Хэллоуин

Здравствуйте, дорогие детишки. Сегодня мы с вами познакомимся со страшным, но дружелюбным привидением дядей Мэнсоном. Итак, далеко-далеко, в черном-пречерном (ужас, сколько в Лос-Анджелесе негров) городе на черной-пречерной (только положили асфальт) улице стоит черный-пречерный особняк (ну, любит хозяин тонировку окон), и живет в нем не кто-нибудь, а сам Великий и Ужасный. Тсс, только тихо! Входите на цыпочках. Вот он лежит в спальне своего мрачного готического особняка, очень сильно датый, но всё равно печальный, потому что поссорился накануне со своей любимой женщиной – Твигги Рамирезом. Назвав друг друга проститутками, давние подруги рассорились вдрызг, и вечер Самэйна, он же Хэллоуин, Мэня отмечает отдельно. Ну, как сказать – «отмечает»? Правильнее сказать — валяется вдрабадан, потому что накатил ещё днем. Ну, как известно, кто празднику рад, тот накануне пьян, и дядя Мэнсон полностью подтверждает это своим примером. С потолка его спальни свисают лохмотья паутины, причем вполне настоящие, потому что домработницу он прогнал год назад, под кроватью проживают пауки и его кусачая кошка, а за окном с голых веток дерева романтически свисают летучие мыши, — одним словом, с антуражем для праздника все нормально, на то он у нас и Король Ужасов. Довершают картину полная луна, проглядывающая из-за бледно-серых облаков и окатывающая бледным мертвенным светом окрестные лос-анджелесские особняки, и тихий вой гиен, сбежавших из чьего-то частного зоопарка. Увы, накатить сегодня утром было неправильным решением, потому что аккурат к двум часам ночи наш герой проспался. А что делает одинокий и скучающий Мэнсон? Правильно, дети: берется за телефон. Засунув руку в трусы под кровать, он извлекает оттуда свой Блэкберри и начинает тыкать по кнопкам, чтобы найти в книге адресов нужный номер и позвонить в доставку пиццы и шлюх на дом. Но поскольку он все ещё, мягко скажем, нетрезв, то по кнопкам попадает с трудом, и вместо «Доставки» он набирает… трам-пам-пам! - «Диту», свою экс-герлфренд. Теперь, дети мои, перенесемся на улицу Вина (да-да, это не шутка, улицу назвали в честь выпивки), в ночной клуб "Авалон", где перед выступлением в белоснежном особняке колониального стиля, нежась в ванной с мартини и лепестками роз, лежит королева вечера - Дита фон Тиз. Тонкими пальцами с длинными острыми ноготками берет она свой серебристый Айфон SS, и, видя незнакомый номер, отвечает. Не удали она пару лет назад номер своего бывшего и не забудь его как страшный сон, она отшвырнула бы его прочь, но что теперь гадать? Итак, она берет его, сладким сахарным голоском спрашивая: — Алло? — Гуте нахт, заинька. Будь добра, приезжай ко мне сама или подкинь пару подружек. Ах да, и две пиццы с беконом. И Егермейстера шесть бутылок, чуть не забыл! — Простите, кто это? — ошеломленно отвечает фройляйн фон Тиз. Сказать, что она офигела - значит не сказать ничего. — Киса, не ломайся. Мне скучно и одиноко, я жажду твоей любви и пожрать, — продолжал уговаривать мрачный мужской голос, который постепенно начал казаться ей смутно знакомым. — Мэнсон? Да ты обнаглел в край! Я тебе не служба доставки! — Дита? Верни моих кошек, сучка! — К черту иди, наркоман хренов! — зло бросила она, кинув телефон подальше. Перед мысленным её взором пролетела вся недолгая их совместная жизнь, закончившаяся злостным дележом кошек и взаимными обвинениями. «Ночью, вместо того чтобы идти ко мне, он шел на кухню и напивался!» «Она заняла мою спальню под свои наряды, а в свою не пускала!» И прочее в том же духе. Однако его звонок взбудоражил её воображение. Его голос казался ей звучавшим глухо и безнадежно, доносившийся до неё словно из глубин ада, сам экс-муж виделся одиноко сидящим в завалах грязи и мусора, посреди использованных шприцов и презервативов, — одним словом, сплошной De Profundis. Картина падения несчастного тронула её сердце. «Психованная какая-то, — подумал в свою очередь Мэня. — Не задался что-то у меня разговор со службой