***
Вскоре после разговора с Солом
- Почему Денеб? На крестовину меча, черня крылья, ложаться тени - настолько отчётливо Ткачёв деревенеет спиной. У Лебедева взгляд цепкий, как притяжение двойной сверхновой: игнорирование невозможно. Ему симбиоз с Солом мозги не вправил, те и так были на месте, лишь проницательности и памяти прибавилось. Артём выдыхает, через силу расслабляясь и нервно почёсывая затылок. Сол, зараза, уже наверняка разболтал, что ИИ так просто имена не получают - либо долго все списки изучают, подбирая наиболее подходящее собственным функциям, либо их им дают владельцы, всегда значимое, связующее. - Потому что интерфейс моего экзоскелета выглядит точь-в-точь как вы, Валентин Юрьич. А Денеб - альфа созвездия Лебедя. Темные глаза становятся ещё больше от изумления, а Артём смеётся. Если бы он сказал, что влюблён в товарища полковника, это было бы менее прямо, чем сейчас. Это больше чем просто признание: ИИ обретают облик, максимально комфортный для носителя, подсознательно считающийся для того связанным с защитой и безопасностью. Денеб - тот, кому Артём доверяет всего себя. Он не мог быть кем-то другим кроме Валентина. - Однако… - тянет тот, склонив голову к плечу. Взгляд чуть смягчается, точно звездный ветер, рассеившийся до первой космической. - И давно? - Да с первой встречи, Валентин Юрьич! - беспечно (потеряв голову - чего по волосам плакать?) честно отвечает Артём. - Как увидел, так и подумал - нихуя се! Ну всё, хана тебе, Тёмыч, последних мозгов лишился из-за кинка на форму, раз на отца девушки заглядываешься! Это я после понял, почему как придурок себя вёл - флиртовать с вами пытался, ага, прямо на глазах у Юльки! Ну точно ошизел! Он за смехом ужас прячет, и это так же очевидно, как капельки воды, задумчиво замирающие в воздухе тут и там. - Занятно, значит, мы похожи больше, чем я думал. Мне тоже казалось, что я с ума сошёл, раз влюбился в парня собственной дочери. Артём моргает, пялясь на улыбающегося Лебедева. С губ само собой срывается: - Иди ты! - На? Или в? - медленно, низко, вкрадчиво уточняет тот, выгибая бровь. Капли в воздухе сверкают тигриными зрачками, а у Артёма от одного этого голоса слюни готовы весь корабль залить. - Увы, те самые воспеваемые Солом моральные качества не позволяют мне иметь интимных отношений с тем, кто спал с моей дочерью. - Да не было ничего, Валентин Юрьич! - бурчит Ткачёв под его взглядом. - Больше поцелуев - не было! Я пытался, даже пригласил её, да только… - Артём краснеет, бормоча почти беззвучно. - Не встало. Ну, подумал, хоть ей хорошо сделаю, всё же, сам настаивал, да не успел из-за всего этого… Как не успевает понять, как Лебедев оказывается так близко. Артём губы облизывает, чувствуя, как капельки испарины на спине стекаются вместе, гладким острием скользя от шеи к пояснице. И как-то даже неловко вспоминать, что на нём самом из одежды - одни трусы, а Лебедев всё ещё в форме… На которую кинк, ага. Лебедев сам - один сплошной ходячий кинк. - Даже не думай о том, чтобы с ней дальше встречаться. - А что, ревнуете, товарищ полковник? - на одной врождённой наглости произносит Артём. Зря, ой зря! Лебедев улыбается так, что у Ткачёва все мозги в член стекают вместе с кровью разом, произнося ласково: - Тёма, не дай бог тебе столкнуться с моей ревностью. Я тебе все яйца высушу, а потом узлом завяжу. Артём не стекает к его ногам блаженной лужицей только потому, что Лебедев хватает его за предплечья, удерживая прямо. Подушечками больших пальцев круги выводит, прямо по проявившимся под кожей прямоугольниками контактов - чувствительных настолько, что Артём не понимает, как он не потерял сознание и не кончил. Он верит. Он верит каждому слову, и всё равно… аж проверить хочется. Не чтобы разозлить, а чтобы почувствовать - как это? Артём иногда думал о том, что если бы Лебедев решил ему голову открутить, ему бы и это понравилось. Стенка каюты оказывается удобно близко. Валентин прижимает Артёма к ней, раздвигая ноги собственным коленом шире, вскользь проезжаясь по паху, заставляя Ткачёва