°°°
Десять минут на душ, столько же на еду и на сборы, и вот уже через полчаса секретарь выходил из дома. На завтрак аль-Хайтам предпочитал тяжелую пищу, способную заставить как можно скорее работать желудок и разбудить его самого. Но войдя на кухню, он первым делом приметил на столе бумажный кулек, пропитавшийся в нескольких местах маслом. Вторую половину плюшки, купленной Кавехом, секретарь так и не съел, несмотря на то, как нахваливал сладкое лакомство архитектор, пока уплетал его за обе щеки. Было удивительным то, что блондин так и не доел плюшку, ведь от его глаз явно не ускользнуло абсолютная незаинтересованность Хайтама в выпечке, которую он никогда домой не покупал и есть не предпочитал. Сладкое он не любил. "Так и не съест ведь, и придется выкинуть", — подумал про себя парень, заваривая чайные листья, мяту и сушеный лайм в глиняном чайнике, который он перед этим обязательно ошпарил кипятком. Хайтам смотрел повсюду: в каждом шкафчике, в выдвижных отделах и даже в емкости для столовых приборов, — но нигде не мог найти свой армуд, который отличался от остального набора красной каймой. Он будто провалился сквозь землю. "Если Кавех снова использовал мою посуду для своих кисточек, то я переломаю каждую из них и выброшу в печь вместе с бревнами", — подумал про себя парень и подошел к двери, ведущей в спальню архитектора. Он почти коснулся ручки, когда вдруг отдернул ладонь, сжимая ее в кулак. Но на лице его не дрогнул ни один мускул. В отличие от него, Кавех никогда не закрывался, и проникнуть в его комнату можно было даже среди ночи без особых усилий. Его соседа, видимо, это абсолютно не заботило, да и спал он как убитый и вряд ли бы узнал, что кто-то заходил. Или он слишком хорошо знал аль-Хайтама и то, что тот ни за что к нему не зайдет из-за принципов, по которым для секретаря личные границы не были пустым звуком. А они значали для него очень многое, ведь своими собственными границами он дорожил и потому оберегал их от бесцеремонного вторжения, будь то студенты академии, интересовавшиеся его графиком, или коллеги, желавшие найти его во внерабочее время. Он вернулся на кухню и взял другой армуд - один из тех, из которых пил обычно Кавех. А больше и некому было, ведь хозяину дома гостей ни разу принимать не приходилось. Вкрутую заваренный чай был очень терпким, но вкус аль-Хайтама мало заботил. Главным, по его мнению, был не вкус, а полезные свойства продукта, поскольку для него не имели значения оттенки вкуса или полное его отсутствие. Он развернул бумагу, в нос ударил все еще насыщенный медово-ореховый запах. Плюшка была мягкой. А так как она лежала на кухне при комнатной температуре весь прошлый день, то булочка была еще и теплой и, на удивление, совершенно не успела зачерстветь. Кавех не обманул, вкус был поистине безупречным, но для аль-Хайтама - приторно сладким. Он подумал, как его сосед вообще мог есть что-то настолько избыточно сахарное, и сделал еще один большой укус, за раз почти ничего не оставив от булочки. Он выпил горячий чай лишь за пару глотков, доел и, надев наушники, вышел в коридор. Уже издалека он заприметил лишний предмет, стоявший на столике. Это был его армуд с красной каймой, поставленный на самый центр, с оставленным в нем посеребренным ключом. Будто немое послание от Кавеха: "Так я наверняка научу обращать твое внимание, какой ключ ты берешь". Позолоченный же ключ соседа лежал аккуратно слева. Поддев мизинцем свой ключ, парень убрал его в напоясную сумку и окинул столик и армуд нечитаемым взглядом, прежде чем покинуть дом. Проходя мимо окна, он, не останавливаясь, постучал по стеклу и, как ни в чем не бывало, направился по брусчаткой дорожке в сторону Академии. Кавех продолжил спать, даже не шелохнувшись, несмотря на то, что его кровать стояла в притык к окну.°°°
