Безусловное чувство

Сергей озадаченно смотрел на нарядно украшенный прилавок со свежими тортами, будто перед ним стояли не красивейшие произведения кондитерского искусства, которые по совместительству являлись торжеством совместного труда робота и человека, а научные достижения в области химии — вроде интересно, но непонятно, и выбрать что-то по душе совершенно невозможно. — Вам ничего не приглянулось, дорогой товарищ? — учтиво спросил его продавец РАФ-9, влажно блеснув наивными круглыми глазами, и Нечаев мог поклясться, что услышал в электронном голосе лёгкое разочарование. Он не испытывал к роботам особой симпатии, но расстраивать Рафика не хотел из-за его услужливой вежливости, да и настроения грубить не было — день выдался вполне неплохим, а вечер обещал быть и вовсе замечательным. — Приглянулось, но мне это… Надо подумать. — майор ещё раз окинул серьёзным взглядом витрину и пропустил вперёд женщину с маленьким шустрым мальчишкой, который, промчавшись мимо него быстрее робота-ватрушки, прилип к стеклу и тут же принялся гипнотизировать сладости восхищённым взглядом. — Мам, мам! Тут «Плага»! — Вань, отлипни от стекла, живо! — нахмурилась женщина, слегка ему пригрозив. — От ладошек следы останутся, а Рафику потом убирать — тебе не стыдно? — Но он же лобот! — мальчик непонимающе посмотрел на маму огромными карими глазами и снял забавный цветной картуз, под которым прятались взъерошенные золотистые кудряшки. — Ну и что с того? — возразила женщина, натянув кепку обратно ему на голову. — Он ведь тоже трудится. Важно ценить труд каждого! — Пливет, Лафик! — Ваня оказался на руках у мамы и восхищённо пискнул, почувствовав высоту. — Он не Лафик, а Рафик! — рассмеялась она. — Мы же только от логопеда вернулись… Забыл, как тигр рычит? — Мяу! — выкрутился парнишка, снова стянув картуз, и помахал им роботу, который незамедлительно отреагировал, отсалютовав ему в ответ. Сергей с полуулыбкой наблюдал за происходящим, стоя чуть поодаль и продолжая изучать ассортимент: «Медовик слишком простой, «Сказка» выглядит ни хрена не сказочно. «Муравейник», «Птичье молоко»… Ебучие пироги. Кто вообще эти названия придумывает?» — Ладно… — усмехнулась женщина, придумав, как обхитрить сына. — С каким звуком заводится Работник? — Р-р-р! — тут же отозвался мальчишка и развёл пухленькими руками. — У него во-о-от такая пила! — А теперь поздоровайся с Рафиком, только выговаривай «р», как Работник. — Пр-р-ривет, Р-р-рафик! — зарычал Ваня и ещё раз взмахнул картузом. — Привет, малыш! — ответил РАФ-9, снова ему помахав. — Нам «Прагу», пожалуйста. — немного виновато улыбнулась женщина, убрав за ухо выбившуюся из высокого пучка русую прядь. — «Пр-р-рагу»! — кудрявый непоседа вошёл во вкус. — Тор-р-рт! Р-р-р!!! — Тшш! — шикнула на него мама. — Потише, мы в общественном месте. Рафик аккуратно достал торт, поставил его в коробку с небольшим портативным хладагентом, перевязал её бечёвкой и протянул женщине. — Приятного аппетита! — произнёс он дежурную фразу. — Спасибо! — расплатившись, она поставила Ваню на ноги и взяла его за маленькую ручку. — Всё, пойдём, а то не успеем папе сюрприз сделать… — А когда будет ещё тор-р-рт? — судя по всему, парень слишком рано познал скоротечность времени и то, что сладости имеют свойство быстро заканчиваться. — Ого, пр-р-ривет! — он вдруг остановился, с нескрываемым восторгом посмотрев на Сергея во все глаза. — Когда будет парад, и мы пойдём отмечать большой праздник науки… — принялась объяснять женщина, но ей опять пришлось отвлечься на правила приличия, — Вань, нельзя тыкать пальцем в людей, это некрасиво! Простите нас… — она снова виновато улыбнулась, посмотрев на Нечаева. — Да бросьте, всё в порядке! — добродушно усмехнулся П-3 и обратился к малышу. — И тебе привет. — «Пр-р-рага» — самый вкусный тор-р-рт! — важно заявил мальчишка, глядя на майора снизу вверх, будто на огромный памятник, запрокинув голову. — Ну раз так, я его тоже возьму. — ответил Сергей, посмотрев на кудрявого Ваню с высоты своего роста. В вопросе сладостей детям можно было верить безоговорочно. — Да тут всё вкусное, просто Ваня шоколад любит — вместо хлеба ел бы! — мама вручила сыну торт и снова ловко взяла его на руки, чтобы собеседники могли видеть друг друга на более-менее одинаковом уровне. — Но «Прага» действительно хороша. Если возьмёте, точно не пожалеете. — Спасибо. — майор улыбнулся уголком губ и снова невольно поймал искрящийся взгляд любопытных карих мальчишеских глаз. — Мам, мам, а можно мне так? — Ваню очаровала причёска Сергея, поэтому он не мог оторвать взгляда от причудливо собранных волос и выбритых висков. — Можно, когда подрастёшь. — пообещала женщина, но малыша этот ответ не устроил, и его нос тут же покраснел, предвещая слёзы. «Когда подрастёшь» в переводе со взрослого означало «нескоро», а порой даже «никогда». — А я хочу кучеряшки, как у тебя, но у меня не растут. — подыграл Нечаев, который, почему-то, очень понравился мальчишке — детская симпатия отличалась не только иррациональностью, но и искренностью. — Так что не горюй, малой. Ваня ещё несколько секунд с подозрением поразглядывал майора, будто примеряя ему кудряшки, и убедившись, что они подошли бы ему лучше, чем странная причёска, довольно заулыбался. — У меня шампунь такой… С зайчиком. — поделился секретом парнишка, заставив маму и майора от души рассмеяться. — Пойдём уже! — женщина поспешно утёрла слезу от смеха, чтобы тушь не поплыла, и попрощалась с Нечаевым. — Всего вам доброго! — И вам! — кивнул П-3, снова вернувшись к изучению тортов. — Как тебя зовут? — крикнул напоследок Ваня, посмотрев через мамино плечо. — Серёжа. — отозвался майор. — Сер-р-рёжа! — зарычал мальчишка, задорно пискнув, и скрылся за дверью. Несколько секунд Нечаев просто слушал тишину, приходя в себя после обрушившегося на него шквала неисчерпаемой детской энергии и думал о том, почему красивая в своей лаконичности «Прага» стоила дешевле, чем разухабистый торт с пошлыми масляными розочками. — «Прагу», пожалуйста. — пока он отсчитывал монеты, шустрый Рафик всё красиво упаковал и протянул ему перевязанную коробку. — Приятного аппетита! — пожелал электронный голос напоследок, и Сергей вышел из магазина, расправив плечи — часть миссии была успешно выполнена. Академик Сеченов никогда не афишировал свой день рождения, что было странно, ведь праздник — это лишний повод оказаться в центре внимания, которое шеф, несомненно, любил. Впрочем, верно говорят в народе, что шила в мешке не утаишь — каждый год с начала мая всё предприятие начинало гудеть, словно рой пчёл, обсуждая, чем ещё можно порадовать Дмитрия Сергеевича, кроме успешных исследований и научных достижений. О дне рождения Сеченов не упомянул и в разговоре с П-3, когда пригласил его к себе без особого повода, сказав, что давно не беседовал с ним по-человечески, а не на бегу, когда голова занята работой и решением бесконечных проблем. Нечаев охотно согласился, но, вспомнив о празднике, немного растерялся и не сразу определился, как правильно поступить. С одной стороны, шеф намеренно умолчал о дне рождения, соответственно, не хотел заострять на нём внимание и делать главным поводом для встречи — по этой логике, ему стоило подыграть, как мальчишке в магазине, и скрыть осведомлённость. С другой стороны, Сергей не любил пустые интриги на ровном месте и привык поступать честно и по совести: если он знал, что сегодня у Дмитрия Сергеевича праздник, то должен был его поздравить, только вот как? Что можно подарить человеку, у которого есть всё, а то, чего нет, он сам может с лёгкостью себе позволить? «Так, ну ладно, торт есть. Торт ко дню рождения — это классика. На худой конец, можно им обойтись, но надо бы что-нибудь ещё…» — он брёл по набережной вдоль канала, пытаясь догадаться, чего не хватало Сеченову для полного счастья. «Запуска обновлённого «Коллектива» не хватает, но он уже совсем скоро… О, а может, купить коньяк к торту? — на мгновение обрадовался П-3, заметив у впереди идущего мужчины торчащую из авоськи бутылку, но тут же сам себя раскритиковал, — Да не, херня. Набор подхалима получается: торт и дорогая бутылка. В стиле Штока». Отпустив эту мысль, он присел на свободную лавочку под раскидистым деревом и, нащупав в кармане зажигалку и потёртый портсигар, закурил. «Что ещё обычно дарят? — принялся размышлять П-3, глядя на тлеющий кончик сигареты, — Часы? — он невольно перевёл взгляд на свои видавшие виды, но надёжные часы марки «Буран» с изображением ракеты на циферблате. Судя по всему, они были выпущены ограниченным тиражом ко дню первого полёта человека в космос, но Сергей не помнил, как именно они у него появились: скорее всего, это был чей-то подарок — себе он выбрал бы что-нибудь попроще. «Если заводы выпускают часы к памятным датам, то к запуску «Коллектива» те же «Буран», «Молния» или «Луч» точно что-нибудь подарят шефу — тут осталось-то пару недель подождать… — нахмурившись, Нечаев затянулся сигаретой и медленно выдохнул дым, задумчиво глядя на водную рябь. — Да и не потяну я хорошие часы, а Дмитрию Сергеевичу нужно дарить либо лучшее, либо ничего». К сожалению, часы не прошли строгий отбор и отправились на мысленную помойку вместе с бутылкой коньяка. «Галстук или запонки — будто подарки от супруги. — Сергей продолжал мозговой штурм, но почему-то вдруг вспомнил о пошлых жирных розочках на торте и отвлёкся. — Тьфу ты, блин…» — Шах и мат тебе, Васька. — донеслось