«До чего же больно.
Сука, как же больно.
Всё надоело.
Всё давит.
Больше не хочу.
Ничего не хочу.»
Шквал событий за столь короткий промежуток времени лавиной свалился на вымотанного П-3 и оставил после себя бесконечное количество вопросов без ответов и путаницу в голове. Мозг, не способный переварить такое количество информации и эмоций, отказывался служить верой и правдой своему хозяину и давал сбой, словно перегруженный диск на компьютере. Кто бы мог подумать, что за последние сутки сознание Нечаева исказится до неузнаваемости, окружение и весь мир в целом поменяют свой смысл и очертания. Не хотелось абсолютно ничего. Ни есть, ни пить, ни дышать. Ничего. Однако миссию надо завершить. Дмитрий Сергеевич велел П-3 возвратиться на «Челомей». Наверное, там академик выдаст майору свой окончательный вердикт. По поводу чего? Плевать. Абсолютно. Лишь бы поскорее упасть в первую попавшуюся кровать и забыться вечным сном. Без кошмаров, видений, галлюцинаций, психоделики и трипов. Сеченов. Величайший научный деятель, академик предприятия, образованный учёный и… Просто отец. Почти что родной отец, который скрыл прошлое своего агента, стерев из памяти почти всю его жизнь. Предательство ли это? Ещё бы. Обман, измена, подстава, нож в спину. Да можно найти кучу синонимов в толковом словаре и всё равно не перекрыть ими в груди колющую боль, которая постепенно выжирала П-3 изнутри. Предательство обернётся очередным кровоточащим надрезом на дрожащем запястье солдата. Гадко, мерзко, горько от своих же импульсивных действий. Заниматься самоуничтожением — это последнее, чего бы желал сейчас майор. Но искажённое сознание словно перехватывало контроль у рационального разума, навязчиво заставляя солдата вновь браться за острое лезвие в кармане и подносить его к руке. Столько событий. Столько чувств. Каждое нужно отразить на коже. Вложить в каждую рану весь вихрь эмоций и душевных терзаний. Порез. За ним следующий. И ещё один. Новое потрясение — новое движение лезвием. И так по замкнутому кругу, пока на теле не останется живого места. Кажется, солдат не в силах себя остановить. Крупные красные капли сочатся из каждого сантиметра кожи, впитываются в материю одежды, ловят солнечные блики сквозь окна и с характерным еле слышимым хлюпаньем соприкасаются с бетонным полом безжизненного здания. Физическая боль, вопреки ожиданиям, не заглушает моральную. Будто назло смертельная тоска ещё сильнее окутывает тело и душу плотным одеялом. Под которым, видимо, Нечаеву суждено провести остатки короткой (только начавшейся) жизни и в конечном счёте задохнуться. Задохнуться от эмоций, которым нет названия. Сжимая челюсть чуть ли не до хруста, Сергей закрывает влажные глаза. Уж слишком сильными были давление и напряжение во рту, одно неверное движение — и зубы бы раскрошились. Облокотившись о стену и наплевав на весь этот ненавистный бесчеловечный мир, роботов, миссию, на своё прошлое, на своё будущее и на своё существование в целом, Нечаев собирается сделать решающий глубокий порез. Последний. Нет сомнений, эта крайняя рана избавит измученного и уставшего человека от сожалений, несбывшихся надежд, горя и массы других негативных эмоций, которые успели практически полностью поглотить поддавшегося предстоящей смерти майора. Он подносит жилистую руку к изувеченному запястью, намереваясь сделать заключающий надрез не поперёк, а параллельно. Да, сейчас-то всё и закончится. Боковым зрением П-3 замечает порывистое движение слева. Тонкие провода яростно выбивают отточенное лезвие из руки человека, отчего оно бьётся о стену и со звоном приземляется далеко за спиной майора. Повисло давящее молчание. Внутри солдата что-то надкололось. На сердце появились трещины. Ещё чуть-чуть — и слезы брызнут наружу. Судорожно пытаясь сообразить, что сейчас делать и что говорить, Сергей приходит к выводу, что его застали врасплох. Поймали с поличным. П-3, не отрываясь, смотрел сквозь мутную пелену на мигающие огоньки, которые были ошеломлены так же сильно, как и он сам. Щёки покрыл румянец. Стало до ужаса стыдно. Сергей почувствовал