Волчьими тропами

      — Ну что, Волче? Нравятся тебе владения госпожи Кажимеры? Милее родных лесов?       Ольха покрутила в пальцах жёлтую головку одуванчика, ловко вплела в венок. Стряхнула на платье травинки и сор, отёрла испачканные горьким соком пальцы о платок, через который перекидывалась. Чеслав старался смотреть на руки колдуньи — когда глядел на лицо, казалось, будто она видит его насквозь, и о горячем чувстве, разливающемся под рёбрами, знает больше, чем он сам. В тёмных глаза, опушенных подсвеченными ресницами, горел весёлый и ласковый огонь — так на него, нелюбимого в собственном дворе ученика, больше никто не смотрел. И не посмотрит, одёргивал себя Чеслав мысленно, от тоски готовый из собственной шкуры вывернуться, не привыкай, глупый.       — Да как сказать, госпожа, — улыбнулся он, взглядом скользя по взмыленной спине клячи, тащившей их повозку. — Чернолесье хоть и диким дикое, но своё. А здесь ни одной птице доверия нет.       Ольха склонила голову набок. За время их поездки — Чеслав мысленно прикинул и понял, что с первого появления Сущности прошло уже больше двух недель — он понял, что этот жест означает нетерпеливое любопытство. Колдунья хоть и отшучивалась, что в чародейском деле или книгах ничего не смыслит, обладала незаурядным умом и тягой к знаниям — и готова была получать их от кого угодно. Крестьяне, у которых они изредка оставались на ночлег (когда убеждались, что Лихо оставалось далеко позади), главы Дворов и монахи (у Чеслава до сих пор крутило живот от тревоги, когда он вспоминал, как легко Ольха общалась с их потенциальными убийцами), и, вот, даже он сам. Её простота пленяла — особенно Чеслава, привыкшего к людям, тяжёлым в общении. Чарна, Хранко, сам Йовар… Якоб и Юрген тоже, но совершенно в другом смысле. Будто Чернолесье принимало к себе лишь тех, кто был готов отгородиться от остального мира непроницаемой стеной.       Беда Чеслава заключалась в том, что, насколько бы хорошим колдуном он ни был, всегда оставались непокорённые вершины и неузнанные искусства — он хотел объять их все до одного. Не просто притащить в свою отшельничью башню древний фолиант, как делал Хранко, а изучить его и применить знания на практике, благо, природный талант позволял. Снова вспомнив об этом, Чеслав против воли посмурнел. Не будь у него этой непреодолимой тяги к сложной ворожбе, возможно, Йовар не разгневался бы, когда Лихо впервые объявилось у границ Чернолесья. И, не слыви он самым пропащим его учеником, кто знает? Может, суровый колдун помог бы одолеть Чудище, преследовавшее его воспитанника — и Чеславу бы в путешествии помогали друзья, Юрген или Якоб, а не малознакомая колдунья да хлипкая кляча.       С другой стороны, случись так, он бы никогда не познакомился с Ольхой.       О таинственной колдунье, приятельнице госпожи Кажимеры — но не одной из её учениц — почти никто не знал. Сама она объясняла это так: к чародейству склонность небольшая, подвигов не имеется, силы чуть, оттого и известности в колдовских кругах мало. Но сам Чеслав нюхом — волчьим нюхом! — чуял, что есть в этой истории что-то ещё. Кого попало глава Звенящего Двора на подмогу ученику своего заклятого врага не отправит, и кто попало не сможет так ловко от Чудища петлять. Чеслав был уверен, что совсем скоро загадку своей спутницы разгадает — но пока ему было достаточно просто находиться рядом. Он на своём коротком веку успел повидать множество красавиц. Но ни с кем из них — ни со смешливой Бойей, ни с ясноглазой Ляйдой, ни с колючей Чарной — он не был готов месяцами трястись в душной кибитке. И ни с кем из них он не был так счастлив, как теперь — даже зная, что за ним по пятам крадётся изрыгающее пламя Чудовище, носящее поверх свирепой пасти медвежий череп.       — Ай, да неужели ни одной птице? — смешливо фыркнула Ольха, вырывая его из омута тревожащих и сладких мыслей. — Мне кажется, некоторым доверять всё же можно. А если нет — милости прошу вон из кибитки, Волче.       Чеслав удивлённо поднял густые брови. Они очень редко затрагивали в разговорах оборотничью форму Ольхи — почти никогда. Он подозревал, что всему виной были её увечья. Раз увидев перебитые, будто пришитые заново, крылья у крошки-малиновки, он ещё долго видел во снах ужасные картины — как кто-то, размытый силуэт в темноте, с яростным рёвом отрывает их от птичьей тушки. Неудивительно, что она старалась об этом не говорить, и в птицу обращалась редко (Чеслав бы сказал, что никогда, но по ночам он волчьим чутьём ощущал запах мелкой дичи в повозке, да и мягкие пёрышки в огненно-рыжих волосах порой мелькали).       О его собственной звериной ипостаси, наоборот, Ольха поговорить любила — даже имечко придумала подходящее. Чеслав иногда ворчал для виду, но ни на что бы не променял ощущение тёплых пальцев в густом загривке, или восторженного взгляда, когда он оборачивался перед ней зверем. Жаль только, Лихо волков не боялось — и пламя из прорезей в черепе извергало ещё свирепей, стоило ему почуять запах шерсти и леса.       — Выгоняете, госпожа? — он тяжко вздохнул. Буквально кожей чувствовалось, как она улыбается его нехитрой актёрской игре (Ольха вообще часто улыбалась, почти так же часто, как и беспокоилась о дороге, его комфорте, чудовище, всём). — Так я и знал, быть мне брошенным и забытым. Скарб можете оставить себе, весточки обещаю слать только по большим хал-азарским праздникам.       Он демонстративно отпустил поводья, прикрыл глаза и драматично приложил ладонь ко лбу. Ольха цыкнула, но слышно было, как сквозь недовольство пробивался отголосок искреннего веселья. Спустя мгновение Чеславу на макушку приземлился тяжёлый, пахнущий гречихой и одуванчиками венок — от неожиданности он открыл глаза, нос к носу столкнувшись с изучающим Ольхиным взглядом. Она поправила венок, задев полной сильной рукой его плечо, и, удовлетворённая увиденным, вернулась на своё место.       — Ну тебя, Чеслав. Если и собираешься пропадать, на большие праздники я буду ждать тебя целиком, не просто весточки, — она поморщилась. — Не люблю писем. Особенно твоим почерком, уж прости.       Сердце Чеслава где-то в груди, там, где волнами расходилось тепло от приговоров и лечебных заговоров, забилось чуть сильнее. Так, как оно билось, когда он выворачивался наизнанку, оборачиваясь волком — а потом бежал, пригнувшись к земле, задыхаясь от восторга и одурев от ветра, несущего запахи овец и лугов. Всем существом своим он запомнил этот момент: тепло её руки, щекочущую нос сладость гречихи, огненные завитки волос, в которых запуталась одуванчиковая шелуха. Несмелой рукой колдун поправил венок на макушке, откинул с глаз непослушные пряди. В этот момент он понял необычайно точно: Сущность может сколько угодно гоняться за ними по городам, выжигая деревни и пугая народ. Но ей их не догнать — а если и случится так, он с ней расправится одним махом, лишь бы только сохранить в памяти и душе эти крошечные осколки моментов, их воспоминаний и дороги, разделённой на двоих.       — Ваш почерк, госпожа Ольха, не намного лучше моего. Не зная всего, подумал бы, что нас обоих обучал Йовар, — Чеслав приподнял уголки губ, снова подхватывая кожаные полоски поводьев. Из-за этого он не увидел, как болезненно скривилось лицо колдуньи — а если бы и заметил, не взял бы в толк, отчего. Сейчас Чеслава больше занимала дымчатая линия горизонта впереди. — Ну да ладно. Будут и праздники, и письма. Но сначала — как вам идея сделать остановку на ночлег во-он в той деревушке? До Птичьего Терема ещё далеко, если вороны Хранко не врут.       Ольха расслабленно облокотилась на руку.       — Конечно, Волче. Ещё далеко.