Новая жизнь: вопреки смерти

      На этот раз не было никакого марева, да и комната не растягивалась и не сжималась: мир попросту затрясся, разрушая и то, что было позади, и саму комнату, что так и оставалась безликой. Стены комнаты шли трещинами и разваливались, и через дыры можно было увидеть, что комната помещалась в каком-то огромных размеров помещении — Сергею оно напомнило не то главный зал театра, не то кабинет Сеченова в главном здании Предприятия, но разглядеть его в подробностях пока не получалось. На их головы с потолка сыпалась штукатурка, лампа, пару раз качнувшись, упала к ногам едва успевшей отскочить Иры… потом все на миг стихло и словно угасло, только для того, чтобы через секунду снова наполниться светом и звуками. Место, где они оказались после того, как распалась безликая комната, и впрямь оказалось парадным залом театра — сюрреалистично огромным и заполненным до отказа зрителями. У этих зрителей не было настоящих лиц — только глаза и растянутые в одинаковых улыбках рты, — но все они смотрели на сцену. Точнее, смотрели они именно на Иру, стоявшую теперь прямо в центре. Главная роль была ее, и четырнадцать похожих на роботов балерин в одинаковых пачках и с одинаковыми пучками на головах словно служили только фоном для нее. Она же была откровенно растеряна. Она не была готова к этому, не знала своей партии, была не в форме… Да в конце концов, на ней все еще были тяжелые ботинки на шнуровке и длинное шерстяное платье — как можно было танцевать в этом? — Подождите… — пробормотала она, глядя то в зал, то на своих спутников, тоже замерших в растерянности на шаг позади нее. — Я не могу… вот так… Разве вы не видите? Я смогла бы, если бы…       Зрители все еще молчали и улыбались, но что-то в них словно изменилось. Их взгляды казались теперь нетерпеливыми, и — Ира это чувствовала — это ожидание в любой момент могло смениться гневом. Она вдруг почувствовала себя маленькой и совершенно беззащитной. Хотя она пришла сюда не в одиночестве, она одна стояла в центре сцены, и ее спутники никак не могли помочь ей, — и, как ей казалось, и не хотели. В голове вдруг зазвучали все насмешки и придирки, что сыпались в ее адрес во время обучения, и в зале, и без того прохладном, будто стало еще холоднее…       «Слишком высокие, будет сложно добиться нужной гибкости,» — сказал кто-то из преподавателей едва ли не в первый день занятий в балетной школе. Катя сейчас, вероятно, с полной уверенностью заявила бы той женщине, что это ей гибкости не хватает, и отнюдь не из-за роста. Ира никогда так не умела, и ледяной ветер, гулявший в зале, преследовал именно ее.       «Тебе все легко дается! Ты просто такой родилась, это не заслуга… И вообще, вас двоих приняли только потому, что близнецы на сцене интересно смотрятся!» — говорила одна из их соседок по комнате. Катя всегда легко осаживала эту грубиянку и ее подпевал и была уверена в том, что они говорят все это только из зависти. Ира, как ни пыталась бороться с этим, всегда верила в таких вопросах скорее им, чем сестре.       «Ты весишь столько же, сколько и я, самая тяжелая в группе! Как партнер по сцене будет поднимать тебя?» — еще кто-то из тренеров. Ее Ира помнила чуть лучше: это была очень маленькая и довольно тонко сложенная женщина средних лет. Катя тогда сказала, что ее фраза была скорее комплиментом, ведь они были чуть более чем на голову выше той преподавательницы, но Ира… Холод все усиливался, слеза, скатившаяся по щеке, сначала показалась обжигающе горячей, а после — застыла, замерзнув. С каждой фразой становилось все холоднее, а они все не кончались… Зрители будто ничего не замечали и продолжали смотреть на сцену с выжидающими улыбками. Под их нечеловеческими взглядами каждая секунда казалась вечностью — невыносимой вечностью, полной унижения… Катя и Ира были зеркальными близнецами, и Ира всегда чувствовала себя лишь отражением, тенью: она была младшим близнецом, куда слабее сестры, у нее не было ни ее заразительного