Когда аль-Хайтам уже собирался уходить, неожиданно распахнулись двери в его кабинет и стукнулись латунными ручками о стену. — Это безобразие. Я буду жаловаться Великому Мудрецу! И вот увидите, я до него доберусь и расскажу, как на духу, что за вольности Вы себе позволили, как секретарь Академии! Аль-Хайтам вовремя среагировал и повысил уровень пропускаемого звука, тем самым почти ничего не услышав из того, что было высказано в его адрес. — На прием к Великому Мудрецу можно попасть, оставив заявку на рассмотрение в указанные рабочие часы. Вся необходимая информация вывешена на стене в холле, по коридору направо. Секретарь погасил настольную лампу и покинул свой кабинет, пройдя мимо недовольного студента, оставив последнего стоять в недоумении посередине опустевшей комнаты. "Поступил, наверное, недавно", — подумала про себя простоявшая в коридоре весь этот недолгий разговор девушка, что пришла навести порядок и помыть полы в кабинете Хранителя Книг. Она знала, что только юнцы, недавно появившиеся в Академии, или зазнавшиеся ученые, не считавшиеся с должностью секретаря, могли так бесцеремонно ворваться сюда. Но ко всем у аль-Хайтама было отношение одинаковое. Прием – по расписанию, рассмотрение заявок – в порядке очереди, все жалобы – к Великому Мудрецу. А расписание секретаря не терпело изменений. Аль-Хайтам никогда не менял дорогу, по которой он возвращался с работы домой. Он нарочно делал петлю, прогуливаясь по базару, чтобы не тратить время на покупку продуктов в нерабочие дни. Так он и сделал выводы, когда лучше покупать фрукты, выпечку или мясо, проанализировав дни их завоза на базар. Носа коснулся медово-ореховый запах. Он не смешивался с другими запахами и не оказался перебит пряными специями, а чувствовался отчетливо, будто нарочно давая о себе знать. Это заставило вспомнить вкус съеденной сегодня на завтрак сладкой плюшки. От еще одной порции парень бы не отказался. Вот только в его рационе, которого он безукоризненно придерживался, было правило умеренности. Все продукты были позволены, но в них следовало знать меру во избежании аллергических реакций или привыкания. "Я хочу лишь рассчитаться с Кавехом, чтобы не быть ему должным", — убедил себя аль-Хайтам, когда расплачивался у овощного прилавка. Он уже сделал шаг в сторону булочной, когда сознанию удалось до него докричаться. О каком расчете могла идти речь, если Кавех его угостил, ни словом не обмолвившись, что это было куплено им двоим? Сосед лишь поделился с ним тем, что не стал доедать сам, вот и все. К тому же покупка хлеба в его планы на сегодня не была занесена. По возвращении домой Хайтам задержал взгляд на своем армуде, в который он чуть ли не вернул ключи. Положив их рядом, он унес стакан на кухню и хорошенько вымыл, уже придумывая, что скажет Кавеху на эту выходку. После ужина он занял себя чтением, затем прервался на чай и составление плана на будущий месяц, хотя правильнее было бы назвать это корректировкой, так как планы уже были расписаны плотным списком без единой пустой строки, делая видимость абсолютной занятости. Только сейчас нос аль-Хайтама уловил знакомый цветочный запах. Так пахло в тропическом лесу, когда удавалось забрести на одну из полян, куда пробивался солнечный свет, но по-прежнему присутствовали сильная влажность, дававшая прохладу, и сырость плодородной земли, взрастившей многовековые деревья, устремившиеся ввысь. Парень огляделся, приметив