темными пещерами, гулкими ступенями
прятались от солнца да от огня
самородки сеяли, только не ко времени —
потерялось золото в сумраке дня
♫ Мельница — Весна
Имладрис, он же Ривенделл, чем-то походил на Лихолесье, но лес вокруг был намного менее густым и намного более светлым. Эсси понравилось здесь с первого взгляда, хотя на душе лежал тот же камень — необходимость отвергнуть хорошего мужчину, но, в отличие от Леголаса, у Элладана не было надежд и он сам себе объяснил невозможность взаимности, а Боромир не знал о чувствах к своей жене еще одного эльдар. И все равно Эсси было стыдно. Она прятала глаза, здороваясь с близнецами, прятала глаза от прибывшего на коронацию Леголаса, от Тауриэли и даже от Арагорна с Арвен, пусть перед ними у нее не было никакой вины. От лорда Элронда спрятаться не вышло — он цепко и придирчиво осмотрел Эсси, словно изучая и прикидывая, достойна ли та носить гордое именование перэльдар, и наконец одобрительно кивнул. После этого их с Боромиром препроводили в отведенные им покои, как и всех остальных — торжество намечалось вечером, когда будут видны звезды и взойдет Итиль. — Здесь мы стали Братством, — сказал Боромир, по привычке садясь на пол. — В Имладрисе. Когда Элронд созвал Белый Совет и приняли решение, что Фродо должен отнести Единое Кольцо к Ородруину. Вспоминать те события было болезненно до сих пор — вспоминать свои причины вступить в Братство. Боромир лгал, что Единое овладело им — он желал его, еще не увидев. Желал по наущению отца и ради Гондора, но желал, и верил, что он сильный и не поддастся Злу. — Вы дружили? — Эсси тоже села на пол рядом с ним, а не на кровать. — Как сказать, — хмыкнул Боромир. — Хоббиты дружили, до сих пор дружат. Леголас и Гимли стали друзьями во время путешествия, ты это знаешь. Арагорн… думаю, он считал себя ответственным за всех нас и в то же время каждого считал равным, как и сейчас, как и положено королю. Но думы его улетали к ждущей его Арвен. — А ты? — спросила Эсси. — Кто был твоим другом? К кому улетали твои думы? — Я говорил тебе, что не был влюблен. Что до друзей… — Боромир горько скривился. — Я никого из них не считал своим товарищем. Я завидовал Арагорну, предвзято относился к Леголасу с Гимли и недооценивал хоббитов. Я думал, что лучше них. Что Гондора заслуживаю я, а не Арагорн, что Леголас высокомерен и заносчив, как все эльдар, что Гимли жаден до сокровищ и ограничен, как все наугрим, и что хоббиты — всего лишь забавный народец, в сравнении с нами — дети. Однако самым высокомерным, жадным и ограниченным ребенком был я. И я, а не Арагорн был недостоин Гондора. — Просто потому, что попал под чары? — возмутилась Эсси. — Потому, что был наиболее уязвим? — Уязвим? — удивился Боромир. — Для Кольца. Так сказал мне Леголас. А еще он сказал, что ты был героем! — пылко произнесла Эсси. — И, знаешь, может, ты и был предателем, но ты раскаялся, и… и о тебе хочется писать песни! О тебе, а не о Леголасе, Гимли и хоббитах! Потому что они… нет, они великие воины. Но они не сделали… как бы объяснить… они просто были. А ты совершил поступок, достойный того, чтобы быть спетым. Я не говорю, что ты прав. Ты предатель. Но твое раскаяние… об этом хочется петь. Боромир пораженно выслушал ее вдохновенную речь, лишь покачав головой — Эсси судила обо всем с позиции менестреля. Но она словно защищала его от него же самого — признавала его грехи, но тут же оправдывала. — Я боялся, что ты разочаруешься во мне, когда узнаешь правду, — признался Боромир. — Почему ты не осуждаешь меня? Та песня, что ты сочинила… она о благородном человеке. — Ты благородный, — тихо сказала Эсси. — Ты… ты просто не знаешь, какие бывают. Я не видела войну, но была в одном городе почти сразу после ухода нильфов, и… — она покачала головой. — Изнасилованные дети, Боромир. Дети. Трупы со вспоротыми животами, реки крови в сточных каналах, ограбленные и сожженные дома… Когда я представляю, что во времена восстания Аэлиренн было так же… — она поежилась. — Скажи, ты тоже насиловал