Моя милая леди

      Шаги невесомые, неслышные касались старой мостовой. Её не меняли уже так долго — он не помнил даже, когда ступал по ней в первый раз, — хотя та так и норовила рассыпаться в пыль. Через год, два, в лучшем случае через пять лет. Всё падёт под тяжестью времени, ему не нужно этого объяснять — и так видел слишком много, за свои-то годы. Иногда он жалел об этом, но уже никуда не деться.       Как же хотелось курить.       Ничего даже похожего на табак он не видел, а тем более не нюхал уже столько лет. Просто не было необходимости: он был спокоен, как страж Королевы на посту, у которого и на назойливую муху не дрогнет ни один мускул на лице. Некая стабильность пришла и заполнила её собой, обратив всё в серость, ещё очень давно. Дни смешались в рутинную череду из пасмурного неба, мельтешащей по улицам толпы, постепенно — медленно, но верно — разрушающейся мостовой и Лондонского Моста.       — London Bridge is falling down, falling down, falling down. Детская песенка. Её напевала соседская ребятня, пока резвилась недалеко от реки. Итэр не смог даже выдавить улыбку, хотя, казалось бы, хотел. Удручающе. Однако незамысловатая мелодия упрямо прицепилась к нему и не выходила из головы последние дни. Может, это знамение? — London Bridge is falling down, My fair lady. Он остановился, в очередной раз оглядывая набережную реки. Волны в ленивом беспокойстве бились о камни, шумела вода, словно шуршала. А может звучала и звонче: слух его давно подводил. Ветер свистел в голове, проходил насквозь, пронизывал и продувал. Итэр даже не поморщился.       В центре пейзажа возвышался величественный и могучий Лондонский Мост. — Take a key and lock her up, lock her up, lock her up.       Как же Итэр его ненавидит. — Take a key and lock her up, My fair lady. Мост огромный, громоздкий и восхищающий своей красотой. Все архитекторы ощущали благоговейный трепет, глядя на него, даже те, кто не хотел этого признавать. Древнее произведение искусства из мира сооружений человечества. Он стоял уже столетия, красовался перед тысячами людей своим великолепием и прочностью; синоним слова «надёжность» и главная ассоциация с Лондоном. Аж тошнит.       Но Итэр не готов был платить за это столь высокую цену.       — How will we build it up, build it up, build it up. How will we build it up, My fair lady? Строили мост долго. Это написано в книжках истории, это известно каждому, даже самому непутёвому школьнику. Правда, над конкретной датой многие ломают голову — запамятовали или не запоминали вовсе. Итэр знает точно: двадцать один год. Это число он выжег себе на обратной стороне черепной коробки и никогда не выбрасывал из головы, просто не смел. Ненавидел его так же, как ненавидел этот треклятый мост. Жгуче, убийственно, чёрно и яро. Как ни что другое.       — Build it up with silver and gold, silver and gold, silver and gold. Build it up with silver and gold, My fair lady. Но мост не был сооружен из серебра и золота. Какая неожиданность, казалось бы. Итэр горько усмехнулся и поднял глаза к небу.       Смеркалось. Закат пестрил на горизонте — он больше знал это, чем правда видел. Итэр не помнил, когда в последний раз чётко различал цвета. Да и какая разница, это давно уже не имеет значение. Вечерело, дома оживлялись, чтобы умереть и вновь воскреснуть уже под утро. Кто-то будет отсыпаться перед очередным днем адской работы; кто-то будет шататься по улицам, снимать женщин и прожигать жизнь на мимолётные увлечения, на опиум, к примеру, которым провоняли узкие улочки, чтобы подохнуть в жалкие сорок пять, не помня даже собственного имени. Интересно, Джек появится этой ночью? Итэр бы хотел прогуляться с ним и понаблюдать, хоть как-то развеять смертную тоску, но сегодня особенный день — он чувствовал.       Мысленно попрощавшись с Джеком, он перевёл взгляд на другой берег реки. В другой бы раз его стошнило прямо на землю от собственного безразличия и циничности, но сейчас было всё равно даже на это. Она бы не обрадовалась, увидев его таким. Итэр помотал головой, вытряхивая лишние мысли.       — Gold and silver I have none, I have none, I have none. Он правда никогда не был сказочно богат. Они жили в достатке и уюте в хорошем доме, пусть и без слуг, ни в чём остро не нуждались, постепенно копили на домик у озера, чтобы иногда гостить там. Хоть это и нельзя было назвать настоящей роскошью, им всего хватало.       