Рыцарь, опозоривший свою семью, лишается родового имени и всех привилегий Великой крови. Он недостоин честной смерти, но для родных такой человек считается мертвецом. Обычаи Эйриу, кн. 2, стр. 72
Он должен был умереть. Он не хотел быть живым. Скеррис сидел на кровати, уставившись в стену. Стена была обычная, слегка грязная. Он запутался взглядом в заскорузлых узорах от срезанных с доски веток. Гвинн возился с его плечом, менял повязку. Скеррис хотел сказать, что он может и сам, но он не мог. Смотреть на обрубок руки, похожий на цыплячье крыло. Такое же нелепое. Дергающееся. Комнатка в «Мудром лососе» была небольшой, с двумя кроватями, с узким окошком, напоминающим бойницу крепости. Гвинн привел его сюда и бросил, что получше покоев не нашлось. В голосе Гвинна сквозила усталая издевка. Он, кажется, стеснялся того, что комнату поприличнее они смогли позволить только благодаря кошелю Скерриса, который был, увы, не бесконечен. Но Скеррис покачал головой, плавая в своем забытьи. Травы, которыми напоил его Йорген, все еще притупляли боль и остальные чувства, иначе он уже размозжил бы голову об эту стену. Комната. Мысли разбегались. Скеррис видел такие бедные комнатки, он путешествовал по Побережью и даже заезжал в Мосдаль. Блистал там на турнирах, издевался над соперниками, пока они глотали песок. Теперь у него ничего не осталось. Пока он плелся до комнаты, меч — не родовой клинок Нейдрвенов, обычный меч — колотил по бедру, но Скеррис знал, что трость Гвинна и та была бы ему полезнее. Обрубок руки ныл и чесался. Он не хотел смотреть. А когда отворачивался, эта чесотка добиралась до пальцев, которых у него больше не было. — Кер? — позвал Гвинн, кажется, не в первый раз. — Хочешь поесть? Он угрюмо помотал головой. Голода Скеррис не чувствовал, хотя сомневался, чтобы его кормили бессознательного. Йорген сказал: поили кровью. Спокойно так сказал. Для Йоргена он был одним из чудовищ, что тот изучал, а Скеррису показалось, будто долбанули чем-то по голове. Тогда под шлемом раздается такой ужасающий звон. — Я бы выпил, — негромко сказал Скеррис. — Вина, — быстро добавил он, чтобы Гвинн не подумал чего. Тот тяжело вздохнул, но кивнул, поднялся. Скеррис повернулся к окну — теперь всегда приходилось поворачиваться. Брезживший свет дня был серым, несчастным. Каким-то больным. Уловив морозный запах воды, Скеррис понял, что там пошел снег, и почему-то стало еще хуже. Если напрячься, он слышал и топот людей, и их голоса. Слуга с кухни выплескивал остатки похлебки. Раздался девичий смех. Афал жил, как будто ничего не случилось. Эти люди с их жалкими, мелкими жизнями… — Я вниз не пойду, — пробормотал Скеррис. Гвинн поглядел на него, ожидая пояснений. — Они глазеть будут! Может, вы мне просто кувшин принесете? — И что, ты собрался вечность провести в комнате? — спросил Гвинн. — Хватит. Тебе не все равно? — Мне — нет, — прошипел Скеррис, нахмурившись. — Это вы привыкли, что вас калекой считают, а я не собираюсь посмешищем становиться! Он не собирался никуда идти. Показываться на глаза этим людям. При дворе он хотя бы мог рассчитывать на ядовитые шепотки за спиной, но крестьяне просто тыкнули бы в него пальцем, потешаясь. Такая прямота злила еще сильнее. Злила, потому что это правда, он калека, обрубок человека… Вздохнув, Гвинн протянул ему черный плащ: — На вот, накинь. Мороз приударил, холодно, так что ничего странного, если ты посидишь в плаще. Скеррис и сам не знал, зачем согласился. Ему бы забиться в угол и ждать, пока подохнет, но все-таки Гвинн был прав: он уцелел, и с этим надо было что-то делать. Для начала — напиться, чтобы не чувствовать ни сожалений, ни навязчивого зуда в отрубленной руке. Гвинн шел впереди, медленно спускался по крутой скрипучей лестнице. Он уже притерпелся к своей негнущейся ноге, но Скеррис… все никак не мог поверить. Даже подаваясь к перилам, ожидал, что на них сомкнуться пальцы. От пустоты кружилась голова, он едва не упал. Мимо него по лестнице протиснулся мужик, от которого пахло луком и пивом. Резко, что глаз заслезился. Многообразие отвратных запахов оглушало. За столом Скеррис наконец-то нашел опору, навалился на него грудью. Поставленное перед ним вино пахло чем-то кислым, во рту неприятно вязало. Скеррис не знал, это из-за того, чем он стал, или потому что дешевое вино было настолько херовым. Он никогда не пил дешевого. Угрюмо молчал. Гвинн тоже болтливостью не отличался, но он хотя бы был рядом. Скеррис не смог бы — возиться с кем-то, кто ему никто. И поить кровью бы не стал. Он хотел отставить кубок с вином, но рука дернулась. Непривычно. Зазвенело. Он смотрел, как кубок падает, плеснув на сапоги, и знал, что не может остановить. Стало как-то тихо, несмотря на гудящую толпу в таверне, набившуюся от холода. Кубок покачивался, сияние дрянного металла завораживало. — Блядь. Простите… Скеррис смотрел на растекшуюся лужу. Красная, липкая. Опасался перевести взгляд на Гвинна, зная, с чем столкнется в его глазах, но тот отмахнулся: — А-а, забудь, сейчас Линетта приберет. Резко повернувшись, Скеррис с недоверием уставился на него. Но Гвинна его неловкость совсем не заботила, он уже подозвал смазливую девицу, что-то сказал, и та, хотя и без лишнего рвения, пошла за ведром и тряпкой. — Я буду… осторожнее, — пообещал Скеррис. — Все нормально. Знаешь, сколько я падал с костылем? Помотав головой, Скеррис снова уткнулся взглядом в стол. Потерять ногу казалось еще страшнее. Вспомнились лихорадочно блестевшие глаза Джанета, его рука с занесенным ножом. От мысли, что ему еще