Где-то мы расстались, не помню, в каких городах, Словно это было в похмелье. Через мои песни идут и идут поезда, Исчезая в тёмном тоннеле. Лишь бы мы проснулись в одной постели… Скоро рассвет. © Сплин — Выхода нет
Цю нечасто будил город. Солнце разлепляло свое веко в одиночестве и прозрачной тишине. Пустые дороги, полупустое небо, с облаками, едва вспененными светом, будто серо-оранжевый коктейль на вкус, как остывший за ночь бетон. Они оба погрузились на пассажирское. Едут, глядя каждый в свое окно. — Пока не расскажешь, — со свистом сопит Цю, шрякабая ногтем едва пробившуюся щетину, — Хэ Тяня не увидишь. Пришедший в себя Рыжий по ту сторону вздыхает. Шумно и раздраженно. — Да что тут рассказывать, — бурчит он и снова вздыхает. Цю не оборачивается — просто слушает. Слышит: — Хэ Тянь, он… — Рыжий сглатывает. Шуршит обивкой, пытаясь устроится удобнее. Ему и так неудобно — от того, что приходится откровенничать: — Всё началось с квартиры. Платили за нее пятьдесят на пятьдесят. Ну, так я думал. Он эти деньги — мои которые — просто откладывал, оказывается. Потом отдал мне на покупку тачки. Счастливый был, мол, видишь — сам купишь себе машину. А я… черт, разозлился, — Рыжий выдыхает и морщит лоб. — Орать начал… — его взгляд фокусируется на торчащих из гипса пальцах. Загибает их веером. — Поначалу из-за денег, а потом… уф-ф, накопилось. Меня достало, что он ничего не дает мне сделать самому. Достало, что секретничает, держит всё в себе. Цю скашивает на него взгляд. Так. Ну, это классический расклад — Хэ вообще не из тех, кто будут козырять своими картами. Рыжий продолжает: — А его… — оборачивается на сонные панельки многоэтажек: — задело мое недоверие. Одно за другое… мы оба завелись, — он щурится на серые глазницы окон своими — раздраженными. — Мне надо было заткнуться. Я же видел — с ним что-то происходит, он сам не свой и, возможно, этот жест был… ну, попыткой справиться. По-своему. Но, — его плечи опускаются, — я сделал хуже. Такого наговорил ему… Специально — чтобы задело. Чтобы побольнее сделать, — Рыжий насовсем отворачивается, в угол. — Хэ Тянь просил остановиться. Просил замолчать, но я не слушал и назло заходил за черту все дальше, и дальше… — Псих, — вырывается у Цю непроизвольно. Он мажет взглядом по коротко-стриженому затылку и мелко дрогнувшим плечам. — Да, — шепчет Мо, не оборачиваясь. — Он поэтому тебя ударил? — Не ударил, — строго повышает голос. Их водитель переводит взгляд на зеркало заднего вида, но тут же возвращается на дорогу, не впечатленный. — Нет. Все было не так, — Рыжий втягивает в рот пересушенные губы. Жует, раздувая ноздри; поводит головой: — Когда я не послушал его слов, он схватил меня за руку и впечатал в шкаф, — громко фыркает, сдвинув брови к переносице. — Но не рассчитал силу и… сломал. Шкаф. И руку… — он зарывается лицом в здоровую. — Блядь… Цю не впечатлен так же, как и сидящий на водительском кресле приятель, тихо жующий «спирминт». Они оба чокнутые: Хэ Тянь и его зазноба. Два долбоеба — Биба и Боба. — Он поверил во все, что я ему сказал, — выдавливает Рыжий горько, впиваясь пальцами в виски, лоб. Стягивает на них кожу. — Какой идиот… — Рыжий всхлипывает. — Поверить мне, когда я так зол. Ну-у, все, приплыли — Цю обреченно морщится. Этому он сопли точно подтирать не будет. Цю глубоко, терпеливо вздыхает: — Че ж ты не позвонил ему? — Телефон в квартире оставил, — Мо разгибается и быстро утирает под носом: — разряжен был. Наверное, за подушку в кресле завалился — я его туда бросил. А ключи не взял, когда в больницу поехали, — он часто моргает слипшимися от влаги ресницами. Прижимает ладонь ребром к лицу. — Мне сутки потребовалось отойти. Как осознал, что натворил — поехал туда, к нам, а