Окна его палаты выходят на парк напротив клиники. Можно наблюдать за бегающими туда-сюда детьми, за пожилыми, которые находят для себя в этом парке умиротворение и приятное времяпровождение, за молодыми парами. Можно увидеть, как мужчина, прижимая к себе хрупкую спутницу, о чем-то ей рассказывает, активно жестикулируя. Как укатился в траву мячик совсем ещё маленького человечка и он, топая ножками, побежал за ним.
Максиму нравится стоять у окна и наблюдать за этой бурлящей жизнью. Возможно потому, что сам он этим похвастаться не может: вторую неделю он в клинике и вторую неделю его сил хватает лишь на то, чтобы дойти от кровати до окна и опереться на подоконник. И даже это кажется целым приключением.
Он подставился. Совершенно глупейшим образом высунулся в неподходящий момент. Делу это особо не помогло, а вот его уложило на больничную койку. Вернее, сначала это были пять дней реанимационной палаты, полного одиночества в отключке и вязких непонятных снов. Потом тяжелое возвращение в сознание, ещё пара дней в реанимации и, наконец-то, перевод в отдельную палату.
Первым посетителем, который пришел к нему — в реанимацию никого не пускали — был, ожидаемо, Тарас. Сил у Макса хватило на «Рад Вас видеть» тихим шепотом и заметную улыбку вместо полноценного приветствия. Седовласый мужчина улыбнулся ему в ответ с характерным кивком головы, смерил взглядом из-под темных очков, которые после снял, убрав в карман пиджака на груди.
— А уж я как рад тебя видеть, — законник подошел ближе к постели, опустил на столик пакет с чем-то явно съедобным, придвинул табурет и сел.
Прекрасно видя и зная по опыту, что у Макса просто нет сил на разговоры, Тарас не требовал от него ответов, лишь говорил сам. Что удивительно, ни слова не было про работу или про обстоятельства — абсолютно глупые — получения злосчастной пули.
Мужчина рассказал про письмо от матери, снова пришедшее Максиму и лежавшее в том числе в пакете. Жаров улыбнулся: конечно, звонки тоже были, но рукописные письма женщина очень любила, так она поддерживала связь ещё с его отцом, так продолжала поддерживать с ним. Как говорила: от звонка только воспоминания останутся, а письмо сохранить можно. Был рассказ про последний футбольный матч, несколько баек из собственной боевой юности законника. И лишь в конце встречи уже прощаясь, Тарас позволил себе несколько слов про ранение подчиненного.
— Макс, это было очень глупо и опасно. Не пугай так больше. И мать пожалей.
Сказано без тени упрёка, но с таким количеством беспокойства в голосе, что парню стало стыдно. В том числе потому, что непростительной была глубинная причина его невнимательности и несобранности. Тарас же на мгновение сжал его плечо, после чего попрощался.
Через несколько дней его, уже относительно окрепнувшего, навестил друг и коллега, Сашка Матвеев. И Макс сам не понял, как на вопрос: «О чем ты думал?!» машинально ответил: «О Ленке». Ситуацию Саня знал и закатил глаза с глубоким выдохом. А Жаров, кажется, только после этого сам окончательно понял, что вообще произнёс. Лучше всякой гравитации в тот момент его к земле припечатало это осознание: вся его работа в режиме нон-стоп последние месяцы связана с одной целью — забыть обладательницу светлых прядей и мраморной кожи.
Скажи, ну, как ты там? Ну, как твои дела?
Давно не слышались, давно не виделись.
Твоя другая жизнь за океанами,
А я смотрю, как здесь все ходят парами
И сейчас, смотря за окно и наблюдая за изредка проходящими в парке влюбленными парочками, Максим снова думал о ней.
Он не спрашивал у Артёма, не интересовался. Полагал, что так будет легче и забыть, и отпустить. Но мыслями то и дело возвращался к совершенно банальным вопросам: как она? Как её семейная жизнь? Счастлива ли она с этим бизнесменом, имени которого запомнить он не удосужился?
Колосов же лишь изредка упоминал Лену, не желая поднимать столь щекотливую и явно больную для друга тему.
Макс работал до полусмерти, работал столько, что Тарас едва ли не силком выгонял его на выходные. Хотя бы для того, чтоб он элементарно отоспался. А Жаров боялся признаться себе в том, что когда он остается один, собственные мысли душа его, а воспоминания затягивают на шее тугой узел. И вот доработался: пулю получил.
А, помнишь, как любили мы?
Как дарил тебе цветы?
Как любил тебя ночами и соседи нам стучали?
Я помню каждый день, каждую ночь с тобой
Сладкий вкус твоих губ останется со мной…
Макс помнил едва ли не каждый проведённый с ней день. Помнил, как звонко она смеялась над его шутками и как переливалось в её волосах весеннее солнце. Помнил, как ветер играл с подолом её платья, а она забавно прижимала его к ногам, стремясь убежать от ветра. Или от него. Им нравилась эта беззаботная возня и бессмысленное дурачество. Они чувствовали себя счастливыми.
Он всегда следил, чтобы она была одета по погоде и в ветер сам накидывал на неё кофту с капюшоном, щелкая по недовольно сморщенному носику. Не хочет она, видишь ли, кофту надевать! Как маленькая, честное слово!
— Он хоть заботится о тебе? — вслух спросил Жаров, прекрасно понимая, что никто ему не ответит.
Он помнил каждую ночь, когда он сжимал в своих руках самую прекрасную девушку. Он помнил прикосновения её рук и жар, исходивший от них. Желание в глазах и бездонную нежность в них же. Помнил абсолютно всё.
Эти воспоминания заставляли как улыбаться, так и стискивать подоконник с силой, ощущая едва ли не физическую боль от того, как ему пришлось с ней поступить. Всё решить за неё. И в итоге сбежать в другую страну от греха
от неё подальше.
— Ленка… — выдохнул он, уперевшись лбом в окно и поморщившись от боли в ране. последней он был даже рад. Физическая хоть как-то заглушала душевную. Внутри бились стёкла, но сделать или изменить он ничего не мог. Так надо. Так правильно и безопасно.
Жаров не узнает — по крайней мере не в ближайшем будущем — что в это же время за тысячи километров от Мюнхена, в России в столичном ОВД молодая женщина вдруг просто почувствовала пронизывающий до костей холод из ниоткуда. Поежившись, подумала о том, что только заболеть не хватало на фоне бесконечных переработок. Следом за холодом что-то больно кольнуло и заставило охнуть в груди. С губ неосознанно сорвалось едва слышное «Макс…». В тот же миг гордость заставила её отбросить все мысли о бывшем любимом человеке, но они вернулись. После того, как она услышала обрывок телефонного разговора вошедшего в кабинет Артёма.
— Слава Богу, ты меня успокоил. Сейчас как? Ну отлично, давай, наберу на днях, отдыхай.
Лена не задала ни единого вопроса, не подала вида, что её что-то насторожило. Лишь только откинулась на спинку своего кресла, опустила веки, чувствуя на одной из щёк мокрую дорожку. Тихое повторное «Макс…» она произнесла уже вполне осознанно.