смеха, ни ее внутреннего стержня, ни ее умения поставить себя в новом кругу… Катя сейчас справилась бы, преодолела бы себя и свои воспоминания и сделала бы то, что ждали от нее зрители… Эти мысли словно просачивались в воздух и замерзали, а после их подхватывал невесть откуда взявшийся ветер и кружил, кружил по всей сцене… Это напоминало искусственный снег, вот только холод на этот раз был настоящий. Ира уже ничего не могла и ничего не замечала. Ее ноги словно приросли к сцене, онемевшие пальцы, которыми она нервно крутила пуговицу платья, не слушались… Она смогла лишь зажмуриться и отдаться холоду. Возможно, попади она сюда одна, она так и стояла бы посреди сцены, не в силах ни начать свое выступление, ни убежать, ни даже просто свалиться на пол, но на этот раз рядом были те, кто мог вывести ее из оцепенения… — Ира, не слушай их! — крикнул Харитон непривычно громко и уверенно. — Что бы ты сейчас ни слышала, не слушай и не верь — это все зависть и желание поразвлечься за чужой счет, не более того. Ты нечто большее, слышишь? Не тень, не выгодный фон, не отражение и не довесок… ты — отдельная личность со своими достоинствами! — Я не подошла… — будто завороженная прошептала Ира, все же оборачиваясь к нему. Он больше не был ребенком: по его виду сложно было определить возраст, но он определенно был взрослым… Все такой же маленький, сухой и бледный, те же мелкие тонкие черты, те же старомодные очки и те же прозрачные карие глаза . Именно таким она встретила его впервые. Это не было любовью с первого взгляда: тогда он показался ей весьма странным, — но его несколько неловкая, рассеянная прямота подкупала. Подкупало и то, что он принес цветы именно ей, а не перепутал ее с сестрой… — И я тоже, — уверенно сказал он, сделав шаг вперед и положив руку на плечо. — Им всегда не подходят те, кто выше их по стремлениям, кто хочет чего-то большего, чем есть, спать, размножаться и тешить свое эго, желательно без лишних усилий. Ты выше их всех, у тебя есть стремления и мечты, ты способна быть, а не иметь! Они всего этого лишены, и им, разумеется, не хочется вспоминать о том, как недалеко все они ушли от обезьян, — а появление людей вроде тебя всегда напоминает им об этом, и потому они пытаются избавляться от таких… Поверь, я знаю, о чем говорю. Я знаю, что скрывается за дивным понятием «коллектив» — нет никакого коллектива, есть только толпа, которая делает и без того не очень-то умных людей откровенно тупыми… Вот этой толпе ты не подошла! Разве стоит ее слушать? — Харитон дело говорит, — подхватила Катя. — Меня не травили так же, как тебя, только потому, что кусаться рано научилась! Ты же тех училок вспоминаешь, да? — Ира растерянно кивнула. — Так они никого не хвалили, у них все либо двигаются неправильно, либо, если к движениям не придраться, роста и веса не того… У них то ли метод обучения такой дурацкий, то ли и впрямь зависти больше, чем ума. Мы-то были молодые, все впереди… и любить нас было за что, кроме танцев, — а они все кто старый, кто поломанный, и почти всеми только на сцене, которая им уже не светила, можно было восхищаться! — А девочки? Полина, с которой мы в комнате жили… — робко начала младшая сестра. — Вот уж кто точно завидовал — так это она, — уверенно заявила старшая. — Помнишь те идиотские списки, где нас по местам распределяли? Она там всегда была четвертой, с первого года обучения до выпуска, — а ее эти места волновали, ты бы знала, как! И, наверное, то, что нам никогда не было важно, кто из нас оказался на первом, а кто на втором, ее отдельно злило: многие же были готовы глотки друг другу перегрызть за места повыше, а мы… — А мы в первую очередь сестры, и уже потом балерины, — слабо улыбнулась Ира. Впервые со дня выпуска она улыбалась, стоя на сцене… Тем временем свет в зале погас, оставив освещенной только сцену, и одна из тех самых одинаковых балерин, больше похожих на роботов или декорации, пришла в движение. Музыка заиграла в тот же миг, когда она сделала