Смерть на берегах Фив

Никогда, слышите, никогда не покупайте ничего на рынках Каира! Эва расправила мягкую драпировку на платье, радуясь, что её выкинуло именно в Египет времен властвования там древних греков. По крайней мере, не пришлось ходить с голыми сиськами. С другой стороны, по такой жаре, какая царила здесь, в Фивах, пропитанных запахом илистой воды Нила, хотелось оставлять как можно больше обнаженного тела. И ничего в этом сексуального не было, одна липкая, противная жара. Она плохо помнила, как очутилась здесь, в Фивах. Помнила, что, приехав в Каир на выставку кошек, где должна была находиться в судейской коллегии, и накануне первого выставочного дня решила прогуляться по рынку. Бродя между рядов и отмахиваясь от назойливых торговцев, Эва наткнулась на небольшой прилавок с бижутерией — ничего такого, просто украшения, какие-то браслеты от сглаза, несколько колец с камнями. Её внимание привлек браслет с темной позолотой. Широкая пластина плотно прилегала к запястью. Стоило Эве примерить его на руку, как она почувствовала электрический разряд, скользнувший вдоль позвоночника. Вздрогнув, она моргнула. Старуха, продававшая украшения, вдруг начала расплываться перед глазами. — Эй, не вздумай спереть браслет! — даже голос у неё был каким-то дребезжащим и двоился в ушах. — Я… — пробормотала Эва. — Сейчас оплачу… Голова кружилась всё сильнее. Она попыталась вытащить из сумочки деньги, но в глазах совсем потемнело, и она рухнула куда-то в темноту… ...а очнулась на мягкой постели в совершенно незнакомой комнате. И вот теперь она тут. В Фивах. Притворяется не только храмовым писцом — а что, женщин брали на такие должности? Она была фелинологом и участвовала в выставках кошек, а не учила историю, — но ещё и местной колдуньей. Шезму. Ей хана в любом случае. Узнай кто, что она шезму — её убьют. Узнай кто, что она ещё и не писец — ей конец за обман. — Эвтида, тебя Реммао зовёт! — Дия, подруга той девушки, чье место заняла Эва, сунулась в спальню. — Давай быстрее! Эва старалась не задумываться, куда делось ка этой Эвитды. Если она будет об этом думать, она вообще с ума сойдет. Быть может, душа Эвтиды бродила где-то по берегам Нила и разыскивает способ вернуться в свое тело. Быть может, её развеяло в небытие. Эва должна была думать о себе. И она постоянно думала, как выжить. Постоянно училась, благо, чтобы работать с породистыми кошками, ей приходилось многое запоминать и изучать, и она умела впитывать информацию буквально «на ходу». Здесь, в Фивах, ей везло. В городе бушевала какая-то хворь, и всем было не до её странного поведения. Всем, кроме белобрысого шкафоподобного эпистата, который Эве внушал прямо-таки ледяной ужас. Она хотела домой. Каждую ночь она вращала браслет вокруг запястья, надеясь, что, быть может, определенное его положение поможет ей вернуться в Каир. Или в Лондон. Возвратиться в своё время. Но браслет издевательски «молчал» и вел себя, как обычное украшение. За три месяца здесь Эва почти привыкла. Научилась жить без современных удобств; поняла, что, попав в чужое тело, каким-то образом обрела и знания, которые были у Эвтиды. Но вести себя, как вела бы эта девушка, у Эвы получалось не всегда. Ей приходилось подстраиваться, наблюдая за реакциями тех, кто знал Эвтиду, и таким образом определяя, угадала ли она с линией поведения. Даже лучший друг Эвы так и не догадался, что это не она. Не догадался вообще никто, кроме наставника Эвтиды. Реммао знал Эвтиду, как облупленный. Знал, когда она лжет, знал, когда изворачивается. Эва не хотела вспоминать, как он вытряхивал из неё правду, но, узнав, кто она такая, лишь почесал подбородок. — Если ты не можешь вернуться, — сказал он тогда, — значит, боги решили, что ты нужна здесь. Я расскажу тебе вкратце о том, что умела Эвтида, и сообщу верховному жрецу храма Бастет, что у меня есть ученица, которая найдет общий язык со священными животными, живущими при храме. Попробую поискать в древних свитках о таких