В улыбке сто гран боли

      В первый раз, когда Злат улыбается, Тарталью встряхивает болью, как электрическим зарядом. Она прокатывается по телу огненной волной, выбивающей все предохранители, и заставляет рухнуть на колени как подкошенного. Горло перехватывает, ребра сдавливает стальным обручем, Тарталья чувствует, как ощущение формирующейся связи прокатывается по венам прожигающей до костей лавой.       Его пытали, его мучили, избивали до полусмерти, морили голодом и жаждой, но никогда, никогда раньше Тарталье не доводилось испытывать такой боли.       Когда его наконец-то отпускает, Тарталья мгновение стоит на коленях, опасаясь, что боль вернется, а после медленно садится на пятки и поднимает голову. Злат смотрит на него с нечитаемым выражением лица, опустившийся на корточки рядом Пульчинелла – с неподдельным беспокойством.       – Тарталья, что с тобой? – спрашивает Пульчинелла.       – Все в порядке, – отвечает Тарталья.       И улыбается.       Злат вскрикивает и падает на колени точно так же, как и Тарталья недавно. Теперь они находятся на одном уровне, что Тарталья, что Злат: она понимают, насколько хуевый это выверт вселенной – найти своего соулмейта и теперь страдать каждый раз, когда соулмейт просто улыбается.       Тарталья практически с садистской улыбкой смотрит на то, как Злат корчится, пытаясь устоять на коленях, а в итоге заваливается на бок и хрипит от боли. По затылку сильно прилетает что-то тяжелое, Тарталья ойкает, прекращая улыбаться, и едва не падает на пол.       Пульчинелла смотрит на него осуждающе и практически разочаровано.       – Я-то думал, ты уже давно преодолел ту свою стадию, когда тебе хотелось причинять боль всем подряд, – невозмутимо говорит он, отставляя в сторону свою излюбленную трость с тяжелым металлическим набалдашником, и достает из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет и позолоченную зажигалку. – Держи себя в руках, Тарталья, не позорься. Ты один из боссов мафии, а не подзаборная шпана.       В словах Пульчинеллы определенно есть резон: в конце концов, откуда Злату было знать, что они с Тартальей соулмейты, если связь активируется только когда соулмейты улыбаются в компании друг друга в первый раз? Но даже эта мысль не помогает избавиться от моментально сформировавшейся неприязни, граничащей с презрением и ненавистью: как какой-то жалкий офицер осмелился улыбаться ему, Тарталье, и тем самым ставить его на колени?       Поэтому Тарталья, с трудом поднимаясь на ноги, скалится, с вызовом глядя лежащему на полу Злату в глаза. Этот бой он не проиграет, просто не имеет права проиграть: ему не нужна связь соулмейтов, ему не нужен сам соулмейт и любые другие плюсы, которые эта связь может предоставить.       Тарталья всегда был сам по себе, ему с головой хватало того, что было у него изначально. Какой-то там соулмейт со своими улыбками не станет помехой для него.       Правда, проблема только в том, что Злата приставляют к Тарталье как помощника-наблюдателя: из-за последнего задания, проваленного ну уж точно не по вине Тартальи, уровень доверия к нему снизился, а потому за ним, как решила госпожа Царица, нужен пригляд. Вслух этого никто не говорит, но Тарталья-то знает: Злат – офицер из личной свиты Царицы, и его отправляют только на специальные задания, одним из которых теперь, судя по всему, является и Тарталья тоже.       Это раздражает, заставляет чувствовать себя неполноценным или, что еще хуже, несмышленым – будто Тарталья сам не знает, где и как провинился и что нужно сделать для того, чтобы исправиться. Тарталья уже не первый год служит госпоже верой и правдой и не раз доказал свою надежность, однако весь его прогресс и кредит доверия полетел к чертям, потому что он один раз оплошал на задании и убил не того человека, которого должен был. Тарталья должен сказать: «Спасибо, что я жив», ведь кого другого бы на его месте запытали бы до смерти с целью узнать, кому он слил информацию, а Тарталью лишь старательно допросили несколько раз с применением не самых гуманных методов и оставили на прежней позиции, однако отправили под надзор личной псины госпожи Царицы.       Псины, которая, помимо всего прочего, оказалась соулмейтом Тартальи. Дурацкое, абсолютно бестолковое совпадение, в которое не хочется верить и о котором хочется забыть, как о страшном сне.       