дверь закрыта. Тяня нет. На сотку ему звонил со стационарного — вне зоны. И так всю неделю… — Рыжий сглатывает, явно из последних сил сдерживая накопленные эмоции. Быстро утирает сорвавшуюся на щеку слезу. — Начал думать, что правда меня бросил, но когда мне позвонил Хэ Чэн… три дня назад, — не получается. Рыжий снова и снова утирает срывающиеся капли. Цю закатывает глаза. Тянется к коробке с салфетками, вытягивает одну. Пихает Гуань Шаню в руки — нервы у него ни к черту: — Я забеспокоился. Хэ Чэн ничего такого не сказал, но… — сморкается. Его плечи трясутся. — Блядь, был уверен, что этот придурок не наделал глупостей. Просто треснул мне кость и сам испугался, — Шаня конкретно развозит. Прижимает салфетку к лицу, сглатывает судорожно. В голове Цю проносится насмешливо-ироничное: «это так по-гейски». А вот что Чэн ему позвонил — любопытно. Стало быть, доверяет? Хм. Лицемерно, конечно, глумиться над бедным Рыжим, когда сам чуть не трахнул его парня… два раза. Тот, гундося в промокшую салфетку, продолжает: — Это не его вина, мы оба погорячились… но Хэ Тянь, как обычно, взвалил всю ответственность на себя… — его лоб ребрится от злости — брови заламываются. — Кретин. Цю хмыкает. Ответственность и диди? Учитывая произошедшее за последние три дня, сейчас главное не заржать в голос, а то выйдет некрасиво. Держит баланс дыхания и мимики в нейтральном дзине. Он удивленно дергает бровью, когда Рыжий, потирая ладонью покрасневшее лицо, выдает уже тише: — Мне так стыдно за все, что я ему наговорил. — Язык мой — враг мой, — поддакивает Цю. Нет, этот Гуань хорош. Он-то думал, ситуация однозначна и предельно проста, а теперь даже интересно: что же такого он сказал Хэ Тяню? Решает не спрашивать. Не его это дело — чужие отношения. Того, чем Рыжий поделился, вполне достаточно. Садовые фонари еще горят, когда они доезжают до особняка. «Бэха» не остается. В предрассветной тишине их шаги шершаво стучат по влажной аллее, оставляя следы на сухих участках, до которых не долетели фонтанные струи. У Цю нет какого-то определенного плана. Бросить одного придурка в другого — идея, вероятно, сомнительная, но других у него нет. Понаблюдает, как химик-лаборант, а там или ебанет, или ебануться придется самому. Устал он. И стар для этого дерьма. Они поднимаются по прозрачной лестнице в напряженном молчании, минуют прихожую и заворачивают в коридор. Первая дверь слева. Синяя спальня. Темнота и неон. Хэ Тянь даже не сменил позу — как упал, так и остался лежать мешком. — Хэ Тянь, — тихо зовет Рыжий, тут же обгоняя Цю. Подходят к самой постели. — Живой? — Напился и спит, — подает провожатый голос недовольно. — Алкаш, — Цю рывком склоняется над телом и трясет диди за плечо. — Эй, эксгибиционист, просыпайся! Привел я твоего мужика, — но Рыжий прикасается к руке Исполняющего Обязанности Няньки — отстраняет мягко, но настойчиво. Тянь коротко мычит в ответ. От мешка с картошкой фидбека было бы и то больше. Цю пожимает плечами. Что ж — сделал все, что мог. Рыжий окончательно оттесняет его назад и наклоняется к самому уху Тяня. Шепчет в розовую раковину, нежно трогая пальцем волосы: — Хэ… Пёс сутулый, — гладит. — Ты как? Чудеса — Хэ Тянь шевелится. — М-мо? — его ладонь тяжело поднимается над постелью, касаясь гипса. — Малыш… Цю почти ничего не видно. Только очерченные тускло-синим плечи: Рыжий сгибающийся ниже, пальцы Хэ Тяня на его спине. Их сопение и мягкое трение кожи о кожу. — Ты откуда здесь? — разбирает Цю заплетающийся лепет диди. Рыжий что-то отвечает ему на ухо, целует крепко. — Я же тебя бросил, — всхлип. — А я тебя — нет, — грубовато басят ему в ответ и не без труда вырываются из хватки. — Дай хоть повязку сниму!.. Тянь уже подгреб его за талию