повезло, хотелось расхохотаться во все горло. Скеррис стиснул зубы, слыша скрежет клыков. Не размыкал губ, пока рядом возилась Линетта, елозила тряпкой. Волосы рассыпались по плечам. В ней не было будоражащего притяжения Великой крови, но почему-то все равно захотелось приникнуть к ее тонкой шее зубами и рвануть на себя со всей силы. Красное, липкое на полу… — Мы можем уехать, — когда Линетта отошла, негромко предложил Гвинн. — Конечно, придется дождаться окончания Турнира. Но на севере тебе будет лучше. Там тебя никто не знает, не станет пальцем тыкать. Мне в замке пригодилась бы помощь… Он неловко улыбнулся, а Скеррису будто холодной воды в лицо плеснули. — И кем я там буду? Вашим слугой? Да идите вы нахер! — ощерился Скеррис. Север всегда казался ему мерзлым, пустым. Рона рассказывала красивые сказки — да, но она там выросла, она никогда не видела другого. Скеррис представил, каково ему будет среди унылых мшистых камней, среди холода и вечного ветра. — Скеррис, — укоризненно сказал Гвинн. — Я понимаю, что ты… злишься. Но сам подумай, что тебя ждет в столице? Нейдрвены от тебя отказались, и я сомневаюсь, чтобы твои друзья согласились тебя приютить. Куда ты пойдешь? Друзья? Скеррис осклабился. Они забыли о нем, как только он лишился денег. Ветреные леди, хвастливые рыцари — все это сборище готово было боготворить кого угодно, пока он не ошибался и не падал. Любопытно, кто теперь у них в почете: Тарин? Рона? — А что меня ждет на севере? Полнейшее нихуя? Я не собираюсь там… быть никем! — прорычал Скеррис. — Вашим способом очистить совесть! Нахер мне сдались ваша помощь, ваш пустой замок, вы все!.. Здесь мое место, я должен был победить! Победить или умереть, иначе не бывает, понимаете?! Гвинн сощурил зеленые глаза, как озлобленный кот. — Неблагодарный щенок, — проворчал он. Камрин визгливо хохотала в ушах. Скеррис знал этот взгляд: разочарование, мелькнувшее отвращение. Ему показалось, что Гвинн наконец-то его ударит, и после этого будет легче, непременно легче, правильнее, привычнее, но тот не двигался. Пошатываясь, Скеррис вскочил. Запахнул плащ резким движением и злыми размашистыми шагами кинулся к двери, где чуть не наткнулся на Линетту с подносом. Вслед ему Гвинн что-то крикнул, но Скеррис со злорадством подумал, что он его на трости и в жизни не догонит… Зимний порыв ветра ударил ему в лицо, когда он выбежал прочь. Скеррис не знал, куда ему идти. Обычно, когда на душе было мерзко, он предпочитал напиться… Но он сбежал из места, где пили. Найти другое, может, еще похуже? Он выбрал холодную промозглость свободы. Мерзкое чувство свербело внутри. Влажное, как слякоть под ногами, в которую превратился недавно выпавший снег. Похоже на гниль, ту же, что раздирала его изнутри. Он шатался по улицам, не глядя на деловито спешивших куда-то людей. Они не смотрели на него тоже, и от этого было легче. Он был никем, незаметным призраком. Можно было найти бордель… Скеррис не развлекался в нижнем городе, считал, это слишком дешево для него. Теперь ему нечем было оплатить даже самую некрасивую девку. Незачем. Ему и одной хвори достаточно. Прерывисто вздохнув, Скеррис помотал головой. Вспомнил ту, с вороньей головой. Ему стоило сдаться еще тогда. — Эй, парень, не хочешь купить? — донесся до него голос торговца у лотка. Скеррис забрел на бледное подобие рынка. Надвинутый на лицо капюшон не только защищал от метущего мелкого снега, но и скрывал седые волосы, делая его похожим на сотни других бродяг. Присмотревшись к лотку торговца, Скеррис увидел множество странных амулетов, сплетенных из веточек, сухих трав и поблескивающих камней — таких, что можно было найти на галечном берегу реки. Он не чуял от этих безделушек магии, никакой силы, но все же опасно было вот так выставлять амулеты. — Оберегают от хвори! Один мой знакомый друид благословил их, очень хорошо помогает! — доверительно сообщил торговец. Скорее уж его жена плела эти безделушки из мусора, а он продавал. Скеррис усмехнулся: ну да, ему-то амулета от хвори и не хватало! — Не боишься Птицеголовых? — негромко спросил он. — Как это ты собрался оберегать народ от благословения их Богини? — Ну это как… оберегаться — это ж значит, чтобы никакой грех к человеку не прилипал! — забормотал торговец. Он как-то напрягся — видимо, по говору понял, что наткнулся не на бедного побирушку, как рассчитывал, а на того, кого обдурить сложнее. На того, кто может кликнуть Служителей. — А если никакого греха на человеке нету, то и испытывать его нашей Госпоже незачем! Вот грехи-то амулет и смывает! Ну так что, брать будешь? Стоишь тут, отвлекаешь! — Мне с моими грехами привычнее, — хмыкнул Скеррис. Отойдя за угол, он некоторое время наблюдал, как к торговцу подходит то старуха, то дородный мужчина, похожий на кузнеца, которого так и не заподозришь в суеверии. Несмотря на холод, торговля шла бойко. Скеррис задумчиво покачал головой. Людям нужно во что-то верить. Служители не могли обещать им ничего; они предлагали молиться, жечь благовония и не грешить. Для большинства этого обычно было достаточно, но теперь, когда ежедневно находили десятки больных, как сказал Йорген… Теперь задумаешься: а чем нагрешил сосед? Или, того хуже, соседский ребенок? Им нужна была защита, надежда, и если народ решил обратиться к друидским верованиям — что ж, неудивительно… И, похоже, у Служителей было больше забот, чем гоняться за такими обманщиками. Блуждая по нижнему городу, Скеррис сначала боялся заблудиться. Несмотря на зревшую обиду на Гвинна, он сознавал, что придется вернуться, если не