на войне? Грабил? Убивал невинных? Скажи честно! Изумленный взгляд Боромира был красноречивее всяких слов. — Никогда! — возмущенно выдохнул он. — Никогда я не позволил бы себе… Сколько же страшных вещей видели эти звезды. Сколько крови… боли… но голос нашел силы это воспеть. Я восхищаюсь тобой, Ауриэль. Говоря «звезды», он имел в виду ее глаза, поняла Эсси, и вновь испытала жгучее желание прижаться к груди, поцеловать, согреться теплом тела, вспомнила расположение шрамов, затрепетала — как же хотелось дотронуться. Как же хотелось… — А я восхищаюсь тобой, — сказала она. — Тем, что ты… любой другой в моем мире давно бы взял меня силой по праву мужа. А ты терпишь даже то, что я неосознанно высказывала благосклонность другому и множество раз тебя отвергала. — Потому что насилие над женщиной, жена она или нет — это… — Боромир покачал головой. — Невообразимо, если честно. Что до того, что ты меня отвергаешь… Так должно быть. Потому что я не заслуживаю всего, что имею. Мне вернули жизнь. Мне вернули Гондор. Я никак, совсем никак не расплачиваюсь за содеянное — но есть ты, моя любовь к тебе и твоя холодность. И это моя расплата. Ты — моя расплата, дева из песни, дева, чьи кудри — злато. Именно та дева…***
Баюкать разбитое сердце в лесной тиши — его удел, решил Леголас, и смирился со своей участью: влюбиться в того, кто уже в браке — обреченная любовь, но фэа не выбирает. Не выбирала фэа и у Тауриэли; ее признание выбило его из колеи, он привык считать Тау сестрой, думал, что она тоже считает его братом, и доказательство обратного заставляло Леголаса избегать ее вплоть до праздника в Имладрисе. Тауриэль тоже не искала его общества, и до владений Элронда они ехали молча, на почтительном расстоянии, будто не вместе. Что делать, Леголас не знал, но знал, что у них с Тау больше никогда не будет прежней дружбы — иначе он предаст ее чувства и станет настоящим трусом. Но сказать «нет» было так же сложно, как и «давай притворимся, что ничего не было». — Это моя невеста! — гордо сказал Гимли, представляя другу невысокую коренастую гномку. До этого Леголас не видел женщин-наугрим, и представлял их гораздо более отталкивающими. Кинди же была симпатичной — несравнимо с эллет и девами-атани, но симпатичной. Ниже жениха ростом и уже в плечах, румяная, с ямочками на щеках, лукавой улыбкой, длинными курчавыми черными волосами и бородкой, удивительно гармонично идущей к лицу, Кинди была почти хорошенькой. — Рада познакомиться, — просияла она. — Гимли много о вас рассказывал. — А о вас — молчал; не представляю, как он мог хранить в тайне такую красоту, — искренне сказал Леголас, целуя пухлую ручку гномки. Гимли смущенно почесал бороду. — Боялся сглазить. Расскажу, а вдруг она мне откажет, — проворчал он, вызывая у Кинди взрыв смеха. Вдруг лицо Гимли из смущенного стало озадаченным, а затем в глазах сверкнуло восхищение. Леголас обернулся, отчего-то решив, что друг увидел Эсси. Это была не Эсси. Леголас замер, как пораженный стрелой — мгновение, и рухнет наземь. Сначала он не узнал ее, мучительную секунду размышляя о личности прекрасной эллет, но узнавание пронзило позвоночник иглами. Тауриэль надела платье. Тауриэль сделала другую прическу. Леголас всегда видел ее только в форме лесной стражи, и Тау подходила такая одежда, но когда ее талию обтягивал зеленый корсет, ноги скрывала пышная юбка, а декольте открывало ложбинку грудей… когда волосы свободно струились по плечам рыжими волнами… Леголас знал Тау почти всю жизнь, но сегодня впервые понял, что она — женщина. С Гимли Тауриэль поздоровалась сдержанно, но Кинди встретила тепло. Нежно улыбнулась Леголасу, протянув руку, и глаза ее сияли, почти как звезды.***