в глиняной миске с персиками свежие коралловые цветы. Когда аль-Хайтам поднял один из фруктов, он увидел, что полевые цветы были воткнуты в несчастный персик, который уже скукожился и потемнел. Стебли были изогнуты от тяжести бутонов, скрученных в трубочку и свисавших, будто бы лишенных влаги. И хотя аль-Хайтам не был так силен в ботанике, как выпускники даршана Амурта, чтобы сию же минуту дать название цветка и объяснить его необычный внешний вид, но он мог точно знать, что уже видел эти изящные цветы, когда однажды изучал пустыню. Среди дюн, когда сапоги заполнил горячий песок, голову напекло, вода во фляге давно закончилась и ничего не осталось, кроме как найти самый крохотный оазис, можно было встретить на своем пути ущелье, где когда-то протекала река. Там, где пробивались лучи палящего солнца, и где крохотным островком скопилась пресная вода, росли эти изящные цветы. Как человек, живший у водопада, со временем, переставший его замечать, так и любой житель Сумеру давно свыкся с вечноцветущим буйством красок, что окружало его повсюду. Но после нескольких дней в пустыне цветы снова стали роскошью. Лишь жажда воды тогда заставила аль-Хайтама отвлечь свое внимание от одинокого плакучего цветка. Сидя в гостиной и держа фрукт с воткнутым в него хрупким цветком, парень вдруг пришел к мысли, что, на самом деле, ничего завораживающего в красном цвете бутонов не было и, посади эти цветы в палисаднике среди других, они там потеряют свой шарм еще больше. Вслед за этим умозаключением голову посетила следующая мысль: в этих цветах привлекательно было то, что они скрылись вдали от чужих глаз, запрятавшись в самых безлюдных и труднодоступных местах, и лишь ему посчастливилось лицезреть их. Там он был готов любоваться ими, забыв о времени, притом не имея в своем характере склонности к созерцанию прекрасного. Но прямо сейчас он не чувствовал ничего подобного. Рядом с емкостью была оставлена записка, написанная красивым размашистым почерком: "Не смей выкидывать цветы. Знал бы ты, как тяжело было их достать. А этот персик ты бы все равно есть не стал - он загнивал." Странный порыв настаивал на том, чтобы выкинуть фрукт, а Кавеху сказать, что не обнаружил оставленного послания. И, возможно, так сделать было вернее всего, чтобы не ждать появления в доме мошек из-за испорченного продукта. Но его привлек запах цветов и их насыщенный цвет. Он сел обратно на софу, но его мысли больше не покидали коралловые цветы, казавшиеся теперь бельмом на глазу. Он открыл свой список дел на завтра и вписал поверх написанной строки новое задание: "Купить в пекарне плюшки, две". Остаток вечера он провел за чтением, и смогла отвлечь его от этого занятия только отягощавшая все больше с каждой минутой тишина, которой обычно поздней ночью дома не было, так как возвращался после работы Кавех. Аль-Хайтам взглянул на часы. Архитектора, как всегда, задерживали, пользуясь его мягкосердечием, и вынуждали делать что-то сверхурочно. Оставив закладку на закончившемся разделе, аль-Хайтам закрыл книгу и оставил ее на столе, чтобы продолжить чтение следующим вечером. Только он собирался пойти в душ, как услышал поворот ключа в замке. За дверью послышался голос архитектора, но тот был перебит совершенно другим голосом - высоким. Это был звонкий женский голос. — Спасибо большое, Нилу. Ты выручила меня! — как всегда эмоционально поблагодарил Кавех незнакомку, которую аль-Хайтам еще не увидел за архитектором, вошедшим в дом. Тот нес в руках свои исписанные чертежи и чемодан, умудряясь, кроме всего этого, удерживать еще и мольберт. Обнаружив секретаря в коридоре, Кавех