Первая зима
Все началось с того, что Эскель захотел, чтобы его братья рассказали о своих чувствах. Эта, по общему признанию, бредовая идея была подтолкнута инцидентом в Блавикене полтора года назад. Прошлой зимой Геральт вернулся домой мрачнее обычного, что о чем-то говорит, потому что Геральт всегда был угрюмым после Испытаний. Эскель считал, что у Геральта есть право быть таким ворчливым — в конце концов, он дважды перенес самую сильную боль, которую Эскель когда—либо испытывал, — но прошлой зимой Эскель почти не видел Геральта, а когда и видел, его попытки завязать разговор были встречены ворчанием. Ему достоверно сообщили, что Ламберт и Весемир столкнулись примерно с тем же. Что ж, вернувшись на Континент после той последней катастрофической зимы, Эскелю не потребовалось много времени, чтобы до него дошли слухи о случившемся. Эскель был совершенно уверен, что в этой истории должно быть что—то еще — он знает Геральта, и поэтому он знает, что Геральт никогда бы не убил нескольких жителей деревни без всякой чертовой причины, — но в каждом слухе есть доля правды. Должно быть, произошло что-то ужасное. И Эскелю было больно думать об этом — больно сознавать, что Геральт всю зиму справлялся со всем этим в одиночку вместо того, чтобы разделить свое бремя со своими братьями. Эскель поставил перед собой задачу вернуться в Каэр Морхен следующей зимой, вооруженный навыками, которым его так и не смогли научить за все годы обучения, — искусством говорить о своих чувствах. И вот, Эскель стоит в довольно тесной комнате местного целителя разума в захолустной деревне в Каэдвене. Целительница разума — Нора — в данный момент смотрела на него со смесью недоверия и немалой доли замешательства. Это было то же самое выражение, с которым смотрели на него все предыдущие целители разума, к которым он обращался, прямо перед тем, как вышвырнуть его вон, поэтому Эскель готовился к быстрому уходу и надеялся, что, возможно, эта не натравит на него весь город. — Итак, ты хочешь… Прости, повтори, чего ты хочешь? — спросила Нора. — Эм, — промычал Эскель, который на самом деле предпочел бы не повторяться, — я хочу, чтобы ты… сказала мне, как помочь другим говорить о своих чувствах? Нора продолжала с любопытством разглядывать его. Молчание между ними затянулось так надолго, что Эскель сделал шаг назад, готовый быстро уйти, когда она заговорила: — Что ж, ты пришел в хорошее время. У меня не назначено никаких встреч до полудня. Когда Эскель продолжил колебаться у двери, неуверенный, действительно ли это приглашение ему остаться, она сказала: — Ну? Так и будешь стоять? Или все-таки присядешь?***
Пять месяцев спустя Эскель сидел в Каэр Морхене с Ламбертом и Геральтом, у которых на лицах было то же недоверчиво-растерянное выражение, что и у Норы все эти месяцы назад. — О чем, во имя Мелитэле, ты нас только что спросил? — сказал Ламберт. Его брови так высоко полезли на лоб, что Эскель начал беспокоиться, как бы они не улетели. Эскель откашлялся, торопливо опустил взгляд на свой клочок пергамента, где он нацарапал совет Норы — это то, что она велела ему спросить. Эскель снова откашлялся. — Как… как прошел твой год на Континенте? (-Задавай свои вопросы непринужденно, не спугни их, иначе они будут похожи на пойманных кроликов, думающих только о побеге, — сказала Нора. — Что-то вроде… и обычно вы видитесь с ними только раз в год? Да? — Ладно… что-то вроде… Как прошел твой год?) Ламберт откровенно заржал. Геральт ухмыльнулся, что с его стороны было равносильно истерическому смеху. — Хорошо, я начну, — отсмеявшись сказал Ламберт, преувеличенно поглаживая подбородок, прежде чем щелкнуть пальцами. — О, точно! Я провел год, каждый день бездельничая во дворце, попивая прекрасное вино, в то время как красивые люди кормили меня виноградом и сыром с рук. Эскель еле сдержался от желания придушить Ламберта. — Геральт? — попытался Эскель. Возможно, ему следовало начать с менее саркастичного из своих братьев. — Как прошел твой год? — Невероятно, — ответил Геральт, и его глаза засияли так, что Эскель вспомнил то время, когда они были мальчишками и Геральт предложил им объединиться, чтобы бросить Ламберта в сугроб. Эскель мысленно вздохнул. — Я был одним из тех прекрасных людей, которые кормили Ламберта виноградом и сыром. — Я бы не назвал твою уродливую рожу «красивой», — фыркнул Ламберт, и ткнул его кулаком в плечо. Эскель сделал большой глоток из своего бокала. (- Они, вероятно, будут сопротивляться, если они настолько эмоционально отсталые, какими ты их изображаешь, — сказала Нора. — Шутишь вместо того, чтобы отвечать, и все такое. Это называется отклонением.) Эскель торопливо нацарапал слово «отклонение». (- Но не сдавайся. Посидите спокойно пару минут. Иногда просто молчания достаточно, чтобы кто-то начал раскрываться.) Эскель решил сделать паузу. Через пару секунд Геральт и Ламберт посмотрели друг на друга с неуверенностью, которая быстро превратилась в дискомфорт, поскольку Эскель продолжал просто сидеть и смотреть на них. Ламберт нашел оторвавшуюся нитку на своих брюках и начал теребить ее, как будто сам вид этого оскорблял его, хотя Эскель никогда не считал его человеком, который очень заботится о том, чтобы его одежда была презентабельной. Геральт