***
— Если ты еще раз спросишь где он — в твою башку прилетит патрон. Усек? Константин берет за ворот белоснежной и идеально выглаженной рубашки Москву. С большим напором прижав к стене, с которой посыпалась побелка. Московский лишь сжал ладони в кулак и сдвинул брови к переносице, скрипя зубами.***
Назойливая мелодия телефона изрядно начала выводить расслабленного Думского, отчего не выдержав, он вытащил вибрирующее устройство из кармана штанов. — Чего тебе… — такой уставший голос был слышен. Из трубки послышались лишь гудки. Да это просто невыносимо! Чего он не уймется?! В этот момент казалось, что Шура лопнет от злости, как этот шарик в его руке. Люди вокруг него посмотрели с неким вопросом, мол, проблемы? Кивнув о том, что все в норме, шатен встал с нагретого места и поковылял прочь. Дождь. Так сыро на улице. Под козырьком его ждал голубоглазый высокий мужчина с зализанными волосами, его лицо выглядело напряженно. Рядом припаркованное авто, видеть его и владельца не хотелось особо. Сорвать веселье? Ради чего? Долгий зрительный контакт. На Шуре помятая серая футболка. В чем она. Мазут? Смотреть противно. Она такого же цвета, как прекрасные серые глаза оппонента напротив. Но вот только. они не серые, в них все меньше серости, а черноты наоборот. В лужах отражался блеск желтых фонарей. Долгое молчание прикрывается, Москва покуривает сигарету, чиркая спичкой об коробок. Глубокая затяжка, и дым выходит из его рта. — На бомжа похож, иди проспись, нарколыга… А потом подпишешь бумаги, которые в бардачке, — смотрел на парня, который глянул мельком на бубнящего блондинчика. — А ты, смотрю, меня морали учить вздумал? — Думский расплывается в довольно дурацкой ухмылке, чем заставляет москвича сдвинуть светлые брови к переносице вновь. Вдруг этот тихий смех. За пару лет он превратился в не пойми кого. — Смотреть противно, — краткий ответ, пропитанный обидой. — Ну так не смотри на меня, милый, — игривая интонация, слова растягиваются. Да Александр пьян! Не такое уж открытие. — А если уж так не нравится — сними. Уголки губ приподнялись у блондина, он смотрел на него в трансе, как сам Романов в детстве на дождь. Тупо все как-то. Нет, не правда что-ли? — Долго будешь мастурбировать глазами? — на данный момент Михаил оторвал свой взгляд одной точки, коей была переносица Александра и начал водить глазами вверх-вниз, пытаясь как-то присмотреться к внешнему виду. Обычно к такому есть выражение «раздевать взглядом» и кажется, что Шура распознал в этом какой-то намек. Завернув за угол, который был в пару метрах от крыльца, на котором они стояли, он прижал Московского к холодной бетонной стене. Блондин с голубыми глазами ничего и понять не успел, как между его ног оказалось колено Александра, оно надавило на пах москвича. Была надежда, что их никто не увидит. Здесь и правда не было людей, переулок, где они оказались, был ужасно нелюдный в это время. Люди попросту боялись заходить сюда, боялись наткнуться на неприятности. Этот петербуржец не из тех, кто боится, он и есть город. Здесь ему бояться нечего, это его все боятся. Сейчас шатен пытался расстегнуть ремень на брюках оппонента. Бляшка с трудом поддалась, и раздался ожидаемый звон метала. В момент они меняются местами, искра вспыхивает между их телами, пожар, который нельзя потушить. Холодный и серьезный Миша берет за бедра Романова и вжимает в стену. Их языки сплелись в одно целое, было горячо и мокро. Зажмурив глаза, Московский продолжил сие действие только с еще большим напором, наваливаясь слегка на худого паренька. Стон первый, потом второй. Тихие, но после них, порыскав в карманах штанов, Саша находит презерватив и маленький тюбик лубриканта. Носить подобное? Обыденность! Никогда не узнаешь, когда оно понадобится. А хорошо ли это?.. кто знает. Петербуржец прикусывает нижнюю губу и тихо опьяненно мычит на ухо блондину. Мычит, а потом ахает, начиная ластиться. Ему очень хорошо, просто сносит крышу, в штанах тесно. Было ощущение, будто его либидо рвалось наружу. — Что же ты медлишь? Ми-и-и-ша, — Думский уже не знает, куда деться, мечется под ним. После страстных поцелуев между ними тянется ниточка слюны, которая со временем исчезает. На такое Московский не смог найти ответ. Он не знал, как поступать. Чего он выжидает? Только Господу известно. Сколько не молись, страна не сдвигается с мертвой точки, но сдвигаются они. Луна светит, она выглядывает из-за густых облаков, осветив бледное лицо бывшего Романова. На практически белой шее хотелось оставить багрово-красные засосы, а на острых плечах укусы и раны от них. Грязная футболка спала на одно плечо, оголив ключицу. Михаил зря время не терял, а начал жадно целовать эти места. Петербург все ещё держал в руке атрибуты акта, казалось, скоро выронит их на мокрый асфальт. Закатывая свои практически черные глаза, Шура вздохнул, худые ноги разъехались в стороны. Это означало одно, им не стоит оставаться здесь. Мало ли, кто захочет выйти перекурить, и мало ли, кто захочет видеть подобное. Рассудив, москвич понял, что лучшим местом станет машина, а