Коронация Элладана проходила практически так же, как у Леголаса — Элронд произнес менее напыщенную речь, чем Трандуил, украсил волосы сына золотой с серебром короной и все приветствовали нового владыку аплодисментами. Элладан широко улыбался, кланялся, принимая поздравления, и Эсси не видела на его лице ни малейшего следа печали. Будто отчаянное письмо вправду было шуткой. Элрохир смотрел на нее куда печальнее. Арвен — оценивающе, примерно так же, как до того Элронд. Эсси не стала просить разрешения спеть. Просто встала, движением попросив-приказав поставить стул перед длинными столами, выставленными под открытым небом — под звездами. Уселась, вынула лютню, тронула струны — все смотрели на нее, все ждали, что же она споет. Боромир выглядел напряженно, Элладан замер, не сводя глаз с девы. Песня, которая сможет его исцелить. В ней не говорилось о любви; можно было догадаться, но ни признания, ни отказа строчки не содержали. — Скошенные ветром, выжженные пламенем… Не о любви. О войне. О зле. О надежде. О черных днях и белых ночах. Не веселый мотив, но и не печальный. Чарующий — все заслушались, каждый видел в создаваемой Эсси картине что-то свое. — Раненое сердце, острые стрелы… Вот оно, понял Элладан. Вот она, единственная строчка про него. Aew более ничем не дала понять, что речь о новом короле Имладриса, и отчасти он того и хотел, а отчасти завидовал Леголасу, которому досталась песня пусть и грустная, но зато полностью о нем. Эсси его увековечила — эльдар не нуждаются в бессмертии, но уплывет Леголас за Море, а песня о нем в Средиземье останется. — Сделаешь шаг — за тобою весна… Поющее солнце было не за холмами, а здесь. Прямо здесь — поющее солнце или поющая звезда. И слова ее били в цель одно за другим, как стрелы: не ко времени они сеяли самородки… Прятались от солнца да от огня: неужели она о валар? Неужели о том, что ушли из Валинора, утратили Нуменор, фактически отвергли богов? И потерялось золото в сумраке дня. Золото, сверкающее в ее кудрях. Когда Эсси замолкла, долго молчали и слушатели. Сидели, погруженные в думы, задетые до глубины души. Эсси растерянно прошмыгнула обратно за стол, на свое место рядом с Боромиром, не решаясь заговорить — вышло бы, что напрашивается на комплименты, а она и так видела, что песня понравилась. Просто она в очередной раз сделала что-то неправильно.***
Березовые рощи Имладриса обладали особым очарованием и прекраснее всего становились в сумерках. Как только праздник закончился, Эсси сбежала, незаметно исчезнув, и теперь бесшумно ступала по тропе, любуясь звездами и вдыхая аромат леса — несмотря на наступление осени, холода так и не пришли. Только свежесть, не больше. Обернется назад — и за нею весна. Рядом раздался тихий шелест юбок. Эсси повернула голову, думая, что ее догнала умеющая незаметно приближаться Тауриэль, но вместо Тау по левую руку шла Арвен, королева, перэльдар, избравшая Путь Людей. С ней Эсси не общалась — в Минас Тирите они едва обменялись парой слов, в Лихолесье не говорили совсем. Как реагировать на нее, Эсси не знала — тонкости общения с королевскими особами здесь разительно отличались от манер ее родины. Она пока что ни разу не видела, чтобы кто-то преклонил колено перед Арагорном просто так, прося прощения или выражая восхищение, а не лишь по воле соблюдения традиций. В конце концов Эсси решила, что ее статус посланницы валар позволяет ей воздержаться от реверансов и лишних церемоний. — Сегодня прекрасный вечер, — сказала она на чистом синдарине. Арвен нежно улыбнулась. — Воистину, прекрасный, хотя и печальный для меня. Имладрис меняется. Все Средиземье меняется… Скоро из Серых Гаваней уплывет в Аман мой отец и я никогда больше его не увижу. Странно; я не понимала, что значит «никогда». Теперь, кажется, понимаю, и мне страшно, когда понимание становится четким. — Вы жалеете? — спросила Эсси. Арвен покачала головой. — Ни единой секунды не жалела и не пожалею. — И это того стоит? — Эсси не решалась посмотреть ей в лицо. — Отказаться от вечной жизни ради любви? — Вас терзают те же сомнения? — угадала Арвен. — Понимаю. Поначалу я тоже силилась отторгнуть поселившиеся в душе чувства, и мой отец тому способствовал, отправив Арагорна на войну, чтобы тот заслужил чести просить моей руки. Я много думала, и мысли мои, уверена, были схожи с вашими. Бессмертие или