смотрел в окно, как будто деревья за ним внезапно стали самыми интересными и внушающими благоговейный трепет деревьями, которые он когда-либо видел. Эскель продолжил молчать. К некоторому удивлению Эскеля, первым нарушил молчание Ламберт. — Черт возьми, Кел. А что ты ожидал от нас услышать? — проворчал Ламберт. — Каждый год одно и то же. Я убил нескольких монстров. Мне не хватило денег. Убил еще одного монстра. Он не сдох. И теперь я здесь. Почему мы все не можем просто задумчиво смотреть на огонь и не разговаривать, как мы делаем это каждый год? (-Когда они действительно начнут немного раскрываться, встреться с ними лицом к лицу со своей собственной уязвимостью, — сказала Нора.) При виде выражения, которым наградил ее Эскель, Нора только удивленно приподняла бровь. (О, да. Не думай, что ты не участвуешь в этом. Мне так же ясно, как и то, что мой бывший муж был изменяющим ублюдком, что тебе тоже нужно поговорить о своих чувствах.) Вместо того чтобы прикусить язык или отпустить шутку, как он обычно делал, Эскель заставил себя говорить правду. — Спасибо тебе за то, что ты это сказал, Ламберт, — произнес Эскель и обнаружил, что он искренне это имеет в виду. — Мой год был во многом таким же чертовски убогим. Так что мне становится легче от осознания того, что я не одинок. Стояла звенящая тишина. Ламберт и Геральт оба выглядели совершенно ошеломленными, как будто Эскель только что объявил о своих планах навсегда оставить ведьмачье ремесло и присоединиться к бродячему цирку. И затем, быстро, как вспышка, к горлу Эскеля были приставлены два серебряных кинжала. — Какого хрена! — Не говори мне «какого хрена», — зарычал Ламберт. «Ты кто такой, черт возьми?! доплер, одетый в моего брата как в мясной костюм? — Или ты проклят? Околдован? — спросил Геральт, прижимая свой кинжал еще ближе к горлу Эскеля. Эскель не осмелился заговорить, чтобы возразить, что на самом деле он не доплер, не проклят и не заколдован, потому что кинжал Геральта, скорее всего, зацепил бы кожу на его горле, если бы он это сделал. Вместо этого Эскель незаметно сложил пальцы в знакомый знак Аард, прежде чем высвободить часть его силы. Этого оказалось достаточно, чтобы Ламберт и Геральт отлетели через комнату, подальше от Эскеля и его горла, но недостаточно, чтобы причинить им боль. По крайней мере, очень сильную. — Какого хрена это было, Эскель? — возмущенно застонал Ламберт, потирая свой зад, который только что близко соприкоснулся с каменным полом. — Ну, — сказал Геральт, вставая, слегка гнусавя из-за кровоточащего носа, — зато мы выяснили, что он не доплер. Он указал на лицо Эскеля. Тот поднял руку к подбородку и почувствовал там теплую кровь; без сомнения, порез был сделан одним из кинжалов, когда он отправил в полет его владельца. — Все еще может быть околдован, — с подозрением сказал Ламберт. Эскель закатил глаза. — Честно, я не околдован. Ламберт прищурился. — Это именно то, что сказал бы тот, кто околдован. Эскель свирепо посмотрел на Ламберта и Геральта, когда они возвратились на свои места, настороженно поглядывая на него. — Честно говоря, я просто хотел спросить вас о том, как вы оба поживали с тех пор, как я видел вас в последний раз. Потому что, как бы трудно вам, твердолобым засранцам, ни было поверить, — здесь Эскель сделал паузу, чтобы поднять руку, поскольку Ламберт открыл рот, а Эскель не терпел, когда его перебивали, — что есть люди, которые заботятся о вас. И я — один из них. Ламберт закрыл рот и внезапно обнаружил еще одну оторвавшуюся нитку на своих штанах, что в очередной раз было крайне оскорбительно. Геральт, со своей стороны, выглядел смущенным. Только благодаря десятилетиям дружбы Эскель смог прочитать эмоции Геральта по его глазам — теперь Эскель видел в них извинение. И снова первым заговорил Ламберт. — Ну, я думаю, это совершенно странно, что ты спросил нас о том, как у нас дела, — проворчал он, хотя за его словами не было настоящего гнева. — Но, знаешь, раз уж ты спросил… Как прошел твой год, Эскель? — О, Ламберт, — ответил Эскель, искренне тронутый, но не в силах устоять перед искушением подразнить его, — я знал, что тебе не все равно. — Заткнись, — услышал он. — Я просто из вежливости. Геральт фыркнул. — С каких это пор тебя стали волновать манеры? Ламберт бросил в него изюминку, которую Геральт легко поймал ртом. Геральт показал ему поднятый большой палец. Ламберт показал ему язык. Эскель почувствовал, что у него начала болеть голова. — Мой год… — начал Эскель, борясь с желанием потереть виски. Вот черт, эта штука «говорить о своих чувствах» сложнее, чем кажется. Но если он может сражаться с вивернами, он сможет сделать и это. — Ну… я имею в виду, как я уже сказал, он был очень похож на твой год, Ламберт. Было тяжело. Но, на самом деле, произошла одна забавная вещь… И Эскель рассказал Ламберту и Геральту о довольно забавной встрече, произошедшей у него несколько месяцев назад, в которой участвовали сын и дочь барона, оба пропавшие без вести в ночь полнолуния. — Значит, на самом деле они не пропали? — спросил Ламберт, сотрясаясь от смеха. Даже уголки губ Геральта приподнялись. — Он убежал, чтобы быть с сыном мясника, а она убежала, чтобы быть со своей горничной, и они все вместе скрывались? — Да, — подтвердил Эскель с