хочет околеть на улице. Холодный день рано смеркался. Обычно в такие зимние вечера Скеррис мог найти веселое общество таких же рыцарей, сладкое вино, хвастливые разговоры, на все готовых девок, но теперь у него была только темнота… И тонкая ниточка связи с Гвинном, которая плелась закоулками. Он не видел ее, но чувствовал, их связала кровь. Скеррис мог бы найти его где угодно, пока эта связь не ослабела, как… как волк, охотящийся на раненую дичь. Теряясь во времени, Скеррис свернул на знакомую улицу. Подошел к колодцу, приблизился вслед за бабой с коромыслом. Наблюдал, как она неспешно крутит лебедку, и что-то умиротворяющее было в этих движениях. Только тогда Скеррис спохватился, что с одной рукой вряд ли вытянет ведро с водой — успокаивало то, что ему многого не надо, только лицо обмыть. Лебедка поддалась со скрипом. Плечо заныло от натуги. Скеррис зачерпнул всего ничего, полведра, но чувствовал себя так, будто на этой цепи пытается вытащить здоровый камень, вроде тех, что окружали святилище Мор’реин. Наконец он увидел долгожданное ведро. У колодца в поздний час никого не было, а то бы посмотрели, как Скеррис в диком прыжке выхватывает ведро прежде, чем цепь размотается и рухнет вниз — иначе пришлось бы заново тащить. Рука дрожала, Скеррис обессиленно рухнул, прижав к себе ведро. Спиной уперся в холодный камень колодца. Зачерпывать одной рукой было неудобно, но он плеснул себе на лицо. У Йоргена и Гвинна он не стал просить зеркало. Не хотел унижаться. Сейчас глядел на отражение, бледное, как обломок луны. Заострившиеся скулы, впалые щеки — он и правда походил на мертвеца. Хуже всего был глаз. Воспаление и краснота вокруг швов спадали, но все же оставались заметными. Йорген не заботился о том, чтобы сделать красиво. Темная нитка прорезала белую кожу. Тронуть Скеррис не смог, но знал, что глаза у него нет, только зашитая глазница. От накатившего ужаса почему-то ускорилось дыхание, он едва не захлебнулся морозным воздухом. Отвернулся от отражения. Рона ему как-то сказала, что он красивый. Остальные тоже говорили, но им Скеррис верил меньше: попробуй не скажи, если Скеррис оплачивает их развлечения, если Скеррис побеждает в каждом турнире, если Скеррис охерительно трахается. Интересно, что они сказали бы сейчас. Он скучал по Роне. Настолько, блядь, скучал, что завыть захотелось.***
Около таверны в свете зажженных факелов Скеррис увидел знакомые черные тени. Служители — здесь? Ему не стоило им попадаться. Он вдруг почувствовал что-то… как будто тонкая нить, протянувшаяся между ними. Она дрогнула и оборвалась. Воронья Матерь в тяжелой маске наблюдала за тем, как двое в черном тащат женщину. Она не сопротивлялась, едва переставляла ноги. Сладковатый запах гнили… Ее волокли к закрытой повозке. Лошади стояли, фыркали. Пар клубился у морд. Скеррис ожидал увидеть озерных кэлпи из сказок, красноглазых тварей в облике коней, готовых сожрать того, кто подойдет близко, но лошади были самые обычные. — Укрывательство хворых есть такое же преступление, как попытка вырезать благословение Богини! — повысив голос, заявила Воронья Матерь. Рядом с ней Линетта была хрупкой, совсем маленькой. Тяжелая маска уставилась на нее. — Я… они прибыли только вчера, госпожа, я не могла знать… — бормотала девчонка. — Простите, я не видела. Если бы я знала, я бы непременно!.. — она бессильно всхлипнула. Стояла, раскачиваясь, как старуха-плакальщица на похоронах. — Это уже второй больной, которого мы находим в вашем доме, — напомнила Воронья Матерь. — Возможно, дело в этом… месте. В пороке, что его населяет. Разве ваши постояльцы молятся достаточно, чтобы заслужить милость Богини, чтобы она избавила их от грехов? — Я… я не знаю, — прошептала Линетта. — Эти люди, они!.. Они приезжают отовсюду, госпожа! — Эй, хватит! Терпеть это издевательство Скеррис уже не мог. Под ногой плеснула лужа, проломился тонкий лед. Маска повернулась к нему слепыми провалами глазниц, и Скеррис почувствовал, как его обдало жаркой яростью Вороньей Матери оттого, что кто-то посмел вмешаться. Бессловесные люди в черном шуршали где-то позади. — Она не отвечает за тех, кто здесь живет! Люди толпами прут посмотреть на вашу бойню! — рявкнул Скеррис. — Это ваша забота — искать больных! Если вы с ней не справляетесь, попросите о помощи стражу, они вроде как могут подсобить! Он с вызовом оскалился. Свобода кружила голову. Он никогда не боялся Птицеголовых, просто раньше они существовали в каком-то ином, неясном мире. В мире, к которому Скеррис не принадлежал, слабому, бедному и хворому. Но теперь он жил в нем. Он мог быть тем, кого уволокут ночью с постоялого двора. — А ты… — начала Воронья Матерь, клокоча от злости. — Он выпил лишнего, — раздался негромкий, успокаивающий голос Гвинна. Он стоял в отдалении. На безопасном расстоянии, хотя Скеррис отчего-то был уверен, что может оказаться рядом потрясающе быстро для человека, которого привыкли считать калекой. Он видел, как Гвинн напряжен. — Простите, госпожа. Мой сын немного… не в себе из-за Турнира. Он не хотел вам мешать. Воронья Матерь задумчиво повернулась к нему, словно оценивая. Наклонилась к Скеррису. Он знал, что она принюхивается, пытается уловить в нем… что-то. Отрывистым вороньим карканьем Матерь засмеялась: — Ты решил опозорить свой род окончательно, Гвинн Ши’урсгарлад? Впервые за маской оказалось что-то понятное. Издевательство. Скеррис понял, что в груди клокочет сердитое рычание, а губа ползет вверх, чтобы обнажить клыки. — Какая уже разница. Хуже точно не будет, — с поразительной беспечностью