краткая жизнь, проведенная с любимым человеком? Наконец я поняла, что лучше умру с ним вместе, чем проживу все Эпохи мира одна. — Но почему одна? Арвен взглянула на Эсси так, как мать смотрит на задающего глупые вопросы ребенка — со снисходительной лаской. — Потому что я полюбила Арагорна. Если бы я его не полюбила, то мне не пришлось бы думать ни секунды — я бы просто его отвергла. — И не было других? — Эсси чувствовала, что говорит полную чушь, но остановиться не могла. — Были, но я полюбила Арагорна, — терпеливо повторила Арвен. — Эльдар не могут полюбить дважды. Если наша фэа потянулась к другой фэа… Так будет всегда. У нас не бывает вторых мужей и жен. Единственный раз, когда эльда женился вторично — мой прапрадед — случился еще тогда, когда наш народ жил в Амане под покровительством валар. И все же он не мог забыть первую жену. Так какой смысл жить вечно, если вечность будет приносить страдания? — Что? — побледнела Эсси. Она считала это обычным увлечением. Она была уверена, что Леголас и Элладан всего лишь заинтересовались ею, как незнакомой и оригинальной для них девушкой. Но если они вправду ее полюбили, то… она обрекла их на вечные душевные муки? — Леголас излечится, — уверенно сказала Арвен. — Его фэа не потянулась к тебе. Я хорошо его знаю. Он страдает, но эта любовь пройдет. Не волнуйся. К тому же, ты замужем, и твоей вины нет: не можешь же ты запретить другим испытывать чувства. — Не могу… Но что они все находят во мне? — вырвалось у Эсси раздраженное восклицание. — Боромир, Леголас, Элладан!.. — она замолкла, испуганно глядя на королеву — болтливый язык снова ее подвел. Но Арвен не рассердилась, лишь печально вздохнула. — Элладан… Я так и думала. Он стал тихим и задумчивым, и не груз власти тому причина. Поэтому я и хотела поговорить с тобой, aew, — назвала она Эсси прозвищем, данным Элладаном. — А его фэа ко мне потянулась? — Да, — безжалостно ответила Арвен. — Его — потянулась. Я знаю своих братьев. Хорошо знаю. — Но почему? — отчаянно спросила Эсси. — Что во мне такого? Неужели нет более… достойных? — Более достойных? — усмехнулась Арвен. — Кажется, ты сама не понимаешь, какая ты. Нет, я не обвиняю тебя. Твоей вины нет. Но… дело не в твоей красоте, хотя ты прекрасна, как прекрасны звезды на рассвете. Дело даже не в твоем характере. Дело в твоих песнях. Мы высоко ценим пение и музыку. Когда первые эльфы проснулись у вод Куивинэн, они не знали слов, они придумывали их. Они пели тогда. Иногда фэа тянулась к чужой фэа благодаря песне. Иногда пением творили магию и рушили крепостные стены. А ты… ты знаешь, о чем пела Элладану? — О весне, — ответила Эсси. — Я имела в виду, что наступит весна и ему станет легче. Не хотела петь прямо, чтобы не догадался кто-то, кроме него. — О весне, — с усмешкой повторила Арвен. — Но я — и, уверена, все остальные, — услышали, что ты пела о валар. — Что? — ахнула Эсси. — Нет! Я даже не думала… — Но ты пела о них. О том, как нолдор однажды решили покинуть Валинор. О том, как эдайн пали во грех и допустили гибель Нуменора. Ты знаешь об этом? — Читала в летописях… — Эсси испуганно закрыла рот ладошкой. — Самородки! Неужели это было похоже на… — Сильмариллы, — кивнула Арвен. — Камни, изобретенные моим двоюродным прадедом. И все остальное… на кого надеялись, от чего бежали мы… Так вот почему после того, как она допела, повисло такое тягостное молчание. — Я не хотела, — смущенно пробормотала Эсси. — Не нужно расстраиваться, я просто объясняю, — мягко сказала Арвен. — Ты говоришь, что в тебе нет ничего особенного, но ты не понимаешь, что для нас невероятно важно то, что тебе кажется самым обыкновенным. И само твое появление здесь, те обстоятельства, при которых ты появилась… К тому же, ты хорошенькая, — заключила королева уже не торжественным, а веселым тоном. — И с тобой легко, а мужи устали от войны, и, если честно, я не удивлена, что и Леголас, и Элладан, и, возможно, Элрохир… — Что? — подпрыгнула Эсси. — Он тоже непривычно тихий. И Боромир, конечно. Но ты