первый шаг. — Подожди, нам сейчас придется… — растерянно начала девушка, оборачиваясь на зал, где теперь только поблескивали стеклянными бликами глаза зрителей. — Да, придется, — спокойно отозвалась Катя, взяв сестру за руку. — Ты помнишь партию? — Кажется, помню, но… одежда… — Мы в Лимбо, Ир. Тут такие мелочи значения не имеют — просто двигайся так, будто ты в пачке и пуантах, — все так же спокойно и уверенно посоветовала она. — Если хочешь подчинить себе сон, начни со своего тела в нем, помнишь? Закрой глаза и делай то, что нужно — остальное придет само. И помни, что ты неотразима, по меньшей мере для меня всегда такой будешь… — напутствовал Харитон, отступая куда-то в тени за сценой и утягивая туда же Сергея. Сцена принадлежала сестрам, но никак не им… — Ну и что нам делать? — спросил Нечаев, как только они спустились со сцены, пройдя за кулисами. — Я себя уже мебелью чувствовать начал, если честно: помочь-то я толком не мог, я же не знаю, что там у них в школе творилось… еще и холод собачий, и манекены эти жуткие... — Жуткие, но безобидные, — успокоил его Харитон, безошибочно ведя куда-то по темному зрительному залу. — Это именно что манекены: некоторые умеют двигаться по заданной программе, и даже говорить какие-то записанные фразы, но именно эти нас просто не видят — это же подсознание Иры… А нам сейчас неплохо бы добраться до двери в конце зала, и… — тут ему пришлось прерваться, поскольку его спутник вдруг споткнулся обо что-то и растянулся во весь рост на полу. — Да что это за хрень? — произнес он уже в полный голос, вставая. — Судя по всему, здесь, как и обычно в Лимбо, на пути попадаются предметы, связанные с воспоминаниями. — Это я и без тебя понял, — огрызнулся майор. — А вот это конкретно что? — Похоже на кукольный домик, — невозмутимо отозвался Харитон, немного пошарив по полу. — Не очень большой, но сделан добротно… — Ладно, это я так, из любопытства — подробностей не надо… Ну чего ты там копаешься? Пошли уже!       Сергей не видел своего друга в густой темноте внизу, но почему-то был уверен в том, что тот даже головы не поднял — так был увлечен своими поисками чего-то на полу, что, возможно, и не услышал. Вопрос, разумеется, остался без ответа… Встав, Захаров снова взял его за руку и повел вперед, на этот раз ничего не объясняя и не рассказывая. Этот странный путь напоминал Нечаеву их путешествие по театру во время сбоя: там тоже были темные помещения, где приходилось подключать всю свою интуицию, чтобы не споткнуться о перевернутое кресло — во всяком случае, ему хотелось думать, что там были только перевернутые кресла… Сейчас ему также хотелось верить в то, что они перешагивают через обычные вещи, связанные с прошлым Иры, а не через трупы. Сколько раз она могла столкнуться со смертью?       Партия тем временем была в разгаре. Катя и Ира безупречно повторяли знакомые движения, даже несмотря на то, что сейчас по сути делали это только для себя самих… Впрочем, младшая сестра словно боялась чего-то. Обычно на сцене она преображалась, и вся ее робость и пугливость пропадали без следа — сейчас же она будто бы украдкой пыталась обернуться и посмотреть, что там сзади. Как часто она делала это, когда шла на уроки по длинным коридорам балетной школы! Недоброжелательницы частенько выдергивали у нее из волос ленты, толкали ее, пачкали спину мелом или приклеивали обидные записки… Но разве осмелился бы кто-нибудь сделать это на сцене? — Что с тобой, Ир? — спросила, наконец, Катя. — Знаешь… — Ира начала и тут же замялась, думая, стоит ли рассказывать. — Помнишь, как я тогда со сцены упала и пропустила потом целый сезон? Вроде как неудачный пируэт, потеряла равновесие… — Помню, — только я бы в жизни не поверила, что ты могла вот так равновесие потерять… Наверняка сцена была скользкая, или пуанты с каким-нибудь браком! — Нет… сцена и пуанты тут ни при чем: меня толкнули. И… — Полина? — ответом стал лишь красноречивый взгляд. — Вот сволочь! Почему ты не сказала