сумку он решает забрать, захватив с собой справочник, травы для бабушки и этот проклятый телефон, с которым он теперь обязан будет ходить. "Я не оставлю это так". Наверное, эта мысль стала фатальной. Общество Джисона научило его быть прямее в своих желаниях и намерениях. Он боялся гораздо меньше, особенно то, что смогло испугаться всего-лишь Хана, что так любовно целовал олений нос. Дорогу к болотам лес прокладывает ему сам. Услужливо стелит под кроссовки тропу, выводящую ровно к мертвецки тихим водам. Ни следа человека или кикимор, которых тут обычно не сосчитать. Их мерзкое дыхание всё ещё ярко в памяти. — У меня с тобой сделок нет, — недобро хмурится Минхо, пока его намерения ещё не добрались до леса. Последствия могут быть любыми, но в районе сердца так звенит пустота, что ему становится плевать на то, какие страшные вещи его заставляет совершить отчаяние. У Джисона в доме стояла сворованная с заправки канистра. Минхо захватил её с собой, пользуясь тем, что ему позволил бывший хозяин дома. Кикиморы выглядывают из воды с подозрительным любопыством, следят слабо мерцающими глазами за тем, как уже знакомый им человек разливает противно пахнущую жидкость по периметру. У Минхо жутко трясутся руки от того, что он собирается сделать, но решение это твёрже воли Джисона. Он чиркает зажигалкой и кидает её поближе к мокрым от бензина кустам. Сезон сейчас засушливый, дождей в ближайшее время не ожидается. Минхо не жаль. Неслышимый рёв раненого лесного духа становится лучшей музыкой для него, когда приходится уносить ноги. Чтобы больше никогда эта тварь не пожелала равного обмена.🌾
В срочной эвакуации Минхо выглядит единственным спокойным человеком. Он мирно собирает вещи в рюкзак, закидывает с собой справочник о травах, два телефона, несколько баночек с сомнительным содержимым, а потом выезжает вместе с бабушкой до соседнего городка, где их должны были встретить родители. Пожар разросся до опасных размеров, вынудив жителей покинуть деревню и срочно спасаться от пожирающего всё в гневе пламени. Минхо должен был чувствовать вину за то, что он на эмоциях подверг опасности столько людей. Но ему пусто. Чудеснейше никак, будто все его чувства остановились на нуле, блокируя любую возможность расстроиться, обрадоваться, разозлиться или испугаться. В его пустом взгляде отражается лесополоса за окном и единственное, о чём он думает — есть ли у этого леса та же жадность, которая привела к гибели Хана. Однообразный пейзаж быстро надоедает. Даже с учётом его познаний в деревьях, без присутствия Джисона в этих знаниях не было смысла и интереса. Минхо засыпает тревожным сном, чудом не ударяясь лбом о стекло машины и сжимая в руках новый, только-только включенный телефон. У существа в его сне древесная кожа, тёмная, неровная, с прорастающими веточками, из которых набухают почки. Минхо впервые видит такое, а ещё более новым становится ощущение осознанного сна. Лица нет, но оно каким-то образом открывает глаза. Яркие, до боли зелёные. До боли знакомые. — Кто ты? — без капли страха спрашивает Минхо, делая шаг. Его больше не пугают потусторонние существа, а в этом и вовсе он чувствует то, что у него отняли, не позволив попрощаться. У существа руки длинные и ног совсем нет, оно прорастает из тьмы за спиной, но слепит своим взглядом хуже солнца. — Симаргл, — бесцветно шелестит дух, из-за его спины с громким треском распахиваются крылья, сплетённые из растений и корней. — Мстить за пожар пришёл? — Минхо не может отделаться от ощущения, что происходит нечто важное. Нечто за пределами его понимания, большое и незаменимое. Судьбоносное. — Нет. Я пришёл, потому что ты возомнил себя воином, который в праве бороться с духами. Огонь воплощает гнев леса. Ты убил его в разгар трапезы и заставил проиграть. — Ага, — только и пожал плечами юноша. Вопреки жуткому виду Симаргла, он по-прежнему не испытывает страха. Божество колышется, скрипит сухими, древесными связками, двигаясь прямо к стоящему на месте Минхо. Он ждёт многих ужасов, на которые, как он знал, способны разгневанные воплощения вещей и стихий. Тёмная кора на лице крошится, опадая быстро растворяющимся порошком, а Джисон протягивает к Минхо свои ладони. Без единой царапины. Живой и здоровый Джисон, улыбающийся человеку с теплотой, согревающей землю весной. Ли забывает сделать вдох. — Хочешь заключить сделку? — звонким, радостным голосом спрашивает Хан, а Минхо отбрасывает все страхи. Сосущая чувства пустота взрывается его слезами и судорожными объятьями, которыми он едва не душит Джисона. Он такой восхитительно тёплый и такой пугающе живой. Пусть у него теперь иное имя, его личина меняется от обстоятельств, а люди больше никогда не увидят парня, собирающего лекарственные травы, потому что лесные хозяева не любят показываться каждому желающему. Минхо просыпается в машине, когда они останавливаются на заправке. Он уже знает, что вернётся на пепелище, чтобы скрепить их вечную сделку так, как того требует мироздание. Знает, что дома все останутся целы. Что на том месте вырастет новый, роскошный лес, чей хозяин когда-то бродил в изношенных сандалиях. Что вряд ли он покинет деревню, около которой однажды вырастет новый лес. И там его будет ждать победитель лесной сделки. Новорождённое божество, которое ему уже не терпится обнять со всей присущей ему нежностью. В оконном стекле Минхо улыбается своему отражению, увидев подтверждение тому, что было во сне. Его глаза стали ярко-зелёными.