без конкретики

прости, мне придётся убить тебя ведь только так я буду знать точно что между нами ничего и никогда уже не будет возможно… мы — возможно

Bring Me The Horizon — Can You Feel My Heart

Ким Сынмин не был в безопасности. Он стоял так тихо, что чайки не пугаясь могли склевать его глаза. Ким смотрел на шею Хван Хёнджина и пунктирно следил за движением его кадыка, когда тот сглатывал горьковатую слюну от пережаренного кофе. Под костями Хёнджина бурлила злоба, а щека Сынмина горела от холодного лезвия, которое утыкалось в кожу — ровно в белый шрам. — Зачем тебе нож в школе? — спросил Сынмин, пытаясь выровнять дыхание. Неловкое движение и лезвие прошьёт его насквозь. — Чтобы педики вроде тебя убегали от меня, — ужасал Хёнджин. — Ты бежишь, а я ловлю. Крутая игра. Ты же, блять, задрот и любишь игры даже больше, чем сосать члены. Кукольный и изящный, но всё же злой локоть давил на горло Сынмина, вжимая в изрисованную стену туалетной кабинки. Рана на брови распухла, кровь вязкой нитью связывала белые ресницы, а ожог от спички кололся на разорванной мочке. Ким выглядел худощавой дохлятиной, обвешанной увечьями — подарки Хван Хёнджина на семнадцатый день рождения. — Сам давно с девчонкой зависал? Желваки Хёнджина надулись. Сынмин поклялся, что слышал треск сжатых зубов. Хван продавил сквозь клыки, перейдя на лай: — Я вырву твой паскудный язык за твои намёки. — Это не намёки, — проскрипел Сынмин так, будто его глотку нафаршировали лезвиями. — Я тебе прямо говорю: мы оба запрещённые мальчики. Колено Хёнджина целенаправленно полетело в расхлябанный живот, и из горла Сынмина выкатился сжатый полухрип. Остриё, ставшее родным, чиркнуло по коже, и из щеки Кима закапало на руку Хвана как на священную скрижаль. Сколько бы раз он сам не резался — быть не может — всё так же больно, но именно от его руки. Вероятно, больнее только прорасти вишней в лёгких или словить ржавые гвозди в глазные яблоки. — Портишь мне жизнь ежедневно, потому что боишься принять себя. — Что ты, сука, несёшь? — пальцы сцепились на грудка́х Кима. Сынмин пытался сжаться, уменьшиться и исказиться в пыль, но его намертво вжимали в пошарпанную древесину. Он всё равно продолжал усложнять, почти готовый быть сожранным: — Прекрати бегать за мной или от себя. — Заткнись. Заткнись. За-ткнись, — повторял как мантру, бесшовно срастаясь с ненавистью. Внутри обоих была уебанская катастрофа. Ким покосился на чужую руку с прилипшей кровью. Дребезжащая куча браслетов на запястье не смогла скрыть хаотичные белые шрамы. Хёнджину доводилось разлагаться в кровавой ванне, когда большие метаморфозные проблемы кусали его мозг. Сынмин в это время откашливал цветы, плакал под опенинг очередного низкосортного аниме и жёг свои ляжки зажигалкой с рисунками ежевичек. Эти двое были заражены бесконечной страстью к самоистязанию и маленькой любовью к прорезям на коже. Они разные настолько, насколько одинаковые. — Это не я тебя порезал, — осознал Хёнджин. — Да, — кивнул Ким. — Я сам специально напоролся на твой нож. — Нахуя?! — Почувствовал резкое желание получить больше боли, потому что ты не старался. Фаланги пальцев Хёнджина наливались желатином или как ещё объяснить, что его хватка на чужих грудка́х заметно ослабевала. — Ты псих ебучий, Ким Сынмин. — Спасибо, — улыбаясь сквозь звенящую боль ответил он. Рассечение на щеке бесновалось от прикосновения желатиновых пальцев. Сынмин весь хрустел стекловатой от рук Хёнджина, о которых мечтал, трогая себя за просмотром порномультиков. Ноги Кима были изничтожены дрожью, когда рука Хвана забралась под растянутую футболку с мультяшкой и сжала липкий бок. — Я не пидор. — Разумеется. Сынмин угостил Хёнджина взглядом из-под полуприкрытых век и разорвал этим прокуренные лёгкие. Хван никогда не шёл на поводу у своих желаний, а в этот день они моргали в сердце и вылезали ножами из грудины. Он целовал мокрую шею Сынмина до безобразия правильно и жадно, прикусывая кадык. Ким едва ли не плакал в чужое зацелованное плечо: — Ты мой самый жестокий обидчик. — Я им и останусь. Ким упивался безразличием своего мучителя. Его язык — искалеченный и расцелованный — скользил по сухим губам Хёнджина, забивая трещинки красной слякотью. Кровь вкуснее вишни, и Сынмин щедро ей делился. В школьном туалете пахло поцелуями двух мальчишек. Над головами трещали электричеством люминесцентные лампы, а тяжёлые вздохи надышали атмосферу лютейшей похоти, когда молнии на обоих ширинках несдержанно взвизгнули. — Как давно ты дрочишь