чуть ли не подпрыгнул, испугавшись, и не выронил рабочие принадлежности. — Ты еще не спишь? — удивленно спросил Кавех. Аль-Хайтам поежился. Без наушников звук воспринимался совсем иначе, чем в них, и потому и без того громкий голос Кавеха был сравним с неумелой игрой начинающего музыканта на зурне. — Вы и есть Хранитель Книг Академии? — из-за спины Кавеха показалась маленькая макушка с алыми волосами. Девушка оглядела аль-Хайтама, будто вспоминая, видела ли она молодого человека до этого. — Меня зовут Нилу. Я артист театра Зубаир, расположенного на главном базаре. Точнее, когда-то там располагавшегося, — последние слова девушка сказала почти шепотом. Аль-Хайтам ошибся, сравнив голос Кавеха со звучанием зурны. Высокий голосок девушки был еще неприятнее неподготовленному слуху. — Нилу, познакомься с аль-Хайтамом. Когда я еще учился в Академии мне посчастливилось, — на этом слове Кавех недовольно взглянул на парня, стоявшего по-прежнему молча, — выполнять совместный проект с ним. Этот дом достался ему засчет проделанной нами работы. — Это правда? Вот это здорово! Поэтому вы ютитесь в нем вместе. Из-за того, что это ваша общая собственность? — Ах, это? — архитектор тут же сконфузился от вопроса, совсем неготовый дать на него ответ. — С Вашими умениями Вам стоит жить в своем собственном особняке, — и не нуждаясь в ответах, танцовщица продолжила восхищенно говорить о Кавехе. — Ваш стиль неповторим и совершенен! Жду-недождусь, когда увижу чертеж будущего театра Зубаир, — девушка непреднамеренно стиснула в руках скрученные ватманы. — Осторожнее, — Кавех испуганно поспешил забрать у девушки свои работы, но выронил свой чемодан и деревянный футляр. Последний почти уже коснулся земли, когда аль-Хайтам вовремя подставил ладонь и ловко его поймал. Но до чемодана он бы, даже если сильно захотел, не дотянулся. И Кавех не успел среагировать, позволив тому с грохотом упасть ему на ногу. Молодой человек вскрикнул от боли, вытянулся, как струна, но ни один чертеж в руках не повредил. — Господин Кавех, вы в порядке? — испуганно воскликнула Нилу. — Уже позднее время, Вам еще возвращаться домой, — неожиданно для Нилу заговорил хозяин дома, и она уставилась на него круглыми глазами, но по выражению лица поняла, что парень был серьезен. Терпение аль-Хайтама закончилось. — Позвольте мне хотя бы осмотреть ногу. К ней скорее следует приложить что-то холодное. — С этим мы справимся. — А как же чертежи? — все не унималась девушка. Аль-Хайтам молча забрал каждый ватман из ее рук и открыл дверь. — Добирайтесь осторожно. — Да помоги ты мне уже! — крикнул Кавех, еле сдерживая слезы от боли. Он не мог даже шелохнуться, страшась выпустить из рук свернутую идеально белую тонкую бумагу. — До свидания! — сказал аль-Хайтам, закрывая дверь перед Нилу. Только после этого аль-Хайтам подошел к Кавеху. — Сначала отнеси все ватманы на мой стол в комнате. К упрямству Кавеха секретарь уже давно привык, а потому даже не стал с ним спорить, что сначала ему надо было позаботиться о его детищах – проектах, а потом уже о самом архитекторе. Следуя здравому смыслу, он хотел сделать наоборот, а точнее вообще забыть о существовании этих чертежей вместе с чемоданом, что упал на ногу архитектору. Но аль-Хайтам хорошо знал соседа. Ничто бы не сделало ему больнее, чем испорченный труд, что делался бессонными ночами в самые короткие до абсурдности сроки. Понимая это, аль-Хайтам молча отнес все чертежи в комнату Кавеха и только после вернулся за ним самим. — Обопрись на меня, — сказал аль-Хайтам, закидывая руку парня себе на плечо. — Как же больно! — жалобно