***
Всё было хорошо ровно до тех пор, пока отсутствие Микасы не было замечено на утреннеем построении. Указания раздаются налево и направо, честь отдаётся после каждого из них. Только вот Леви уж в сильно непривычной манере сверлит взглядом то место, где обычно стояла она. Нехорошо это. Очень нехорошо. Когда на следующее утро она тоже не появляется, приходит пора бить тревогу. Леви приходит к командующей Ханджи прямо в ногу с новостями о вырезанной в собственном доме семье, жившей в отдалённом уголке Троста. И сразу берёт это дело на себя. Плевать, что это не в их компетенции. Им сейчас угрожает в лучшем случае потеря одного из сильнейших бойцов, а в худшем — истребление какой-то части населения. Плевать, что скажет Военная Полиция. Эти дурни только и могут языками чесать и отмахиваться от своих прямых обязанностей. Под свою ответственность, без права на ошибку. Потому что тут никто, кроме него, не поможет. Только бы успеть. Ярость опьяняет. Бессмысленно, беспощадно и как правило в самое неподходящее время. Она заполняет каждую клеточку тела, захватывает мозг, паразитирует на нём, рисуя на лице мерзкую улыбку и заставляя руку крепче сжимать первый попавшийся нож. Она, как голодная пиранья, ведёт на запах крови, подпитывая действия эйфорией. И не разбирает, кто прав, кто виноват. Ну конечно. Ведь его руки тоже однажды оказались по локоть в человеческой крови. Такая вот плата за силу. У каждого дара было своё проклятие. Только вот когда он в таком же приступе ярости перерезал за неделю треть квартала в Подземном Городе, нашлись те, кто смог его остановить. В его память навечно вцепилась картина его окровавленных рук с ножом в одной из них. И никто его не выдал. Потому что они сами были обязаны ему жизнью. А в Тросте Микасе никто не был ничем обязан. И остановить её было некому. Единственное, что ему известно наверняка: Аккерман никогда не кинется на другого Аккермана. Обострившиеся инстинкты не позволят нанести вред себе подобному, хотя бы потому что если эти двое сцепятся, драка закончится только со смертью обоих. Сильнее внезапной жажды крови может быть только инстинкт самосохранения.***
Схоронившись в заброшенном доме на окраине, Микаса слушает, как по дырявой черепице барабанит дождь. С темных волос вода падает каплями на каменный пол. Вода или кровь? В темноте не разберёшь, но металлический запах настолько смешался с реальностью, что стал неотъемлемой её частью ровно с момента его появления. Микаса закрывает глаза и беззвучно смеётся. Закрывает голову руками и смеётся. Нож выскальзывает из ладони, лезвие со звоном ударяется о камень, вызывая в теле волну дрожи. Пальцы с запёкшейся под ногтями кровью зарываются в волосы. С потолка капает. Она успевает пожалеть о том, что этому дождю не под силу смыть её грехи, прежде чем истинное «я» снова утопает в подсознании. Пора выходить на охоту. Её всё не покидает ощущение, что это всего лишь дурной сон. Просто слишком долгий. Немного дольше, чем прошлый. Да вот только Аккерманы из-за своей крови никогда снов не видели. А если и видели — быть беде. А теперь эту беду нужно было остановить, пока она не покромсала весь город.***
Кровавые следы на вымощенной булыжником улице Леви замечает в первую же ночь. Он мчится в западную часть города, откуда звучали приглушаемые шумом дождя очередные крики. Но опаздывает. На месте его уже ждут только три тела. Ещё одна семья вырезана под корень. И ни единого признака присутствия Микасы. Как будто появилась из воздуха, вошла в дом, расправилась с жертвами, вышла и в этом же воздухе растворилась. Глядя на место происшествия, он всё ещё пытается понять, что движет им в его желании помочь. Риск вот так глупо потерять лучшего солдата в своём отряде? Конечно, будет гораздо полезнее, если такую боевую единицу сожрёт титан, чем если её повяжет Военная Полиция. Зов крови? Но ведь раньше для Аккерманов этот рубеж был буквальным испытанием на профпригодность. Те, кто его заваливал, просто сходили с ума. Потому что зачастую проходили его одни. Леви уже не уверен, что сам бы прошёл его, если бы не помощь извне. Никто не говорил, что будет легко. Но никто, чёрт возьми, и не говорил, что будет настолько тяжело. Следы ведут к тёмному переулку, постепенно размываясь, а дождь в этом им ещё и помогает. Нет, так он точно ничего не найдёт. Ни звуков шагов, ни единой проскользнувшей мимо него тени — абсолютная пустота и проклятый дождь, от которого зелёный плащ уже промок насквозь вместе со своим хозяином. Леви начинает нервничать. Кажется, самое время пришло корить себя за то, что он ничего не предпринял заранее. Он же знал, что так будет. Знал, что рано или поздно придётся вытаскивать эту несчастную из бездны. Знал, и не сделал ничего, чтобы это предотвратить. Потому что это было просто бессмысленно. Даже если бы он её предупредил. Он по себе помнит. Это срабатывало как переключатель. Внезапно. Мгновенно. И неизбежно. Предвидеть и предотвратить такое было просто невозможно. Более того — нельзя было даже разработать тактику. Потому что опаснее улыбающихся Аккерманов были только абсолютно непредсказуемые Аккерманы в ярости. И сейчас он знает только одно: в таком состоянии Микаса собственноручно копает себе могилу. По крайней мере, у него было преимущество с УПМ. Но бесполезно искать её по тёмным переулкам. Бесполезно пытаться рассчитать её следующую цель. Бесполезно. Всё бесполезно. Бесполезно пытаться думать как враг, когда враг — твоё же взбешенное до потери контроля отражение в зеркале. Особенно, когда врага нужно не устранить, а изолировать. Запереть на пару дней в подвале, к примеру. И желательно связать руки и ноги, так, на всякий случай. От мысли о том, что он может не успеть, неприятно кольнуло в желудке. Дикого зверя мог одолеть только более дикий зверь. Или безумный охотник.***