на меня, Ким Сынмин? — Так же давно, как и боюсь, — Хван пытался до конца разорвать укус на чужом языке. — Но и ты меня боишься. Так изящно упрекнуть в дрочке мог только Сынмин. — Не неси ерунды. Ким послушно заткнулся и сцепился зубами на кровавых губах Хёнджина. Их языки запутывались во рту Хвана. Кто над кем господствовал — не разобраться, потому что царапали бёдра и трогали члены друг друга с восхитительной синхронизацией. Хёнджин запрокинул голову и придавил разлохмаченной макушкой стену кабинки. Кольцо Сынмина царапало, и холодный металл на разгорячённой коже переливался наслаждением как пузырь в лава-лампе. — Боже, блять. — Блять, — согласился Сынмин. Укусы на ключицах пульсировали краснотой. Губы от поцелуев расползались на нитки, потому что Хёнджин не целовал — он атаковал. Хван зализывал раны и синие гематомы на плечах, пока Сынмин держал его член в мокрой ладони и чувствовал, как собственный больной желудок наполнялся саранчой. Мозг Хёнджина был богат пираньями и сочился ядовитыми токсинами. — Тебе страшно? — неожиданно спросил Хёнджин. — Да, — ответил Сынмин, прекрасно понимая, что речь не о той боли, которая последует после крошечной слабости. Поджелудочная Кима переваривалась насекомыми, пока он выдавливал из себя признание (проклятие): — Ты мне нравишься. Три слова, из-за которых Сынмин стопроцентно получит нож в подреберье или окурок в глотку. Хребет затрещал, когда жестокие пальцы Хёнджина схватились за взмокший загривок Сынмина. — Не смей это говорить, — прорычал Хёнджин. — Я ведь тоже тебе нравлюсь. — Замолчи или я выломаю тебе челюсть вместе с психикой. Сынмин, в общем-то, уже давно весь переломан, поэтому: — История твоей липовой ненависти не закончится из-за пролития спермы от рук пидора-одноклассника. — Боже, Сынмин, прошу, завали ебало, — голос Хёнджина срезало бензопилой, когда Ким надавил пальцем на головку члена. — Блять. "Я не пидор" — Хван катал эту мысль в голове последние полчаса (всю жизнь), но точно бы свихнулся, если бы перестал чувствовать горячие ладони Сынмина на своём теле. Это корявый неизведанный опыт. Хёнджин пиздел сам себе и не понимал этого, даже когда закусывал разорванную мочку и тяжело дышал в висок со шрамами. — Разве я заслуживаю твою ненависть, когда ты так стонешь в моих руках? — Заслуживаешь. Хёнджин сам толкается в кулак Сынмина, наверное, хочет спрятать свою ненависть к себе за спермой. — Тебе будто приятнее, чем мне, — не сдержался Хёнджин. — Так и есть. — Какой же ты всё-таки пидор, — Хёнджин прикусил чужую разорванную бровь и зажмурился. — Я тебя даже не трогаю. — Трогаешь, Хёнджин, трогаешь. Иллюзорная опухоль в горле вопила рассечением, когда Сынмин прислонился лбом ко лбу — членом к члену — огнём к огню. Они связались эмоциями и синхронизировались стонами. Глаза обоих искрились болью, когда они смотрели в глазное дно друг друга. Или это от старых ударов по векам? И кончили одновременно горячими выдохами в скрипучие шеи, а Хёнджин всё продолжал прикусывать солёную кожу и мять больные рёбра. Хван съехал по стене на пол, расслабился между тяжело дышащим Сынмином и окровавленным ножом, тихо лежавшим у хрустящей лодыжки. — Меня тошнит от твоей пидорской эстетики, — сказал Хёнджин, зачесав мокрую чёлку. Губы после Сынмина приятно изнывали. — Смотрю на тебя и думаю о том, каким не хочу быть. — Смотрю на тебя и думаю о том, с кем хочу быть, — Сынмин сел напротив Хёнджина. Их ноги перепутались. — Поблюй от моей эстетики и останься со мной. — Нет, не останусь, — отрезал Хёнджин. — Тебе нельзя меня любить. — Тогда избей, поиздевайся и съебись. — Обязательно, — усмехнулся Хёнджин. Порылся в драном кармане в поисках пачки сигарет. Последнюю они раскурили на двоих. Месиво из табачного дыма и тяжёлых взглядов раздражало Хёнджина, и ему хотелось расстрелять нарисованные цветы за спиной Сынмина, потому что тот будто цвёл. Слишком красиво, чтобы смотреть на это дольше секунды. — Я так устал. Устал. Так устал, — прошептал Сынмин. — Мне нет дела, — Хёнджин умудрился нарисовать окурком на своём запястье грустную улыбку, — я не считаю это ошибкой, но ты — можешь, — щеколда кабинки хрустнула потерей. — Ты уже не будешь прежним, — хрипло кинул Сынмин в спину уходящему Хёнджину. — Сука, лучше бы ты умер. — И да, советую тебе не попадаться мне на глаза, — сказал Хёнджин, игнорируя слова, которые прошибли навылет. «Попадусь ещё» — думал Сынмин. «Попадись ещё» — молился Хёнджин. Хван подавился конкретикой и захлопнул дверь школьного туалета.