Where's my mind?

—Послушайте, я же вам объяснял - у меня забронирован столик. На... Э-э-э... Восемь вечера. —Сэр, — обманчиво спокойный голос метрдотеля бьет по нервам, — от вас не поступало никаких заявок, мы не можем найти в списке вашего имени. —Ну так посмотрите еще раз! На имя Маркуса Холберстама! —Сэр, я смотрел уже пять раз... —Ну так посмотрите в шестой! Я едва не рявкаю, весь на нервах. Окровавленный нож у меня в кармане так и притягивает пальцы, и я чувствую свирепое желание покромсать ебаного жида (или кто он там?) на тонкие ломтики. Сегодняшний день был паршивым с самого начала. Я пропустил утреннюю тренировку из-за того, что вчера вечером переборщил с кокаином и проспал, и из-за этого же кокаина переломилась пополам моя American Express. Затем Кортни сорок минут сношала мне мозг на предмет того, куда мы собираемся отправиться на уикенд, пока я не сказал что-то про Польшу и Аушвиц-Биркенау и не бросил трубку ("Польша? Патрик, ты уверен, что там можно хорошо отдохнуть? И в этом отеле, Аушвиц, есть горячие полотенца? Если там нет горячих полотенец, это..."). Не успел я отойти от этого бреда, как на вторую линию подключился Макдермотт и занудел про двубортные пиджаки, гофрированные брюки и то, с чем их обычно носят. Терпеливо разъяснив ему, что к чему, я аккуратно положил трубку, досчитал до десяти и пошел до Дорсии. Разумеется, я не бронировал столика, но даже при обычном раскладе шансов записаться туда меньше, чем за месяц, было маловато. По пути я нашел в засранном переулке нищего, который выглядел так, будто прошел Вьетнамскую войну, причем отдуваясь за всю американскую армию в одиночку. Проходя мимо него, мерзкого, лобызающего землю в поисках долларовых купюр, я достал нож и, разжав челюсть рукой в перчатке, отрезал язык. Он не успел ничего понять, не то, что сделать. Зачем-то он откинул голову и захлебывался собственной кровью и рвотой, пока я наблюдал за этим чуть поодаль. Увлекшись этой картиной, я совсем забыл вытереть от его крови нож, прежде чем убрать его на место. И сейчас этот же нож приятно оттягивает мой карман, вводя в сладкое искушение устроить еще одно ритуальное убийство. —Прошу прощения, сэр, но вашего имени все еще нет в списке, — от проступающей в голосе язвительности меня мелко потряхивает, и я потею, совершенно потерянный, как ребенок в большом торговом центре. Рядом с собой я вдруг слышу незнакомый мне голос: —Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Мистер Холберстам - мой коллега, мы забронировали этот столик еще час назад. Наверное, ваша администрация перепутала и записала мое имя. Пока метрдотель униженно извиняется перед нами обоими, я недоуменно разглядываю человека рядом. Он одет в шестипуговичный двубортный костюм от Christian Dior, хлопчатобумажную рубашку с широким воротником от Burberry, шелковый галстук от Resikeio и ремень от Ralph Lauren. Хороший вкус, сочетание подобрано просто идеально. Но есть кое-что, что мешает насладиться этим эстетическим видом - пока мы садимся за столик, я усиленно пытаюсь припомнить, кем работает этот тип в P&P и как же его зовут. Может, Джон Гилман? Нет, он ни за что не стал так шикарно одеваться, у придурка совершенно дерьмовый вкус. Тогда Эрик Клэптон?.. —Я надеюсь, вы не против составить мне компанию этим вечером? Видите ли, мой настоящий коллега сегодня слишком занят, а сидеть в дорогом заведении в одиночестве - ужасный моветон, вы согласны? —Вполне. Я втайне радуюсь,что у меня нет деменции и я не сумасшедший. По крайней мере,не полностью. Теперь я с