усмешкой. — В конце концов, это не работа оборотня. Тот факт, что они исчезли в полнолуние, был просто совпадением. — Что ты сказал барону? — Я рассказал ему трагическую историю о том, как я нашел только одежду его сына, разорванную в клочья, прямо возле пещеры оборотня. Принес ему камзол мальчика и зуб чудовища, который я хранил в своих седельных сумках в качестве доказательства. Ламберт ухмыльнулся и сделал глоток вина. — Приятный штрих к камзолу. — Я тоже так думал. На самом деле это была идея мальчика. Как бы то ни было, барон, казалось, не слишком беспокоился. — Вот задница. — Согласен. Тем не менее, мне по-прежнему хорошо платили. И в конце концов получились две счастливые истории любви. — О боги, кстати, о любовных историях, — сказал Ламберт с непристойной ухмылкой, — вы только что напомнили мне. Я думаю, это было в конце весны… Они продолжали обмениваться забавными анекдотами из прошлого года под веселое потрескивание камина почти всю ночь. Эскель чувствовал себя… на удивление, чертовски хорошо. Приятно вот так смеяться вместе со своими братьями, вспоминать смешные моменты их не очень веселой жизни и делиться ими друг с другом. Как бы неожиданно весело ему ни было, Эскель по-прежнему был привержен идее «заставить всех своих братьев рассказать о себе». Поэтому он остро осознавал, что Геральт еще ничего не рассказал о своем прошедшем годе. — А как насчет тебя, Геральт? — спросил Эскель. Геральт неопределенно хмыкнул, но перевел взгляд на Эскеля. — Что-нибудь смешное или интересное случилось с тобой в этом году? Эскель заметил, как тело Геральта на мгновение напряглось, а затем расслабилось — незаметно, но заметно Эскелю; десятилетия дружбы и обостренные чувства ведьмака дали ему эту способность. Эскель был уверен, что Геральт ожидал, что он спросит о Блавикене. Геральт пожал плечами и повертел в руках свой бокал. — Хм. — Да ладно тебе, Геральт, — сказал Ламберт. — Мы поделились нашими историями. Теперь твоя очередь! — Хм. — Геральт уклончиво пожал плечами. На довольно резкий удар локтем, который он получил от Ламберта, он произнес: -Хорошо, хорошо. Черт возьми, Ламберт, у тебя острые локти. Хм. Я встретил барда. Ламберт повернулся к Геральту. — Бард? Это человек, который поет песни? — Да, Ламберт, — сухо сказал Геральт, — это то, что делают барды. — И ты встретил одного из них? — У меня сложилось впечатление, что все эти мутации дают нам лучший слух, чем у летучих мышей, но теперь я не так уверен. Ламберт уставился на Геральта. Эскель вздохнул и потер виски, где в данный момент разгоралась головная боль. И Ламберт, и Эскель молча ждали, что в этой истории будет что-то еще, но когда, по-видимому, ничего не произошло, Эскель спросил: — Кого-нибудь, кого мы могли бы знать? — Нет, он не знаменит. Он больше похож на того, кто хочет стать бардом. Когда я впервые встретился с ним, люди бросали в него еду во время его выступления. Ламберт засмеялся. — Настолько плохой певец, да? — Нет, он действительно хорошо поет, — голос Геральта резко оборвался. — Я имею в виду, объективно говоря, — слишком быстро проговорил Геральт. Повисла пауза. — Ну да, — съязвил Ламберт. — Например, объективно, его голос прекрасен — любой, у кого есть уши, мог бы вам это сказать, — продолжил Геральт. — Это не значит, что мне самому, нравится его голос. На самом деле он немного раздражающий — болтает со скоростью тысяча миль в час. Я пытался избавиться от него раз семь, по моему. Но он продолжал появляться снова. Эскель не стал указывать на то, что Геральт на самом деле ведьмак, возможно, один из самых быстрых и искусных ведьмаков, когда-либо ходивших по Континенту, который, если бы он действительно захотел, был бы более чем способен избавиться от барда-человека. — Как его зовут? — спросил он вместо этого. — Лютик. — Лютик? — недоверчиво переспросил Эскель. — Ага, — фыркнул Геральт. — Знаю, совершенно дурацкое имя. — Он сделал глоток своего напитка, искоса поглядывая на Эскеля и Ламберта. — За исключением того, что… ну,. я не знаю, я имею в виду… он сказал мне, что ему это нравится, потому что лютики красивые, но ядовитые. Так что я не знаю. Я думаю, это в некотором роде здорово. Но это все равно дурацкое имя. Ламберт и Эскель обменялись многозначительными взглядами, прежде чем снова повернуться к Геральту, который этого не заметил, потому что — в очередной раз — нашел деревья снаружи невероятно интересными. — Что ж, — резко заговорил Ламберт, нарушая неловкое молчание, которое теперь повисло над ними троими, — это было весело и все такое, но мне пора хорошенько выспаться. — Похлопав Геральта по плечу, Ламберт встал и повернулся, чтобы выйти из комнаты. Однако, дойдя до двери, он обернулся, опустив глаза. — И, эм… — Ламберт прочистил горло. — И спасибо, Эскель. За то, что заботишься о нас.***