простонав, вымолвил Кавех и повиновался аль-Хайтаму, еле доковыляв до софы. Кавех почти коснулся головой подушки, когда аль-Хайтам ее быстро выдернул. — Эй! — Я положу ее тебе под ногу. — Но ты нарочно сделал это так резко! Аль-Хайтам промолчал на его верные подозрения и ушел на кухню. Налив в свой армуд с красной каёмкой ледяной воды, парень вернулся с белым полотенцем, положил его на больную ногу, а сверху приложил оледеневший стакан. Кавех тяжело вздохнул, поморщившись. — И зачем ты ее прогнал? Она вообще-то могла помочь. — Это по-прежнему мой дом. За мной остается право выбирать, кого в него впускать. — Ну, почему же ты такой нелюдимый?! — огорченно спросил Кавех, закинув голову к потолку. — Тем более, я знаю, как оказывать первую помощь таким дуракам, как ты. — Ты! Аль-Хайтам чуть сильнее прижал ледяной армуд к ноге архитектора, и тот заскулил, кусая свой кулак. — Подержи сам, я за мазью, — сказал аль-Хайтам и встал, оставив Кавеха. Коралловые глаза оглядели осторожно шевелившиеся пальцы ног, армуд с красной каёмкой и кухонное полотенце с подгоревшим пятном в виде кольца от алюминиевого казана. Кавех в тот день засиделся за проектом, но, хвала Архонту, вовремя вспомнил про рагу, оставленное на огне. Прибежав, как обезумевший, на кухню, парень скорее взялся за ухват и полез за горшочком в печь. — Аль-Хайтам, я же просил позвать меня, когда ты уйдешь с кухни! — Не слышал такого, — абсолютно спокойно ответил ему аль-Хайтам, как бы невзначай вернувшись на кухню, якобы за книгой, которую он оставил на столе. Он уже развернулся, чтобы вернуться в спальню, когда услышал в спину очередной поток недовольства в свой адрес. — Вот только не надо оправдываться в очередной раз тем, что ты включил наушники. В этот раз я был внимательным. Ты снял их тогда, а сейчас надел для вида. Аль-Хайтам и на этот раз его проигнорировал, но Кавех не унимался. — Я нам ужин приготовил, и эта вся твоя благодарность? — Ты поставил котелок на полотенце и прожег его. Считай, ужином ты оплатил мне покупку нового. Кавех испуганно обернулся и с досадой обнаружил, что он действительно по невнимательности вытащил горшочек из печи и оставил на белом полотенце. Парень засуетился, но было уже поздно что-то исправлять – прожженное пятно навсегда оставило свой след на искусно вытканном полотенце. Вернувшись с мазью, аль-Хайтам сел на край софы, самостоятельно убрал полотенце и армуд на столик и взял стопу Кавех в ладонь. — Мог бы додуматься и снять обувь сам. — Ты сказал держать армуд. — А давно ты стал послушным? Не припомню за тобой такой покорности. Кавех лишь фыркнул, скрестив руки на груди, и отвел смущенный взгляд, уставившись на армуд, мозоливший ему глаза. Аль-Хайтам снял мягкий туфель с ноги Кавеха и опустил его осторожно на пол. Ушиб уже успел покраснеть. Медленным массирующим движением он начал втирать лечебную мазь, отслеживая, не доставляют ли касания боль растрепанному блондину. — Что за приступ заботы в тебе проснулся? — недоверчиво спросил парень. — Даже свой армуд не пожалел и принес. Ну, точно заболел. — Я подумал, что этот армуд уже не мой. Теперь он подставка для ключей. Ты же так распорядился им. — Знаешь, что?! А так тебе и надо! Больше не додумаешься взять мои ключи! — Я бы на твоем месте был осторожнее в словах, когда твой оппонент осведомлен о твоих слабых местах и держит их в своих руках. Кавех испугался того взгляда, которым одарили его на одно лишь мгновение, и тут же замолчал. Покончив с нанесением мази, аль-Хайтам поднялся и, ничего больше не сказав, ушел в свою комнату, щелкнув замком.°°°