уверенностью могу сказать, что абсолютно точно впервые вижу этого человека. —Ганнибал Лектер, — точно угадав мои мысли, представляется собеседник, —Как вас зовут на самом деле, мистер.... Холберстам? Его брови вопросительно изгибаются, и у меня перехватывает дыхание. Чтобы успокоиться, я провожу рукой по волосам и упрямо повторяю то же самое, что говорил болванчику у входа: —Холберстам. Маркус... Холберстам, — отхлебнув из бокала с только что принесенным виски, я тут же себя поправляю, — в смысле, Бэйтман. Маркус... Холберстам-Бэйтман. У меня двойная фамилия. Это сейчас модно, знаете ли. Я ощущаю острую необходимость перевести тему. Сам не зная почему, я спрашиваю: —У вас необычный акцент. Откуда вы? Испытующий взгляд Лектера приковывает к стулу, но я мужественно выдерживаю этот осмотр и будто в отдалении слышу ответ: —Только вернулся из Флоренции, проходил там обучение. Сейчас на пути в Балтимор, Мэриленд - меня пригласили в качестве психиатра в одной из частных клиник. —Психиатрия... Это... Интересно. Я имею в виду, у людей вашей специальности, — меня вдруг прошибает холодный пот, я не знаю, что сказать, черт возьми, Бэйтман, возьми себя в руки, — у... У психиатров хорошее чувство юмора. Издержки циничной профессии, возможно. Доктор Лектер усмехается, окидывая меня оценивающим взглядом, немного любопытным, как у того уличного кота, который выпрашивал у меня еду, стоя на задних лапах (пока они у него еще были, разумеется). —У меня тоже есть чувство юмора, — на всякий случай говорю я, — на прошлый Хэллоуин я переоделся в костюм серийного убийцы, а на спине подписал "Серийный убийца". Я хихикаю, слегка нервно, чувствуя не в своей тарелке. Лектер не улыбается. Тогда я предпринимаю еще одну попытку: —Ну, знаете... Чтобы понятно было. Ведь кто догадается, что на тебе на самом деле костюм убийцы, если ты выглядишь как восемьдесят процентов граждан в этой стране?.. Никто из маньяков не ходит с окровавленным топором наперевес, это ведь... Просто... Странно, понимаете? Я с затаенной надеждой смотрю на собеседника. —Понимаю, — он кивает. Меня вдруг снова охватывает то странное ощущение не то тревоги, не то волнительного предвкушения. Я незаметно ерзаю на стуле и внимательно рассматриваю костюм от Christian Dior, и внезапно обращаю внимание на белый платок, педантично уложенный в передний карман. Ничего необычного, но почему-то от этой банальной вещицы меня пронизывает первобытный ужас, и, скомканно извинившись, я выхожу - практически выбегаю - на улицу, на парковку. Перевожу дух и смотрю на собственные ботинки. Что-то не так. Надвигающееся чувство чего-то нехорошего, до этого маячившее где-то в отделении, теперь липкой змеей ползет вдоль моего позвоночника, и я обвожу взглядом парковку. Что-то определенно не так. Я резко оборачиваюсь, заслышав тихие шаги. Европейский мозгоправ (психоаналитик, психиатр, или кто он там - я предпочитаю не забивать голову подобными вещами) тем временем вплотную подошел ко мне. Мы стоим друг напротив друга, несмотря на слабое освещение, я могу разглядеть пульсацию вены на его горле. Под ногтем моего указательного пальца засохла корочка крови - это я замечаю позже, когда моя ладонь сжимается вокруг его горла. Лектер не убирает ее, но и не поощряет, вжимая мое тело в капот автомобиля. —Я не педик, — зачем-то говорю я, тихо, но твердо. За моей спиной черный Ford упирается мне в крестец, и я прерывисто вдыхаю ночной воздух. В этом году весна выдалась особенно холодной, и тысячи морских котиков из-за надвигающегося арктического циклона