Правда на то, чтобы сохранить своё счастье, не хватило.       — Gold and silver I have none, My fair lady. Как же, чёрт побери, хочется курить. Венти бы недовольно покачала головой, упёрла руки в боки и строго посмотрела на него, ворча что-то про обещание и вред здоровью. Нахмурила бы тёмные тонкие брови, поджала бледно-розовые губы и в конечном счёте тяжело вздохнула, да так, что курить правда перехотелось бы. «Если бы…» — проносится мысль в дырявой голове.       — Build it up with needles and pins, needles and pins, needles and pins. Build it up with needles and pins, My fair lady. Его Милая Венти любила вязать, шить и рукодельничать. Это приносило ей некое успокоение: она всегда так умиротворённо улыбалась, занимаясь вышивкой или вязанием очередных рукавиц, потому что у Итэра ужасно высыхали руки на морозе. У Венти были короткие ухоженные ноготки и длинные тонкие пальчики, которыми она очень легко просовывала в «ушко» иголки нитку, ловко вела рукой по кругу, пришивая на место пуговицу, выуживала из ткани иглу и снова по кругу — за этим можно было наблюдать часами. Уголки губ невольно дрогнули.       — Pins and needles bend and break, Bend and break, bend and break. Pins and needles bend and break, My fair lady. Венти похоронили заживо в том самом мосту вместе со всеми её изделиями и инструментами. Итэр узнал об этом не сразу — лишь когда не нашёл её дома, куда вернулся после длительной поездки в другую часть Королевства, и стал опрашивать соседей. Их мрачные лица ни капли не обнадёжили его.       Единственная вещь, сшитая Венти, что осталась — любимый кафтан, что пропутешествовал вместе с ним до самого Уэльса и обратно. Итэр не снимал его до конца жизни.       — Build it up with wood and clay, wood and clay, wood and clay. Build it up with wood and clay, My fair lady.. Вдруг заморосил дождь. Итэр хмыкнул, но ничего не предпринял: так и остался стоять наперекор усилившемуся ветру. Хорошо, что на нём не было шляпы. Хотя, какая разница: всё равно бы не улетела. Наверняка похолодало — Итэр не знает точно, но редкие прохожие поспешили забежать в свои дома. Он окинул их безразличным взглядом и снова вернулся к мосту. Люди на его памяти никогда не любили такую промозглую погоду. Глупцы, живущие в Лондоне, пора бы привыкнуть. Эти мысли догнали Итэра уже чуть погодя.       Сегодня что-то случится. Он чувствовал это нутром, что-то давно позабытое щекотало где-то в груди. Надежда? Волнение? Предвкушение? Так приятно. Будет очень горько разочароваться, но в Итэре проснулся бывалый безнадёжный оптимист, и он, как маленький ребёнок из окна, наблюдал. Как непривычно привычно ново. Его снова посетило это, даже разочарование будет подарком. С трепетом в сердце, замиранием и сбитым дыханием.       Правда, сбиваться давно уже нечему. Немного некорректно, но сейчас не тот момент, когда стоит зацикливаться на подобном.       — Wood and clay will wash away, Wash away, wash away. Wood and clay will wash away, My fair lady. Напевал чуть громче, словно призыв, мантру молитву, мольбу, приказ, совет, указание. Скоро всё закончится, скоро всё встанет на места. Итэр от волнения сжал край кафтана, нечаянно касаясь пустой кобуры. Он не боялся, что обезоружен, не боялся ничего — в этом просто не было смысла. Давно уже не было смысла.       — Build it up with stone so strong, Stone so strong, stone so strong. Build it up with stone so strong, My fair lady. Ведь какой смысл бояться, когда ты уже мёртв? Когда ты собственноручно пустил пулю себе в голову, не справившись с горем? Когда тебе уже плевать на тот чёткий, засевший в голове вечер, когда, тихо рыдая, ты дрожащими руками приставил пистолет к виску и лишь силой воли и желания нажал на курок? Уже не страшно, уже не больно. Ни печально, ни радостно, никак.       Венти бы была в ужасе. Прикрыла бы рот руками и со слезами шока и горя смотрела на него своими большими изумрудными глазами. Итэр не винил бы её: это его слабость, что он не справился с виной, потерей, утратой и решил скорее поспешить к ней, не дав себе и малейшего шанса на новую жизнь.       Только Итэр не знал, что наказанием станет для него ожидание. Он поспешил и расплачивался за это, заслуженно или нет — сейчас это уже маловажно. — Stone so strong will last so long, last so long, last so long. Stone so strong will last so long, My fair lady. И неважно, что ожидание обернулось ему тремя сотнями лет.       