с лавочки неподалёку. — Да ла-адно? — разочарованно протянул ломающийся юношеский голос. — Ага-ага! Прозевал своего короля. — девочка задорно рассмеялась, довольная своей победой, и хлопнула в ладоши. — Раз проиграл, ведёшь меня в кино. — Да я в любом случае повёл бы! Сложив шахматные фигуры в коробку, служившую полем, ребята ушли, и их голоса, бурно обсуждавшие правильность ходов, постепенно стихли. Шахматы тоже могли бы оказаться хорошим подарком, если б у вечно занятого академика было время на игру. — Газеты! Журналы! Книги! Я могу подсказать абсолютно всё! — восторженный голос Терешковой сложно было спутать с чьим-либо ещё — у киоска на противоположной стороне канала стоял пожилой мужчина, которого П-3 не слышал, но ответы робота улавливал вполне отчётливо. — Конечно! В «Доме книги» на улице Циолковского есть несколько полных собраний сочинений Маяковского: второй этаж, стеллаж с литерой «М», третья полка! Мужчина поблагодарил её, кивнув, и, несмотря на свой почтенный возраст, бодро засеменил в сторону нужной улицы, держа под руку верного товарища — робота Вову. «Во, точно! Книга — лучший подарок! — очевидная мысль озарила Сергея так внезапно, что даже золотистые солнечные лучи вдруг символично прорезались сквозь разлившиеся по небу черничные сумерки. — Хотя… У Дмитрия Сергеевича столько книг, что любая библиотека позавидует. — мыслить позитивно и легко никак не получалось. — Ладно, может и правда Терешкова подскажет что-то интересное». Потушив сигарету и выбросив её в урну, Нечаев решительно направился на противоположную сторону через мост, не испытывая, впрочем, особых надежд на успех. — Добрый день, дорогой товарищ! — развела руками Терешкова, радушно поприветствовав П-3, словно старого друга. — Здесь вы можете приобрести газеты! Журналы! Книги! — электронный голос звучал слишком радостно. — Я могу подсказать абсолютно всё! — Ага, это я уже слышал. — поторопил её Сергей, желая как можно скорее пропустить лишнюю болтовню. — Я ищу подарок. — Книга — это лучший подарок! — с уверенностью заявила ТЕР-А1, снова эмоционально взмахнув изящными руками. — Кого вы хотите поздравить? Нечаев немного замешкался — сухое формальное слово «начальник» застревало костью в горле, ощущаясь чем-то инородным, несмотря на свою правдивость, поэтому его пришлось заменить другим, произнести которое тоже стоило особого труда и смелости, но оно хотя бы было короче. — Отца. — Замечательно! — воскликнула Терешкова. — Чем занимается ваш отец? — Он учёный. — сухо ответил П-3. — У нас на Челомее очень много достойнейших учёных, благодаря которым слава СССР гремит по всему миру! Уверена, что ваш отец — один из них! — продолжала слегка нараспев щебетать ТЕР-А1. — Вам повезло, уважаемый товарищ — я точно знаю, за какой книгой сейчас охотятся все учёные Челомея! — Да ладно? — майор скептически хмыкнул, скрестив руки на груди, но замер, боясь спугнуть призрачную надежду. — И что же это за книга такая волшебная? — Сборник монографий академика Дмитрия Сергеевича Сеченова за тысяча девятьсот пятьдесят четвёртый год, включая новейшую, которая вышла в марте этого года! — ликующий электронный женский голос начинал действовать на нервы. — Охренеть, блин, и как я сам не догадался?! — Сергей обречённо вздохнул, раздражённо дёрнув плечами. — А что ещё есть, кроме монографий? — Могу предложить годовую подписку на ежемесячный журнал «Наука и жизнь»! — Терешкова с особым благоговейным пафосом произнесла название журнала. — Его будут доставлять почтовыми Сипухами прямо к вашему окну! — Ой нет, спасибо… — поспешно ответил П-3, предвосхищая долгие и обстоятельные восторженные рассказы о том, какой быстрой и надёжной стала роботизированная почта. — Поищу что-нибудь ещё. — Уверена, дорогой товарищ, что вы обязательно найдёте подходящий подарок! — приободрила его очаровательная ТЕР-А1, прижав механические ладони к железной груди. — Посетите Дом книги или универмаг, который находится дальше по улице! Всего вам самого доброго! — Спасибо… — немного рассеянно ответил Сергей, посмотрев влево. — Универмаг в той стороне? — Да! Вас ожидает приятная прогулка в течение двадцати минут, а в конце неё — универмаг! — Терешкова будто поздравила его с этим знаменательным событием, и П-3 направился дальше, любуясь сочными весенними пейзажами и симпатичными жилыми домами, где почти в каждом окне пёстрыми шапочками цвели фиалки и раскидистые герани. Вдоль уютных улиц ровными рядами были высажены аккуратно побеленные клёны, каштаны, липы и огромные кусты сирени, пьянящий аромат которых смешивался с едва ощутимым бензиновым запахом машинного масла — нагревшиеся на весеннем солнце дворники-роботы ВОВ-А6 приятно пахли тёплым мотором. Мелодичный женский голос вдруг запел по уличному радио, нарушив тишину: — Дождевые струны зазвенели, разогнала всех людей гроза. Но идёт прохожий по панели — смеются радостно глаза! Он дождя ни капли ни пугается, и хоть ливень грозовой прошёл, Человек идёт и улыбается — значит, человеку хорошо! Сергей невольно улыбнулся, уловив настроение доброй песни, и на мгновение зажмурился, вдохнув полной грудью свежий вечерний воздух, чтобы максимально подробно запомнить Челомей на уровне ощущений. Несмотря на обилие техники, парящий город не шумел, как суровый мощный механизм, а урчал, будто довольный жизнью сытый кот, спящий в тени лиловой сирени в погожий солнечный день. Для советского человека Челомей являлся монументальным символом великих достижений, сбывшейся мечтой о гипертехнологичном будущем — подобная репутация обязывала город давить своим железным авторитетом, но на самом деле, Челомей был местом дружбы роботов и счастливых людей-единомышленников, увлечённых наукой. Город был искренне рад каждому, неожиданно простодушно открываясь гостям и жителям сразу со всех своих, несомненно, прекрасных сторон, а его истинную значимость выдавала только уходящая в облака высотка академика Сеченова. «Ну красота!» — майор засмотрелся на янтарно-медный отблеск закатного солнца, отражающегося в причудливых окнах высотки, и щемящее чувство необъятной гордости за академика и Родину сдавило его грудь. Дмитрий Сергеевич действительно был великим человеком, лидером, гением, опередившим время, который вызывал безграничное уважение и восхищение у многих, и П-3 то и дело ловил себя на дурацкой мысли, что восхищался им не меньше (а то и больше), был в неоплатном долгу за свою вторую жизнь, но ничего не мог выразить словами, поэтому предпочитал, чтобы за него говорили преданность и поступки. Выбор подарка тоже должен был говорить о чём-то, хотя бы о том, что у Сергея не было особого таланта к оригинальности, но он честно старался и очень хотел чем-нибудь порадовать единственного человека, которого считал самым близким, но с которым всё же держал чуть прохладную дистанцию, не веря во взаимность своих чувств. — Товарищи, да что же это такое?! — вдруг раздался зычный женский голос с балкона четвёртого этажа. — Пятый раз за неделю! Безобразие! Я буду жаловаться! Отвлёкшись от своих мыслей, Нечаев поднял голову и заметил застрявшую на высокой липе Сипуху — дрон жалобно пищал, проворачивая лопасти и зажёвывая ими гибкие зелёные ветви. — Раиса Петровна, миленькая, да не наша это Сипуха! — уже не в первый раз оправдывались местные инженеры, ответственные за настройку Вовчиков-дворников, разводя руками. — Ну что мы сделаем, а? — А я не знаю! Не знаю! Это не моя ответственность! Почему я должна разбираться с этим недоразумением, которое постоянно гудит у моего окна?! — пышнотелая крашеная блондинка лет пятидесяти выглянула с балкона, вжав в подоконник внушительную герань не менее внушительным бюстом. — Мой муж — уважаемый человек, между прочим, он вас… — Ой блять, началось в колхозе утро… — закатил глаза один из инженеров и нервно закурил, отойдя в сторону. Сипуха снова пискнула, мигнув датчиками, и тщетно попыталась вырваться из плена. — …неуважение к жильцам! Безобразие! Я доложу управдому и соберу подписи — вы у меня ещё попляшете! — скандалистка пригрозила молодым людям кулаком и скрылась из виду. — Это здорово! Это здорово! Это очень-очень хорошо! — будто издеваясь, пела Эдита Пьеха по уличному радио. — Санёк, видишь номер? Нет? — самый молодой инженер из компании бегал вокруг дерева, изображая бурную деятельность. — Нихрена не вижу — она дёргается постоянно… — один из мужчин стоял под дроном и щурился, пытаясь разглядеть маркировку. — Там последние буквы «ПЧТ», кажется. — Так и думал, что это почта! — радостно воскликнул парнишка и, сложив пальцы колечком, и оглушительно свистнул. — Раиса Петровна! Раиса Петровна! — Ну? Прогнали эту паскуду крылатую? — женщина снова выглянула с балкона, сильнее запахнув халат и потуже его затянув. — Да не, но вы на нас не жалуйтесь — это всё почта! Сипуха-то почтовая! — А на почту я уже жаловалась — мне никак не доставят газету! — возмутилась было она, но вдруг замолчала, осознав, что к чему, и всплеснула руками. — Батюшки, так это ж ко мне! Снимайте её скорее с дерева, голубчики! — Дык как мы её снимем-то? Она нас на салат покрошит. — растерялся молодой инженер. — Надо питание отключить, а у нас нет кода доступа. — Сначала надо найти виноватого! — продолжала гнуть свою линию Раиса Петровна. — Кто у нас отвечает за деревья? Василий Ефремыч! — завопила она, заметив как нельзя кстати вышедшего из подъезда управдома. — Почему никто не позаботился обрезать