не смогут выжить и погибнут где-то в водах Тихого океана. Я представляю сотни морских котиков, выброшенных на берег, задыхающихся и медленно умирающих, в том числе от застрявшей в глотке обертки "Кит-ката". Я заглядываю в глаза одному из животных, вижу рыбий блеклый зрачок, подернутый сероватой пленкой, и только когда чужие ладони начинают опускаться ниже моей талии, я выныриваю из грез и смотрю прямо в рыбьи глаза Ганнибала Лектера. Его рука шарит по карманам моих брюк, и я на секунду пугаюсь, представляя, как он сжимает сквозь ткань мой затвердевший стояк. Но мое волнение напрасно: добрый доктор всего лишь вытаскивает из кармана мой нож, все еще с остатками крови на лезвии, и медленно прислоняет к моему лицу. Проводит плоской стороной вдоль тонкой линии рта, острием раздвигает губы, и меня корёжит при мысли о том, что тысячи долларов, которые я трачу на поддержание белоснежной эмали зубов, будут выброшены на ветер, когда эта эмаль будет стерта острым лезвием. Приоткрыв рот, я впускаю нож глубже, начинаю обхватывать губами и водить языком по острию, пока где-то вдалеке воет полицейская сирена и группа студенток Оксфорда пьяно щебечет какую-то паршивую попсу. Я не прерываю зрительного контакта, потому что хочу видеть себя в этих глазах. Мне интересно, испытывает ли он точно такие же ощущения от убийства, как я - или все-таки я ошибаюсь, и у нас нет ничего общего, помимо хорошего вкуса в одежде?.. В сегодняшнем "Шоу Патти Винтерс" блондинистая телка брала интервью у родственников известных по всему миру каннибалов. Мне хочется вздрочнуть, так что я представляю вместо холодного металла во рту кусок влагалища светлой пизды, теплая кровь стекает по губам, окрашивая зубы в темно-коричневый, пока Ганнибал Лектер самозабвенно трахает меня в рот моим же ножом. Запоздало я вспоминаю про чужую кровь на лезвии - умереть от СПИДа, облизав орудие убийства ссаного бомжа, было бы крайне обидно. Впрочем, была слабая надежда, что бомж вел порядочный образ жизни и венерической дрянью не болел, но я все равно делаю мысленную пометку напомнить Джин, чтобы она записала меня на сдачу анализов. Лезвие вытаскивается изо рта, и я почти не чувствую изрезанного языка. Доктор Лектер тем временем с хирургической точностью расстегивает сначала ремень от Ralph Lauren, а затем пуговицы на моей рубашке оттенка слоновой кости от Bergdorf's. Я думаю про кофейные автоматы, концерт "Отверженных", тело Пола Оуена посреди моей гостиной, недавно вышедший альбом "Huey Lewis and the News", про кошку в автомате, яичный рулет за пятьдесят долларов в "Тонелли", язык чужого человека у себя во рту. К черту, ебаный ты европейский гомосек. Наклонившись, я перехватываю инициативу, очень сильно кусаю его губы, буквально обгрызаю, так, что теперь он теряется и на мгновение роняет маску обычного человека. Обычный человек. Такой же, как я. Мы просто самые обычные люди, мы вписываемся в общество, мы живем, как они, мы выглядим, как они, мы... —Чего вы хотите, мистер Бэйтман? Негромкий голос окутывает, как чертов туман. Подумав, я хрипло отвечаю: —Я хочу, чтобы меня услышали. На самом деле, я хочу передать свою боль другим, я хочу, чтобы никто не избежал этой боли. Но ведь именно это и означает быть услышанным, не так ли? Впиваясь зубами в основание его шеи, я слышу гортанный рык, совсем как у тигра в том зоопарке. То животное, однако, было облезлым и потрепанным жизнью, этот же хищник опасен и полон сил. Даже когда он втрахивает меня в в капот Форда, я не отвожу взгляда. Лектер ебет насухую, что, впрочем, вполне