Злат ему не мешается. Злат не путается под ногами, не пристает с дурацкими советами, не пытается вывести из себя. Только смотрит так внимательно и пристально, что становится не по себе: его взгляд Тарталья ощущает кожей, даже несмотря на то, что, по сути, со Златом никак не взаимодействует. Злат постоянно маячит где-то на периферии и не лезет, он как бы здесь, обозначает свое присутствие, но в то же время как бы не здесь, словно призрак, фантом.       То, что Злат за ним приглядывает, Тарталью раздражает до зубного скрежета. Ему не нужна нянька, он сам, сам способен вернуть потерянное расположение без вреда для своей и так подмоченной репутации и восстановить статус одного из боссов мафии. Самостоятельно. И для этого за ним не нужно наблюдать: Тарталье гордость не позволит проебаться повторно.       Поэтому он начинает выводить Злата из себя. Медленно, неторопливо подтачивать стержень его терпения и действовать на нервы, потому что почему это Злат может действовать Тарталье на нервы, но наоборот нельзя? Пусть Злат со слезами и криками убежит к Царице и будет жаловаться ей на то, что Тарталья невыносим – плевать, Тарталья так или иначе получит желаемое. Злат – бледная-белая моль с выцветшими глазами и словно выгоревшими на солнце волосами – оказывается куда крепче, чем Тарталья ожидал изначально. Ну как крепче – фактически непробиваемым, сделанным из такого материала, что все колкости, которые Тарталья в него швыряет, рикошетят обратно в Тарталью.       Это неприятно. Это унизительно. Это неприемлемо. Такая псина, как Злат, не должна смотреть такими равнодушными, скучающими глазами на того, кто выше ее по положению, не должна стоически сносить все унижения, не должна с поражающим воображение безразличием парировать все ядовитые замечания, которыми поливает ее Тарталья.       Не должна.       Но почему-то Злат продолжает ошиваться рядом, не принимать прямых приказов, потому что «я подчиняюсь лично госпоже Царице, а не вам, господин Тарталья», смотреть-смотреть-смотреть пустыми блеклыми глазами и строить из себя невесть что.       Хорошо, что никто из них не заводит разговор о том, что между ними стоит нечто большее, чем отношения проебавшийся босс мафии-личный подчиненный главы мафиозной семьи. Если бы Злат еще пытался тыкать Тарталье в нос тем, что они соулмейты, он бы точно его зарезал, и никакие наказания не были бы ему страшны.       Но Злат молчит. Молчит и Тарталья, продолжая поливать своего молчаливого надзирателя ворохом насмешек и ядовитых замечаний, критикуя все, что он делает, начиная тем, как Злат дышит, и заканчивая его манерой одеваться. Окружающие странно смотрят на Тарталью, но он этого не замечает, целиком и полностью поглощенный своей маленькой игрой, в которой может быть только один победитель, и это сам Тарталья.       Тарталья знает: каждая его улыбка, случайная или намеренная, заставляет Злата сгибаться в три погибели и, задыхаясь от боли, ждать, пока его соулмейт перестанет улыбаться. Примечательно то, что Тарталья той же боли не испытывает: единственный раз, когда его скрутило в бараний рог, был при первом знакомстве, при Пульчинелле, который их и свел. Однако… неужели Злат совсем не умеет улыбаться? Неужели совсем ничего не испытывает по отношению к Тарталье, раз ему не хочется даже улыбаться при нем?       Может, Злат и вовсе забыл, что они являются соулмейтами, или и вовсе не предал этой мысли значения? Может, ему все равно, что судьба связала их и заставила страдать, когда один из соулмейтов улыбается? Тарталью должно это радовать, Тарталья должен ликовать, что Злат не улыбается, а значит, Тарталья не должен испытывает эту адскую, всепоглощающую боль, но…       Почему-то Тарталья совсем не рад. Каменное безразличие Злата его напрягает и выводит из себя, невозможность осознать себя как чьего-то соулмейта – тоже. Тарталья по ночам мучается мыслями, не понимает: он умудренный годами жизни мафиози, добившийся положения одного из боссов, на его руках кровь бесчисленного множества людей, он пытал многих и наслаждался их страданиями, поставлял оружие другим бандам, продавал наркотики и некачественные лекарственные препараты, похищал людей, шантажировал их семьи и близких.       