В течение следующих нескольких дней Эскель напрочь забыл об этом надоедливом, желающем стать бардом Лютике. Он больше сосредоточился на приведении в порядок их продовольственных запасов, пополнении запасов зелий, ремонте разрушающейся башни, которая, на его взгляд, находилась слишком близко к его спальне, и о маленькой блеющей скотине… — Эй, блеющая сволочь! — прокричал Эскель. — Будь ты проклята! Кстати, как ты вообще туда забралась? Женщина, которая продала ему эту козу, предупредила его, что она представляет угрозу, но Эскель подумал: чушь, какая угроза может исходить от козы? Как выяснилось, может. Маленькая козочка оказалась абсолютной дикаркой. Дикаркой, которая в данный момент сидела на дереве. — Живо спускайся! — прорычал Эскель, тыча пальцем в землю. Но коза только что-то проблеяла и продолжила грызть кору. Эскель пытался решить, должен ли он лезть за ней или оставить ее там, и наплевать на то, как она будет спускаться, когда к нему подошел Геральт. — Что тут происходит? Эскель вздохнул. — Эта скотина каким-то образом умудрилась забраться на дерево. Коза что-то проблеяла, весьма самодовольно, как показалось Эскелю. Он закатил глаза. — Ты можешь в это поверить? Геральт покачал головой. — Это напоминает мне о том времени, когда Лютик… — Лютик? Какой Лютик? — спросил он. Геральт моргнул, глядя на него. — Лютик. Бард, о котором я рассказывал на днях вам с Ламбертом. — А-а, — вспомнил Эскель, который был уверен, что Геральт никогда больше не заговорит о своей встрече с этим человеком. — Верно. Лютик. Конечно. — Однажды я нашел Лютика на полпути к верхушке дерева. Он пытался спрятаться в ветвях от какого-то идиота, которому наставил рога с его женой. Мне действительно пришлось отбивать его от этого парня. — Геральт раздраженно покачал головой. — Боги. Лютик меня так раздражает. Я его терпеть не могу. Но все время, пока Геральт говорил, на его лице играла улыбка, как будто он вспоминал что-то приятное. Это выражение полностью расходилось с его словами. — Я… — Эскель замолчал, не зная, что сказать. — Имел наглость сказать мне, что и после этого держал ситуацию под контролем, — продолжил Геральт, и Эскеля охватило смутное чувство паники, потому что он не мог вспомнить, когда в последний раз Геральт добровольно поддерживал разговор, не получив прямого вопроса. — Он такой идиот. Ты можешь поверить, что я застрял с ним на последние восемь месяцев? — Звучит… — начал Эскель, прежде чем резко оборвать себя. — Подожди. Прости, восемь месяцев? Геральт усмехнулся. — Знаю. Разве это не ужасно? Эскель снова лишился дара речи. Если этому барду — Лютику — удалось путешествовать бок о бок с Геральтом в течение восьми месяцев, это означает, что Геральт, сознательно или бессознательно, решил позволить ему путешествовать рядом с собой. Эскель понятия не имел, что с этим делать. Он на мгновение задумался, может стоило сказать Геральту, что с его ведьмачьими способностями, он легко мог избавиться от этого жалкого барда-человека. Но что-то в слабой улыбке на его лице, сильно расходилось с его утверждениями о том, насколько раздражающим он находит Лютика, и Эскель решил промолчать.***
Ламберт направлялся в свою комнату — ему нужно починить пару брюк. Проходя мимо комнаты Геральта, он увидел, что дверь была приоткрыта, и Геральта, копающегося внутри. Ламберт остановился и стоял переминаясь с ноги на ногу. — Геральт? — позвал его Ламберт. — Привет, — ответил Геральт не поворачиваясь. Слева от него лежала беспорядочная куча одежды (вся черная), а справа аккуратно сложенная стопка одежды (тоже вся черная). — Я просто… э-э-э… — замолкает Ламберт. Его так и подмывало спросить как у него дела. Одежда, которую Геральт в данный момент складывал, была ярко-синего цвета, резко контрастирующая с полностью черной одеждой, лежащей рядом с Геральтом. Ламберт не помнил, что когда-либо видел своего друга в синем костюме. — Эм… — Ламберт прочистил горло. — Я всегда считал, что синий тебе больше подходит, ты же знаешь. Геральт не удостоил его ответом. Справедливо. Ламберт прищелкнул языком. — В любом случае… Что у тебя там, Геральт? При этих словах Геральт обернулся и хмуро посмотрел на синий камзол, все еще находившийся в его руках, как будто этот предмет одежды оскорбил его лично. — Этот идиот-бард оставил его в моем рюкзаке. Ламберт моргнул. — Как ему удалось это сделать? Геральт пожал плечами. — Потому что он забывчивый. Ламберт снова моргнул, глядя на Геральта. — Тогда тебе следует просто выбросить это, — сказал Ламберт, не желая, чтобы это прозвучало как вопрос, но так оно и было, потому что Геральт выглядел так, будто он не планировал это выбрасывать, что не имело никакого смысла. — Не похоже, что ты собираешься снова с ним увидеться. Геральт фыркнул. — Этот идиот думает, что я собираюсь встретиться с ним весной в Оксенфурте, — усмехнулся он. А затем Геральт продолжил складывать дублет так аккуратно, как Ламберт никогда не видел, прежде чем положить его справа от себя, прямо поверх своего собственного свежевыстиранного дорожного плаща. Шестеренки в мозгу Ламберта быстро завращались, прежде чем прийти к довольно пугающему выводу. Вот дерьмо, подумал Ламберт. Геральт по уши влюблен в этого парня. Он открыл рот, но затем почти сразу же закрыл его. Если кто-то и заставит Геральта понять, что он влюблен в этого барда, то это не Ламберт. Разговоры о чувствах больше по части Эскеля. — Хорошо, — сказал Ламберт, шутливо отсалютовав Геральту в спину, и повернулся, чтобы уйти, но не раньше, чем увидел, как Геральт вытащил из кучи еще один камзол — на этот раз ярко—красный — и сложил его так же аккуратно, как и предыдущий. — Боже милостивый, — подумал Ламберт про себя, идя по коридору, — может быть, это нечто большее, чем влюбленность.***