отозвался Гвинн. — Я имею право. У меня нет наследника, а Аэрон может погибнуть. — Он калека, — хмыкнула Воронья Матерь, позабавленная. — Ну, наследником можно быть и без руки. Все остальное ведь в порядке. Скеррис поперхнулся рыком. Был уверен, что Гвинн тоже напился, пока он не видел, потому что не мог трезвый человек так отчаянно играть. Он стоял, опираясь на трость, снова пошедший снег запорошил ему лицо. Бледное, уверенное. Гвинн покосился на испуганную Линетту, бросил ей: «Брысь!» Как кошке. Она кинулась прочь, едва не поскользнулась. Бежала, загребая ногами грязь. Скеррис знал, что с легкостью догонит ее, чтобы… что? Воронья Матерь не удостоила перепуганную девчонку взглядом. Откуда-то Скеррис знал, куда она смотрит. Она изучала Гвинна, позабавленная его смелостью. Ей было плевать на Линетту, той не повезло оказаться на пути. Просто она чувствовала в дочке хозяина таверны крупицы этого неповиновения, маленькие искорки, которые Матери хотелось затушить. Задушить их всех. Но сопротивление Гвинна оказалось слишком стойким, пылающим огнем. Она отвернулась, крикнула своим людям. Скеррис не заметил, как они затолкали хворую женщину внутрь повозки. В ней не было окон. Большой черный короб… Лошади двинулись, скрипнуло колесо. Странное, мерзлое ощущение наконец-то отступало тем больше, чем дальше удалялись Служители. Как заколдованный, Скеррис смотрел повозке вслед. Он снова уставился на Гвинна. Вина прорезала что-то внутри, как его недавно резал меч Роны: Гвинн стоял здесь, дожидался его. А он вел себя не лучше ребенка, разобидевшегося на что-то… на сущую мелочь. Но Скеррис все же не мог вымолвить ни слова. Они замерзли в горле, дышать было холодно. — Кер, прости, — вздохнул Гвинн. — Мне жаль, что я вспылил. Но и ты пойми: я не железный. И ты проще не делаешь выебонами своими. Но все равно… я не должен был срываться. Ну, идем? Скеррис недоверчиво смотрел на Гвинна, который, с неловкостью улыбнувшись, протянул ему руку. Только теперь Скеррис осознал, что весь пошатывался и что оперся на бревенчатую обмороженную стену, лишь бы не занесло. — Я херовый сын, — прохрипел он. — А я херовый отец. Не мог столько оборотов колеса Роне правду сказать, пока поздно не стало, — хмыкнул Гвинн. Его честность казалась непривычной, не похожей ни на что. Колючей, как крапива, но такой настоящей. — Так хоть здесь получилось. Я знаю, что ты не привык… к этому всему. Я ничего не могу тебе предложить, кроме… понимания, видимо. Потому что больше у нас ничего нет. Ни денег, ни славы, ни связей. Не то что у Нейдрвенов. Но я не хочу, чтобы ты остался один, — пояснил Гвинн. — Когда я охромел, у меня была только Рона, и я понял: если б не она, повесился бы. — Я… понимаю. Он хотел тоже. Поясной ремень — и все, даже нож не нужен. Но Скеррис не мог; он всего лишь трус. Даже хуже Джанета, ему хотя бы хватило отваги ударить ножом. — Давай так: мы оба будем думать, прежде чем говорить. Идет? — улыбнулся Гвинн. И Скеррис кивнул, просто пошел за Гвинном. Не так уж и важно, куда и зачем, но Скеррис почему-то поверил ему. Он знал, что люди боятся Вороньих Матерей, знал, что Гвинн отдал на Турнир Рону, когда ему пригрозили. И то, как отчаянно Гвинн попытался оттащить его от чудовища Мор’реин, окончательно убедило его в чем-то. Слов у Скерриса не находилось, а может, он их забыл в круговерти смерти и крови. Но ему хотелось, чтобы Гвинн забрал его из ледяной метели, из темени и страха. — Спасибо, — тихо сказала Линетта, когда они столкнулись в дверях «Мудрого лосося». — Я не думала, что за меня кто-то заступится… Правда, спасибо! — В ее глазах все еще блестели слезы. Скеррис хмыкнул. Ничего не хотел говорить. Он сделал это не ради девчонки, а потому что искал смерти. Возможно — потому что хотел притвориться рыцарем, пусть уже и не был им. Он вдруг подумал про праздник, о котором слышал вчера, про то, как настоящие рыцари веселятся во дворце, танцуют и пьют, позабыв о нем… Среди них был будущий герой, победитель Турнира. А Скеррис… он спас какую-то девчонку, которую у него даже не осталось сил выебать. Прекрасно. Лестница едва не выбила из него последние силы. — Осторожнее, — сказал Гвинн, когда Скеррис почти дополз до кровати. — Не стоило тебе выбегать, ты еще слишком слаб. Погоди, сейчас… — Нет! — взвился Скеррис, догадавшись, что Гвинн ищет нож. Всем телом ринулся перехватить, но руки не было. Ничего не было. — Нет, я и так смогу… — пробормотал Скеррис. — Пожалуйста, не надо… Я не хочу. Голос дрогнул. Захотелось себя же и придушить. Но Скеррис все-таки протянул руку и ухватил Гвинна за горячее запястье. — Не хочешь быть чудовищем? — вздохнул Гвинн. — Ты не зверь, если просто питаешься нашей кровью. Я начну беспокоиться, если ты навредишь кому-то. Но это… другое. Мы отдаем добровольно. Рона сказала, что ты много раз мог на нее кинуться, но не стал. Скеррис усмехнулся. Не стал. Скорее уж не смог. — А что… у вас с руками? — вдруг спросил Скеррис. Он медленно повернул к себе запястье Гвинна, всмотрелся. Помнил пропитанные кровью повязки, помнил вкус его крови, но на руках не осталось ни следа, ни шрама! Растерянный, Скеррис нахмурился. Разум снова играл с ним?.. — Это… магия, я думаю, — негромко сказал Гвинн. Он мягко высвободил руку, протянул ладонь в сторону, и на пальцах замерцали огненные искры. В комнате, тускло освещенной свечами на столе, они казались ярче, краснее, настоящим волшебством, о котором Скеррис только читал в книгах. Он видел колдовство Блодвин, но оно внушало смутный страх, заставляя волосы шевелиться на загривке, а