ближе, валит коленями на простыни. Упирается лбом в живот и скулит отрывисто. Впивается ногтями. Цю как-то наивно полагал, что будет смущать их своим присутствием, а по итогу… прочищает горло. Смущается сам, да. Мо оборачивается из неудобной позы — сопровождающий обходит его по широкой дуге в сторону выхода: — Ну, ты оставайся, — бормочет он смешанно, махнув со спины. Уж сами как-нибудь разберетесь. Цю ощущает облегчение вперемешку со смертельной усталостью. Больше моральной. Переставляя ноги, едва не шлепается на ворсистый коридорный ковер. Так бы и лег здесь. Он чувствует себя марафонцем, пробежавшим абсолютно ебанутую по сложности полосу препятствий. На одном из которых чуть не вылетел со склона кубарем. Блядь… вот был бы прикол, если бы… Цю ковыляет к крытой террасе, соображая рвано и непоследовательно. Верно. Он изначально не был нужен. Даже как пластырь — их секс бы был не лекарством, а бутылкой с кислотой, которую нельзя открывать. Не тот компонент — его похоть. Просто Хэ Тяню нужен кто-то, кто примет его любым. А я — принял бы? Цю валится на шезлонг с вымученным стоном. Смыкает веки и душераздирающе зевает. Вряд ли. Хэ Тянь и есть Хэ. То, что кому-то, носящему прозвище Хуа Би внутри клана, было позволено увидеть его разбитым (что само по себе уже на грани), еще не значит, что Тянь полностью такой. Весь. И всегда. Нет — верно. Его же не было рядом. Все эти десять лет. Цю понятия не имеет, через что он проходил. И со своим партнером. Вместе. Такие эмоциональные качели… пф-ф. Пусть сами колотятся в свои страстях. То, что Цю вдруг пустился в пляску Святого Витта — так эта дрянь заразна. Впредь надо держаться от него на расстоянии или… надевать скафандр? Мог ли он и в самых смелых своих фантазиях представить, что будет разруливать голубые драмы брата любимого босса? Цю с неохотой приоткрывает один глаз, чтобы настроить будильник. Бросает телефон под раскладушку и подкладывает под голову кулак. Срубает в беспокойной, прозрачно-липкой дреме, похожей на морок. Дышать тяжело… интоксикация? Возбуждение. Цю несколько раз пытается подрочить сквозь сон, но член не стоит. Сам член — а в голове стояк чудовищный, до нестерпимого болезненный. Это ж надо было, так выебать его в мозги… И все же, после шести часов сна, протеинового коктейля и плотного контрастного душа, Цю восстанавливает человечность. Время — почти полдень. Пора на работу. Без задней (во всех смыслах) мысли он направляется в комнату к Хэ, чтобы предупредить — его не будет до вечера. Если захотят уехать — ключ под баром. А вот на кухне шаром покати. И будет совсем замечательно, если Тянь уберется на террасе. Когда Цю уходил отсюда в последний раз, то оставлял дверь приоткрытой, поэтому заглянуть к ним в спальню получается бесшумно. Что ж, понятно — проснулся не он один. Только эти — вряд ли по будильнику. Цю отшатывается на два шага назад, проглотив сконфуженное: «ой». Хоть бы… хоть бы прикрылись. И сосутся они ну очень громко. Прислушался бы — и в коридор не ступил. Цю потирает веки, пытаясь сморгнуть стоящую перед глазами картину: Хэ Тянь, склонившийся над своим абсолютно голым бойфрендом, как дракон над золотом. И его плавно двигающиеся бедра… их объятия. Контраст цвета кожи, контраст этой любви и непонятного, черно-злого это, извивающееся щупальцами черного пламени. Гейство. Горящая рожа готова лопнуть. Не хотел он фиксировать эту картину. Стыд-то какой… Цю бьет по виску внутренней стороной запястья. Как теперь смотреть в глаза этим двоим? А что — сам все организовал, пожалуйста. Их личная, волшебная Годзилла вместо голубой феи-крестной. Пожалуй, самое тупое в этом то, что его первая связная мысль звучит так: — Как они ебутся без гондонов и смазки? Вторая: — Они