Она смеётся очень тихо, глядя на очередную кровь на ноже. Громче смеяться сознание не разрешает. Досмеëтся до беды. Она уже одной ногой не в этом мире. Но что-то внутри сопротивляется из последних сил. Редкие моменты просветления возвращаются время от времени, но их длительности недостаточно, чтобы осмыслить происходящее. Ярость отправляет личность обратно в подсознание, смотреть красочные сны, пока она — делает свою работу. Во снах её жизнь другая. Во снах нет никакой войны. Ни с титанами, ни с самой собой. Не нужно постоянно следовать приказам и подставлять свою жизнь под удар. Не нужно постоянно выжидать очередное нападение и отсиживаться за стенами. Во снах всё это — просто не нужно. Во снах у неё есть всё, о чём она когда-либо мечтала. Во снах все живы. И это главное. Здесь на её глазах никто не умирает. Во снах смерти нет. И это как минимум одна причина остаться. Балансировать каждый день на лезвиях своих клинков в проявленной реальности — слишком утомительно, чтобы к этому вернуться. Пока ярость отравляет тело, этот иллюзорный покой отравляет разум. Шесть свежих насечек на предплечье — по одной на каждого убитого — слабо кровоточат, но когда-нибудь сольются с остальными шрамами. Чем дальше, тем ближе к точке невозврата. Счёт времени окончательно потерян.***
Когда Леви приходит в штаб на следующее утро и докладывает командующей Зоэ, что у него всё под контролем, слова обжигают ему горло изнутри. Ханджи может иногда и косит под неадекватную, но прекрасно чувствует границы и понимает, куда ей лезть точно не нужно. Поэтому она просто кивает и возвращается к прочей текучке. Горло у Леви неприятно саднит. Если взялся врать командующей, то не ври хотя бы себе. Ни черта у тебя не под контролем. Но признаться в этом самому себе означает сдаться.***
Очередная ночь — очередные невинные жертвы. Счёт скоро пойдёт на десятки. Микаса выходит во двор и подставляет лицо холодному дождю. Холодно. Больно. С каждым вздохом в лёгких будто закипает кислота. Одиннадцать насечек на предплечье слегка пощипывают ледяные капли. Она почти растворяется в этой боли, как вдруг начинает чувствовать опасность и слышит лязг УПМ. Обострённые инстинкты срабатывают моментально, и, секундно мелькнув в поле зрения капитана, она исчезает в тени. В Тросте уже невозможно спать спокойно. Леви раздражённо шипит. Он снова опоздал. Она ведь была так близко. Если это, конечно, ещё она. Но он действовал ещё не на пределе своих способностей. А Микаса была уже далеко за пределами. И имела все шансы навечно там потеряться. Она точно потеряется, пока он и дальше будет охотиться на неё, как на лису, которая повадилась по ночам нападать на курятник. Остаётся надеяться на то, что эта лиса скоро выдохнется.***
«Мы даже не узнали имён друг друга…» Очередная оцепеневшая от ужаса жертва в последний момент жизни видит, как свет керосиновой лампы мелькает на грязном лезвии ножа. «…А ты уже умерла. Вот кто так делает, а? Давай сначала». Ещё один удар, но по уже бездыханному телу. «Глупости это — умирать». Остатками разума Микаса понимает, что это не так. Умирать в целом — не глупо. Глупо было умирать, греясь под крыльями своего безумия. Но она уже слишком близко к точке невозврата, чтобы как-то это исправить. Микаса сидит в тёмном переулке, глядя на свои руки. На левой уже не осталось места для насечек. Дождь хлещет по лицу. Она снова смеётся, и в этом смехе уже звучит отчаяние. «Смерти нет». И идёт дальше. Кровавый голод усиливается каждую ночь. В поисках смерти, которой нет, она идёт к следующему дому, в котором в столь поздний час до сих пор горит свет. Бесшумные шаги оставляют следы крови на мостовой. Руки дрожат от холода и нетерпения. От этой ломки бдительность усыпляется намертво. Дверь за её спиной захлопывается, как клетка ловушки. Досмеялась. Теперь смерть над ней смеётся.***
Держать Микасу пару суток взаперти оказывается куда легче, чем Леви ожидал. Лиса действительно выдохлась. Удача ему улыбнулась. Вернее, улыбнулась им обоим. Он спасает город от резни. Микаса спасает сама себя. Нужно лишь какое-то время не подпитывать искажённое сознание чужой кровью. Когда она просыпается, ослабевшая и не помнящая ничего, что произошло в последние несколько дней, Леви ничего не объясняет. Только выдаёт инструкции. Она слушает и подчиняется. Как обычно. Как раньше.***
Она возвращается в строй, как будто ничего не произошло. Для всех своих товарищей она была на особом задании, разглашение деталей которого приравняется чуть ли не к государственной измене. И лишь когда Микасу невзначай спрашивают, правда ли она не боится умереть на очередной разведывательной миссии, её душа многозначительно улыбается, а она сама с привычно холодным выражением лица и ровным голосом отвечает: — Смерти нет.