людях, как ты, но не обещаю, что найду хоть что-то. С тех пор Реммао молчал. Эва продолжала ходить на его уроки, но искусство некромантии давалось ей только потому, что знания Эвтиды никуда из мозга не делись. Реммао старался не давать ей заказов, как другим, и то, что он вызывал её вечером, не означало ничего хорошего для неё. Возиться с кошками при храме ей больше нравилось, да и Эвтида, к счастью, любила животных, так что её работа не вызвала удивления у окружающих. Эва быстро научилась делать вид, что обращается с ними с почтением, хотя на самом деле натура кошек была знакома ей куда лучше, чем местным жрецам, делавшим культ из поклонения им. Но вряд ли Реммао вызывал её для того, чтобы погладить случайно прибившееся к его покоям священное животное. Дия сказала, что у него наверняка есть заказ, который он может доверить только Эвтиде, и от этих слов Эва пришла в натуральный ужас. Заказ! По некромантии! И, как это часто бывало, Дия оказалась права. Скрывшись под темными плащами с капюшонами, Эва и Реммао скользили по ночным улицам Фив, направляясь к домам, где жили богатые и знатные жители города. Лишь шорох плащей да треск факелов, освещавших улицы, нарушал ночную тишь. Остановившись перед одним из домов, Реммао протянул Эве маску в виде черной пластины. — Скрой лицо, — тихо произнес он. Свое он тоже скрыл, и только длинный жреческий парик с вплетенными в него украшениями выдавал его. Реммао поправил сползший капюшон. — Ну же! — Но… — Эва хотела сказать, что не знает, как превратить эту пластину в маску, но, дотронувшись до неё, удивленно поняла, что это не так уж и сложно. Реммао покачал головой. — И всё же ты на неё не похожа… Хорошо, что это замечаю только я, и хорошо, что её другу-лекарю слишком некогда, чтобы думать, как она изменилась. — Что мне делать? — пробормотала Эва. — Здесь живет богатый уна, приближенный к солнечному, да будет он жив, здоров и силён, — Реммао кивнул на дверь. Эва припомнила, что чаще всего фараона здесь называли «солнечным» или «несу-бити», а приближенных к нему вельмож — унами. — Его сын недавно был подло убит, отравлен. Уна хочет узнать, что видел его сын перед смертью. — Но он мог и не видеть, кто подлил ему яд… Эва обхватила себя руками под плащом, чтобы успокоится. Сердце колотилось. Она не справится, не справится, она не сможет… Она ведь не Эвтида! Реммао почувствовал её ужас. Приблизившись, положил руку ей на плечо. Эва ощутила аромат олибанумового масла для тела и тонкий запах папируса — кажется, наставник снова копался в древних свитках в поисках историй о гостях из других миров или времён. — Ты не Эвтида, но у тебя остались её знания. Призови их. У тебя всё получится, с благословения великого Анубиса. Позволь ка этого юноши вести тебя. Эва глубоко вдохнула, позволяя аромату, исходящему от Реммао, окутать её. Наставнику вообще удивительным образом удавалось принести ей спокойствие. Лица Реммао не было видно под маской, но Эва чувствовала, что он улыбается. Блеснули медово-карие глаза. Наставник тоже призвал свою силу, чтобы прийти ей на помощь, если понадобится. На душе у Эвы стало тепло. Она сможет. Должна суметь, иначе обозленный вельможа сообщит о них эпистату. На стук Реммао открыла напуганная служанка. Эва догадалась, что, скорее всего, их ведут через крыло для слуг, чтобы никто не догадался, будто знатный уна мог пользоваться услугами шезму, если вдруг их обнаружат. Их провели в помещение, где на столе лежало тело юноши. Рядом с ним стоял мужчина в белом одеянии, без парика, и в его тёмных глазах Эва заметила скорбь. — Приветствую вас, — он поклонился. Недостаточно глубоко, но и не ограничиваясь простым кивком, что означало: уна уважает их. Значит, он любил старых богов больше новых. — Приветствую тебя, — Реммао склонил голову; Эва последовала его примеру. — Что за помощь понадобилась тебе от нас? Уна поджал губы, не желая выдавать свою боль. — Мой сын Бомани был отравлен. Я хочу знать, кто это сделал, пока