сама, Эсси, чего хочешь ты? К кому из них тянется твоя фэа? Ни к кому, подумала Эсси. Ни к одному из прекрасных, благородных, наделенных властью и нежно любящих ее мужчин. Если бы ее отпустили, она была бы намного счастливее. — У меня нет фэа, — буркнула она. — У всех есть фэа. Значит, ни к одному? — Я всегда, с детства, была уверена, что не выйду замуж, — заговорила Эсси. — У меня были соседки, подруги, и они, наоборот, только о том и мечтали. Потом они находили себе мужей, и считали счастьем то, что круглосуточно вынуждены обхаживать их и детей, теряли красоту и словно умирали изнутри. А я хотела петь. Больше всего на свете я хотела и хочу петь, и уговорила родителей отпустить меня учиться, а не отпустили бы — я бы убежала. Отучилась, стала менестрелем, бродила по миру, пела в разных городах… Сегодня здесь, завтра там. И мужчины у меня были, но это никогда не было любовью. Понимаю, как это звучит, но не собираюсь скрывать, — добавила Эсси. — Я была такой, какой была. В моем мире менестрелей не считают падшими женщинами. А здесь — я в клетке. Боромир, Леголас, Элладан — все равно клетка. Золотая, но есть ли разница? — Значит, если бы тебе сказали, что можно оставить Боромира и уйти, ты бы ушла, не колеблясь? — спросила Арвен. — Я же замужем, — Эсси подняла руку, демонстрируя кольцо. — Куда я пойду? Разводов здесь не бывает. — Бывает, — Арвен спрятала улыбку. — Не совсем разводы… Но жить отдельно и независимо от супругов можно. И ты вольна уехать из Гондора, путешествовать, делать все то, что делала в своем мире. Тебя не осудят — ты посланница валар. А если бы и осудили, думаю, тебя бы это не огорчило. Уехать? Вольна уехать? Эсси задумалась: она уже лучше знала географию мира, а лучше всего изучать направление дорог, когда ходишь по ним. Уехать, путешествовать, петь — вечность, пока существует Арда. И никаких обязательств, никакого долга, никакого груза вины, никакой боли в чужих глазах… — Колеблешься, — заключила Арвен. — Твоя фэа на распутье, aew. Это нормально, многие перэльдар через такое прошли, не одна я, и не одна ты. И если мои братья изберут Путь Эльфов и у них родятся дети, то род перэльдар в Средиземье продолжится. — Если они любят меня и не могут быть с другой, то разве у них родятся дети? — разочарованно протянула Эсси. Мысль о том, что эльфы исчезают, приносила боль — в ее родном мире и здесь, Старший Народ и Первые Дети Эру, они уходили, вымирали, уступали место людям. Где-то — не по своей воле, отчаянно сопротивляясь гнету d'hoine, где-то — по собственному желанию, уплывая к дальним берегам. В каждом из миров эльфы были душой мира, которая не должна была гаснуть, но гасла. — Дети не всегда рождаются от любви, — Арвен улыбнулась с горечью. — А как ты поняла, что любишь Арагорна? — заинтересовалась Эсси. — Что это то самое? — Это нельзя почувствовать. Это нечто особенное, — Арвен мечтательно прикрыла глаза. — Впервые мы увиделись здесь, в березовых рощах Имладриса. Он пел, и сначала я приняла его за Берена… Ты знаешь про Берена и Лутиэн? — Конечно. — Так вот, я приняла его за Берена, а он, увидев меня, позвал: «Тинувиэль»! И мы поговорили, он признался мне в любви, хотел подарить кольцо Барахира, важный символ дружбы между эльдар и эдайн… я ему отказала. Но если бы он оказался эльфом, я бы не раздумывала ни секунды. И когда он был на войне… о, как же я волновалась за него. Только одной Элберет ведомо, как мне было страшно. Но он справился. Он сделал так много… Он даже прошел Путем Мертвых, — восторженно рассказывала Арвен. — И вернулся ко мне. Слушая Арвен, Эсси думала: а она сама смогла бы когда-то так говорить о Боромире? С такой же нежностью? Она смогла бы чувствовать к нему не только похоть и дружбу? И если да, то что тогда с ее желанием свободно петь?.. Одновременно Эсси сочиняла — в голову пришла первая строчка, затем вторая, третья, и вскоре образ сложился, приобретая цельность. Она решила, что после споет это — королю и королеве, если окажется с ними наедине.***