к чудесным огонькам Скерриса тянуло, как ребенка. — Бригитта была богиней огня… И она, говорят, умела лечить. Думаю, поэтому мои раны так быстро затягиваются. И твои тоже, — добавил Гвинн. Но никакая магия не могла вернуть Скеррису руку. Или исправить колено Гвинна. Он сдавленно хмыкнул; не знал, что и сказать. Чародейство не могло все исправить. Даже потомки богов… А боги делали только хуже. Это Мор’реин искалечила его, это по указке Служителей Тристан решил вызвать Гвинна на божественный суд. — Не знаю, слышал ли ты про обычай… если кого-то принимают в семью, дают испить крови. — Северная дикость. У нас рисуют символы на лице, — негромко сказал Скеррис. Он слышал об этом ритуале: например, если вдова оставалась совсем одна, она могла перейти в род погибшего супруга, чтобы там позаботились о ней. Никогда не слышал, чтобы в род принимали калек. — Рианнон говорила, что ей давали кровь. Немного, самую каплю. Чтобы принять в род деревенскую девушку… Но от хвори ее это не уберегло, — мрачно заметил Гвинн. — А насчет тебя… это была необходимость. И, если не хочешь, ты ничем нам не обязан. Но… подумай. Скеррис вспомнил слова, брошенные в лицо Вороньей Матери. Гвинн и правда ничего не терял: от рода Ши’урсгарлад почти ничего не осталось, одно воспоминание… Самое подходящее место для живого призрака. Рона называла его братом, а он… — Рона… наговорил я ей, — поморщился Скеррис. Его мягко убаюкивала усталость, и он уже почти ничего не соображал. — Я ужасный друг, ей стоило меня убить… я зря это все… Пусть бы Тарин меня убил! — Тарин мертв. Спи давай, — фыркнул Гвинн. Придержал, чтобы Скеррис не рухнул на больную руку, подтолкнул лечь на левый бок. — Потом помиритесь. Думаешь, сколько раз мы с ней ругались? Как-то она заявила, что уйдет жить в лес, если я не позволю ей с Дерреком на деревенский праздник пойти. — А чего вы не разрешали-то? — закопавшись в одеяло, спросил Скеррис. Гвинн погасил свечу, только прикоснувшись к огоньку, который приветливо ткнулся в тонкие пальцы, но Скеррис по-прежнему хорошо видел в темноте. — Да не знаю. Волновался, наверное. Даже больше, чем сейчас. Странное это чувство: когда думаешь, что все ей может навредить. Там же через костер прыгали, мало ли… Теперь смешно. Скеррис сонно прикрыл глаза. Наверное, ему тоже хотелось, чтобы за него кто-то волновался.***
Проснулся он уже в позднем часу. Гвинна в комнате не было, но он заправил постель и оставил на столе кружку, от которой пахло крепким отваром. Скеррис принюхался, чуя что-то землистое. В ушах звенело, но он старался отстраниться от этого давящего чувства. Отхлебнул — холодное. На языке остался неприятный травяной привкус. Идти никуда не хотелось. Таверна внизу за ночь ничуть не изменилась, нечего там глядеть. Если только забавлять горожан, которые перед работой заглянут позавтракать чем Богиня послала. Сидеть же на месте… В обычное время Скеррис пошел бы упражняться с мечом, и эта мысль сначала окатила его глухой тоской, а потом… Что ж, он всегда учился владеть клинком обеими руками. Любил красоваться с двумя мечами, хотя для настоящего боя они не подходили: не уследишь. Теперь-то такой беды у него не было. Можно было спуститься на задний двор и поискать какую-нибудь палку. Прослыть местным безумцем, но… Скеррис впился клыками в губу, чтобы стало больнее. Хватит уже жалеть себя. Он вспомнил про меч королевской семьи; Гвинн упомянул, что Рона отдала ему, чтобы спрятал. Память возвращалась с трудом, Скеррис собирал ее по кусочкам. Для чего клинок понадобился Служителем, что они решились отдать озеру рыцарей? Всего лишь меч. Древний артефакт, принадлежавший Артуру Пендрагону… Вспомнив, как Блодвин опиралась на него, будто на чародейский посох из сказок, как мерцал камень в рукояти, Скеррис покачал головой. У Служителей было сколько угодно силы от их безумной Пернатой Суки, хоть захлебнись. Так почему?.. Оглянувшись, он увидел сундук с вещами. Большой, добротный, как раз чтобы спрятать клинок. Открыв его, Скеррис рассмотрел какие-то тряпки, покопался, пока пальцы не сомкнулись на рукояти. Будто молния ударила в руку. Он уже чувствовал это, когда торопливо вцепился в меч в лесу; тогда Скеррис чуть не ебнулся от страха, от завываний слаугов, но теперь он вновь ощутил эту вспышку. Пронзительную, яркую. Ненадолго заставившую забыть обо всем, кроме меча. Даже в бледном свете дня клинок сиял. Повинуясь сиюминутной догадке, Скеррис подошел к окну, поймал на лезвие солнечный блик. Свет лизнул меч, заиграл. Вспомнив сказки, которые он читал, Скеррис медленно провернул меч, описав им широкий круг. Оборот. Снова — оборот. Меч был острый, как будто только что заточенный. Зачарованный Скеррис смотрел, как на свету вдоль лезвия вспыхивает вязь старых символов… В дверь постучали. Скеррис вздрогнул, будто заново проснулся. Метнулся, спрятал меч обратно в сундук. Сердце бешено колотилось. Получалось неловко, и меч едва не грохнулся на пол, чуть не зазвенел. Этого Скеррис не хотел. Гвинн не стал бы стучаться, да и Рону… да, он точно узнал бы Рону! Сам не знал откуда. За дверью стоял чужак, и ему совсем не нужно было видеть клинок Пендрагонов, невесть как оказавшийся в бедной комнатке. Распахнув дверь, Скеррис втайне желал, чтобы там никого не оказалось. Перепутали, ошиблись. Он навалился на косяк здоровым плечом, уставился на смутно знакомого мужчину с седой бородой. Старик прислуживал в доме, на кухне! Скеррис прищурил глаз, рассматривая его. Знал, что на него пялятся в ответ. На пустой рукав его рубахи. — Молодой господин просил