мне? Я бы… — Ты бы ее избила, — печально вздохнула младшая сестра. Они не останавливались ни на миг, и из зала можно было даже не понять, что они говорят о случае, который запросто мог оставить одну из них калекой. — Вот именно! И особенно позаботилась бы о том, чтобы на сцену она больше не вышла… Говори что угодно — она этого заслуживала! — тихо, но очень зло проговорила Катя, глядя сестре прямо в глаза. — Но у тебя были бы неприятности. Большие. Я очень не хотела, чтобы ты тоже пострадала из-за нее, потому и не сказала… Но теперь я боюсь так же упасть сама, понимаешь? Партия та же, и не вспоминать не получается! — Знаешь, что сейчас не так, как тогда? Мы вместе! И я удержу тебя, даже если ты начнешь падать, — обнадеживающе улыбнулась старшая сестра. Младшая улыбнулась в ответ, — и они, кивнув друг другу, перешли к кульминации всей сцены.       В момент, когда музыка стихла на миг, чтобы снова грянуть в полную силу, Сергей и Харитон обернулись и замерли в изумлении, глядя на сцену. Дверь, с которой они до этого безуспешно сражались, будто и вовсе перестала существовать: там, впереди, происходило нечто поистине завораживающее... Они хорошо знали своих жен и представляли себе, на что те способны, но сейчас они превосходили сами себя. Казалось, невозможно было вложить еще больше чувства в движения; они словно проживали все то же, что и их персонажи, и выражали это без единого слова. Они были всецело захвачены своим выступлением, и ничего другого для них и не существовало. Они были в родной стихии, — и это было видно с первого же взгляда. Дело было даже не в идеальной отточенности движений, а в легкости и естественности… За этим стояло много часов упорного труда, слез и крови, но теперь об этом не хотелось вспоминать. Теперь были только музыка и собственные тела, будто сами подстроившиеся друг под друга. Если бы одна из них на миг отвлеклась на то, чтобы прислушаться к дыханию, то обнаружила бы, что они дышат в такт друг другу. Такого единения у них не было, даже когда из них искусственно сделали одно целое, оставив от них самих только их отточенные движения… Теперь они были живыми людьми, отдельными друг от друга, но способными действовать как одно целое по своей воле, — и это было куда красивее холодного совершенства каждого движения и жутковатой абсолютной синхронности. В этом танце было то, что было попросту невозможно имитировать в механическом теле без собственной души, — в нем была жизнь.       Минуты снова растягивались в вечность, но теперь в зале становилось только теплее. Снега давно уже не было и в помине; сейчас же легкая прохлада, напоминающая о залах для тренировок, сменялась приятным теплом. То, что поначалу хотелось покинуть поскорее, теперь казалось почти приветливым…       Когда же музыка смолкла окончательно, сестры замерли на сцене на несколько долгих секунд в последней позиции, и стояли так, пока не погас последний софит над сценой, — а после бесшумно соскользнули со сцены и побежали вперед по проходу. Совсем как в детстве, когда в зале их ждала мать, а иногда — совсем редко, — и отец тоже… Тогда они всегда бежали к ним наперегонки, и это было единственное соперничество в их жизни — шуточное, с вечным «победила дружба» в конце. Так было и теперь: они бежали, держась за руки, забыв об элегантной походке, о возможности споткнуться в кромешной темноте, о своем возрасте и статусе… Они словно скинули двадцать лет и просто радовались встрече с дорогими людьми, — и встрече с самими собой. — Наконец-то снова чувствую себя живой, как в детстве, — поделилась Ира, обнимая мужа и почти повисая на нем. — Ты все же взяла верх над чужой завистью и вернулась к себе! — тихо и восторженно ответил Харитон, прижимая ее к себе. — Это не моя заслуга, но ты бы знала, как я тобой горжусь… — Без тебя ничего бы не вышло… без всех вас я бы не смогла сделать это! — возразила она, улыбаясь в темноту. — Кажется, в одиночку здесь в принципе трудно что-то сделать — нужен