Цирк

      В день, когда в небе растворились все облака, в час, когда пыль улеглась на землю.. яркой вспышкой озарил клочок опушки леса шатер, устремляясь башенкой верхнего конуса в даль черного океана, расплываясь волнами ткани по озерцу выгоревшей, уже почти осенней травы. Это только завтра, когда выгуливающий свою овечку мальчик будет соревноваться со щенком, которого нашел этим летом в канаве, кто первый добежит до последнего столба с фонарем, увидит за поворотом колышущийся посреди неба небольшой красный флажок, ускорится, будто падая начнет сильно топтать по земле башмаками, поднимая песчинки на десятиметровую высоту, и все-таки преодолеет поворот не шмякнувшись в сточную канаву, пробежит еще немного, выровняет корпус, встанет под стать тому последнему столбу, разинет широко рот, затем зевнет, и так же широко улыбнется — и развернется, подхватывая прибежавшего щенка, и понесется по дороге, во весь голос оглашая трепет свой: «Цирк приехал!», на что словно эхом ему каждый будет вторить «Приехал цирк», кто с удивлением, кто настороженно, кто столь воодушевленно, но это только завтра. Пока же нас ждет ночь…       — Да, наш цирк небольшой, но красивый, согласись, — Николай откусил морковку, оставляя на ней потянувшуюся слюну, которую выцепил взглядом проходивший мимо Сигма, распутывая на ходу ленту, отвлекшись, запутавшись босыми ступнями в ткани, и вроде бы уже начиная представлять как нелепо будет выглядеть распластавшись по ковру:       — Ага, а, ой.       Было совсем непривычно чувствовать соприкосновение с шероховатой, преисполненной складочками, кожей слона, своим хоботом поймавшего юношу в районе поясницы, и расправив ухо словно подушку, но еще более непривычнее стало обнаружить себя объятым руками у бедра и шеи Гоголем, быстро хлопающего глазами с длинными ресницами, явно взволнованного, вцепившегося зубами в морковь, то ли в попытке утихомирить самого себя, то ли боясь потерять еду.       — Эй, это моя морковка!       Все-таки боясь, недовольно нахмурившись и надув губы, из-за того, что ночной перекус стащил прямо изо рта слоник, теперь довольно хрустящий своей героической наградой, уже вникнув в ситуацию и отпустив спасенного.       Придя в себя, Сигма с пару секунд понежился в объятиях, умилился, не контролируя растянув губы в улыбке, от выражения лица товарища по труппе, и глухо хихикнул:       — Только, пожалуйста, не обзывай свой реквизит.       — Но.. он.. украл мой обед.       Николай вздрогнул, резко закончив фразу, и отстранился. На тот момент Сигма уже выровнялся и лишь немного опирался о руки Гоголя. Теперь объятий не было, да и выражение лица юноши, что побрел обратно к бортику манежа приобрело слезливый вид:       — У тебя всего лишь полчаса до комендантского часа, — он шмыгнул носом, покопался рукой в пакете, нашел непомытую и неочищенную морковку, покрутил в руках, ожидая слона, как всегда неторопливо вышагивающего каждый шаг. — Ты всегда молодец, — и протянул, изначально и предназначенный животному овощ.       — Этого достаточно, но я управлюсь раньше, — Сигма закрепил карабины на стальное кольцо, потянул полотна за пятнадцать сантиметров от основания, обмотав сатин на кулак, собрав все силы дернул еще раз, и, отпустив ткани, направился к механизму, поднимавшему конструкцию к самой вершине купола, но перед тем обернувшись и подмигнув юноше, — чтобы мне уделил пять минут мастер эквилибристики.       Пока товарищ занимался всевозможной проверкой, Николай наблюдал за ним и думал, стараясь перекрыть мысленным потоком урчащий живот: он думал о том, что раскрыл карты, хотя они еще не сыграли ни единой партии, он пытался уловить на кончиках пальцев теплоту мягкой кожи шеи, что касался, и гладкость блестящего бифлекса, что плотнее шелка, он перебирал в памяти самые эффективные упражнения для равновесия, представляя их исполнение отнюдь не нелепыми, несмотря на случившееся. Он остановился на позе, когда руки вытянуты вверх, образуя треугольник, ладошка к ладошке, одна нога подтянута стопой к колену — пространство подле сверкнуло переливающимися голографическими частичками и начало медленно поворачиваться в сторону, параллельно предполагаемому полу, так что Сигма теперь оказался лежащим на боку на белоснежных тканях, прикрывая веки, то ли от этого ослепительного света, то ли с непреодолимым желанием провалиться в сон…       Живот проурчал громче обычного, выводя Гоголя из внезапно нахлынувшего забвения.       — Ты сильно проголодался.       Юноша так и не понял, было ли то выражение вопросом или утверждением; он видимо еще не полностью очнулся от того состояния, в котором оказался впервые, что пропадало мелкой внутренней дрожью, возвращая к реальности. Он не запомнил, как его потянули с бортика, заставляя подняться, вывели в ночную прохладу, которая никак не подействовала на организм, как провели внутрь тускло освещенной палатки, мягко надавливая на затылок, чтобы не задеть заплетенными волосами молнии, подтолкнули на раскиданные повсюду подушки — как раз сейчас он будто выпал из сновидения:       — Только не говори, что отдаешь мне последний кусок хлеба, — тихо произнес он, настороженно осматривая небольшой кусок горбушки.       — Не стесняйся, бери. Завтра будет пища, — вздохнув, Сигма легонько улыбнулся. — Пока же нас ждет ночь…