липу?! Ко мне не может попасть почта! «Вот тебе и роботизированная почта! — П-3 усмехнулся, слыша отголоски локального скандала даже на приличном расстоянии, — И люди, которые, переехав в новый город, взяли с собой старые привычки». Посмотрев на часы, он отметил, что отлично укладывался во время — Сеченов ждал его к восьми, до встречи оставалось сорок пять минут, а значит, можно было попытать счастье в универмаге и спокойно направиться в высотку, благо, та находилась совсем недалеко. К вечеру магазин почти опустел, за исключением толпившихся у продуктовых лавок молодых учёных — вчерашних студентов, которые перешучивались меж собой, выдумывая страшную химическую формулу «Докторской» колбасы. «А ещё, наверное, хорошо получить в подарок то, что сам себе не купишь: не из-за цены, а просто потому, что серьёзные люди не покупают себе всякие безделушки», — подумал Сергей, заметив прилавок с оловянными фигурками, значками и монетками. Он не понял, что привлекло его сначала: сами товары или то, что за прилавком стояла девушка, а не очередной робот. — Добрый вечер! — она приветливо улыбнулась майору, поправив рабочий синий фартук. — Ищете что-то в коллекцию? Нам как раз миниатюрки боевых роботов завезли, а их разбирают, как горячие пирожки. Судя по всему, маленькие солдатики, самолёты, машинки, оружие и роботы представляли собой предметы коллекции, у них даже были свои обозначения и классификации, что немного удивило далёкого от коллекционирования чего бы то ни было Сергея. — Добрый! — он воспрянул духом, когда понял, что ему придётся общаться с человеком. — Я не то что бы ценитель — ищу подарок. Интересные у вас тут штучки… — П-3 засмотрелся на миниатюрную копию Вовчика. — Как настоящий, надо же. — К нам многие заглядывают именно за подарками. — она аккуратно достала фигурку, чтобы майор смог рассмотреть детали поближе. — Коллекционеры рады новинкам, особенно, если они касаются войны или освоения космоса. Туристы любят копии наших Вовчиков, Рафиков или Терешковых. — принялась объяснять молодая продавщица, доставая новые миниатюры. — А местные дарят друг другу модельки, чтобы они стояли на рабочем столе рядом с часами или письменными принадлежностями и просто радовали глаз. На Челомее живёт очень много учёных, которые круглые сутки проводят на работе, поэтому такие вещицы — это своего рода отдушина. — Здорово! — Сергей улыбнулся уголком губ, почувствовав, что внутренний компас его не обманул и привёл в нужное место. Мозаика сложилась идеально: небольшой сувенир для человека, который проводит в своём кабинете больше времени, чем где-либо ещё, подходил в качестве подарка куда лучше пафосных часов или неоправданно дорогого алкоголя. — А можно Сипуху поближе посмотреть? — среди разнообразия искусно покрашенных детализированных статуэток однотонный изящный дрон на латунной подставке выделялся своим минималистичным дизайном и выглядел может не слишком дорого, но крайне солидно. — Конечно! — кивнула продавщица и сняла фигурку с верхнего стеллажа. — Кстати, она ещё и крутится. — девушка чуть прикоснулась к лопастям, и те отзывчиво начали двигаться, поблёскивая тонкими латунными пластинами и полностью повторяя динамику настоящей Сипухи. Сергей пока слабо понимал, как ему придётся объяснить именно такой выбор подарка, зато он чётко представлял эту вещицу на столе Сеченова рядом с позолоченной Грушей или монитором. — Беру. — он пошарил в кармане и, достав горсть монет, принялся отсчитывать нужную сумму. — Она как раз последняя оставалась — видимо, вас ждала. — девушка аккуратно поставила тяжёлую фигурку в коробку и перевязала её красной лентой. — Если вдруг решите начать коллекционировать, приходите, я вам всё расскажу! — Спасибо большое. — поблагодарил её Нечаев и взвесил Сипуху в руке — по ощущениям моделька оказалась чуть тяжелее пистолета Макарова с полным магазином патронов. «Торт — есть, подарок — есть. — мысленно поставив галочки напротив двух важных пунктов, Сергей взглянул на часы и направился в сторону высотки. — Миссия выполнена». У высокого здания толпились служащие, обсуждая прошедший день, и Нечаев, пройдя мимо них в просторный холл, шагнул к лифту. «С этажа шефа едет. Точно немчуру везёт…» — Вечег' добг’ый, товаг’ищ майог'. — из лифта, по-кошачьи лукаво улыбаясь, ленивым шагом вышел Штокхаузен. — Вы легки на помине — товаг’ищ Сеченов как г’аз о вас говог’ил. — его оценивающий взгляд просканировал Сергея сверху вниз и обратно и любопытством остановился на двух коробках. — Смотг’ю, вы подготовились. Похвально, похвально, zehr gut. — Гутен абенд. — усмехнулся П-3 в ответ, пропустив колкость мимо ушей, и зашёл в лифт, в котором ещё остался навязчивый шипровый запах одеколона. — Пошёл в жопу! — смачно добавил он, когда двери лифта закрылись, и на душе сразу стало приятнее и веселее. Лифт начал плавно подниматься, и, пролетая этаж за этажом, майор всё ярче ощущал непривычно приятное волнение, когда сердце замирало не в предчувствии катастрофы, боли или очередного фантасмагоричного сна, а весело подпрыгивало, будто чеканя шаг в парадном марше. Двери мягко открылись, выпустив Сергея в коридор, ведущий к знакомому кабинету. «Так… А чего пожелать-то? — майор озадаченно замер на пороге. — Счастья, здоровья — банально как-то, хоть и важно. Ладно, придумаю». Выдохнув, Сергей открыл тяжёлые дубовые двери в огромное пространство, залитое ослепительно-медовым закатным солнцем, и уверенно прошёл по ковровой дорожке вперёд. — Майор «П-3» Нечаев, — его встретили две высокие механические балерины, преградив путь. — Просьба оставить имеющееся у вас оружие в отведённом для него месте. — Я без оружия. — ответил Сергей, понимая, что датчики безопасности сработали на латунную модельку в коробке. — Не всё тяжёлое и металлическое можно считать опасным, дамы. «Хотя… — он снова взвесил фигурку в руке. — Такой хреновиной при желании можно запросто башку проломить». — Левая, Правая, пропустите агента П-3. — раздался властный голос Сеченова, и через секунду он сам появился в поле зрения, выйдя из тени самолёта, величественно украшавшего огромный кабинет. — Охранять за дверью, никого не впускать. Если будут посетители, отвечайте, что мой день на сегодня закончен, и я никого не жду. Девушки-роботы, беспрекословно повинуясь, синхронно отошли от Сергея в плавном балетном повороте и грациозно вышли за дверь, покачивая бёдрами. — Ну здравствуй, сынок. — обратился к нему академик, смягчив тон, и Нечаев не смог не улыбнуться ему в ответ, хотя рядом с шефом он всегда становился максимально серьёзным и собранным, дабы соблюдать субординацию и не позволить себе ненароком взболтнуть лишнего. Несмотря на то, что П-3 очень дорожил близким знакомством с Сеченовым и тем фактом, что академик подарил ему вторую жизнь, сумев совершить невозможное на операционном столе, он старался лишний раз не очаровываться своими иллюзиями и не привязываться слишком сильно — видеть в шефе отцовскую фигуру было отчасти полезно, но в большей степени губительно. Полезно потому, что чувство родства обостряло преданность и исполнительность, а губительно потому, что, по мнению Нечаева, смешивать рабочие отношения и личные — это всё равно, что мешать водку с пивом. Ни в том, ни в другом случае добра можно не ждать — в итоге будет муторно, плохо и больно. Вывод вполне имел место быть, и майору казалось, что в прошлой жизни, которой он совершенно не помнил, ему пришлось стать свидетелем чего-то подобного. Впрочем, Сергей не верил своим так называемым «воспоминаниям» и считал их ложными из-за попыток мозга заполнить пробелы с помощью плодов богатого воображения. — Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич. — майор подошёл к нему ближе и немного неловко протянул подарок, как школьник любимому учителю. — Вот, это вам… С днём рождения! Сеченов тепло улыбнулся, отчего в уголках его мудрых лучистых глаз собрались морщинки, и с благодарностью взял коробки из рук Нечаева. — Спасибо, П-3, но тебе совсем не стоило беспокоиться о подарке — я же пригласил тебя просто так и не подчёркивал особый повод. — он сначала вежливо отказался, но было заметно, что внимание Сергея оказалось для него неожиданным и крайне приятным. — Ну нет, так дело не пойдёт. — категорично отреагировал майор, качнув головой и скрестив руки на груди. — Раз сегодня праздник, то вас нужно поздравить. — Будем поздравлять друг друга, когда запустим «Коллектив 2.0» — вот это будет всем праздникам праздник, а сегодня… — несмотря на немалую долю тщеславия, Сеченов старался избегать всего, что касалось его напрямую, будто намеренно пренебрегая собой перед лицом великой науки, и подобное поведение если и было показательным лукавством, то лишь отчасти, так как он действительно куда охотнее говорил о своей персоне через призму своих достижений, а не с обычной житейской стороны. — Сегодня тоже важный день — без вас не было бы ни «Коллектива», ни Челомея. — настаивал на своём Нечаев. — И… Меня бы тоже не было. — добавил он, даже не думая ставить себя в один ряд с великими показателями прогресса, но вышло, как вышло. — Я не мог взять и проигнорировать день рождения того, кто мне жизнь спас. Крысой последней был бы… И дураком. Академик внимательно смотрел на Сергея, слыша в его словах не дежурные фразы людей, которые пришли оказать должное внимание для галочки, и не сладкие подхалимские речи, полные пошлых экзальтированных восторгов и надежд на особое