меня устраивает: ни у кого из нас не было смазки, у меня в том числе. Особенно у меня. Я же не педик. В том же, что именно кровь является лучшей природной смазкой, я убедился почти сразу - как только член дипломированного доктора оказался в моей заднице, и горячая, густая влага немного смягчила трение внутри тугого кольца мышц. Мои ногти впиваются в нежную кожу его головы, отдаленно я мечтаю о том, чтобы голыми руками добраться до его мозга и размазать бледно-розовую кашицу по стене, по ближайшим автомобилям, может быть, даже попробовать написать что-то типа "FUCKING YUPPIE" (хотя мозгами писать тяжелее, чем кровью). Член удобно ложится в ладонь, с таким трудом оторванную от черепа Лектера, и, не переставая сжимать до багровых синяков его шею, я остервенело надрачиваю сам себе до тех пор, пока не кончаю на его великолепно отглаженную рубашку. Он поднимает лицо и комкает в кулаке волосы на моем затылке, заставляя посмотреть ему в глаза. В них я вижу отражение собственной боли, а еще понимаю, что эта парковка станет последним местом, которое я увижу в своей жизни. Нож очерчивает легкую линию от моего паха до груди, несильно, но оставляя кровоточащую царапину. Я сильнее сжимаю в пальцах его волосы и прикрываю глаза, потому что когда я их открою снова, мое сердце будет уже в руках у ублюдка, а тело будет медленно оседать вниз, оставляя кровавый след на дверце автомобиля. Мы кончаем одновременно, и за этим моментом кратковременного катарсиса мне кажется, что я вполне готов умереть вот так, выпотрошенный и поглощенный на парковке у "Дорсии" другим, более сильным хищником. Во всяком случае, оно того стоит. Лезвие вдруг перестает скользить по горлу и замирает, придавливая ниточку сонной артерии. Борясь с желанием сглотнуть, я распахиваю глаза - снова - и с жадным интересом вглядываюсь в его лицо. Мне все же интересно, действительно ли мы так похожи, и я намерен перед смертью найти этот ответ. Лицо Ганнибала Лектера - восковая маска, идеальная, вычурная, отточенная до миллиметра. Я хмурюсь, пытаясь определить, какими средствами для ухода за кожей он пользуется. Так и не выяснив это, перевожу глаза и натыкаюсь на его холодный, расчетливый взгляд. Только сейчас я замечаю, что он точно так же вглядывается в меня, словно тоже пытается что-то для себя найти. Я не знаю, что такого он увидел в моих глазах, но давление холодной стали вдруг исчезло, снова давая доступ к кислороду. А через пару минут, восстановив ритм бешено колотящегося сердца, я поднимаю голову и успеваю зацепить только спину уходящего человека. И голос, все такой же равнодушно-дружелюбный, который кажется слишком уж неестественным для этого места: —Было приятно познакомиться, мистер Бэйтман. Возможно, еще увидимся... Кто знает. Какое-то время я смотрю ему вслед, а после трачу пять минут на приведение себя в порядок и покидаю парковку. Возможно, я был бы не против понести заслуженное наказание за все свои действия. Но пресловутая карма придумана неудачниками для таких же неудачников, ибо ее, очевидно, все-таки не существует: что бы я ни делал, наказание всякий раз продолжает ускользать от меня. На главной улице мне пихают свежий номер газеты. Я беру ее не глядя и, раскрыв на первой странице, застываю как вкопанный. С разворота на меня безжизненными глазами глядит фотография какого-то мудака в штатском, распотрошенного, подвешенного за растянутую кожу на лопатках к потолку Национального Музея Флоренции, как гласит заголовок на обложке. Вся эта инсталляция чем-то смутно напоминает мне