передать… — кашлянув, наконец-то вымолвил слуга. — Вот. Он протянул какой-то сверток. Тут же смутился, осознав, что Скеррису неудобно будет его держать. Тот слегка посторонился, резким жестом указал на кровать. — Он просил что-то сказать? — уточнил Скеррис. — Я… нет, простите. Только вбежал, вручил вот. Найти вас было нетрудно. Думаю, он не хотел, чтобы леди Камрин узнала… Вот, значит, как. Скеррис молчаливо кивнул. Незачем было спрашивать, не смилостивилась ли Камрин и не позволит ли ему остаться в доме. Наверняка в роду Нейдрвенов не было никого ничтожнее его. — Она отправилась с высочайшим разговором во дворец, — с гордостью сказал слуга. Вот он и улизнул, чтобы доставить Скеррису посылку. Наверняка не бесплатно. У Дейна имелись сбережения, и братцу некуда было их тратить, он совсем не умел развлекаться. Бросив косой взгляд на сверток, Скеррис прикинул, не отдал ли Дейн ему часть денег. Если так, можно не бояться бедности, даже если он уедет с Гвинном на север. Остаться в Мосдале, найти себе какую-то работу… службу наемником, если уж смотреть правде в лицо. Единственное, на что Скеррис годился, — это убивать. Сейчас он не годился ни на что. Растерянный, он сидел на кровати, не решаясь развернуть сверток. Старик давно ушел. В какое-то мгновение Скеррис подумал, что это может быть последней издевкой Камрин, что это не посылка, а просто куча тряпок. Он не двигался, даже когда Гвинн заглянул в комнату. — Мне сказали, кто-то приходил… — Не волнуйтесь, не от Служителей. Этот дед служит Нейдрвенам дольше, чем я живу. Это Гвинна не слишком убедило. Он вздохнул, подошел со спины. Скеррис почувствовал, как Гвинн протянул руку. Близко. Он?.. Скеррис вжал голову в плечи, но Гвинн лишь легко взлохматил его волосы. Заворчав звериным утробным звуком, Скеррис постарался пригладить их — зачем? Одной рукой? Он и сам знал, как жалко выглядит. — Я могу уйти, если хочешь посмотреть на это один. — Развяжите лучше, — скривившись, попросил Скеррис. Подергал кожаный шнурок — тот не поддавался. — Я не наловчился еще. Внутри все оборвалось. Признаваться в слабости было… странно. Но Гвинн понятливо кивнул. Он присел на край постели, неспешно развязал узел, разворошил сверток. Скеррис сразу узнал один из своих любимых ножей — однажды, играясь, он чуть не отрезал какой-то леди палец. Она сама была виновата: дернула ручкой, когда он сказал держать ладонь смирно, пока между пальцев порхает ножичек. Несколько рубашек с вышивкой. Кошель с деньгами. Старая книга. — Озерный рыцарь? — спросил Гвинн. — Необычный выбор. Все считают Ланселота предателем и совратителем. — В детстве он казался мне… необычным. Отличным от остальных рыцарей, которые были насквозь честными и благородными. Он был наиболее живым. — Неидеальным. Понимаю. Твоя любимая книга? — Да. Я учился по ней читать. Камрин никогда не читала мне на ночь, — хмыкнул Скеррис. — Потом я читал Дейну, но ему не очень-то нравились истории о рыцарях, если честно. Но я старался найти хотя бы что-то… что сделает нас ближе. Дейн был другой крови. Дейн был идеальным. И из милосердия послал немного вещей своему отверженному брату. Теперь они не имели смысла, однако Скеррис догадывался, что братец хотел сделать ему приятно. Выбрать то, что ему дорого. Гвинн задумчиво перебирал вещи. Наткнулся на пояс с приметной круглой бляшкой. — Это не мое, — негромко сказал Скеррис. Он никогда не любил украшения. Эту вещь Скеррис видел впервые. Мог ли его брат, способный рассчитать прибыль на год, в чем-то ошибиться? Если только хватал вещи в спешке, но… Скеррис никогда не приводил никого в дом. В этот проклятый дом. Среди его барахла не могло попасться чужое. Дейн нарочно положил пояс? Он нахмурился, рассматривая круглую застежку с выгравированным змеем, вгрызающимся в свой хвост. — Не застежка. Кулон, — сказал Гвинн. — Он намотал его на пояс, смотри. Высвобожденный, кулон смотрелся… правильнее. Скеррис покачал головой. Змея — это имеет смысл, но он никогда не видел похожих украшений ни у кого из семьи, даже из иных… ветвей, с которыми Камрин рассорилась из-за дрянного характера. На Дейне он бы тоже заметил; Скеррис старался был внимательным к брату. И символ странный, непривычный: на гербе змея извивалась, но здесь пожирала саму себя. Похожее изображение мог бы заказать он сам, желая посмеяться над Камрин и ее напыщенными словами о родовой чести. Он, позор рода. Да, он все-таки… — Это не случайность, твой брат пытался что-то сообщить, — решил Гвинн. — Иначе не прятал бы кулон вот так, среди других вещей. Еще и на ремне… Гвинн оглядел вещи в поисках подсказок, даже пролистал книгу, но и там не было никаких пометок. Что бы Дейн ни хотел передать, он боялся сказать или написать это в открытую… Как и всегда. Как, блядь, и всегда. Скеррис всю жизнь защищал его. Как Дейн будет выживать без него? — Похоже, он считает меня слишком умным, — признал Скеррис. — Я ничего не понимаю. — Может, стоило задержать слугу? — Он всего лишь старик. Скорее всего, уже сбежал пропивать деньги, полученные от Дейна. И… он верен Камрин. Они все ей верны. Потому что боятся. Их, в отличие от наследника, легко заменить. Увидев, как запросто Камрин вычеркнула Скерриса из истории семьи, они станут еще настороженнее. Какая мать так избавится от сына? У него не было матери. Отца — тоже, его больше интересовало золото. У Скерриса оставался только Дейн, и тот… похоже, что-то знал. Это не напоминало зов о помощи. Дейн пытался нечто показать им. Скеррис усмехнулся: братишка старался быть старше, как-то помочь, но не