задохнуться очередной подколкой. Он стреножен, он встревожен, он в восхищении. Он хочет ещё больше. Лебедев щурится, глаза бархатной темнотой полны, словно космос перед большим взрывом. Артёму кажется, что он и сам взорвётся, когда ощущает его губы на своих, и капли, ставшие горячими лентами - на своём теле. Он мычит в поцелуй, вздрагивает, ощущая влажные завитки, скользящие по рёбрам, опутывая, нет, окутывая тело. Почти такие же горячие, как коснувшаяся щеки ладонь, обхватившая лицо, наклоняя, чтобы целоваться было удобнее. С Юлькой такого не было. С Юлькой так не было и быть не могло: остро, вплотную, горячо до одури. Она была принцесса, чьи капризы он должен был выполнять, принцессой, которую он был готов ублажать, а сейчас… А сейчас непутевый рыцарь попался в руки настоящего дракона. Форма трётся о кожу тёмно-зеленой чешуей, пока Валентин, вылизав его изнутри, оттягивает нижнюю губу, прикусив. Отпускает, позволяя налиться кровью ещё сильнее, замирая на секунду перед тем, как накинутся снова. Он страстен, ревнив и опасен, как дракон, лелеющий своё сокровище. Он голоден, жаден и нежен так, как может только человек, что едва не потерял самое дорогое. На шее сзади, прижимая к себе, тяжело, веско, нерушимой печатью лежит, поглаживая, его ладонь. По коже, поджигая нервы, стуриться его сила, столь же ощутимая, ласкающая, как и руки. Артём стонет, ощущая, как вода накрывает соски, заставляя те мгновенно затвердеть, и тянет их выше, заставляя вытянуться его самого струной. Тонкой-тонкой, звонко вибрирующей стонами, такой покорной в умелых руках. Тема смотрит на Валентина жалобно, темными, как речной омут глазами. Только вместо плящущих чертей - он сам, самое страшное чудовище. Самое древнее, самое опасное, самое желанное. Он столько раз корил себя за неуместные, неправильные мысли и желания в его сторону, что теперь никакого стыда нет и быть не может, как и сомнений. Этот мальчишка инопланетную броню приручил - что ему чужое сердце? Всё же, Юлька вся в него… В том смысле, что вкус на мужчин у них тоже одинаковый. Нежность жжёт кончики огрубевших пальцев и заставляет воду идти рябью. Он забыл, он почти забыл, как это бывает, когда кроет нещадно, когда пульс под двести, когда прижать хочется так, чтобы вжиться, вшиться, вникнуть под кожу и с кровью по венам бежать. Валентин чужую голову наклоняет, лбом с чужим лбом целуется, в губы дышит, стараясь не задохнуться от счастья, не забывать дышать. Пальцы царапают грудину, и живот, соскальзывая ниже, и Артём стонет, вздрагивая, обнимая его и целуя сам. Валентин чувствует, что ещё немного, и он растает, распадётся на воду, что окружает их: на счастливые крошечные капельки в уголках глаз, на испарину от натуги и удовольствия на коже, на мускусную влагу, пропитавшую бельё… Это позволяет ему, хоть немного, но сосредоточится, взять в руки себя и Артёма, сместив ладонь на бедро, привлекая к себе его таз ближе, притираясь собственным. Руки Ткачева вцепляюся в плечи, так, что ногти даже сквозь ткань чувствуются, пока не смещаются на затылок, с довольным мычанием пригибая голову вылизывающего его ключицы Валентина ещё ниже. - Господи, какой же ты охуенный… - рычит Артём ему в ухо, перебирая короткие пряди на затылке, когда рука спускается ещё ниже, обхватывая поверх белья. Ему даже не стыдно от того, что хватает двух рывков тазом вверх, чтобы спустить в него, увлажняя чужой кулак. Если бы не колено между его ног - Артём бы упал. Но Валентин держит, смотрит, сыто щурясь. На секунду между губ мелькает кончик языка, и Артём понимает - всё. Он сейчас ещё раз кончит только от этого. Узкие губы изгибаются в самодовольной улыбке, когда полковник вздёргивает его выше, шепча: - Даже не думай, что это всё, Тёма… - Ва-Валя… Валентин аккуратно, но чувствительно, прикусывает его плечо, вжимая в стену, трётся о бедро собственным, ещё твердым членом. У Артёма руки трясутся, как у паралитика, когда он тянется ими к поясу, чтобы расстегнуть. Вечноголодный космос благостно смотрит на него из чужих глаз, готовясь поглотить целиком.