расположение. Нечаев был честным и ничего не требовал взамен — это качество Сеченов ценил в нём превыше всего, и его искренность подкупала, даже если порой она звучала грубо и жёстко. — Ну что ж, справедливо! — согласился с его доводами шеф. — Какие-то глупые кошки-мышки получились, но в том только моя вина. Прости меня, сынок, я совсем не хотел ставить тебя в неловкое положение. — Да ерунда, Дмитрий Сергеич! — отмахнулся майор. — Всё ведь хорошо. — Всё хорошо, ты прав. — академик снова взглянул на две коробки в своих руках и улыбнулся уголком губ. — Любопытно, что здесь… Явно что-то увесистое, но что именно? Аккуратно поставив их на стол, он сначала открыл ту, что побольше, и просиял: — Сто лет не получал в подарок торт, а ведь какая добрая традиция! Это «Прага»? — Да, она! — глядя на улыбающегося шефа, Сергей снова почувствовал то самое приятное лёгкое волнение. — Представляешь, я даже помню время, когда этот торт только-только появился. — зелёно-карие глаза ностальгически блеснули, будто посмотрев на красочную ретроспективу в бездонной глубине души. — За ним стояли огромные очереди несмотря на то, что он был ощутимо дороже всех прочих тортов. Мне кажется, я с тех самых пор «Прагу» и не покупал, но вкус помню точно: шоколад и лёгкая кислинка то ли абрикосового, то ли сливового варенья. Машину времени мы пока не изобрели, но вкусы, запахи и звуки хранят в себе столько воспоминаний, что невольно переносишься на годы назад. — Со мной так не работает, я пробовал. В башке будто дыра размером с… Жизнь. — П-3 горько усмехнулся, но тут же почувствовал тёплую ладонь на своём плече. — Нужно записывать как можно больше новых воспоминаний — твой мозг старается сейчас работать именно в этом направлении. — Сеченов участливо посмотрел в его глаза, и Сергей не смог отвести взгляд, схватившись за уверенные слова и спокойный, рассудительный голос, словно утопающий — за соломинку. — Ты продолжаешь делать упражнение, которое я тебе порекомендовал? — Да, я стараюсь. — кивнул он, честно ответив. — Перед сном вспоминаю прошедший день в деталях и некоторые подробности из предыдущего, потом думаю о неделе и месяце. Вроде неплохо выходит. — Замечательно. — похвалил его академик. — Я понимаю, что потерянного не восполнить, но чем больше разных деталей из минувших дней ты запомнишь сейчас, тем будет лучше и легче. Понял меня? — Так точно. — И давай сегодня обойдёмся без официальной лексики, пожалуйста. — вежливо попросил Сеченов. — Всё-таки я пригласил тебя не по работе. — Хорошо! — охотно согласился Нечаев, подозревая, что с таким подходом рабочие отношения всё же неминуемо сплетутся с личными, если уже давным-давно не сплелись, но противиться и выстраивать жёсткие границы у него не было никакого желания, тем более, шеф сам пошёл ему навстречу. Сергей соврал бы себе, если б не признался в том, что очень ждал этого вечера, как и любых минут наедине, когда он мог просто перекинуться с академиком парой слов и услышать доброе, ласковое обращение к себе, которое потом носил бы у сердца, как медаль или талисман, спасающий от бед. Впрочем, в то же время он старался лишний раз не думать о своих чувствах, потому что от мыслей о них его постоянно бросало из крайности в крайность. Сергей не стремился быть важным, как многие другие приближенные к Сеченову — в глубине души ему хотелось быть нужным, но не только в качестве агента, а по-человечески нужным, как родной сын — бескорыстно и безусловно. Не желая быть рабом своих розовых очков, П-3 старательно выцарапывал из своего сердца ростки по-детски чистой, искренней привязанности острыми обломками правды, но каждый раз позволял им прорастать снова после разговоров с Дмитрием Сергеевичем, который старался не бросать его надолго в одиночестве и выходить на связь как можно чаще, даже если день оказывался утомительным и долгим, а это не было похоже на простые рабочие отношения, как ни крути. — Так, а что же здесь? — академик взял вторую коробку и попробовал угадать, исходя из веса и того, в чём разбирался Сергей. — Это всё-таки оружие? — Нет, но на крайний случай сойдёт и за него. — серьёзно ответил он, но, заметив озадаченность на лице Сеченова, добавил. — На совсем уж крайний случай. — Заинтриговал, ничего не скажешь… — шеф развязал ленточку и, вытащив из коробки тяжёлую латунную фигурку Сипухи, удивлённо поднял брови и широко заулыбался. — Ничего себе, неожиданно! Это точная копия, да? Надо же, даже лопасти крутятся… — он принялся рассматривать фигурку со всех сторон, и П-3 невольно подметил, как удивительно живые яркие глаза Дмитрия Сергеевича стали похожи на огромные карие глаза маленького Вани из магазина — неутолимое любопытство и способность удивляться мелочам делали из детей учёных, а учёным позволяли оставаться немножко детьми. — Всё-таки мы те ещё мальчишки, даже когда совсем уже стали взрослыми. — сделал вывод Сеченов, с нескрываемым любопытством разглядывая блестящую модельку. — Я впервые увидел подобную фигурку у Ивана Петровича Павлова. На его столе стоял маленький такой МЕД-6, сантиметров десять в высоту — не больше, невероятно детализированный, будто настоящий. Мы с коллегами собрались на консилиум, но минут пять не могли оторвать глаз от мини-Медика, как дети малые, честное слово. — он аккуратно поставил Сипуху у монитора — та сразу поймала несколько солнечных лучей на подвижные лопасти и принялась играть ими, ярко переливаясь. — Спасибо, сынок. — академик искренне поблагодарил стоявшего рядом Сергея, который сам сиял от невыразимой внутренней радости ярче отполированной до блеска латуни. — Благодаря тебе сегодня я счастлив, а в день рождения такое со мной бывает очень и очень редко, уж поверь. Майор лишь улыбнулся, растеряв всю свою смелость и не сообразив, что ответить, но Сеченов, будто подсказывая, что нужно было делать дальше, раскрыл объятия. Поддавшись порыву, П-3 подошёл к нему в два широких шага и крепко обнял, тут же почувствовав, как быстро заколотилось в груди сердце от ответных, по-родному ласковых объятий. Тёплая заботливая ладонь Дмитрия Сергеевича бережно гладила его по голове и широкой спине, и Сергею показалось, что за весь небольшой отрезок новой жизни, что отпечатался в его памяти, он не был счастливее, чем в этот самый момент. — Как ты смотришь на то, чтоб отметить сегодняшний день чем-нибудь покрепче чая, м? — с намёком спросил шеф, взглянув на него. — У меня есть очень хороший коньяк. — Это можно! — кивнул П-3, немного неловко разжав объятия. — Вот и славно. — академик снял галстук, расстегнув верхнюю пуговицу рубашки, и, подвернув рукава до локтя, направился в сторону причудливо уходящего в пол самолёта. — Красивые цветы. — Сергей вдруг обратил внимание на пышный букет мелких пушистых гвоздик ярко-рубинового цвета. — Прислали из «Вавилова». По моему мнению, цветы хороши, когда они высажены на клумбах, и все могут ими любоваться, или когда букеты радуют женщин — они тогда и сами будто расцветают. — Сеченов открыл шкафчик, незаметно встроенный в нос самолёта. — Я всегда говорил, что, пока жив, цветов мне дарить не нужно — подобного «возложения» я не приемлю. — он вернулся с двумя хрустальными рюмками и бутылкой коньяка и поставил их на стол. — Будь добр, открой. — Давайте. — кивнул П-3 и принялся распечатывать бутылку, с аккуратным любопытством поглядывая на шефа, который вместе с галстуком будто сбросил с себя бремя важности и прожитых лет и даже стал двигаться легче. — Выходит, этим цветам вы тоже не рады? — Эти приятные. Но тут, понимаешь ли, есть небольшая история… — шеф помедлил, вернувшись к шкафчику, и озадаченно заглянул внутрь. — Очень любопытно: рюмки, кружки и ложки есть, а тарелок и ножей — нет. — Да не беда — можно ведь прямо из коробки торт ковырять. — простодушно ответил Сергей, открыв бутылку. — Как-то совсем уж по-варварски выйдет. — чуть поморщился академик, вернувшись с изящными чайными ложками. — Надо хотя бы порезать культурно. — Девчонки нам не помогут? — разлив коньяк по рюмкам, майор с намёком кивнул в сторону двери. — Боюсь, они поймут приказ «порезать» слишком буквально, и после их помощи мы рискуем остаться без торта вовсе. — Сеченов усмехнулся, задумчиво постучав пальцами по столу, и вдруг вспомнил, — О, у меня же где-то был новый резекционный нож… — Это… Которым трупы вскрывают, что ли? — насторожился П-3, почувствовав неприятный холодок, пробежавший вдоль позвоночника. — Нет-нет, то, о чём ты говоришь — это секционный нож. — пояснил шеф, увлечённо перебирая вещи в ящике под столом. — А резекционный нож служит для рассечения связок и хрящей. Точно помню, что приобретал его с целью опробовать новую медицинскую сталь в деле, но руки так и не дошли… Ага, вот и он! Сеченов извлёк аккуратно запакованный в стерильный пакет скальпель и отработанным движением вскрыл его, продемонстрировав майору. — Нехилый такой ножичек. — Нечаев оценил остроту лезвия. — Если б им ещё и колоть можно было, то он бы неплохо подошёл в качестве мелкого оружия «на всякий случай». — Да, только о такое тонкое лезвие самому порезаться можно проще простого — рука немного соскользнёт, и всё, даже не почувствуешь. — академик склонился над тортом и с разных сторон изучил глазированную шоколадную поверхность, будто тело пациента. — Так-с, ну что ж, режем… — он занёс скальпель, по привычке мысленно рассчитав пропорции и силу нажатия, и сделал первый надрез. Сергей наблюдал за процессом, затаив