В течение зимы произошли две вещи. Во-первых, Геральт постоянно говорил о том барде. Эскель был почти уверен, что он даже не осознавал, что он это делает. — О, — говорит Геральт, когда Ламберт закончил рассказ о своей встрече с особенно мерзким призраком в Велене, — это напомнило мне о том времени, когда мы с Лютиком вляпались в нехорошую историю. — Она напоминает мне Лютика, — сказал Геральт Эскелю три дня спустя. Эскель только что в четвертый раз за день запер козу в загоне. Однако ей уже трижды удавалось сбежать, так что он не очень надеялся, что она останется на месте. — Вечно влипал в неприятности. Влезал туда, куда не следует. — Одно из любимых блюд Лютика — тушеное мясо, — говорил Геральт неделю спустя, совершенно без всяких на то оснований, когда он, Эскель и Весемир нарезали лук и оленину, чтобы бросить их в большую кастрюлю для тушения на медленном огне. — Черт, — сказал Геральт пару дней спустя, ставя учебник, изданный Университета Оксенфурта, обратно на полку библиотеки Каэр Морхена, — я все еще не могу поверить, что этот болван думает, что я собираюсь встретиться с ним в Оксенфурте весной. — Геральт покачал головой. — Если бы все было по-моему, я бы никогда больше его не увидел. — Знаешь, Геральт, — задумчиво сказал Ламберт за ужином однажды вечером, ближе к середине зимы, — ты ужасно много говоришь об этом барде. Геральт пожал плечами, его рот скривился в хмурой гримасе. — Это потому, что я так сильно его ненавижу. Причина, по которой это было так странно, заключалась в том, что Геральт и в лучшие времена никогда не был особенно разговорчив. А теперь он вел полу-односторонние беседы, рассказывая Эскелю и Ламберту (а иногда и Весемиру) о том, что этот конкретный рецепт напоминает ему о том, как Лютик чуть не подавился кусочком корнеплода в Новиграде, или о том, как этот конкретный ингредиент зелья напоминает ему о том, как Лютик залез в сумку с зельями Геральта и чуть не погиб. Еще более странным было то, что хотя Геральт постоянно говорил, насколько раздражающими он находит все эти случаи, Эскель подумал, что никогда не видел, чтобы Геральт так много улыбался. Вторая странная вещь произошла ближе к самому концу зимы, сразу после того, как Весемир объявил за ужином, что, по его прогнозам, перевал будет свободен в течение недели. — Я выберу южный маршрут, — немедленно заявил Ламберт. Эскель фыркнул в свою чашку. Ламберт всегда выбирал южный маршрут. Он утверждал, что это потому, что ему нравится более приятная погода. — Идешь навестить своего кота? — спросил Эскель. Ламберт огрызнулся и шлепнул Эскеля по затылку. — Ну и что с того? Эскель засмеялся. — Так, ничего. Просто решил над тобой приколоться. Что ж, думаю, я возьму… — Я выберу прибрежный маршрут, — перебил его Геральт. Эскель пристально посмотрел на него. — Прибрежный маршрут? — одновременно сказали Эскель и Ламберт. Геральт свирепо взглянул на них обоих. — Да. Разве не это, я только что сказал? — Не будь ослом, — произнес Ламберт, закатывая глаза. — Ты никогда не ездишь прибрежным маршрутом. Геральт пожал плечами. — Может быть, я просто хочу придать пикантности моей работе в этом году. — Ты самый наименее пикантный человек из всех, кого я знаю, — парирует Ламберт, а затем разговор в значительной степени забывается, поскольку Геральт повалил Ламберта на пол и начал импровизированный поединок. Только когда Эскель той ночью лежал в постели, собираясь заснуть, он кое-что понял: Оксенфурт находился на прибрежном маршруте.***
Вторая зима
Между неприятными старостами разных городков, милями одиноких путешествий и убийством целой кучи монстров Ламберт забывает о Лютике за те три сезона, что он провел вдали от Каэр Морхена. Он забыл о Лютике, пока взбирался по Голубым горам к замку. Он не вспоминал о Лютике, когда неделю спустя приехал Геральт, немного замерзший, но здоровый. Он не вспоминал о Лютике, взваливая на плечи одну из сумок Геральта и следуя за ним в его комнату. Он не вспоминал о Лютике, даже когда открыл упомянутую сумку, чтобы помочь Геральту распаковать вещи. И вдруг увидел… Маленькая деревянная фигурка лошади, была аккуратно прижата к одному из шарфов Геральта, и лежала прямо поверх рюкзака. Ламберт пристально посмотрел на нее. Лошадь смотрела в ответ. Это было… мило, подумал Ламберт. Хорошо сделано. Он не ожидал, что у Геральта могло быть что-то подобное. Но, не все ли равно. Если это сделает Геральта счастливым, почему бы и нет? Кроме того, у его друга всегда была странная привязанность к лошадям, которую Ламберт никогда не понимал. Но поскольку Ламберт никогда не мог устоять перед возможностью побыть маленьким засранцем, он достал ее из сумки и сказал: — Хорошая лошадка. — Черт, — проворчал Геральт, прежде чем подойти и выхватить лошадь из рук Ламберта. — Лютик купил мне это. Сказал, что это напоминает ему Плотву. Он заставил меня оставить ее себе. — Геральт повертел статуэтку в руках и покачал головой. — Назвал это «талисманом дружбы», что бы, черт возьми, это ни значило. Мозгу Ламберта трудно было обработать все это сразу. — Лютик?.. Геральт бросил на него злобный взгляд. — Бард, о котором я рассказывал тебе прошлой зимой. Тот, кто продолжал преследовать меня повсюду, самая