христово распятие - но я решаю, что тот, кто это сделал, вряд ли был сильно религиозен. Скорее всего, ему просто хотелось сделать отсылку хоть на что-нибудь в своем произведении искусства. Il Mostro di Firenze. Во Флоренции его называют его называют "Il Mostro di Firenze". Флорентийский монстр. Никакой фантазии... Отмерев, я продолжаю движение по оживленной улице, мимо ночных клубов, супермаркетов, мамочек с маленькими детьми, шикарных и не очень ресторанов, нищих без рук, велопарковок, спортивных залов, нищих без ног, баров, которые вот-вот закроются до вечера... Голова у меня начинает трещать по швам, меня заносит в сторону и я чуть не сбиваю с ног белого воротничка в твидовом клетчатом пиджаке от Armani, с дурацким треугольным вырезом на рубашке и туфлями d’Orsay из шелкового атласа (Manolo Blahnik). Господи, кто вообще носит пиджак с туфлями d’Orsay... По пути домой я заскакиваю в какую-то забегаловку и хватаю первое, что попалось под руку (кажется, это был хот-дог с отвратительного качества соусом, вероятно, его содержимое раньше мяукало или гавкало). Набрасываясь на эту дрянь, слышу робкий голос: —Мистер, у вас... Кровь изо рта идет. Я замираю с полным ртом крови из пораненного языка, она стекает по подбородку, смешиваясь с соусом, а между зубами я чувствую обрывки упаковочной бумаги. По радио на автоповторе проигрывается ABBA. Вернувшись в свою квартиру, я скидываю туфли и прослушиваю автоответчик. Шесть сообщений от Эвелин, четыре от Кортни, три от Макдермотта, и два от Луиса. Его только не хватало. После сегодняшней ночи его пидорские ужимки будут действовать на нервы еще больше, и клянусь богом, если я хотя бы услышу его голос, я отпилю тупой болгаркой его руки, затем ноги, и помочусь на обрубки. Морщась, как от зубной боли, я стираю все, кроме Эвелин. Ей я перезваниваю. —Патрик, какого черта ты так долго не отвечал? Где ты был всю ночь, а? Я поспрашивала Крэйга и Макдермотта, тебя с ними не было. Мы собирались сегодня куда-нибудь сходить, помнишь? Так мы идем или нет? Я делаю глубокий вдох и кладу на язык таблетку ксанакса, смутно надеясь, что это превратит ее пустую болтовню в комариный писк. Замечаю маленькое бурое пятнышко засохшей крови на подлокотнике кресла, оставшееся, должно быть, после избиения проституток вешалкой. Соскабливая ногтем пятнышко, я бормочу, отчаянно желая оказаться где-нибудь не здесь, где-нибудь, где я смогу протестировать новую электродрель с пятью насадками, которую я приобрел позавчера вечером: —Да, Эвелин. Мы идем. Я заказал нам столик, в... В... В "Дорсии". На девять. В фантасмагории быстро меняющихся картинок по телевизору (Sony с огромным экраном) –я замечаю Флорентийского монстра. Он улыбается мне уголками глаз, но в этой улыбке нет никаких эмоций, она пустая, безжизненная и мертвая, как задеревеневшие губы зарезанного мной ребенка в зоопарке. У меня есть все свойства человеческого существа – плоть, кровь, кожа, волосы... Но я являюсь просто подделкой, грубой копией человека. Всеобщее представление о Патрике Бэйтмане - лишь абстракция, на самом деле... Я не из этого мира. Я моргаю, и лицо Il Mostro исчезает. Мне нужно позвонить метрдотелю в "Пастели", или "Mortimer's", или, может быть, "Au Bar". Я не собираюсь задерживаться долго с Эвелин и ее тупыми приятелями, я хочу снять девку и выебать ее до потери пульса, а потом дрелью высверлить отверстия в ее голове и посадить в них семена жасмина, чтобы у меня был свой экологичный горшок с цветами. А затем... Затем мне надо будет вернуть в прокат видеокассеты.