вообще ебались там? — Сходи еще, проверь, удостоверься, — огрызается Цю сам с собой, прежде чем шлепнуть торопливо чиркнутую записку на холодильник. Всё. Всё! Довольно с него! Хэ Тянь пусть на хуй идет, прямо на хуй… Мо Гуань Шаня. Да что ж такое — Цю нервно дергает на себя коробку передач. Даже сил нет злиться. Он приезжает в офис в прескверном настроении. Хорошо, там никого — только декларант. Ему — товар, от него — бумаги на подпись. Процедура отгрузки занимает около двух часов. Всё это время Цю старается ни о чем не думать. Спускается на обед в подсобку. Заваривает себе лапшу быстрого приготовления, находит в холодильнике жаренный кимпаб. Жрет и думает — так он не насытится. Хочется после всего… телу, в котором остались нераспустившиеся черные споры… выебать кого-то так, чтобы до криков, громких шлепков и капель пота на подбородке. Цю слизывает прилипшую к губе рисинку, достает телефон. Есть кое-кто на быстром наборе. Лили — у нее отличная жопа. Или, вот — Самия, мулатка; сладкая, как горячий шоколад. Хм-м. Цю откидывается на спинку вертящегося кресла и отталкивается от стола. Дожевывает ролл недовольно. Пялится в потолок. Прокручивает девайс в ладони, но, в конце концов, блокирует и прячет в карман. Поднимается на ноги, убирает за собой посуду и уходит в кабинет. Этот — с компом, где можно погамать по сетке, старой плойкой и мини-баром. Все удобства. Буквально — все. Цю запирается изнутри, выволакивает матрас из шкафа, бросает на пол. Шарится в столе, открывает тумбу с сейфом. Находит, наконец, салфетки и лубрикант. Валится на голую ортопедическую поверхность, устраивается, упершись затылком стену. Вжихает молния, гремит ремневая пряжка. Он щедро выдавливает на ладонь полтюбика смазки и закрывает глаза. Перед ними — вчера. Хэ Тянь, на стоянке. И в бассейне. Его губы — во рту, язык, сладко скользящий в полости. Запах. Руки. Везде… на шее, на груди, спине… и головке. Цю шипит — толкается в кулак, выгибается. Хуево у него с воображением. Представить что-то с Хэ Тянем не получается — ничего конкретного. Только запах, прикосновения. Этого достаточно. Достаточно пары минут, чтобы выплеснуться. Кончить, блядь, наконец. По-человечески. Опираясь на лопатку, он поднимается выше по стенке. Дышит загнанно и ненавистно. Еще. Порно-театр в голове перемещает картинки хаотично, непоследовательно: Хэ Тянь в постели, закинувший на него бедро, Хэ Тянь в клубе, полирующий стриптизерский шест, Хэ Тянь на Рыжем, плавно двигающий тазом, Хэ Тянь в машине… сука. Цю ласкает себя чуть более изощренно. Мнет яйца, проглаживает под ними, возвращается к тонкой натянутой коже, насквозь пропитавшейся водянистым гелем. Пожалуйста. Выдыхает, сощурившись болезненно. Прочь. Сдавливает ствол, переживая вены. Выйди. Стискивает зубы, ускоряясь. Сгинь! Бьется затылком о стену. В горле застревает стон; забивается обратно, в легкие. Кончает бурно и долго. Выдыхает судорожно — двигает кулаком до последнего, пока не выходит всё. Дышит рвано, на грани тихой-тихой истерики. А затем замирает. Медленно сползает вниз по матрасу и то ли смеется, то ли давится спазмом на грани слез. Он бы выебал. Без нежностей и поцелуев. Душил бы, пока трахал — о, да, засаживая по самый корень, шлепая по ягодицам, до синяков. Сука, засадил бы по самое горло. И проглаживал бы — горло, наблюдая за тем, член двигается под натянутой кожей. Огладил бы лоб, убирая челку… Диди. Цю аккуратно обтирает себя салфетками. Комкает, выбрасывает в корзину вместе с использованной смазкой. Как след своего позора — сорвался. Пусть только мысленно — случилось же. Плохо. Но как хорошо… он сворачивается эмбрионом, накинув на себя висящую на стуле мастерку. Цю, наконец, засыпает крепко, плотно, без снов. Напряжение покидает тело, нервная система гаснет, как температурящий блок ядерного реактора. Теперь все тихо. Теперь — можно отдохнуть.***