И сейчас это не имело значения. Ни грамма, ни крупицы, ни молекулы. Не когда давно притуплённого слуха коснулся странный звук — тихий, приглушёный, глухой и жалкий, такой похожий на то, чего Итэр ждал так долго. Звук треска камня. Как он рассыпался в пыль и более мелкие куски и обломки. Волнение усилилось, Итэр в нетерпении сжал кулаки.       Сейчас, сейчас, вот-вот, ну же…       Треск, уже громче, слышно, как посыпался песок и пыль, как звук нарастал и нарастал. Итэр благоговейно подрагивал, не смея отвести глаза, не смея сдвинуться с места, даже дëрнуться. Он чувствовал эту дрожь, вибрацию, что доходила до самой груди, воспаляла ветхое сознание.       Казалось, сейчас он умрëт во второй раз. Было бы даже не жалко.       Дождь усилился. За мутной завесой было сложно различить хоть что-то, но Итэр ждал. Осталось совсем чуть-чуть: он подождёт и сейчас,есои понадобится.       По мосту что-то движется — это быстро теряется из виду, когда среди шквала воды в огромном силуэте что-то начинает медленно сдвигаться. Невыносимо. Просто невыносимо. Итэр стиснул челюсти — в голове медленно, со скрипом и трудом крутились шестерёнки, когда вспоминались простые человеческие реакции — и нахмурился страшно.       Хотелось закричать и глупо запрыгать. Как дитя, что только сегодня резвилось здесь, но голоса не было: он пропал ещё полтора столетия назад, ведь Итэр за всё это время не произнёс ни слова. Из горла вырвался лишь глухой, едва слышный хрип, и Итэр распахнул рот — на мгновение показалось, что влага осела на языке.       Грохот. Оглушающий и мощный, мощнее этого злосчастного моста, не без удовольствия отметил Итэр, и каменная глыба покатилась вниз. Крики потонули в нём и слились вместе со всплеском воды. Скорее всего, это был экипаж. Итэру, честно, плевать; он с толикой отчаянного безумия смотрел, как вниз скатываются каменные глыбы одна за другой. Как рушится каждый кирпичик, как крошится бетон, как гнутся балки с жалким скрежетом, похожим на стон. Как умирает то, построено на костях, на костях его любимой.       Лондонский Мост разрушился, развалился, оставив лишь руины и новые погибшие души. Но это уже не его заботы.       Он ступил по бушующей водной глади, шумной и раздражающей. Хотелось скорее, скорее, скорее увидеть её. Ноги сами понесли его, всё набирая скорость. Казалось, глухо и громко хрустели кости, скрипели суставы. Оглушало всё: волнующаяся река, крики и зовы, обломки, до сих пор осыпающиеся с моста. А мысли ослепляли, пьянили, дурманили. Наконец-то, Наконец-то...       Он замер, едва веря. Оболочка грозилась рассыпаться в любой момент, и Итэр молился, чтобы это не произошло прямо сейчас. Посреди реки стояла она. Всё такая же: низенькая, хрупкая, в длинном лёгком платье, только уже не таком ярко-зелëном; всё с теми же тонкими бледными руками, аккуратными пальчиками; с тем же мягким лицом и очаровательно пухлыми щёчками. Она снова перед ним, милая, прелестная, родная, его Венти.       Венти подняла голову и неуверенно шла навстречу, пока резко не сорвалась на бег. Они врезались друг в друга, едва ощущая вес. Призраки невевесомы, даже для самих призраков. Венти мелко дрожала, скованная молчанием, измученная ожиданием, доведённая крахом и воссоединением. Итэр бездумно прижимал её чуть ощутимое прохладное тело к себе, и из груди всё слабо, но рвался истеричный смех. Всё закончилось? Правда?       Он не отпустит её. Никогда, ни за что. Он не повторит своей ошибки. За три века он многому научился... Хотя имеет ли это значение?       Они не могут сказать ни слова. Призраки не разговаривают, призраки не чувствуют, призраки неосязаемы. Скорее всего, все чувства — лишь наваждение, что-то нереальное. Но они будут хвататься за это. Как Венти пыталась схватиться за его кафтан, как Итэр пытался огладить узкую спину. Это не то, что он ожидал, но иначе быть не могло — это огорчало и окрыляло одновременно. Становилось ещё более невыносимо, но так правильно. Так и должно быть.       У обломков трехсотлетнего Лондонского моста, на самой середине реки два призрака. Один исчерпал свою ненависть, а другая — свою тоску. Вечерний ветер продолжит волновать волны, тучи продолжат плыть по небосклону, мостовая продолжит разрушаться. Но это неважно, неважно для душ, обретших покой.