Костер ярким пятном озарял темноту ночи. Его свет падал на лиловую шляпу с пером цапли и лицо мужчины, непривычно грустное и задумчивое — Эсси редко видела Лютика таким. Никогда. Веселый и неунывающий бард не бывал настолько опустошен. Но когда он нес ее мертвую через Вызиму — он был отчаявшимся и уничтоженным. Эсси тогда не смотрела ему в лицо, только мельком, гораздо больше тогда ее интересовало собственное… а теперь застыла, пораженная чужим горем. Горем по ней. Лютик держал лютню — что еще он мог делать, закончив нехитрую дорожную трапезу, но еще не желая спать? Он проводил пальцами по струнам, не играя, гладя — эту манеру от него переняла Эсси. Невидимая, она уселась напротив, протянув ладони к костру. Немного подумала и коснулась пламени, засунула кисти в огонь, но не обожглась. Призраки не чувствуют боли. Лютик извлек из струны первую ноту, вторую — они гармонично вплетались в неслышную музыку ночи. Запел — тихо, но Эсси слышала, жадно впитывая каждое слово. Он пел о ней, и она догадалась на третьем куплете. О ней, и о… Геральте? Серьезно? Эсси бы засмеялась, не будь все столь трагическим — потому что трагедией ее любовь к ведьмаку не была. Немножко. Временно. Сколько в ее жизни до того случалось таких трагедий, которые она разводила, как костры, чтобы согревать свое вдохновение? Но Лютик пел о ней и Геральте, и из его песни Эсси узнавала, что случилось. Частично, потому что менестрелям свойственно приукрашивать — ради интереса или рифмы. Значит, примерно через год после расставания с ведьмаком она умерла. И, может, он помнил о ней… Конечно, он о ней помнил, фыркнула про себя Эсси, каким нужно страдать склерозом, чтобы ее забыть? Лютик наверняка рассказал ему о ней. Не мог не рассказать, свинство — не рассказать. Но спеть тоже не мог. Потому что сердце его сжимала глухая тоска, и нужно было время, чтобы пережить боль потери. Лютик не врал, баллада его оставалась неспетой, неуслышанной никем, кроме него самого. — Старый ты звонарь, — Эсси проглотила слезы. — Знал бы ты, что на самом деле не было никакой Вызимы и никакой оспы. Я жива. Страшно сказать: я замужем! Я там, где эльфов никто не загонит в резервацию, наоборот — где они по статусу выше людей. Я там, где воины не убивают невинных. Я там, где песни имеют магическую силу… Вдруг Эсси поняла, что Лютик ее слышит — его лицо изменилось, брови взлетели вверх, он напрягся и прислушивался, всматриваясь в темноту — сквозь нее. — Куколка? — неверяще шепнул он одними губами. — Ты попала в рай? Я так и думал. Если есть рай, то тебе там самое место. — Это не рай, это… просто другой мир. Думаешь, в раю я бы вышла замуж? — усмехнулась Эсси. — Да уж, вряд ли, — Лютик ответил легкой улыбкой. — Но кого тогда я хоронил? И Эсси поняла, кого. Озарение настигло ее, как луч света. — Тикки. Ты хоронил Тикки! Она тоже светловолосая… Я одолжила ей свое платье. Мы часто менялись одеждой, у нас размер одинаковый… Ее оспа изуродовала, а глаза закрыты были! — Эсси подпрыгнула на месте. Она не думала о Тикки, разглядывая девушку на руках у Лютика — потому что кого он мог так нести, кроме своей подруги? — А жемчужина? — недоверчиво сощурился бард. — У нее была с собой жемчужина, которую я тебе подарил. И сборник твоих стихов! На самом деле в Вызиме была та еще неразбериха, когда я пришел, они мертвых считали, как придется, очумели совсем… Но жемчужина? — Я ее в кармане платья забыла, — виновато призналась Эсси. — Тикки все равно бы отдала, я и не беспокоилась. Она в Вызиму уехала, а я в Новиград. Сборник стихов она, наверное, купила… — Bloede arse, — выругался Лютик. — Значит, ты правда жива и в другом мире, но не в загробном? Наверное, я перебрал с вином. Или надышался куревом краснолюдов в трактире… Но даже если это все только мое воображение, я за тебя ужасно рад. Скучаю тоже ужасно, но если скучаю не по мертвой, а по… уехавшей, то как-нибудь переживу. — А песню эту никому не пой, — попросила Эсси. — Конечно. Никогда. Нигде. Никому, — торжественно пообещал Лютик. И Эсси открыла глаза.