большая заноза в заднице, которую я когда-либо встречал. О, точно. Бард. Геральт, похоже, не мог перестать трепать языком по поводу прошлого года. Бард, с которым Геральт поклялся больше никогда не встречаться. Этот бард. — Кажется, ты говорил, что больше не собираешься с ним встречаться? — медленно произнес Ламберт. Геральт снова покачал головой. — Талисман дружбы. Серьезно. Что на самом деле не давало ответа на вопрос Ламберта. Однако прежде, чем Ламберт успел задать этот вопрос снова — возможно, на этот раз он задаст его громче, — Геральт повернулся и подошел к подоконнику, бормоча что-то о надоедливых бардах, которые дарят нелепые подарки. — Если ты думаешь, что это так нелепо, можешь просто избавиться от него, — указал Ламберт. — Лютика сейчас нет рядом, чтобы заставить тебя оставить его себе, не так ли? — Хм, — вот и все, что сказал на это Геральт, и Ламберт с недоверием наблюдал, как тот осторожно поставил деревянную лошадку на угол своего подоконника, прежде чем погладить ее по голове и спросить Ламберта, что у них на ужин. К черту все, устало подумал Ламберт. Геральт влюблен в этого парня.***
Едва Эскель залез в бассейн горячего источника после долгого и трудного путешествия в Каэр Морхен, как к нему обратился Ламберт. — Ты должен это услышать! Эскель потер переносицу. — Ламберт, я приехал всего две секунды назад. Мои яйца замерзли. Разве ты не можешь пойти провести свои эксперименты или что-то в этом роде и дать мне несколько минут покоя? Ламберт скорчил гримасу. — Не будь таким придурком. Ты приехал сюда по меньшей мере полчаса назад. Эскель с глухим стуком откинул голову на каменную стену позади себя и закрыл глаза. Он знал Ламберта достаточно долго, чтобы понять, что этот разговор будет намного короче, если он просто согласится послушать, а не будет спорить с ним. — Хорошо. Что у тебя? Ответ Ламберта последовал незамедлительно. — У Геральта есть фигурка лошади. Это последнее, что Эскель ожидал услышать. — Э-м, — Эскель открыл один глаз. — Прости, что? — Она у него на подоконнике. Ты можешь пойти и посмотреть сам. Это было немного странно. Но Геральт всегда был немного странным. То, что он приобрел статуэтку лошади, определенно не оправдывало едва сдерживаемого веселья, которое Эскель видел в ухмылке Ламберта. — Я не улавливаю. — Угадай, кто ему ее подарил? Ладно, теперь Эскель действительно заинтересовался. — Я не знаю, — дьявол тебя забери. Переходи к делу, Ламберт. — Лютик! Эскель открыл другой глаз. Моргнул. — Лютик? — Да! Бард, о котором Геральт не переставал говорить в прошлом году! Эскель сел прямо так быстро, что часть воды выплеснулась через бортик бассейна. Ламберт издал недовольный звук, когда часть воды попала на его одежду. — Я так и знал! — произнес Эскель, торжествующе поднимая палец в воздух. — Я знал, что Геральт выбрал прибрежный маршрут, чтобы пересечься с Лютиком. Ламберт кивнул. — Но есть одна проблема. — Какая? — спросил он. — Я почти уверен, что Геральт до сих пор не осознает, что влюблен в него. Эскель сложил руки домиком и подставил их под подбородок. — Предоставь это мне. В конце концов, он не просто так научился заставлять своих братьев говорить о своих чувствах.***
Позже, тем же вечером Геральт, Ламберт и Эскель собрались у камина, чтобы поболтать о « я-так-рад-что-никто-из-вас-не-умер». Эскель помнил этот прошлогодний разговор: как отчаянно неудобно было пытаться заставить своих братьев хотя бы просто поговорить о том, как прошел их год, как неуверенно чувствовал себя сам Эскель. Однако на этот раз у Эскеля был план. — Итак, — начал Эскель, — как у всех вас прошел год? Геральт бросил взгляд на Эскеля. — Мы теперь должны делать это каждую зиму? Эскель пристально посмотрел на него в ответ. Наконец, Геральт сдался. — Думаю, все было в порядке. Я не умер. В меня плевали меньше, чем в прошлом году. Сердце Эскеля забилось немного быстрее, но он продолжил: — Ламберт, как прошел твой год? В итоге ты встретился с Айденом? Ламберт был в двух секундах от того, чтобы зарычать и огрызнуться на Эскеля, но в этот раз он промолчал про его кота. Эскель пнул Ламберта в голень и многозначительно посмотрел в сторону Геральта. — Да, — ответил Ламберт, слегка морщась. Возможно, Эскелю следовало воздержаться от удара. — Я встретился с Айденом. — Эскель продолжил пристально смотреть на Ламберта. — Он был… лучшей частью моего года. Бросив настороженный взгляд на Эскеля, Ламберт сделал глубокий вдох и продолжил. — И я говорю об этом, потому, что… это место, где мы можем… поговорить о вещах… или людях… которые делают нас счастливыми? — Эскель коротко кивнул Ламберту, прежде чем снова повернуться к Геральту, который смотрел на них обоих так, словно у них выросли вторые головы. — Верно, — согласился Эскель. — Мы можем поговорить о вещах — или людях, — которые делают нас здесь счастливыми, Геральт. Никакого осуждения. И тут снизу донесся гулкий звук, за которым последовал звон бьющегося стекла, а затем низкий рев Весемира: — Ламберт! — О, черт, — произнес Ламберт, и его глаза расширились. — Мой эксперимент! Все трое вскочили со своих мест и понеслись по коридору к подземельям. Пока они бежали, Эскель уныло подумал: «Ну вот и поговорили».***