оступится ли он? — Нет ли способа с ним связаться? — Судя по тому, что вещи принесли… в дом меня не пустят. Она всегда об этом мечтала. Вышвырнуть его, безродного щенка. Забавно, что теперь Скеррис мог сменить герб на собачий. Вот только толку от герба, если он не может сражаться и прославить его? Зачем он семье, если не может ей послужить? Какой смысл, если он несет только позор. — Я расскажу остальным, — решил Гвинн. — Вдруг они что-то подскажут. — Остальным? — переспросил Скеррис. Казалось, немного смутившись, Гвинн рассказал ему о заговоре, зреющем во дворце. О Блодвин и ее задумке с Исельт, об отравленном после вардаари, о Тристане, который заключил бывшую невесту в тюрьму. Скеррис усмехнулся. Они рисковали, но что еще им оставалось? А принцесса могла знать что-то о кулоне; кому, как не ей, разбираться в тайных символах? — Есть еще кое-что… Блодвин говорила, что ищет ключи к посмертию, — сказал Скеррис. — Я думаю, меч Пендрагонов важен. Служители чуть не угробили нас всех, пытаясь его достать. Я покажу. Думал, Гвинн разозлится, что Скеррис без спросу полез за мечом, но тот внимательно наблюдал. Скеррис снова повернул меч на свету. Можно было подумать, что это обман зрения, что просто солнечный луч преломился, играя на клинке, но Скеррис угадывал очертания неведомых слов. Магия звенела в мече, отзываясь чему-то в груди. — Этот меч выковали Ушедшие, я уверен. Я… читал в одной сказке. Они подписывали свои лучшие клинки солнечными рунами, — пояснил Скеррис. — Принцесса вряд ли знала байки для маленьких лордов. А похожие символы я видел в библиотеке. Жаль, прочесть не могу. Не хотелось выпускать меч из рук, но Скеррис с усилием помотал головой. Разбить очарование, высвободиться, вернуть его в простые кожаные ножны. Меч обладал неведомым притяжением, но вряд ли Служители хотели завладеть им поэтому. Они предпочитали контролировать все. Все, чего опасались. Королеву, меч… Если богов нужно убить, чтобы взойти на высший престол, для этого нужно подходящее оружие. Скеррис думал, что держит его в руках. — Нужно спрятать его надежнее. А лучше передать кому-то, кто может сражаться, — быстро сказал Гвинн. Искоса взглянул на Скерриса — не обидел ли? Однако тот согласно кивнул: — Я бы предложил отнести его во дворец, но предатели могут быть и там. Нам нужно стеречь этот клинок, и я могу… — Кер. Это очень удобный предлог не выходить из комнаты. Он стиснул зубы, чтобы не зарычать. Не стоило. Если станет огрызаться на Гвинна по-собачьи, то и впрямь подтвердит, что он не более чем неблагодарная псина. — Я боюсь, — признался он. — Что кто-то узнает меня. Одно дело — знать, что от тебя все отказались. Но совсем другое — увидеть самому. Конечно, я понимаю, что вряд ли в этой ебаной дыре окажется рыцарь или кто из придворных, но все равно… Слуги, люди… Простите. Я не хочу быть гребаным разочарованием, я… Он не должен был плакать, он не имел права! Но глаз жгло, как будто слезы лились за два сразу. Скеррис пошатнулся, снова ощутив прилив слабости. Гвинн тяжело вздохнул, привлек его к себе, позволил уткнуться в плечо. Знакомый запах, жаркий, пламенный. Чуть сладковатый, как вино с пряностями. Скеррис зажмурился, позволив себе вспомнить, как его в последний раз обнимала Рона. Она была рыцарем. А он — всего лишь сломанным мальчишкой. — Все хорошо, — говорил Гвинн. — Скеррис, ты не виноват. Они были в этом виноваты. Мор’реин, Служители, Камрин. Все они, отнимавшие у него жизнь. Сдавленный рык потонул в рыдании. Он сумеет справиться. Камрин сама научила его бороться до последнего, он не должен прятаться, он… найдет путь. Доберется до них. У него нет руки, но есть зубы. Есть зверь внутри. Может быть, ярость лучше отчаяния.***
Сны Скеррису не снились. Как будто что-то забрало их, выгрызло. Среди ночи он беспокойно ворочался, несколько раз просыпался оттого, что задел ноющее плечо, глядел в потолок. Здесь было спокойнее, чем в роще, не было шороха деревьев, не было стона старой магии, которую гниль разъедает изнутри. Только снизу изредка доносился пьяный крик, но и тот скоро потухал. Где-то вдалеке лаяла собака. Сквозь приоткрытое окно, чтобы не было душно, задувал прохладный ветер. Дыхание Гвинна в другом углу успокаивало. Последние дни протекали в спокойствии. Раньше Скеррис ненавидел бездействие, но сейчас смирился: ему нужно было окрепнуть. Когда Гвинн уходил днем — наверное, во дворец? — Скеррис доставал меч и кружил с ним по комнате, представляя врага. У врага были синие пронзительные глаза, как у Камрин. Тень, являвшаяся ему в кошмаре наяву. Скеррис вспомнил, как двигать левой рукой, но пустота на месте правой щекотала ему горло нехорошим предчувствием: если ударят с этой стороны, ему даже нечем закрыться. Значит, надо быть быстрее. Лучше. Рона его не навещала. Гвинн виделся с ней при дворе, а вот в «Мудрый лосось» она не заглядывала. Не хотела встречаться со Скеррисом или просто была занята, готовясь к Турниру. А вот Йоргена, заглянувшего в это злачное место, Скеррис совсем не ожидал встретить. Он сидел неподалеку от входа, лениво наблюдал за народом. Приехавшие на Турнир взбудораженно обсуждали то, что драться рыцари будут в вороньих камнях. Мысли плескались в вине. Скеррис видел Рону, истекающую кровью на алтаре. — Как думаешь, поединок в камнях и правда поможет остановить хворь? — спросил он у Йоргена, который черной тенью сел напротив. Служанка — не Линетта, какая-то другая — посмотрела на лекаря, но не рискнула подойти и предложить выпить. — Ну, Служители верят, что это напоит Богиню ненадолго. Я судить