Следующий рабочий день ничем не отличался от предыдущего. В этот раз обошлось без выскочек и непредвиденных заседаний, на которых просили бы присутствия секретаря. Часы пробили шесть часов вечера, и парень сразу поднялся со своего рабочего места, задвинул стул и выключил настольную лампу с абажуром из мутного зеленого стекла. В кабинете сразу стало темнее, и лишь пробившийся из щели между плотными шторами свет закатного солнца бросил алую полоску на пол, как ковер ведущий до двери. Ни одна мысль никогда не посещала его разум, освобождавшийся от загруженной в начале рабочего дня информации. Голова пустела, и дышать становилось легче и свободнее. Но не в этот день. Еще одна задача, помеченная неосознанно в его тетради, как "важное", была на сегодня не выполнена. Подойдя к булочной, он, сам того не желая, выключил музыку в наушниках и обратился к продавцу: — Мне самые свежие медово-ореховые плюшки, пожалуйста. — Конечно, господин. Что-то еще? — спросил смугловатый продавец, заворачивая выпечку в бумагу. — Положи побольше. — Будет сделано, — с улыбкой ответил ему мужчина. Оставшаяся часть дня вторила предыдущим. Чтение, перерыв на ужин, снова чтение. Секретаря тянуло в сон, но он продолжал плавно перемещаться с одной строчки на другую, теряя смысл прочитанного уже на середине предложения. Перед глазами заплясали буквы, и только тогда парень поднял глаза, чтобы посмотреть на время. Уже было давно за полночь, и это по своему сонному состоянию аль-Хайтам мог определить и без часов. Но он до последнего не хотел прерывать чтение. Злость накатила, а вместе с ней опасение стало подбираться к его разуму все ближе, позволяя себе повышать голос в голове все больше. Пришла безумная идея выпить на ночь крепкий чай. Аль-Хайтам раздосадованно взглянул на купленные плюшки и резюмировал свои поступки, совершенные за последние три дня, — какой же он дурак. Парень принял решение уйти спать после душа, но, видимо, холодная вода его взбодрила или же привела мысли в порядок. Он все же заварил себе крепкий чай и вернулся в гостиную, взявшись снова за книгу, которую он оставил на софе в раскрытом виде. Но ни бодрящий душ, ни крепкий чай, ни интересующий его раздел в книге не смогли внести свои коррективы в распорядок дня секретаря. В итоге он не продержался и получаса.°°°
Что наступило утро, аль-Хайтам понял, когда услышал оживленные разговоры на улице и почувствовал, как бьют в глаза солнечные блики. Первым делом он обратил внимание на распахнутое окошко. С деревянной рамы свисало какое-то нечто. Привязанные к тонким веревочкам цветные стекляшки самых разных форм метались от легкого порыва ветра, отбрасывая таких же красочных зайчиков на стены гостиной и еле слышно пощелкивая при соприкосновении друг с другом. Парень уже успел забыть, но эту безделушку на базаре приметил Кавех, заставивший взять его в тот день с собой. Так сильно он ненавидел все то, что аль-Хайтам покупал на деньги, что архитектор отдавал ему за аренду комнаты. До несчастного ценителя прекрасного до сих пор не дошло, что хозяин дома поступал так нарочно. Да и аль-Хайтам самому себе не признавался в этом. Он оказался укрытым алым парчовым пледом - одна из немногих вещей, что оставил архитектор после того, как продал все свое имущество. Поднявшись на ноги, аль-Хайтам каждой мышцей прочувствовал все недостатки сна на софе с жесткой обивкой. Тело ломило, как если бы он слег с простудой или занимался весь вечер физической нагрузкой. Взглянув еще раз на плед, аль-Хайтам сделал вывод, что Кавех все же вернулся домой. Но дурные мысли от этой хорошей новости не спешили испаряться. Неприятное чувство незнания грызло