дыхание — операция над «Прагой» проходила успешно, а уверенные движения сильных жилистых рук Сеченова завораживали своей плавностью и аккуратностью. Разрезав торт с хирургической точностью на идеально ровные части, шеф ухмыльнулся в усы и осторожно вытер скальпель о салфетку: — Как по маслу! — Да и пациент не проблемный. — отметил Сергей, взяв рюмку, и академик тихо рассмеялся, кивнув. — Ну что, выпьем? — он тоже взял рюмку за изящную хрустальную ножку и присел рядом с Нечаевым. — Выпьем. — майор улыбнулся уголком губ, пытаясь собрать воедино всё то, что хотел сказать, но мысли то ловко убегали от него, то рассыпались, словно песок. — Дмитрий Сергеич, я ещё раз поздравляю вас с днём рождения. Желаю крепкого здоровья, новых открытий, и просто, чтобы всё хорошо было. — поступки и обещания вновь пересилили обычные слова, поэтому П-3 серьёзно добавил, посмотрев на Сеченова, — Но если что-то пойдёт не так, то вы всегда можете на меня положиться. Не подведу. «Вы всегда можете на меня положиться» переводилось как «Я всегда буду рядом, потому что вы мне дороги, как родной отец», и, к счастью, за время знакомства и общения с Нечаевым, академик научился его понимать. — Пусть всё будет так, как ты сказал. И да, Сергей, ты действительно тот, кому я всецело могу доверять — это очень ценно. — кивнул он, не сводя глаз с майора, и заговорил на его языке. — Ты тоже можешь на меня положиться, и не только в трудную минуту. «Я всегда буду рядом, потому что ты дорог мне не только, как агент», — перевёл П-3, но не поверил, снова решив, что выдал желаемое за действительное, а потому предпочёл воспринимать ответные слова как вежливый жест. — За вас! — он с приятным хрустальным звоном коснулся своей рюмкой рюмки Сеченова и выпил коньяк, оценив его мягкий вкус. — Как тебе? — с лукавой полуулыбкой спросил академик, поставив пустую рюмку на стол, которую Сергей тут же наполнил. — Я не ценитель, но вкусно. — честно ответил он, отковырнув ложкой шоколадную глазурь от кусочка торта. — Компот из сухофруктов с высоким градусом. — Хорошее определение! — рассмеялся Сеченов и внимательно посмотрел на майора, будто желая увидеть его реакцию на следующие слова, — Это, к слову, прошлогодний подарок Штокхаузена. — Ясно. — кратко ответил Нечаев и ухмыльнулся, вспомнив про набор подхалима. — Шток, может, и крыса, но в алкоголе разбирается. Молодец. Пассивная агрессия как повисла в воздухе душным облаком, так и растворилась. — Что за кошка между вами пробежала, м? — доверительно спросил академик, будто желая примирить поссорившихся братьев. — Никак в толк не возьму. — Не уважаю людей, которые в прыжке переобуваются. — намекнул П-3 на прошлое немца. — Я б с ним в разведку не пошел. — Тебя никто не просит идти с ним в разведку — вы работаете в разных сферах. — спокойно ответил Сеченов, пожав плечами, и тоже отломал ложкой кусок торта. — Да он сбежит, как найдёт, где трава зеленее — только пятки сверкать будут. — нахмурился Нечаев. — Мутный он оппортунист, блин, я таких за версту чую. — А ещё очень одарённый врач и учёный, обладающий организаторским талантом. — шеф продолжал настаивать на своём. — А, да? — наигранно удивился Сергей, — Тогда где его монографии и статьи? Терешкова мне сегодня предложила купить ваш сборник, а не его. И что-то не припомню ни одного случая, когда этот «врач» реально кому-то помогал, хотя я половину сознательной жизни провёл в палате и видел, как бывают заняты доктора, несмотря на помощь роботов. Фриц только и делал, что время от времени наблюдал за мной из-за стекла, как за крысой подопытной. — майор раздражённо хмыкнул. — Сейчас тоже продолжает что-то вынюхивать, приходит на мои тренировки, смотрит с ухмылкой мерзкой, только я ж за словом в карман не полезу — каждый раз посылаю его на… — он осёкся, — Далеко. Может, дойдёт, наконец. — Вот оно что… — тихо рассмеялся Сеченов, сжав пальцы на переносице. — Теперь я понял, почему Штокхаузен жаловался, что ты агрессивно на него реагировал и ругался, хотя он ничего не делал. — Дмитрий Сергеич, ну вы представьте, что работаете, а кто-то стоит над душой и пялится во все глаза! — возмутился Нечаев. — Неприятно, понимаю. — со стоическим спокойствием ответил академик. — Но дело в том, что Михаэль приходил по моему поручению, когда у меня не было времени узнать, как твоё здоровье и успехи. — Е-е-еб… — бранное выражение чуть не сорвалось с губ майора, но он смог вовремя остановиться. — Так почему он мне ни хрена не сказал? Язык проглотил? — А вот это уже вопрос к нему. — Да нравится ему бесить меня, вот и всё. — Сергей отмахнулся. — Знает же, что обругаю, но не укушу. — Будь немного снисходителен. Я не прошу вас дружить, но терпимость — это уже большое дело. — шеф с отеческой теплотой взглянул на него. — Со своей стороны я обещаю напомнить Михаэлю о том, что о причине любого визита нужно уведомлять. — Ладно, я постараюсь. Если меня не раздражать, не лезть под руку и говорить по делу, я тоже огрызаться не буду — не дурак же. — пообещал Нечаев и добавил, — Но это не значит, что я изменю о нём своё мнение. — Хорошо, пусть каждый останется при своём, но без перепалок на пустом месте. — нашёл компромисс Сеченов и поднял рюмку. — Стало быть, за взаимопонимание? — За него! — улыбнулся Сергей и выпил, закусив тортом — «Прага» действительно оказалась очень вкусной, особенно крем и глазурь, похожая на шоколад в эскимо. — Так… А что за история с цветами? — он снова посмотрел на яркий праздничный букет гвоздик. — Вы начали рассказывать. — Ах да, история! — отклонившись на спинку кресла, академик расслабленно провёл рукой по своим густым волосам. — Повеселит тебя изрядно, жаль, фотографий нет под рукой. П-3 нравилось наблюдать за Сеченовым в хорошем настроении, и оно было настолько заразительным, что он сам невольно начал чаще улыбаться. — Несколько лет подряд из «Вавилова» мне присылали в подарок огромные букеты сортовых лилий, от запаха которых голова начинала не просто болеть, а раскалываться. — академик чуть поморщился. — Однажды я не выдержал и решил культурно намекнуть, что цветы хороши везде, кроме моего кабинета, и, к счастью, намёк был понят с полуслова. Впрочем, я не учёл тот факт, что работники «Вавилова» люди хоть и сообразительные, но обладают весьма специфичным вкусом. — Вам начали присылать рассаду в горшочках? — попробовал догадаться Сергей, жуя торт. — Если бы! — качнул головой Сеченов. — Видишь ли, у вавиловцев есть две связанные друг с другом проблемы: непреодолимое желание хвастаться любыми достижениями селекции и безудержная гигантомания, поэтому, коль я отказался от цветов, они решили сделать ход конём и вырастить ко дню рождения огромный, кхм, огурец… Нечаев затрясся от смеха, стукнув рукой по столу — в его голове не осталось ни одной приличной мысли. — Это шутка такая, что ли? — Нет! — широко заулыбался академик, вспоминая. — Всё было серьёзно. В тот день я прибыл на ВДНХ, потому что мы открывали новую секцию, а «Вавилов» как раз привезли свои достижения: лимонные деревья, зёрна пшеницы, устойчивые к экстремальным погодным условиям, новые сорта яблок, цветы, тыквы, и гвоздь программы — огурец. А теперь представь: толпятся журналисты, осматриваются гости, на фоне общей суеты гордые вавиловцы дружно поднимают огурец, потому что его внушительный размер должен быть заметным на фотографии, чтобы попасть на первую полосу газет… Я же скромно стою рядом для сравнения и немного проигрываю в росте. — Охренеть, какую дубину вырастили! — удивился Сергей. — Метр девяносто, как сейчас помню. — кивнул шеф. — И вот мы подошли к пику комедии: в разгар событий команда селекционеров объявляет, что от лица всего комплекса они дарят мне это чудо природы и генно-полимерной инженерии, а сорт отныне будет называться «Сеченов»! Представив пикантную двусмысленность ситуации, Нечаев расхохотался в голос, и Дмитрий Сергеевич, смеясь, наполнил рюмки снова. — Это ты ещё фотографию не видел: в кадр попал и огурец, и две внушительные тыквы. Кто-то рассмотрел в этом тайное послание западу, кому-то было просто смешно из-за очевидной ассоциации, а кто-то заметил исключительно плоды науки — таких было меньшинство… Короче говоря, после этого случая я снова рад цветам из «Вавилова». — Долго пришлось потом восстанавливать репутацию? — майор подпёр рукой подбородок, глядя на академика. — Она и не пострадала — главное было посмеяться над собой вместе со всеми. — улыбнулся шеф. — Но изящнее всего меня подколол мой друг: он просто вырезал эту фотографию из газеты и поставил её себе на стол в нарядной рамочке. — Годный какой юморок! — снова рассмеялся Сергей. — Товарищ-то не промах. — Да, человек он был непростой, но удивительного ума и таланта. — Сеченов перевёл взгляд на руку П-3 и вдруг сменил тему. — Кстати, как твоя перчатка, сынок? — Да как-то… — он посмотрел на свою ладонь и почесал зудящее запястье. — Вроде нормально. — Вроде? — чуть обеспокоенно нахмурился шеф. — Ну-ка, покажи. Сергей послушно протянул руку, и он с особой аккуратностью врача сначала безболезненно отсоединил перчатку от порта на коже, а затем расстегнул ремешок на запястье. — Давно началось? — Сеченов заметил несколько небольших экзем. — Не помню — недели полторы, может, две. Или месяц. — пожал плечами П-3. — Я таких мелочей вообще не замечаю. — А по функциям? — Честно говоря, не пользуюсь ими. — Сергей почувствовал себя немного неловко — всё-таки, было пренебрежительно