Экзюпери заблуждается. Мы ответственны за тех, кого приручили, но не обязательно церемониться с теми, кто притворился прирученным, чтобы приручить нас. Дмитрий Емец
***
К новой жизни Ноа относился к философски ровно до того момента, как в их приюте не объявился зашуганный мальчишка, что зыркал на всех точно диким волчонком, отзываясь не иначе как на имя «Реборн». В начале ему было все равно, потому что он не верил. Ну не мог Ноа прослыть таким неудачником, чтобы попасть в мало того, что не особо любимую мангу, так еще и родиться в одном поколении с будущим репетитором-садистом. Фортуна презирала его издавна, но он ни одну минуту не переставал лелеять надежду на то, что та еще сменит свой гнев на милость. Потому что Ноа умел быть очаровательным, когда хотел. (Наверное) Потом его захватило любопытство. Наблюдая за дико вертлявым мальчонкой краем глаза, Ноа снисходительно качал головой, недоумевая, как из такого пучеглазого и кучерявого «нечто» могло вырасти живое воплощение всех женских фантазий. Бред, не иначе. А в конце, когда Ренато, ни какой там ни пафосный Реборн, передрался чуть ли с каждым встречным, начиная от обычного простофили Николо и заканчивая задиристым, не менее вспыльчивым Данте, за чью силу его уже загребли в шестерки мафии, Ноа наконец осознал. — …ненавижу вас всех! Дьявол вас всех раздери! — чуть ли брызжа слюной и надрывая горловые связки, кричал он, гипнотизируя вспыхнувшим пламенем собственных глаз. — За то, что подвергли меня таким унижениям… за то, что насмехались над одним моим существованием… за ваши уродские, блядские рожи… клянусь своим именем, я сожгу вас и этот гребанный приют ко всем чертям собачьим! В какое же дерьмовое место он угодил, если оно вызывает такое неимоверное желание уничтожить его. Тогда Ноа, будто очнувшись ото сна, поспешил растолкать окруживших мальчишку парней и аккуратно стряхнул прилипнувшие к затертым штанам комочки грязи с пылью, натянув на уста нервную улыбку. Ноа всю жизнь был неудачником. Несчастья буквально преследовали его по пятам. Единственное, что спасало его все это время — его законченная трусость и подхалимство. Да, он, вроде бы взрослый мужик за тридцать, до усрачки испугался угроз маленького ребенка, что возможно мог даже и не стать Лучшим Киллером Современности. Но знаете, как говорят в народе, лучше перебдеть, чем недобдеть. — Малыш, т-ты ведь несерьезно это, да? Пошутили и хватит, — нервно посмеялся Ноа, взлохматив копну колючих черных волос. — Какой я тебе малыш?! — праведно возмутился Ренато и заскрипев зубами, внезапно пнул его по голени. — Тебя, безмозглого балбеса, я точно убью самым первым! Удар у «малыша» оказался что надо. Ноа согнулся в три погибели под смех собравшихся подростков, что совсем недавно избивали чуть ли не вдвое меньшего ребенка словно младенца, и еще долго не мог отойти.***
Стоит ли говорить, что после той пламенной речи, Ноа приклеился к подрастающему узурпатору как банный лист? Игнорируя все тычки и разные как на подбор извилистых оскорблений, он упорно следовал за ним, куда бы тот ни пошел. И в течение всего этого названного «преследования» не мог не задаться вопросом, как Ренато вообще выживал в течение всего времени. У высоко задирающего нос мальчишки инстинкт самосохранения, казалось, находился в длительной спячке, так как не боялся тот слишком многого. Ни жуткого мясника из торговой площади, с которым Ренато пререкался при любой удобной возможности, пока Ноа за шкирку не утаскивал от добра подальше. Ни строгой смотрительницы приюта, что когда-то служила в церкви на правах демона, а не сестры по слухам впечатлительных детишек. Ни… его самого, к большому огорчению. В приюте Ноа пользовался большим уважением еще с раннего возраста. Воспитательницы и учителя порочили ему большое будущее, приговаривая, что уж он-то точно станет влиятельным доктором и не пойдет по кривой дорожке их, на удивление, преступного городка. Когда Ноа брал дикого звереныша под свое крыло, то, чего греха таить, надеялся, что тот воспылав семейными или дружескими чувствами, возьмет с него пример, да тоже начнет над собой работать. Авось и что-то путное из мальчонки вышло бы. Стезю прирожденного убийцы он, естественно, не презирал. Жизнь слишком дорога, чтобы всерьез насмехаться над человеком, что мог бы прикончить тебя в два счета. Но как минимум считал не самой благожелательной. Правда, не прошло и пяти месяцев, как он плюнул на это крайне нелегкое и ужасно неблагодарное дело. Умен Ренато был не по годам, но каким же гадким характером обладал, что мог убить желание учить даже у самого Будды. — Ты — идиот, — однажды обронил Ренато, пока они сидели на крыше старого амбара. — Ну или редкостный простофиля. «А ты засранец», — огрызнулся усталый Ноа мысленно. — «Твое счастье, что я к тебе так привязался и ты станешь страшным наемным убийцей». Желание дать засранцу воспитательный пинок под зад или хотя бы крепкую затрещину росло в геометрической прогрессии. — Эта деревня словно муравейник или болото, — спустя минуту натужного молчания, вымолвил он. — И выход отсюда один. От охвативших нервов Ноа задержал дыхание. — Побег, — решительно вывел мальчишка, поднимая руку, дабы укрыть ей слепящее даже в уходящем закате солнце. — Я знаю, чего хочу, поэтому не буду мешкать, когда выберусь отсюда. — Прекрасное решение, — привычно похвалил того Ноа, уже давно смирившись с похоронами собственной гордости. — Уверен, ты добьешься чего хотел, ведь ты такой… предприимчивый мальчик. — Ты, конечно же, отправишься со мной. — Да, я с удовольст… — оборвав себя, неверяще вылупил он на него глаза. — Что ты так смотришь? — фыркнул Ренато. — Ты же сам говорил, что выполнишь все, что бы я ни сказал. — Эм-м, да… Но я не имел в виду, что… — Выходим завтра в четыре утра, — непререкаемым тоном оповестили его. — Только попробуй опоздать. Вместо ответа Ноа обреченно застонал, больно откидываясь спиной об ржавчину старой крыши, запоздало заметив горячее прикосновение к своим пальцам и проскользнувший призрак улыбки на чужих устах: — Ты сам виноват, бестолковый Ноа.