Эскель и Ламберт, откровенно говоря, были одержимы Лютиком. Насколько было известно Геральту, ни один из них на самом деле с ним не встречался и не планировал встречаться, так что Геральт абсолютно не имел понятия, почему они были так заинтересованы. Ламберт продолжал расспрашивать Геральта о фигурке проклятого коня, которую подарил ему Лютик, и почему она до сих пор стоит у Геральта на подоконнике. (Геральт действительно хотел бы, чтобы Ламберт перестал спрашивать его об этом, потому что на самом деле у него не было веской причины, по которой он сохранил ее.) Эскель продолжал приставать к Геральту с расспросами о том, как он провел время на прибрежном маршруте в прошлом году. (Геральт действительно хотел бы, чтобы Эскель перестал спрашивать его об этом, потому что он также понятия не имеет, почему он решил выбрать маршрут, который привел его прямо к Лютику.) Потому что, конечно, он находил Лютика невероятно раздражающим. Все это не имело никакого смысла. Как только Лютик заметил Геральта в Оксенфурте, он тут же присосался к нему, как гребаная пиявка, точно так же, как и в прошлом году. Геральт, казалось, в миллионный раз задавался вопросом, что, во имя Мелитэле, заставило его пойти по пути, который заставил бы его еще раз пересечься с Лютиком. Возможно, было отчасти приятно снова увидеть Лютика, хотя бы для того, чтобы его дни, обычно долгие, одинокие и наполненные бесконечной тишиной, теперь были наполнены счастливой болтовней. Геральт все еще думал, что он надоедливый. Особенно он был зол на Лютика за то, что тот написал о нем эту дурацкую песню. (Хотя в некотором роде было приятно, когда в тебе признают то добро, которое ты пытаешься принести миру.) Итак… Геральт был почти уверен, что все еще ненавидит Лютика. Именно в тот момент, когда Геральт размышлял над этим сбивающим с толку хаосом эмоций, Ламберт заглянул к нему в спальню. — Статуэтка лошади все еще у тебя, да? — спросил Ламберт. Геральт хмыкнул, а затем продолжил игнорировать Ламберта, пока тот не ушел прочь. Геральт посмотрел на фигурку лошади так, словно она лично была ответственна за этот беспорядок. Лошадь бесстрастно смотрела в ответ.***
— Ну, я не думаю, что наши усилия увенчались успехом, — уныло сказал Ламберт, раздраженно плюхаясь на кровать Эскеля. — Мы собираемся уезжать завтра, и я не думаю, что Геральт стал ближе к пониманию того, что он влюблен в Лютика, чем был в начале зимы. — Что он ответил, когда ты спросил его, почему он снова выбрал прибрежный маршрут? — спросил Эскель, складывая рубашку и кладя ее в дорожную сумку. — Он ответил мне, что ему нравится побережье! — сказал Ламберт, вскидывая руки в воздух. — Что является полной чушью. Однажды он сказал мне, что ненавидит океан, потому что он слишком похож на океан. Эскель задумчиво напел: — Я думаю, следующей зимой нам придется применить более прямой подход. Ламберт закатил глаза. — А я думаю, ты мог бы дать ему пощечину книгой под названием «Ты влюблен в Лютика», и он все равно бы этого не понял.***
Как раз перед Третьей зимой
Эскель мог ощутить магию еще до того, как увидит или даже услышит, как открывается портал. И действительно, в следующую секунду из воздуха появился характерный пурпурный вихрь, а затем Йеннифэр, проходящую через него. Когда портал за ней закрылся, первой мыслью Эскеля было то, что Йеннифэр выглядела измученной. Такое же выражение Эскель видел на лицах школьных учителей, когда они возвращались домой после долгого дня общения с маленькими детьми. Эскель единственный раз видел Йеннифэр в первозданном виде — ее волосы уложены в идеальную прическу, а осанка идеально прямая. Эффект слегка раздражающий. — Привет, Йеннифэр, — поприветствовал ее Эскель. Он отложил кусок кролика, который до этого ел. — Ты в порядке? — Если я услышу от Геральта еще хоть слово об этом Лютике, я подожгу его, — нервно произнесла она. Эскель засмеялся и протянул Йеннифэр бурдюк с вином. — Расскажи мне об этом. Йеннифэр плюхнулась рядом с Эскелем и сделала большой глоток вина. Она ткнула пальцем в Эскеля. — Мне нужно, чтобы ты вразумил Геральта. — Йен, я пытаюсь сделать это уже две зимы… — Старайся усерднее. Эскель фыркнул. — Тогда почему бы тебе это не сделать? — О, поверь мне, я пыталась, — произнесла Йеннифэр, делая еще один глоток вина. — Вообще-то, я только что оттуда. Вот только Геральт просто продолжал ворчать на меня вместо того, чтобы отвечать на мои вопросы, и теперь я здесь. Теперь это твое бремя, потому что я больше не буду проводить с ним время, пока он не разберется в своем дерьме. Эскель закатил глаза. — Отлично. Я постараюсь. — Замечательно. Геральт будет в Новиграде примерно через две недели. Не позволяй ему покидать этот город, пока он не узнает, что влюблен в Лютика. Я собираюсь найти Ламберта и попросить его тоже помочь. Йеннифэр встала, бормоча себе под нос о больших тупых идиотах-ведьмаках, прежде чем уйти в пурпурном вихре. Эскель взял своего кролика и откусил еще кусочек. Пару минут спустя, когда он убирал со стола после ужина, в воздухе раздалось потрескивание магии, и Йеннифэр появилась снова, стоя наполовину в своем портале. — О, и Эскель, — сказала она, улыбаясь, — спасибо за вино. И за помощь. Эскель улыбнулся ей в ответ помахал рукой. Она ушла, взметнув пурпурный вихрь.***