Он возвращается в особняк поздним вечером. Выспавшийся, сытый и спокойный. Надеется, что гости не разнесли хату в его отсутствии. Вроде, нет. Все выглядит нормально. Цю застает их в прихожей. Диди и его мальчик уже отчаливают — топчутся у обувной горки. Хэ Тянь помогает ему застегивать липучки на кроссовках. Шань вздрагивает, когда Цю застает их в таком положении — и тут же отпихивает голову Тяня, кивает приветственно. И Тянь оборачивается, улыбается и машет. Цю вскидывает ладонь в ответ. Решает не задавать вопросов, по типу: «уже уходите?» или «как у вас дела?». И так все понятно — хорошо. Валите. Мо Гуань старается не встречаться с ним взглядом. Хэ Тянь, ну… он кивает Рыжему: — Иди, я догоню. — Угу, — тот снова кивает Цю, лишь на миг встретившись с ним глазами. — До свидания. — До свидания. Так вот — Хэ Тянь. Слава богу, одетый. Аж непривычно — Цю дергает уголком губ. Стоит напротив и собирается что-то сказать. Выглядит хорошо. Бодрячком. Диск галактики перевернулся: с Орла на Решку, с черной дыры на квазар. С этим Тянем — живым, полным сил и лучащимся улыбкой, которую запихивают в глотку вместо грязного носка, он знаком лишь поверхностно. Встречался раз или два, и то — бесконтактно. Ну что ж, здравствуй. Цю чуть опускает голову вбок. Смотрит прямо. Ждет. Слушает. Хэ Тянь мнется. Смотрит в сторону, собираясь с мыслями. Взгляд мягкий и блестит, как камни под прозрачным ручьем. Серый — цвет грязной ртути или чистых тающих ледников. Интересно. — Цю-гэ, — произносит он, сглотнув для верности. Поднимает глаза — и смотрит чуть поверх. Как Хэ. Как преступник — как все они. — Ты все знаешь. Нет смысла притворяться, что нет. Мы оба. «Круто», — думает Цю. Все еще слушает. Тянь делает шаг вперед и протягивает ладонь для рукопожатия: — Я говорил, что никогда не прощу тебя, но знай — теперь простил. — Цю хмыкает. Пожимает руку с улыбкой, не спуская с Хэ Тяня глаз. Красивый черт. Надо было очки надеть солнцезащитные. Эта малышка сияет на миллион — миллион ватт. — И я надеюсь, — продолжает он, чуть опустив лоб. Смотрит прямо и прицельно жестко: — что и ты когда-нибудь простишь меня. За всё, что произошло — здесь и вчера. — О чем вопрос? — их ладони разжимаются. — Всё нормально, — Цю отмахивается. — Не парься. Хэ Тянь вздыхает. Хитрый — сверлит своими сучьими глазами, пытаясь прочесть. Ну-ну. — Надеюсь, — вдруг говорит он, чуть разгладив взгляд. — Я все же стану как ты, когда вырасту. И вот теперь — да. Теперь Цю смеется. Не иронично — искренне. Смеется, обескуражив диди — до хлопающих ресниц и растерянно приподнятых бровей. — Стань как ты, Хэ Тянь, — он коротко треплет его по макушке, проходя дальше, в сторону кухни. — А я на это посмотрю. Тот оборачивается. Наблюдает за тем, как гэгэ уходит, фыркает себе под нос. Закрывает за собой входную дверь и оставляет призрак. Шлейф соленого дерева, мяты, водки и мускуса. В холодильнике обнаруживаются продукты, а на плите, не использованной лет сто — кастрюля с аппетитно пахнущим бульоном. Не бардак — террасу тоже выдраили, и выбросили грязные коробки из-под пицц. Цю оглядывает берлогу с удивлением островитянина, обнаружившим клад под хижиной из говна и палок. Такой чистой террасу он не видел примерно… никогда. — Как по-гейски, — припечатывает он, исчезнув в проеме.L19U1D — DO OR DIE
Ночь. Крыша. Шезлонг под левитирующей в зените белой медузой. Цю закуривает сигарету из новенькой, хрустящей пачки «Zhenlong», и лениво тянется за бутылкой пива под креслом. Хэ Чэн написал СМС-ку — обещал привезти ему магнитик из Лондона. Магнитик. А лучше бы — зонт.