и глупо признаваться в таком человеку, который эту перчатку изобрёл. — Раньше я хотя бы умел создавать полимерный пузырь, а теперь и этого не могу. Разучился, видимо, без практики. — Нет-нет, дело не в тебе. — мягкий бархатный голос академика вновь его успокоил. — Не нужно применять каких-то особых усилий для использования функций перчатки — она должна работать продолжением твоей мысли. Раз перчатка доставляет дискомфорт и не работает, значит, началось отторжение. — Вот же блин. — серьёзно нахмурился Нечаев. — И что теперь делать? — Прямо сейчас снять перчатку не получится, но давай ты придёшь ко мне завтра, и я в медкабинете заменю её на другую? — предложил шеф и, достав из ящика полупустой флакон хлоргексидина, распылил раствор на кожу, чтобы затем подсоединить порт обратно. — Как раз хотел этим заняться в ближайшее время, но сложившаяся ситуация немного меня опередила. Так даже лучше, пожалуй. — Думаете, другая приживётся? — спросил Сергей, наблюдая за манипуляциями. Было забавно понимать, что у Сеченова всюду можно было найти какие-то медицинские принадлежности, в отличие от обычных бытовых вещей. — Да, я очень на неё рассчитываю: она сделана из нового материала, можно будет регулировать функции, и помощник встроенный есть. — Помощник? — удивился майор. — Болтающая перчатка? — Да, что-то вроде того. — улыбнулся Сеченов, заботливо застегнув ремешок на его запястье чуть свободнее, чтобы лишний раз не травмировать раздражённую кожу. — Это будет мой тебе подарок к запуску обновлённого «Коллектива». — Здорово, спасибо! — П-3 улыбнулся в ответ, снова отметив, насколько отвык от улыбок и смеха, и как приятно было обрести их вновь хотя бы на какое-то время. — Как ты вообще себя чувствуешь? Что-нибудь беспокоило в последнее время? — дежурные, на первый взгляд, вопросы, действительно интересовали шефа, и он внимательно смотрел на Сергея, словно желая увидеть очаги боли до того, как он сам начнёт о них рассказывать. — Всё в порядке. Кажется, я сейчас в своей лучшей форме — выносливость отличная, сам собой доволен. — честно ответил П-3. — Протезы, правда, щёлкают время от времени, но это не страшно, я уже давно привык. Голова болит редко, даже после нагрузок. — Насколько редко? — Раз в три недели, может даже реже, и зрение хуже не становится. — Это очень хорошо. — удовлетворённо кивнул академик. — А сон? — А сон, как обычно — ничего нового. — качнул головой майор, усмехнувшись. — Такая, простите, херня снится, что лучше уж не спать вовсе. — Не спать нельзя, сынок, иначе головные боли вернутся, и чувствовать себя будешь совсем разбито. — Сеченов взял рюмку. — Среди врачей, конечно, за здоровье пить не принято, но мы тут не занудствуем, а отмечаем всё хорошее, поэтому давай за здоровье? — Да, за здоровье! — поддержал его Сергей. — Пусть не подводит. Алкоголь приятно обжигал горло, расслаблял, но не пьянил, и, глядя на маслянисто-янтарную каплю коньяка в рюмке, П-3 без сарказма и лукавства подумал о том, что у Штока всё-таки действительно был хороший вкус и чёткое понимание того, какой напиток не стыдно подарить. Академик снова тронул лопасти Сипухи, посмотрев на неё с интересом и особой нежностью, будто на тонкое произведение искусства — заметив его взгляд, Нечаев убедился в том, что моделька всё-таки пришлась по душе. — Дмитрий Сергеевич, а почему вы не любите свой день рождения? — спросил он. — Неужели из-за возраста? — Если только отчасти. — Сеченов задумчиво ковырял торт. — На самом деле, мне нравится мой возраст: я уже не настолько молод, чтобы рисковать понапрасну и совершать опрометчивые глупости, но и не стар, чтобы отказаться от всего нового в пользу проверенных методов. Дело в другом… — он посмотрел на майора, мягко усмехнувшись, и признался. — Временами меня ужасно гложет зависть. — Зависть? — непонимающе нахмурился Нечаев, чуть наклонившись вперёд. — Мне всегда казалось, что это вам все завидуют. — Как бы тебе объяснить… — академик поджал губы, постучав пальцами по столу. — Я завидую юным учёным, потому что у них есть не только всё время этого мира, но и отличный старт для исследований в любой области, новейшие технологии, лучшие условия для комфортной жизни — в моей молодости всего этого и в помине не было. Конечно, мы не стоим на месте, и каждое новое поколение должно быть успешнее предыдущего — таков главный закон эволюции, поэтому я всеми силами борюсь за прогресс. В то же время, я порой думаю о том, как же было б хорошо, если бы лет десять назад у нас было то, что есть сейчас — мы бы уже все стояли на совершенно новой ступени развития! — выразительные глаза Сеченова на мгновение озарились вдохновением, но тут же потускнели. — Понимаешь, сынок, годы летят, а идей меньше не становится — день рождения мне напоминает именно об этом. Я не боюсь смерти — я боюсь не успеть воплотить всё задуманное. — Да ладно вам, Дмитрий Сергеич! — голос Сергея прозвучал настолько ободряюще, что взгляд шефа вновь помолодел. — Во-первых, весь тот прогресс, что есть у нас сейчас, случился благодаря вам, и глупо думать о том, что он мог бы произойти быстрее — в таком случае, либо вам нужно было родиться раньше, либо это всё сотворил бы кто-то другой, но это всё равно было бы не то, потому что это уже были бы не ваши идеи. Короче, блин, о чём я… — П-3 на мгновение зажмурился, пытаясь не запутаться в логических цепочках, которые на трезвую голову тяжело было воспринимать, а на слегка хмельную уже и вовсе казалось фантастикой. — Я хотел сказать, что всё идёт правильно, вы на своём месте в нужное время, и возраст у вас, что надо — сами же сказали, что он хорош именно здравой рассудительностью. А в то, что вы можете что-то не успеть, я не верю. — Серьёзно? Почему? — ответ позабавил шефа, и он слегка поднял брови в удивлении. — Я слышал, что проводятся какие-то исследования по увеличению продолжительности жизни. Мол, в среднем будем по сто двадцать лет жить. — Сергей покачал головой, с трудом осознавая подобный научный прорыв. — Но вы же волшебник — наколдуете себе бессмертие. — Бессмертие — это, пожалуй, слишком. — тепло улыбнулся Сеченов. — Но ты прав, сто лет — это вполне хороший срок для того, чтобы успеть сделать нашу Родину лучше, прогрессивнее и счастливее. Если только, конечно, на голову вдруг не свалится кирпич, который значительно сократит мой век и нарушит все планы. — усмехнулся он. — Ловить кирпичи над вашей головой — моя работа. — заметил П-3. — А я не подведу, обещаю. Академик невольно зацепился слухом за последнюю фразу, озвученную уже во второй раз за вечер, и чем больше он о ней думал, тем лучше понимал то, что гложило Сергея, и о чём он упрямо молчал. — Мне повезло с тобой, Серёжа, очень. — искренне сказал Сеченов, и, услышав обращение к себе по имени, майор чуть встрепенулся. — Но ты не должен думать, что я тебя ценю исключительно за исполнительность. Признание ввело Нечаева в ступор и будто одновременно нажало на больное — он промолчал, непонимающе-растерянно нахмурившись, и покрутил рюмку за изящную ножку, не в силах поднять глаз на академика. За что его можно было ценить, кроме преданности и исключительных бойцовских навыков? Явно не за вспыльчивость и завидный запас бранных слов. — Скажи, что нас с тобой связывает помимо работы? — задал ему наводящий вопрос Сеченов, взяв со стола пачку сигарет и вытащив из неё одну. — Вы спасли меня. — ответил П-3, нашарив в кармане зажигалку, и дал ему прикурить. — Вы мне как отец, Дмитрий Сергеич, а я… — он качнул головой, отрицая любую привязанность со стороны шефа. — А ты мне как сын. Не веришь? — академик внимательно смотрел на него своими удивительно проницательными глазами цвета коньяка, и Нечаев почувствовал, как сердце пропустило удар то ли от радости, то ли от странного переживания. — Я хотел бы верить, просто у меня в голове не укладывается. — честно ответил он, щёлкнув крышкой зажигалки, и тоже закурил. — Я хороший солдат, но человек неинтересный. В науке особо не разбираюсь, из прошлого рассказать нечего — голова стерильная. У вас столько историй, а я помню только то, что было, в лучшем случае, года полтора назад… — Ты правда считаешь, что ценность человека определяется исключительно по его профессиональным качествам и прошлому? — с любопытством спросил шеф. — Именно. — уверенно кивнул П-3 в ответ. — Человек, в первую очередь, должен приносить пользу обществу, поэтому ему нужно совершенствоваться в своей профессии. А прошлое — это не только воспоминания, но и опыт, и если какая-то часть прошлого утеряна, значит, опыт потерян тоже. — он выдохнул струйку дыма и, стряхнув пепел в пепельницу, добавил, — Не думайте, что я себя жалею — я многое наверстал за пару лет, даже вспомнил, как на гитаре играть, но… — Хорошо, я тебя услышал. — Сеченов задумчиво смотрел на тлеющий кончик своей сигареты. — Тогда, по твоей логике, в чём ценность ребёнка? У него ведь нет ни профессии, ни прошлого, как такового — только минимальный опыт. — Ребёнок — будущий член общества. — Всё так, но ценен-то он уже сейчас. — в глазах академика вспыхнули искорки азарта — дискутировать он очень любил. — Как и любая жизнь, конечно. — согласился П-3. — Вот мы и пришли к ценности жизни… — А я и не говорил о том, что жизнь не ценна. — майор тоже был любителем поспорить. — Я говорил про ценность человека. — То есть, взрослый человек ценен из-за своих качеств и социальной роли, а ценность ребёнка определяется