Это была не засада, Эскель хотел бы, чтобы это было зафиксировано. В настоящее время они с Ламбертом находились в Новиграде в таверне «Розмарин и тимьян», которую он, Ламберт и Геральт часто посещали в течение многих лет, когда оказывались в этом районе. Если Геральт был где-то поблизости, он, скорее всего, зайдет сюда. Так что, это не засада. Они с Ламбертом просто… удобно оказались в одном и том же месте в одно и то же время, потому что они хотели бы обсудить некоторые вопросы со своим дорогим другом и братом, который, вероятно, со дня на день появится именно в этом месте. — Итак, — сказал Ламберт, делая глоток своего эля. — Какой у нас план? — Как мы и обсуждали прошлой зимой, — решительно произнес Эскель. — Мы идем напролом. — Верно, — ответил Ламберт, серьезно кивая. Милостью богов Геральт прибыл через час. Его трудно было не заметить, учитывая его массивное телосложение и седые волосы. Ламберт и Эскель помахали ему с другого конца комнаты; Геральт заметил их почти сразу, его обычно бесстрастное лицо исказилось смесью удивления, замешательства и подозрительности. — Ламберт, Эскель, — поприветствовал их Геральт, пробравшись через переполненный зал. Наступила пауза, пока он переводил взгляд с одного на другого. -…Какого вы оба здесь делаете? — Организовываем интервенцию, дорогой брат, — произнес Ламберт. Действительно, прямолинейно, подумал Эскель. Геральт моргнул, глядя на них. — Что… — но Эскель прервал его, вставая, подошел прямо к нему и взял его лицо в свои руки. — Геральт, мне нужно, чтобы ты повторял за мной, — торжественно сказал Эскель. — Э-м… — Я большой, тупой ведьмак, — начал Эскель, сжимая щеки Геральта, чтобы он больше не мог перебивать, — и я влюблен в Лютика. Эскель не был не уверен, чего он ожидал от Геральта, но уж точно не того, что он расхохочется. Эскель застыл на месте; он уже много лет не слышал, чтобы Геральт так смеялся. Наконец, когда Геральт взял себя в руки, он сделал глубокий вдох и послушно повторил, улыбаясь, хотя его щеки все еще были раздавлены руками Эскеля: — Я большой, тупой ведьмак, и я влюблен в Лютика. — Гм, — протянул Эскель. Разве Геральт не должен был это отрицать или что-то в этом роде? — Что ж, — произнес Ламберт после паузы. — Это было легко. — Что это за история о том, что большие, тупые ведьмаки влюблены в меня? — раздался голос у них за спиной. Эскель убрал руки от лица Геральта, и обернулся. Он увидел мужчину, одетого в камзол павлиньего цвета, такой яркий, что Эскель подумал, что это должно быть незаконно. На его лице была такая же ослепительная улыбка, и Эскель понял, что это, должно быть, Лютик: бард, миф, легенда. — О, ничего особенного — произнес Геральт, когда Лютик подошел ближе и обнял его. — Просто мои братья пытаются заставить меня признать, что я влюблен в тебя. — Э-э… — произнес Ламберт. — А-а, — протянул Лютик, поворачиваясь с ухмылкой к Эскелю и Ламберту. — Боюсь, для этого немного поздновато. Он признался мне в этом около недели назад. Конечно, я знал, что он был влюблен в меня гораздо раньше. Геральт снова засмеялся, прежде чем мягко, так мягко, что Эскель понял: Геральт, должно быть, очень сильно концентрируется, чтобы использовать как можно меньше своей силы, отталкивает руку Лютика. — Ты этого не знал. Лютик толкает его в ответ, несмотря на то, что его щеки розовеют. — Ладно, хорошо. Может быть, я просто надеялся, что ты влюблен в меня. Лютик повернулся лицом к Эскелю и Ламберту. — В любом случае, теперь все это признано. Вы двое, должно быть, Эскель и Ламберт, да? — Лютик не ждал, пока они подтвердят или опровергнут это предположение, прежде чем продолжить. — А теперь давайте все присядем. Ужин и выпивка за мой счет. Эскель почувствовал, что теряет дар речи. Он несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем ему, наконец, удалось подобрать нужные слова. — Но Йеннифэр сказала… — начинает Эскель. — Между вашими не очень тонкими попытками заставить меня поговорить о моих чувствах прошлой зимой и довольно откровенными угрозами Йеннифэр кастрировать меня, если я не разберусь в своих чувствах, этого было достаточно, чтобы я наконец понял, что влюблен в Лютика, — объяснил Геральт, и его взгляд немного смягчился. Эскель моргнул, глядя на Геральта. — Ой. Рядом с ним Ламберт испустил притворный вздох. — Мне нужно выпить. Эскель наблюдал, как Ламберт направился к столику, который Лютик умудрился занять для них четверых, уже уставленному пинтами эля. Он снова повернулся к Геральту, который смотрел на Эскеля с напряженным, непроницаемым выражением лица. — Геральт? — Спасибо тебе, Эскель, — произнес Геральт после нескольких секунд молчания. Его голос был полон искренности. — Спасибо тебе за заботу обо всех нас. Эскель снова моргнул, и у него перехватило горло от эмоций. — Я… — начал Эскель. Он с трудом сглотнул. — Не за что, Геральт. — Это все, что Эскель смог сказать. Это кажется совершенно неправильным, но по тому, как нежно Геральт сжимал его плечо, он знал, что Геральт понимал, что на самом деле имел в виду Эскель. — Выпьем? — спросил Геральт, уводя его в заднюю часть таверны, где Ламберт и Лютик сидели и ждали их. — После того, как ты последние две зимы имел дело со своим идиотским «я»? — произнес Эскель, ухмыляясь Геральту, который улыбался в ответ. — Мне бы не помешало.