не берусь. Я понимаю, что творится с людьми, но не с богами, — пожал плечами Йорген. — Считаешь, Мор’реин больна? — усмехнулся Скеррис. — Как бы тебя не отправили на костер за такие речи. Йорген спокойно рассматривал его. — Я еще не сожрал Гвинна, не волнуйся. Перьев тоже не видел, но можешь осмотреть, я не против, — нахально предложил Скеррис. Ему было скучно здесь, на обочине жизни, куда он сам себя загнал. Так что вывести из себя хладнокровного лекаря казалось ему интересной затеей. Раньше его это порадовало бы; теперь в груди было как-то пусто, когда он бессовестно подначивал Йоргена. Возможно, Йорген и понять не мог, на что ему намекали. — Я пришел сказать, что Рона будет драться с Эньоном. Если тебе интересно. Вот оно как. Скеррис в задумчивости постукивал пальцами по столу. Он никогда не обращал внимание на Эньона, тот не вылезал вперед, не кричал о своей исключительности, как Джанет… Как сам Скеррис. А Эньон был обычным рыцарем, неплохим бойцом. Мог оказаться опасным, задавить грубой силой. Но Йорген выглядел до странности встревоженным, передав эту весть. — Беспокоишься за Рону? — хмыкнул Скеррис. — Привязался, пока передавал подсказки. А не думал о том, что с ней сделают, если она победит? Гвинн рассказал ему. Лучше бы не говорил. Скеррис помнил звезды-глаза птенцов, вспыхивающие среди черных перьев. Облеченное в плоть безумие. Он злился на Рону, но никто не заслуживал такого измывательства. Йорген молчал. Тяжелое, неприятное молчание. Скеррис не чуял его, Йорген по-прежнему был слепым пятном. Но лестно было осознавать, что он прав: ничто человеческое лекарю не чуждо, он не хотел, чтобы Рона пострадала. — Уж не поэтому ли ты присоединился к заговорщикам? Решил исправить то, к чему ее вел? — предположил Скеррис. Чувство вины было… занятным. Необычным для лекаря, которого он привык видеть холодным, как смерзшаяся глыба с северных гор. — Я только подумал, что тебе будет важно узнать о Роне, — сквозь зубы процедил Йорген. Ему не нравилось, когда его загоняли в ловушку — весь ощерился, того и гляди кинется. Скеррис насмешливо улыбался: даже в таком жалком состоянии он без труда заломал бы тощего Йоргена. Но и тот был не так глуп. Выпрямился, взглянул исподлобья: — Раз уж мне все равно нужно было сюда… Решил заглянуть. — Сюда? — настороженно спросил Скеррис. Представил ту же черную повозку снаружи, лошадей, бьющих копытом. — Да, забрали одного из постояльцев и хозяина. Сказали, разберутся, отчего здесь столько хвори, — хмыкнул Йорген. — Я и прежде проверял, от человека к человеку она не передается, но они захотели, чтобы я снова удостоверился. Проверял. Засунул в клетку к больному здорового, выходит? — Но, думаю, это для устрашения, — снисходительно сказал Йорген. — Чтобы не болтали много. — А что будет с теми, кто болтает? — Время сейчас неспокойное, Скеррис. Лучше не привлекать внимания, — мягко напомнил Йорген. Он прислушался, уловил крики снаружи. Залез в сумку, положил на стол бумажный сверток, пропахший травами. — Мне пора. Здесь травы для тебя, а мазь передай Гвинну. Кое-что для его ноги, а то смотреть больно на то, как он хромает. Гвинн говорил, с похолоданием стало хуже. Кивнув, Скеррис спрятал небольшой сверток под плащом и пошел вслед за Йоргеном к выходу. Что плохого в том, чтобы проводить знакомого?.. Он выглянул наружу, несмотря на злой взгляд лекаря, обжегший Скерриса. Ветер завывал снаружи, как бездомный пес. Скеррис приметил сначала очертания повозки в дымке метели, потом — Служителей, что подталкивали к ней невысокого мужчину, которого Скеррис видел за стойкой в таверне. Рядом оказалась Линетта — вот почему ее подменяла другая девка! Зареванное лицо, красные глаза. Когда Служитель толкнул ее отца в спину, чтобы забирался в повозку, она дернулась вперед. Впившись ей под локоть, Скеррис схватил девчонку, прижал к себе. Не оборачиваясь, Йорген спокойно подошел к человеку в черном, сидевшему на козлах, что-то сказал, забрался и сел рядом. Сегодня они были без Вороньей Матери, но Скеррис все равно чувствовал цепкий ползучий страх. Гвинн рассказывал, как Служители легко расправились с тем, кто пытался воспротивиться. Переломить хребет девчонке было еще проще. А разобраться с ним, калекой?.. — Не дергайся, — рявкнул Скеррис на ухо дрожавшей Линетте. Она тихо заскулила. — Помнишь, как они того пьяницу убили? Тебя тоже, если будешь под руку лезть. Заткнись. Она все рвалась, пока повозка не скрылась за поворотом. Потом Скеррис выпустил — не побежит же, в самом деле, да и рука устала. Линетта застыла напротив, вся растрепанная и злая, не зная, на кого сорвать злость. Обычно Скеррис всаживал во что-то нож в таком настроении, но Линетта, видно, была скромнее. Или ножа у нее не было. — Вы же рыцарь! — в отчаянии воскликнула она. — Почему вы просто стояли и смотрели?! Мне все говорят, что мы ничего не можем сделать, но это неправда! Мы просто не отваживаемся! Вы… — Линетта покачнулась и махнула рукой. Безнадежно. Скеррис — безнадежен, как и они все. — Я пойду, — шмыгнув носом, сказала она. — Надо работать. Скеррис остался на крыльце, смотрел, как метет снег. Холод забирался под плащ, промораживал грудь с каждым вдохом. Линетта была права, они все были правы. Страх сильнее всего. Но за ним кроется свобода, то самое чувство, которое проснулось в нем, когда он накинулся на Воронью Матерь. Ему нужно было что-то делать, и впервые за последние дни Скеррис почувствовал себя трезвым от вина и отваров. У него был меч, которым можно убивать богов. Ему нужна была рука, чтобы его держать.