непосредственной ценностью его жизни и тем, что в будущем из него вырастет достойный гражданин? — сделал вывод академик и закурил, не сводя глаз с Нечаева. — Да, типа того. — согласился тот. — Но родители ведь любят своего ребёнка не только потому, что он — это новая жизнь и профессионал в будущем, так ведь? — Так, но здесь сложнее. У родителей ведь… — Сергей снова выдохнул дым и отвёл глаза, — Безусловные чувства. — Верно. — кивнул Сеченов, улавливая каждую эмоцию в голосе П-3. — Это абсолютное принятие, не зависящее от каких-либо факторов, обстоятельств или временных условий. — У этого есть причина? — заинтересованно спросил майор, потушив сигарету в пепельнице. — Или так природой заложено? — Множество причин, но самая основная — осознание того, каким тяжёлым трудом даётся жизнь другого человека. Нельзя не полюбить того, кого выстрадал и кому подарил этот мир. — вздохнул Сеченов, отрешённо глядя в пустоту и вместе с тем глубоко в себя. — Говоря о том, что ты мне как сын, я подразумеваю, что безусловно тебя принимаю вне профессии и чего бы то ни было. Чувства, казавшиеся Нечаеву атрофированными, вдруг взяли над ним верх, и он осторожно разрешил себе поверить словам академика, которые так славно ложились на душу тёплым пуховым платком, что в их правдивости совершенно не хотелось сомневаться. Допустив робкую мысль о том, что он, всё-таки, бескорыстно нужен, П-3, наконец, заметил, как старательно, но тактично Сеченов пытался до него достучаться и растопить лёд между ними. — Попробуй взглянуть на всё с моей стороны, и тебе многое станет понятно. — академик с наслаждением затянулся сигаретой и медленно выдохнул, с меланхоличной задумчивостью посмотрев в огромное окно, за которым проплывали тёмно-сиреневые густые облака, а на горизонте апельсиново-красной точкой догорало солнце. Достав портсигар, майор снова закурил и отклонился на спинку кресла, посмотрев в ту же сторону, что и шеф — вечер почти склонился к ночи, и удивительное небо окрашивалось в новые цвета, приковывая к себе внимание. — Обыватели говорят такие забавные вещи, мол, человек я, конечно, большой, но глубоко несчастный: жизнь прожил, а ни жены, ни детей… — Сеченов усмехнулся, стряхнув пепел с кончика сигареты, и, взяв паузу, снова глубоко затянулся горьким дымом. — Дело в том, что меня многие любили, а я не любил никого, кроме науки и себя. Людям, почему-то, невдомёк, что счастье может складываться из абсолютно иных вещей, и если бы мне предложили сейчас променять мечту на простые житейские радости, я ни за что бы не согласился. Сергей внимательно слушал его, не сводя взгляда и почти не дыша. За первым озарением последовало второе: он вдруг понял, что, рассказывая детали из своей жизни, Сеченов демонстрировал ему своё особое расположение и доверие, а он, как слепой, отказывался замечать очевидное, пока ему не сказали об этом напрямую. — Я всегда был эгоистом, но не считал это качество недостатком, скорее, наоборот, оно во многом помогло мне оказаться там, где я сейчас. Здравый эгоизм — это, в первую очередь, лоббирование собственных интересов. — потушив сигарету в пепельнице, шеф взял ещё одну и покрутил её в пальцах. — При этом, мне искренне нравится делать что-то для других: масштабные проекты, достижение амбициозных целей, воплощение тех вещей, что когда-то казались невероятными фантазиями… Эдакий оксюморон получается: эгоистичный альтруизм, то есть, забота о благополучии других и внутреннее удовлетворение от того, что это делается именно моими руками или под моим начальством. — в голосе шефа, ещё совсем недавно звучавшем по-отечески тепло и дружелюбно, послышались стальные властные нотки. — Для меня не было ничего дороже моей работы, приносящей всем пользу, а мне — новые знания, навыки, почёт, славу и удовольствие. Я думал о людях масштабно, что позволяло любить всех и одновременно никого конкретного, а в общении придерживался принципа врачебной психогигиены: слушай, помогай, но не вовлекайся и не привязывайся. Так было, пока на моём операционном столе не оказался ты. Нечаев потушил сигарету и снова посмотрел на академика, ледяной тон которого смягчился, как только он начал о нём говорить. — Я помню абсолютно всё из того периода, который будто слился в один бесконечно долгий тяжёлый день. — вспоминал Сеченов. — Никто раньше не осмеливался на подобные операции, и тут можно было бы снова сказать про мои непомерные амбиции и тщеславие, но… — он покачал головой. — Борьба, которую я развернул, несоизмерима, поверь, и согласиться на заведомо почти обречённую игру со смертью только ради того, чтоб потешить своё эго — это полнейшее кощунство. Операции были архисложными, с немалой долей риска и без права на ошибку. Вместе со мной тебя оперировали лучшие врачи, но я не мог никому всецело довериться, кроме уже немолодого товарища Павлова, поэтому после каждого вмешательства в течение первых двух недель я ночевал в госпитале, из которых трое суток почти не отходил от твоей койки, следя за показателями вместе с роботами — даже если бы они отреагировали на изменения вовремя, я мог бы не успеть ничего предпринять, каждая секунда была на счету. Я полностью забыл про себя и бесконечные гонки за успехом, сосредоточившись на борьбе за твою жизнь. Воспоминания о больнице были смутными, смазанными, как размокшая под дождём свежая акварель — в памяти Нечаева отложились только те мгновения, которые более-менее совпадали с моментом, когда он пришёл в сознание, но ему всегда казалось, что академик незримо так или иначе находился с ним рядом в самый тяжёлый период полного беспамятства, и следующие слова шефа подтвердили эту догадку. — Я с робкой радостью отмечал каждый твой прожитый день и просыпался в ночи от малейшего звука приборов, боясь, что пульс резко начнёт падать. Я научился определять по частоте дыхания, когда тебе было плохо и особенно больно. Я знаю расположение всех твоих протезов и помню, к каким из них ты привыкал дольше всего. Я был рядом, когда ты мучился дикими головными болями, только я мог уговорить тебя заснуть, со мной ты начал общаться впервые, и это я был свидетелем твоих первых шагов и первых трудностей после операций. Я знаю цену твоей жизни, сынок, я выстрадал тебя, когда многие посчитали эту идею негуманной и безрассудной. — Сеченов тяжело вздохнул, мысленно вернувшись в те страшные дни, которые, впрочем, кроме проседи добавили ему человечности и принесли множество удивительно светлых воспоминаний, победивших кромешную, непроглядную тьму. — Принцип врачебной психогигиены гласит не вовлекаться и не привязываться, но я ведь человек, а не машина — у меня есть чувства, и я имею на них право. — он потушил сигарету и, вернувшись в реальность, поднял взгляд на П-3, который места себе не находил от свалившихся на него откровений. — Ну-ну, мальчик мой… Сергей сглотнул комок непрошенных слёз и, медленно шумно выдохнув, поднял взгляд вверх, решив вдруг полюбоваться потолком, чтобы предательское солёное море, собравшееся в его глазах, ненароком не вышло из берегов. Он действительно не задумывался раньше о том, что пришлось пережить академику вместе с ним, и теперь корил себя за однобокое мышление и слепое восхищение, которое наделяло образ шефа могуществом и величием, уподобляя недостижимому идеалу, но в то же время исключая всё душевное человеческое. Сеченов успокаивающе погладил его по плечу, и П-3, поймав тёплую ладонь, на мгновение молча накрыл её своей и крепко сжал — протез щёлкнул на запястье, будто ещё раз напомнив о том, благодаря чьим усилиям Сергей остался жив. — Я хотел бы помнить… — Нечаев зажмурился и едва слышно шмыгнул носом, держа себя в руках изо всех сил — мужчины не плачут, особенно майоры спецназа, особенно из-за эмоций, какими бы сильными они ни были. — Не нужно. — уверенно ответил академик, покачав головой. — Тот период был наполнен болью и страданиями. Достаточно того, что он остался в моей памяти. Сергей кивнул и, ещё раз порывисто выдохнув, сморгнул влажную пелену с глаз. — А песня… — вдруг вспомнил он, растерянно изогнув брови. — Вы что-то пели мне, или это были галлюцинации? — Ты помнишь песню? Удивительно. — искренне восхитился Сеченов и тепло ему улыбнулся, просияв. — Да, это тоже был я. — Помню сам факт, что была какая-то хорошая песня, но о чём она… — Сергей попытался воскресить в памяти мотив, который его успокаивал, но академик его опередил. — Спокойно, товарищ, спокойно — У нас ещё всё впереди. Пусть шпилем ночной колокольни Беда ковыряет в груди… Она? — тихонько напел он, и майор закивал, улыбнувшись в ответ — маленькая счастливая деталь из эфемерно-мутного прошлого засияла в его душе яркой путеводной звездой. — Точно, она! А что дальше? — с жадным любопытством спросил он, вдруг ощутив невыразимый душевный подъём. — Не путай конец и кончину: Рассветы, как прежде, трубят. Кручина твоя — не причина, А только ступень для тебя. — продолжил Сеченов, чуть покачиваясь в такт. — Спокойно, дружище, спокойно! И пить нам, и весело петь… — он многозначительно кивнул на бутылку, и Нечаев понял его с полуслова, разлив по рюмкам остатки коньяка. — Ещё в предстоящие войны Тебе предстоит уцелеть. П-3 подпёр подбородок рукой, слушая и невольно примеряя образ на себя, как пророчество. — Уже и рассветы проснулись, Что к жизни тебя возвратят, Уже изготовлены пули, Что мимо тебя просвистят. — закончил Сеченов, вспомнив, как тихо напевал эту песню, стирая с уголков глаз спящего Сергея горячие крупные слёзы, что скатывались сами собой от нестерпимой, мучительной боли, которую он переносил со свойственным ему стойким мужеством. — Хорошие слова. Очень. — отметил майор, прожив их по-новому, и шеф кивнул ему в ответ, согласившись. — Есть в них что-то неугасимо-светлое. Надежда и неизбежность победы жизни над смертью. На темнеющем небе за окном показались блестящие звёзды, будто просыпанный кем-то неуклюжим сахар — ночь полностью вступила в свои права, убаюкивая всех, кто спал, и окутывая тишиной тех, кому было так важно услышать друг друга. Подняв рюмку, Сергей задумался, пытаясь уместить в голове и сердце всё то, что услышал и прочувствовал за этот долгий вечер — За любовь? — предложил он, посмотрев на Сеченова совершенно другими глазами, и простой тост прозвучал из его уст по-особенному, с глубоким пониманием и искренностью. — За любовь, сынок. — уверенно поддержал его академик, желая навсегда оставить в своей памяти эту счастливую минуту, чтобы она исцелила собой все самые страшные воспоминания, терзавшие его до сих пор. — За любовь.