его ка ещё здесь. Вы можете помочь мне? Я щедро награжу вас. Реммао кивнул. — Если ваш сын видел перед смертью своих убийц, мы сможем выполнить вашу просьбу. Эва приблизилась к телу, обошла стол. Руки у неё тряслись. Дрожащими пальцами она сняла маску, склонилась к самому лицу юноши. Его кожа была покрыта черными пятнами, от них шел легкий гнилостный запах. Эва собрала все силы, чтобы не поморщиться, и прикоснулась лбом ко лбу мертвеца, ныряя в тёмные и мрачные воды его ка, вобравшие в себя всё его существо. Ей было нужно наладить этот контакт, поймать душу Бомани до того, как Анубис его заберет. Наверняка уна приносил жертвы проводнику мертвых, чтобы тот не забирал его сына. Быть может, Бомани и не ждал мести за свою смерть, но его отец жаждал её. Эву обдало холодом, и она быстро надела маску, чтобы сохранить этот холод. Так учил её Реммао, так подсказывали ей знания Эвтиды. На мгновение её поглотила тьма, но потом всё вокруг прояснилось. Ба и ка Бомани ещё не объединились в Ах, чтобы отправиться в загробный мир и вкушать его радости, и теперь его ка блуждало вокруг, пытаясь найти выход, дабы отправиться на суд Осириса. Открыв глаза, Эва увидела призрак Бомани в углу. Он стоял, глядя на отца, и в его глазах отражалась тоска и боль. Он знал, что мертв, что это не сон. — Ты — шезму, — произнес Бомани, глядя на Эву. — Зачем ты беспокоишь меня? Эва смотрела на него в ответ — красивый юноша, его ка не было запятнано следами смерти, — и думала, что не может, но должна сказать ему правду. Быть может, ей удастся выяснить, кто убил его?.. — Я не причиню тебе вреда, — начала она. — Я знаю, — он печально улыбнулся. — Мне уже никто не может причинить вреда. Я лишь жалею, что мой отец тоскует по мне. Сердце Эвы сжалось. Она так боялась увидеть чужую душу, готовящуюся к переходу в загробный мир, но теперь чувствовала лишь жалость и печаль. Этот юноша ушел слишком рано. — Ты позволишь мне увидеть твои воспоминания? — она сделала шаг. Бомани не шелохнулся. Его взор был обращен к уне и Реммао, словно застывшим во времени. — Ты позволишь мне помочь твоему отцу наказать убийц? Бомани пошевелил губами. Затем кивнул. — Я не знаю, смогу ли помочь… но я не хочу уйти в загробный мир, зная, что не помог отцу в последний раз. Его ладонь была холодна, как лёд. Эва снова нырнула в чужую душу, на этот раз ещё глубже, ещё сильнее. Она захлебывалась воспоминаниями, её атаковали бессвязные картины. Бомани, идущий по улице с друзьями и входящий в храм Исиды. Бомани в богато украшенном храмовом помещении, ласкаемый девушкой-блудницей. Бомани, тянущийся за бокалом вина, который здесь называли иреп. Бомани, падающий на пол. Визжащая проститутка. Темнота. И ничего. Никакого указания на убийцу. — Кто подал тебе это вино? — Эва задыхалась. Она отпустила ладонь Бомани. Тот покачал головой. — Вино уже стояло на полу, когда меня привели. Я не думаю, что девушка была виновна в моей смерти. Она испугалась слишком сильно. Больше я ничего не помню, хотя я думаю, что умер я не сразу. Просто моя душа так и не возвратилась в тело. Эва снова потянулась к его руке. На этот раз воспоминания стали более четкими, но она так ничего среди них и не обнаружила. Бомани шутил с друзьями, когда шел в храм Исиды, чтобы развлечься с блудницей — с определенной, той, которая так ему нравилась. В храме его хорошо знали и сразу же провели в отдельное помещение, где уже стояло вино и поднос с фруктами. Бомани угостился подношением и поцелуями блудницы, а потом вдруг потерял сознание, чтобы больше никогда не очнуться. Едва не зарыдав, Эва отступила. Бомани действительно не знал, кто был виновен в его смерти. Он просто не видел. — Прости меня, — произнесла она. — Я ничего не могу найти в твоей памяти. Он вздохнул, шелестяще и печально. — Мой отец будет расстроен. Но, я надеюсь, теперь он отпустит меня в Дуат. Передай ему, что мне уже пора, и что люблю его и матушку. Из углов потянулась жаждущая тьма, поглощая помещение. Время Эвы было на исходе. Из последних сил, зная, что она уже возвращается, Эва крикнула: — Кто знал в храме, какое вино ты больше всего любишь пить? — ...