именно ее задние сиденья. В два мига старший взял на руки своего обдолбанного партнера, который находился в состоянии экстаза и перенес в авто, которое так и оставалось ждать хозяина рядом с баром. Прибывая там, Шурочка заприметил сладковатый запах духов, который был здесь достаточно сильным и резким. На улице его наверное заглушали внешние факторы. Московский взял из длинных пальцев рук презерватив, открывая как будто упаковку импортного чая. Он дал средство контрацепции в руки Александру, который уже успел залезть под резинку нижнего белья столицы. Сжимая рукой половой орган, у младшего было столько любопытства. — Ты так хочешь этого, маленькая сучка? — тихий и томный голос раздался рядом. Место в машине было чертовски мало, петербуржец был вынужден сесть на Москву. А когда прозвучал вопрос, казалось, его сердце замерло, а потом начало биться в ускоренном темпе. Хоть он был очень сильно пьян, в его голове разгорался амфетаминовый пожар, но Саша все равно реагировал на эти ласки и грубость. Ему нравилось подобное, это было как кнут и пряник в детстве. Только мальчик уже вырос, а принципы остались. Раскатав презерватив по члену москвича, Романов чуть лизнул, а далее сам приспустил свои брюки. — Тебе ведь нравится? Петербург… Во что ты превратился? Нет и толики приличия, — этого не мешало ему брать его за ляшки и оставлять красные следы, которые превратятся в синяки уже завтра. Но завтра — это завтра, а сейчас подобное не волнует никого. Нравится до жути — вот ответ. Москва не тот кто должен учить и читать морали. Сейчас же учителем распущенности станет сам Питер. Они оба хотят этого, хотят действий, поэтому не стоит медлить. Крышка от тюбика падает куда-то под водительское сиденье и вряд ли найдется, ведь слишком темно. Выдавив на пальцы лубрикант, Московский подставил пальцы к заднему проходу горячо любимого Александра Романова. Нет. Шурочки Думского. Те вошли без особого сопротивления, а это значит, что эта блядь была готова к такому. Какой ужас, и как это возбуждает обоих. Питер выгибается и пытается насладиться до костей пястья. Их всего два, но как они доставляют удовольствие. Это чувство распирающей заполненности, которой так не хватало. Не хватало именно без Миши. Чтобы он не сделал, это не важно. Его хотелось всегда, он самый желанный, как вода в пустыне, как тепло в самый пик зимы. Кстати о воде, дождь закончился, а вот веселье только начиналось. Пальцы входили один за другим, а после начинали двигаться в теле молодого человека. С каждым толчком сдерживать звуки становилось сложнее. С тонких посиневших губ срывались стоны тихие, а потом все громче и громче. В один момент пальцы сменились на член, и тогда парень взвыл, начиная кричать то ли от боли, то от наслаждения. Все сумбурно. Михаил начинает делать первые толчки в чужом теле, а это тело двигается навстречу, набирая темп. Это тело громко и бесстыже стонет, пока его ебут до дрожи в коленях. Ни один наркотик не сравнится с этим чувством эйфории. У Думского потекла подводка, по худым щекам катятся слезы. Это слезы не от боли, это слезы удовольствия. При всем этом веселье, машина стала не выдерживать и шататься из стороны в сторону. — Ах! Помедленнее, прошу! — краткий стон. Вскрик. Вскоре Московский приостанавливается, но только чтобы сменить позу. Аккуратно вводит и вновь постепенно набирает темп. Прозрачные и тянущиеся длинными то ли каплями, то ли нитями, слюни Шуры капают на спинку черного кожаного сиденья. Пьяная тушка, лежащая под светловолосым, с измазанным тушью для ресниц лицом, с откровенным гнездом из волос на голове, выглядела не очень сексуально. Его ветровка слетела с плеч, раздвинуть ноги шире было нельзя, как бы не хотелось. Иначе Шура порвал бы нижнее белье со штанами, которые от натяжения вот-вот лопнут. Уже слышен хруст ткани. Слышно горячее дыхание. Московский дышит прямо в шею. Сжатые губы Миши дрогнули, сорвался тихий стон. Нутро Санкт-Петербурга приятно обволакивало его половой орган. Этот акт запомниться обоим. Оба получают кайф, только Питер вдвое больше, хах, от чего же? Кто знает. Доля секунды, и нижний кончает себе на футболку, как и столица, которая уже вытащила. Теперь майка Романова не просто грязная, но еще и липкая. Быстро натянув штаны, которые тоже измазались из-за того, что трусы стали мокрые, и ветровку, он достал пачку Явы. — Прикурить не найдется? Москвич пошарил по карманам, доставая спичечный коробок, отдав в руки с бледным пальцами. Когда-то принцесса «голубых кровей». Сейчас — нет. «Бандитский» Петербург зажег спичку и выкинул ее в приоткрытой окно, начиная делать быстро затяжку. — Ну что, фраер? — странный вопрос задал старший. Он подразумевал собой намек, хочет ли остаться он? Или все же уехать с красивым мужчиной в неизвестность. — Домой вези, — грубо и быстро ответил Саша, стряхивая пепел прямо на коврик. Из-за ветра половина оставалась на штанах. Не так уж сильно волновало. Повернув ключ зажигания, они тронулись с места, но в здании напротив, на верхнем этаже, кто-то так же пристально продолжал смотреть в окно.