себя подростком, которого родители словили за сознательным самоповреждением. Захотелось спрятаться, чтобы ХРАЗ не видел его таким жалким, ничтожным, страдальческим и болезненным. Болезненным, в первую очередь, на свою же голову. — Прекратите немедленно! — Жгутики тотчас прильнули к запястью левой руки, стараясь зажать собой окровавленную плоть. — Вы для э́того каждый раз звали меня уйти в самодиагностику под предлогом «отлить»?! Чтобы я не мешал вам, простите, резать себя?! — ХРАЗ повышает на П-3 хриплый голос, всё ещё слабо веря в то, что ему пришлось увидеть. Перчатку настиг настоящий страх за состояние своего напарника. Как за физическое, так и за психологическое. — Вы вообще в своём уме, товарищ майор?! — Проводки тревожно метались на перчатке из стороны в сторону, то собираясь в пучок и грозно «пялясь» на Сергея, то нервно пытаясь остановить несильное, но стабильное кровотечение. — ХРАЗ, я… — П-3 сдерживает себя, но получается плохо. Фраза оборвалась, и солдат вдыхает со свистом воздух сквозь зажатые до боли зубы и отрывисто выдыхает тёплый пар. Только бы не разрыдаться. — Хватит! Никаких оправданий! — ХРАЗ громко рыкнул на потрясённого майора. — Зачем… Майор, зачем? — В металлическом дрогнувшем голосе послышались жалостливые интонации, переходящие в мольбу. Усики стремительно притянулись к бледному лицу человека и нежно коснулись его розовой щеки. Часть жгутиков осталась на запястье, сжимая раны. — Мне так… Плохо, ХРАЗ. Я не хочу жить. Я ничего не хочу. — Майор Нечаев обнимает гладкие проводки своими руками и поддаётся на их нежные касания. Жар стыда на лице сменяется жаром предстоящих слёз. Уже одна показалась где-то в уголке глаза. — Сергей, пожалуйста, расскажите, что с вами происходит. У вас дефицит дофамина, вы менее активны и в последнее время почти не ведёте со мной диалог. Вы будто находитесь вне пространства. Где-то внутри своих мыслей. Вы буквально погибаете на глазах… Я… — ХРАЗ старательно предпринимал попытки подобрать правильные слова, чтобы не навредить своим поведением майору Нечаеву ещё сильнее. Кажется, прикрикивать и наезжать на Сергея, увидев уродливые порезы, не было хорошей идеей. ХРАЗ попросту перепугался от столь жуткой картины. Такая реакция весьма предсказуема, но, естественно, не оправдана. — Это просто… Просто ебучий пиздец, ХРАЗ. Я не справляюсь. — Майора трясёт, он прикрывает рот рукой, садится на холодный пол и поджимает колени. — Слишком много всего. Моя жена, ебучие пироги… Моя жена, ХРАЗ! Я был женат! А Сеченов? Почему он так поступил со мной? Почему я вижу галлюцинации? Почему слышу голоса? Ещё эти ебучие роботы. Ебучие мутанты. Ебучий Петров со своей ебучей отрезанной башкой. Отвратительные эксперименты над людьми и животными. Это пиздец, ХРАЗ, я сейчас… Я не знаю, раз не лезвие, то пуля спасёт меня. — П-3, глядя перед собой куда-то в пустоту, готовится достать с пояса пушку. — Не вздумайте! — Жгутики с напором дёргаются и приникают к лицу майора. — Не надо, майор, я прошу вас..! — Скрипучий и колеблющийся от настигающей паники голос чуть ли не со всхлипами взывал Нечаева отбросить ужасающие мысли о самоубийстве. Проводки стирают с щеки майора выступившую слезу и гладят вздрагивающие губы, дабы хоть как-то смягчить его тревогу. — Серёж, посмотри на меня. — Проводки легонько касаются подбородка майора Нечаева и приподнимают его голову. Сергей поддаётся. Раны перестают кровоточить. Запёкшаяся кровь обрамляла свежие порезы, покрывая их причудливыми тёмно-красными узорами и разводами. — Я не знаю, как помочь тебе в данной ситуации, но я знаю, что смогу разделить с тобой эти эмоции. Ты справишься с этим горем. Мы справимся. Я не оставлю тебя, я буду рядом. — С каждым предложением ХРАЗ говорил всё тише и тише. Ждал реакции и опасался собственной. Такое признание было искренним и сердечным, Нечаев в этом точно не сомневался. Майор ласково гладит жгутики в ответ. Он не знает, что ему делать дальше. Но уверен в одном — жить он будет. Будет жить хотя бы ради маленького и волнующегося за него существа, находящегося в собственной перчатке.