изнутри и было причиной сжавших в кулаки алую ткань ладоней. Он понял, что потерял рациональность своего критического мышления окончательно. Голос в голове уже не нашептывал, а в открытую кричал ему прямо сейчас пойти и проверить спал ли Кавех в своей кровати, был ли он один. Аль-Хайтам страшился и не готов был поверить, что бессознательно сам взял плед в спальне соседа. Большими шагами он преодолел гостиную, и рука замерла на ручке двери. Назад дороги уже не было. Стоило ему только войти, и он проиграл, поступившись своим принципам, что как столпы выстраивались вокруг него годами, уходя ввысь и разрезая облака. И сейчас они были готовы пасть в одночасье, разрушиться раз и навсегда и оставить под завалами то, чем жил секретарь эти долгие годы, будучи преданным своей философии. «Пусть мое дитя аль-Хайтам проживет мирную жизнь», — написала бабушка ему послание. В тот день, сжимая книгу в руках, он плакал последний раз. Более никакой страстности, никакой суеты, никакой эмпатии. Никаких слабостей. Дверь открылась, создав сквозняк и заставив легкие ситцевые занавесочки начать развеваться. В глаза ударил яркий солнечный свет, вынудивший сощуриться. Кавех, укрытый одним лишь тонким одеялом, отчасти уже валявшемся на полу, мирно спал, раскинув руки в разные стороны и будто специально подставив лицо солнцу, которое его абсолютно не заботило. Не заботило паренька и то, что практически всем на любование он лежал неукрытым у распахнутого настежь окна. Наконец-то сдвинувшись с места, первым делом аль-Хайтам закрыл ставни и запахнул ситцевые занавески, погрузив комнату в полумрак. Кавех и не подумал просыпаться от возникшего шума в его комнате - лишь перевернулся на бок, сложив ладони под головой вместо подушек, что уже давно свалилась. Туда же чуть ли не упало и одеяло, но аль-Хайтам вовремя его ухватил, закинув обратно. Затем он расправил алый плед и укрыл им Кавеха. "Я лишь вернул ему то, что было одолжено", — неубедительно подумал про себя парень. Золотые волосы были разбросаны и взъерошены, вызвав на строгом лице что-то на подобии усмешки. Точная копия львенка на своем брелке. Он задержался, принюхавшись. Тот самый цветочный запах витал в воздухе, но показался ему ярче, когда он закрывал ставни. На столе архитектора, что был забросан чертежами и набросками будущих проектов, стоял стеклянный бутылек с прозрачной жидкостью розового цвета. Поднеся чуть ближе к носу флакон, парень убедился, что запах исходил от этого парфюма. Рядом лежала крохотная бумажка: "Второй флакон из цветов скорби, напитанных персиком, мне сказали, что будет готов к началу следующей недели. Нилу". Аль-Хайтам выпустил из рук бумажку, не ручаясь за себя, что ему хотелось сделать с ней на самом деле. На стол была брошена Кавехом его рубашка. Это было не в духе парня - разбрасывать вещи, создавая беспорядок. Но усталость делала свое дело, и ей противостоять было не так-то просто даже такому закаленному к крайним срокам и бессонным ночам человеку, как Кавех. Подцепив пальцем ткань, аль-Хайтам поднял ее и поднес к носу. Как он и думал. Это был тот самый цветочный запах. Такой же приторно-сладкий и дурманящий. Покидал спальню аль-Хайтам так же стремительно, как шел к ней. Времени на завтрак не осталось, поэтому он наспех оделся и пошел к двери. Золотые ключи с брелком лежали все там же, где обычно, дразня своим присутствием. Закрыв глаза, аль-Хайтам одним махом сгреб их в свою напоясную сумку и покинул дом, закрыв входную дверь на ключ. Внутри секретарь сгорал от стыда за то, что только что сделал, но внешне даже и не подал виду, отправившись на работу.