Ифиноя… — донеслось до неё. Наверное, это и было имя той блудницы. — И… жрец… — но имя жреца потерялось во тьме. Эву выбросило обратно, прямо в руки Реммао. Наставник едва успел подхватить её, и запах олибанума защекотал ей ноздри, приводя в чувство. — Что вы увидели? — шагнул вперед уна. — Кто убил моего сына? Эва покачала головой, борясь с головокружением. Интересно, Эвтида всегда чувствовала себя так после выполнения заказа?.. — Я могу узнать лишь то, что знает ваш сын. Он сказал, что его любимое вино было известно только жрице любви при храме Исиды, и одному из жрецов, но его имя осталось мне неизвестным. Отрава уже находилась в вине, когда ваш сын пришел в храм. Его ждали. И… — она сглотнула горечь, возникшую в горле. — Бомани просил передать, что любит вас и матушку. Он уходит в Дуат, но будет тосковать по вам вечно, — последнего Бомани ей не говорил, но Эве захотелось утешить его отца, на глазах которого выступили слёзы. — Великий Осирис, зачем ты наказываешь меня, — простонал вельможа, воздевая руки к потолку. — Мой единственный сын!.. Как звали эту блудницу, скажи мне? Казалось, он вот-вот вцепится в одеяние Эвы. Она инстинктивно шагнула назад, прижимаясь к Реммао. Вздрогнула от соприкосновения с его телом. Сейчас ей не хотелось думать, почему она так реагирует на него. Не время. Не место. Подумает об этом потом. — Вы обещали оплатить, — мягко напомнил Реммао. — Сначала оплата, потом — имя жрицы. Уна сжал зубы. Кивнул. Протянул мешочек с деньгами. — Благодарю вас за вашу работу, — он явно злился, не получив желаемого сразу, но и наставник был не промах. Реммао знал, что шезму боятся, поэтому вряд ли уна бы попытался обмануть их, но предпочел обезопасить и себя, и Эву. Точнее, Эвтиду, напомнила себе Эва. В первую очередь он заботится об Эвтиде. Мысль отозвалась горечью. — Жрицу звали Ифиноя, — ответила она, когда Реммао убедился, что сумма была именно той, о которой и договаривались. Эву удивило, что уне не было известно имя храмовой блудницы, но, возможно, некоторых тайн жрецы не раскрывали? Или она оказывала свои услуги под другим именем. — Быть может, она знает больше, чем рассказала тем, кто её допрашивал. — Её не допрашивали, — процедил уна. — Лекари посчитали, что мой сын подхватил хворь. Его лихорадило, он был без сознания… пятна проступили только сегодня. Но я не оставлю этого. Я добьюсь справедливости. — Не забудьте, что, говоря, будто вашего сына убили, вы не можете упоминать, откуда узнали это. Уна покачал головой. — Я вызову лекаря ещё раз. Пусть взглянет на пятна. Я просто не хотел, чтобы он встретил здесь вас. Это было разумно. Однако, покидая дом уны, Эва чувствовала: она сделала не всё. Сделала недостаточно, чтобы помочь Бомани. Это чувство пожирало её, и, наверное, Реммао догадался об этом, потому что, стоило им вернуться в храм и спрятать маски и плащи в сумки, он взглянул ей в глаза. — Ты сделала всё, что было в твоих силах, Эва. Не кори себя. Почему-то сердце замерло в груди, когда он назвал её Эвой, а не Эвтидой. Она моргнула, смахивая выступившие слёзы. «Не будь дурой. Он просто знает, что ты Эва. Это ничего не значит» И она подумает об этом потом. — Я хочу знать, кто его убил. Реммао взял её за подбородок. Сердце снова пропустило удар. «Точно дура» — Не лезь в это, Эва. Уна разберется сам, а нам здесь, в Фивах, лучше не совать нос, куда не следует. И он был прав. Разумеется, прав. Как и всегда. Но, ворочаясь на постели и поглаживая кошку, которую Эвтида приютила ещё до отъезда в Фивы и взяла, как оказалось, с собой, Эва думала, что она хочет выяснить, кто же отравил Бомани, решив, что его смерть спишут на хворь. Она чувствовала, что должна это узнать. Быть может, именно поэтому она и оказалась здесь, в теле Эвтиды. И где бы не бродило ка её самой, она бы это одобрила.