доставки». С унылым выражением лица Мэрилин встал и подошел к шкафу, где большой кучей лежала его одежда, пытаясь найти чистые труселя. Найдя подходящий экземпляр и перетряхнув его от пауков, он лениво натянул их, почесал пивное пузо и грохнулся обратно на кровать, ибо делать ещё что-то было нестерпимо тяжко для отравленного алкоголем и кокаином организма. Что касается Диты, то она в этот момент вполне себе благополучно танцевала бурлеск со стриптизом, плескаясь в огромном бокале с розовой водой и поливая себя из губки; однако, воспоминания о бывшем муже не отпускали. Представленная картина его падения могильным холодом заползла в её сердце, заставив вздрагивать от тревоги, и даже принимая букеты долларов цветов от поклонников после выступления, не могла отделаться от образов, подкидываемых разыгравшимся воображением. Вот он ведет свинский образ жизни, вот выкинул костюмы от Вивьен Вествуд и обрядился в майку-алкоголичку, вот — собирает пивные бутылки в контейнерах с мусором… Дита говорила себе, что благополучные куртизанки девушки не ездят к сторчавшимся неудачникам, но жалость была сильнее, и она, накинув соболиную шубку и захватив плетку, отправилась к несчастному, дабы вразумить его (как мы видим, полностью следуя заветам Ницше). Итак, six a.m., Halloween morning… Мэнсон лежал в луже собственной блевотины в холодных объятьях пола, вымощенного черным керамогранитом, потому что только тот давал живительную прохладу страдающему от предшествующих возлияний телу. Пауки периодически шлепались на него с потолка, летучие мыши стыдливо закрывали морды лапками, как бы говоря: «Ебаный стыд!», — и даже привыкшая ко многому кошка брезгливо обходила тело хозяина, с отвращением принюхиваясь: — Фыр-фыр-фыр… Разлегся тут! Дверь внезапно отворилась, впуская яркий поток света, заставивший его морщиться от рези в глазах, и на пороге вырисовался черный силуэт нашей прекрасной танцовщицы. Первым, что Мэнсон смог разглядеть, был нос дамского сапога, сияющего черной лакированной кожей, появившийся в непосредственной близости от его носа (сам он, как мы помним, лежал на полу). Затем шпильки процокали рядом, обходя его вокруг, а острый носок деликатно попинал его под ребра. — Аа, жив все-таки, притворщик, — нежно проворковал голос откуда-то сверху. Мэня отозвался стоном. Промелькнуло мимо утонченное светлое лицо, темные локоны, чуть не задевшие его, затем что-то щелкнуло, и он понял, что прикован наручниками к железной ножке кровати, огромной и даже ещё более неподъемной, чем её хозяин в шесть утра в глубоком похмелье. Тишину рассек свист хлыста, а кожу словно порезали скальпелем, - не самое болезненное, но весьма неприятное ощущение. — Будешь ещё названивать мне по ночам? Будешь? — Буду, — слабым голосом ответил он, не вполне разобравшись, чего от него хотят. — Ах ты пьяная скотина! Он пытался увернуться, но удары болезненно приходились аккурат на его спину, а когда перевернулся, пытаясь встать, — то и на бока, и на пивное пузо. Одним словом, в гневе она была прекрасна. — Не надо… — Не надо что? Попроси меня по-хорошему, вежливо, — тогда я подумаю. — Не надо бить меня, дорогая госпожа! — сказал он, с трудом выцарапывая нужные слова из черных глубин своей памяти. Дита тем временем устала (попробуйте охаживать плеткой минут пятнадцать такую тушу), а Мэнсону наконец удалось с трудом поднять голову: перед глазами его предстала разозленная экс-супруга. Ну, и другие части тела тоже поднялись отозвались вожделением. — Что я вижу? Это складка на штанах или ты так рад меня видеть? Ну, шучу. Неужели вы подумали, что все это время он был в одежде? Конечно, единственной приличной рубашкой он протирал пол, а в остальном был голый. — Доставь мне удовольствие! – простонал он, обняв свободной рукой её ногу и прижавшись к ней (сапог тоже был прохладный, угу). Рядом с ним упали соболиные меха, обнажая мраморную светлую плоть его дорогой госпожи. Впрочем, оставались ещё чулки и корсет, но и от них она вскоре освободилась.