Никто раньше не реагировал на Тарталью с равнодушием. Никто.       Тем более соулмейт, тот человек, с которым Тарталья связан дурацкой, никому не нужной судьбой, обязан быть для Тартальи кем-то особенным. Он не должен игнорировать его существование и притворяться, что ему все равно.       Не должен.       Не имеет права.       Поэтому, когда Тарталью неожиданно сгибает в три погибели от ошеломляющей, оглушающей боли, он встречает пик своей агонии практически с восторженным неверием. Боль прокатывается под кожей огненными иглами и впивается в беззащитное нутро, выкручивает руки и превращает его во что-то неразумное, бесполезное, задыхающееся от растекающейся по венам жидкой смерти. Хорошо, что они находятся на тренировочном полигоне, а не где-нибудь посреди переговоров с потенциально враждебной семьей: Тарталья как-то устраивал Злату такие подлянки и с удовольствием наблюдал за тем, как он мучается, и ждал, что Злата убьют за неуважение.       Но Злат твердо стоял на ногах и своей боли ничем не выдавал. Это внушало уважение.       И вызывало ярость одновременно.       – Ты, – шипит Тарталья, когда наконец-то находит в себе силы разогнуться. В теле все болит и пульсирует, кажется, будто его пропустили через мясорубку и выбросили умирать под палящим солнцем. – Ты что, наконец-то улыбнулся? Что тебя так развеселило, придурок?       Когда Тарталья поднимает на Злата взгляд, тот стоит, нахмурившись, и на его лице нет и подобия улыбки. Тарталья вспоминает ту единственную улыбку, которую он видел один-единственный раз, когда Злат улыбался Пульчинелле: легкий прищур светлых глаз, морщинки вокруг них, приподнятые уголки губ, доброе, практически нежное выражение, мелькнувшее меньше, чем на секунду.       И в контрасте: то непроницаемое каменное выражение, которым Злат постоянно «обласкивает» Тарталью, вкупе с короткими сухими фразами, за холодом которых таится тонна яда.       – Прошу прощения, – ровным тоном говорит Злат, и во всей его позе – застывшие плечи, сведенные за спиной руки, опущенный подбородок, острый взгляд исподлобья, – Тарталья видит сильнейшее напряжение. В груди шевелится что-то похожее на довольство: развел на реакцию, наконец-то, наконец-то! – Задумался.       – Задумался, – усмехается Тарталья, подходя ближе, практически вплотную, и, к его вящему неудовольствию, ему приходится немного задрать голову, чтобы посмотреть Злату в лицо. Этот засранец, оказывается, его выше. – А что, до этого времени тебе вообще не приходилось думать? Что изменилось сейчас?       Злат снова надевает непроницаемое выражение лица, и Тарталью моментально окатывает волной раздражения. Злат встряхивает головой, на мгновение поджимает губы; по скулам ходят желваки. Он делает короткий вдох и отвечает:       – Прошу прощения. Этого больше не повторится.       – Ты вообще не умеешь улыбаться? – продолжает напирать Тарталья, суживая глаза. Злат остается на месте, лишь чуть шире расправляет плечи и не меняет положения. – За все время нашего знакомства связь с твоей стороны активировалась лишь единожды. Единожды. Ты настолько хорош в контроле своих эмоций?       – Мне казалось, что вас не интересует вопрос соулмейтства, господин Тарталья, – отвечает Злат и даже не вздрагивает, когда Тарталья хватает его за грудки и встряхивает. – Связь соулмейтов – это боль. Не знаю, как вам, а мне никогда не хотелось причинять боль человеку, с которым я связан.       Тарталья чует шпильку в свой адрес, но благодушно пропускает ее мимо ушей. Он заглядывает в равнодушные глаза Злата и думает о том, что было бы неплохо их выцарапать, чтобы на него не смотрели в ответ так бездушно и смиренно. Видите ли, Злат не хочет причинять Тарталье боль, потому и не улыбается, потому и не пытается выражать эмоции так, как должен выражать их обычный человек.       Придурок. Да за кого он принимает Тарталью? За какого-то сопливого рядового, не способного держать себя в руках и переносить боль с достоинством?       – Не сахарный, – отвечает Тарталья и скалится, когда Злат удивленно приподнимает брови. – Не растаю.       И Злат, языкастый, вечно ядовитый Злат теряет дар речи. Он открывает рот, закрывает его, облизывает губы…       …и несмело, практически робко улыбается.