***

— Давненько я не засиживался до утра не по работе. А когда в последний раз спокойно прогуливался по парку, не помню вовсе — в студенчестве, наверное, и то не факт. — признался Сеченов, медленно прохаживаясь с Сергеем вдоль уютных улочек пустого парка сквозь туманную облачную дымку. Часы показывали половину шестого утра — вот-вот должны были появиться спешащие по делам люди, но город ещё дремал, хотя дворники-роботы уже давно принялись за работу. — Самое время наверстать. — заметил П-3, наблюдая за лениво поднимающимся солнцем, и добавил, — Челомей — замечательное место, Дмитрий Сергеевич. Большой уютный дом. — Вот и чудно — оставайся, живи. — с радостью предложил академик, спрятав руки в карманы лёгкого плаща. — Если сердце зовёт, нельзя отказываться. Человек может весь мир исколесить, но так и не найти город, который смог бы назвать своим домом. — Я бы очень хотел остаться, но немного не вписываюсь в местное интеллигентное общество. — добродушно усмехнулся майор, пожав плечами. — А если серьёзно, жизнь вообще ощущается как-то странно, и неважно, где я нахожусь. — Что ты имеешь в виду? — заинтересованно спросил шеф, посмотрев на него. — Кажется, у меня… Как это правильно называется-то? — майор потёр лоб, вспоминая. — Профдеформация, во. — Мы все тут профдеформированы, уж поверь! — тихо рассмеялся Сеченов, покачав головой, и позволил резкому порыву ветра распахнуть полы плаща. — Как у тебя проявляется? — Вот, например… — Нечаев кивнул на жёлтый угловой дом. — Видите здание? — Вижу. — А я вижу в нём место для снайпера: угол обзора с крыши удачный, можно спрятаться в слуховом окне, плюс сторона теневая, оптика не будет бликовать. Лестница пожарная удобная, опять же, но при желании можно даже по трубе забраться. — пояснил майор. — И так со всем подряд — хожу и сканирую улицы на предмет опасности, либо планирую, где можно укрыться, а откуда хорошо атаковать. Вроде мелочи, а утомляют, уж простите за выражение, пиздец, как сильно, аж голова пухнет. Понимаю, что нормальный человек должен видеть мир по-другому, и мне это удаётся, конечно, но я не могу не смотреть на всё вокруг, будто с изнанки. — Уметь видеть изнанку — особый талант, но постоянно находиться в боеготовности, конечно, выматывает. — согласился Сеченов. — На самом деле, нет волшебной пилюли от профдеформации, но этот недуг можно немного облегчить отдыхом, а ещё сменой обстановки и деятельности. — он взглянул на пролетевших в небе почтовых Сипух. — Я очень хорошо понимаю состояние, когда, как ты выразился, голова пухнет. Даже сейчас иду и невольно думаю о том, что мир для меня сжался до стен кабинета, какими бы просторными они ни были. — Вы заслужили отпуск, Дмитрий Сергеич. — уверенно кивнул П-3, — Как запустите «Коллектив», возьмите хотя бы пару недель. — Надо, сынок, определённо надо. Лишь бы всё прошло спокойно и без приключений… — обеспокоенно нахмурился академик, задумавшись о своём. — Всё нормально будет. Я рядом. — обнадёжил его майор, и Сеченов изменился в лице, ощутив от Сергея куда большую поддержку, чем от кого-либо другого. — Значит, после всех важных мероприятий предлагаю заняться коррекцией профдеформации и хронического трудоголизма. — улыбнулся он. — Приглашаю погостить у меня на даче в Ялте. Не в качестве телохранителя, разумеется. — Ух ты, спасибо! — заулыбался в ответ Нечаев, вдруг обрадовавшись, как ребёнок. — Но вы таким не шутите: я же сейчас наберусь наглости и соглашусь! — А кто тут шутит? — парировал шеф и поднял взгляд на потемневшее небо, почувствовав, как начала накрапывать морось, постепенно превращавшаяся в косой дождь. — Странно, по расписанию погоды сегодня должно быть солнце. — Да это какая-то шальная туча прилетела, но надо бы спрятаться где-нибудь и переждать, а то вымокнем. — П-3 осмотрелся. — О, вон дерево рядом, сойдёт. Под растущим чуть в стороне молодым пушистым клёном образовался сухой островок, как сигнал, что на нём можно было надёжно укрыться от непогоды. Улица постепенно наполнялась разноцветными зонтиками, дождевиками, торопливыми шагами, разговорами и шумом — так звучала и выглядела жизнь. — Твой полимерный зонт превратился в жижу! Учёный ты, Сашка, в бочке мочёный! — донёсся задорный смех студентов, бегущих втроём под одним плащом. — Так своему научному руководителю и сообщи! — Да я ж проверял водой — нормально было! — Ребят, стойте! Стойте, подождите! — их догнал другой студент, промокший до нитки, но чрезмерно счастливый. — Представляете, — он нырнул под плащ четвёртым, — У меня все экспериментальные огурцы взошли, я их открыл сейчас и успел под дождик вынести. Думаете, меня возьмут в «Вавилов» на практику? Я б новый сорт принёс на разведение… — Кто о чём, а вавиловцы — об огурцах. — иронично заметил Сеченов, случайно став свидетелем разговора, и Сергей рассмеялся, скрестив руки на груди. — У природы нет плохой погоды, Каждая погода — благодать. Дождь ли, снег — любое время года Надо благодарно принимать… — раздался мелодичный вкрадчивый голос Алисы Фрейндлих по уличному радио, невольно заставив прохожих улыбаться. — Мне кажется, радио нас видит и подслушивает — уж слишком часто музыка совпадает с обстановкой! — задумался майор, недоверчиво посмотрев на ближайший громкоговоритель сквозь ветки дерева. — Такой функции у радио не предполагается, но совпадение и впрямь удивительное. — согласился академик, взглядом любящего демиурга изучая суету вокруг и рябь в тонких лужах от капель косого дождя. Стоять под деревом в стороне, тихо наблюдать жизнь и быть незаметным ощущалось чем-то окрыляющим и совершенно прекрасным на грани свободы и беспечности. — Мам, мам, смотр-р-ри! — донёсся восторженный детский голос, и по воде тут же пробежались красные резиновые сапожки. — Вань, быстро под зонтик! — маленького мальчика догнала молодая женщина с высоким русым пучком на голове. — Пока все лужи измеришь, опоздаешь в садик, а мама — на работу. — она взяла его за руку и попыталась отвлечь разговором. — К вам сегодня обещали Терешкову привести, чтобы она училась с детками общаться. Ты придумал, какие ей вопросы будешь задавать? — О, Сер-р-рёжа! — с восторгом пискнул мальчишка, показав пальцем на дерево, и со всех ног помчался навстречу, заставив маму поспешить следом. — Пр-р-ривет! — Привет, малой! — помахал ему П-3, улыбнувшись. — А ты чего тут? А где твой зонтик? — с очаровательной детской непосредственностью начал расспрашивать Ваня, стоя в луже по щиколотку, и вдруг обратил внимание на академика, который тихо посмеивался в бороду, глядя то на него, то на Сергея. — А это твой папа? А вас как зовут? — Дмитрий Сергеевич я. — улыбнулся шеф. — А я Ваня Игор-р-ревич! — важно заявил парнишка, шмыгнув носом, и по-мужски протянул маленькую ручку для знакомства, которую Сеченов с уважением пожал. — Очень приятно! — Вань, ну вот куда ты вечно так бежишь сломя голову?! Вову с ног собъёшь и не заметишь! — женщина догнала его и подняла глаза на Сергея. — Здравствуйте ещё раз! Простите, мы опять… Ой. — она заметила академика и приосанилась. — Доброе утро, Дмитрий Сергеевич. — Доброе! — с вежливой улыбкой ответил он. — Бойкий у вас пионер растёт. — Бойкий — не то слово! Уж простите, если отвлёк. У него все подряд друзья: и взрослые, и роботы, и дети… Пойдём, Ваня, тебя уже наверняка Терешкова в садике ищет. — она взяла сына за руку, пока тот прыгал в луже и радовался дождю так, будто ждал его целую вечность. — Всего вам доброго! — До свидания! — в один голос попрощались шеф и Сергей, и маленький Ваня помахал им напоследок, вприпрыжку направившись к выходу из парка. Вдруг туча скрылась, будто её и не было вовсе, дождь закончился, уступив место белёсому утреннему солнцу, и от земли приятно потянуло влагой. Вдохнув полной грудью, Сеченов на мгновение прикрыл глаза, и на его душе стало удивительно легко, словно тиски, до боли сжимавшие сердце, ослабли, дав волю давно забытым настоящим чувствам, оставшимся в бесконечно далёком детстве. — Хорошо-то как! — будто озвучил его мысли Нечаев, потянувшись и хрустнув протезами. — Просто по-человечески хорошо. — И не говори, сынок. — прислонившись спиной к дереву, академик проводил взглядом вспорхнувшую стайку голубей. — Хо-ро-шо. — Ночь пройдет, наступит утро ясное, Знаю, счастье нас с тобой ждет. Ночь пройдет, пройдет пора ненастная, Солнце взойдет!