партнер. Но… помнишь, как ты восхищалась моей смелостью, Ир? Так вот, ты, пожалуй, даже смелее. Знала ведь, что тебя ждет, и все равно пошла первой, чтобы пример подать! — с этими словами Катя протянула руку и потрепала сестру по плечу. — Вот-вот! Из военных один командир из десятка решится вот так в первых рядах в атаку идти, — и те раздумывают, решаются, а ты… Ты просто герой, Ир! Если бы не ты, может, мы бы до сих пор мялись там на пороге, — с улыбкой прибавил Сергей. — Я бы, наверное, не смог так — слишком уж много всего там, и никогда не знаешь, что на этот раз вылезет. — Да я сама не знала, что увижу, — представляла примерно, но воспоминания тут в произвольном порядке появляются, вы же знаете... — И все же ты знала, что Лимбо — место чаще мрачное и неприветливое, чем приятное, — хитро улыбнулся Харитон. — Никогда себя не принижай, слышишь? Ты проявила смелость. Даже если не знала с самого начала, на что шла, то здесь уж точно была отважной… Мы помогли тебе, но нельзя вытянуть того, кто сам себе помогать не пытается, — а на это нужно изрядное мужество! Отдай себе должное: ты двадцать лет не решалась взглянуть этому в лицо, а сейчас смогла. — Пожалуй, меня еще никто и никогда так не хвалил, как вы сейчас, — призналась Ира. — Это… непривычно. — Приятно? — тепло усмехнулась Катя. — Ты всего этого заслуживаешь, и не только этого! — Приятно, — младшая сестра улыбнулась. — Но все же мне кажется, что ты больше этого заслуживаешь… Ты такая смелая и уравновешенная, а я там почти что раскисла. — Легко быть смелым, когда страшно не тебе… Это, пожалуй, даже не смелость: храбрость в том, чтобы преодолевать страх, а где тут преодоление? Я просто исполнила свою роль и была рядом с тобой. Тебе это помогло, но это не подвиг и не отвага… Хвалить сейчас есть за что только тебя. — Но двигалась ты все-таки чертовски красиво! — заметил Сергей. — Просто… себя превзошла! — Просто-напросто в зал не смотрела — делала все как бы для себя и для Иры, — объяснила Катя. — Меньше думаешь о том, чтобы понравиться зрителям, — меньше напряжения и больше естественности… Ну а теперь моя очередь быть смелой — или не очень.       Она сделала шаг к двери, и та, до этого не поддававшаяся никаким попыткам взломать или выбить, распахнулась сама, — вот только за ней оказалась не комната, а коридор… Стены с грязной облезлой штукатуркой, узкие окна, забранные решетками, грязный пол — и единственная облезлая дверь в конце. Коридор казался знакомым, но все это было так далеко от ее ожиданий и страхов, что она замерла на пороге, не зная, стоит ли идти вперед. Ей казалось, что за десять лет она изучила Лимбо вдоль и поперек, и удивляться ей больше нечему, но на этот раз ее ожидал очередной сюрприз. Она десятки и сотни раз видела свои воспоминания в разных вариациях — от пугающе правдоподобных и подробных до совершенно абстрактных и непонятных… Этот коридор сейчас был так реалистичен, что перехватывало дыхание: все до последней трещины на стенах было именно так, как она помнила. Так значит, все на этот раз будет точно так, как было в жизни? Едва ли она была готова к этому, — да и можно ли вообще быть готовым к подобному? Но пути назад не было. Выбор был лишь между тем, чтобы замереть здесь и дождаться собственного пробуждения, — а все они слишком хорошо знали, как Лимбо умеет растягивать одно мгновение до вечности, — или идти вперед. — Что бы там ни было, мы с тобой, помнишь? — обнадеживающе улыбнулся Сергей, взяв жену за руку. — Я с тобой и готов за тебя бороться… Пойдем вместе? — Ты… ты правда любишь меня? И если ты узнаешь обо мне кое-что очень мерзкое, ты не станешь любить меня меньше? — спросила она, вмиг становясь хрупкой и слабой. — Мерзкое? Кать, если там есть хоть капля твоей вины, я тебе заранее все прощаю! И любить меньше не стану никогда, что бы ни случилось. Могу поклясться! — горячо заверил он. — Не нужно клятвы — я верю тебе и так, — она улыбнулась уголком рта, покрепче сжала его руку и сделала первый шаг.