Любимый младший

Часть 1. Всё начинается с того, что Айен въебывается, причём въебывается капитально. Вроде бы Чан отвлекается совсем ненадолго — отпускает закончившего записываться Айена, включает в студии трансляцию комнаты, успевает проиграть всего одну песню и не выполнить абсолютно ни одного пункта из намеченного на ближайший час, — а у него обычно все распланировано капитально, не то чтобы до последнего вдоха, но близко к тому, — как из коридора доносится шум. Студия вообще-то звукоизолирована, но дверь у него приоткрыта просто на всякий случай — и вот этот случай, видимо, наступает прямо сейчас, поскольку часть шума — это голоса детишек. Их-то Чан узнает где угодно, когда угодно и в каком угодно состоянии, у него на это с годами уже мозг заточен. И голоса подозрительно… раздраженные? Панические? Всё вместе? В общем, именно из-за этих трудноопределимых интонаций Чан и идёт на то, на что никогда бы не пошел в других обстоятельствах — он изображает, что получил сообщение от менеджера об изменении графика, «расстраивается» и поспешно прощается со стэй, «обнимает» всех и торопливо выключает камеру. Вне объектива всё меняется. Он пинает ногой стоящий на дороге стул и распахивает дверь в коридор — со всей силы, до стука металлической ручкой о металлические же накладки на стене. Получается громко и звонко, но толпа в другом конце коридора его игнорирует. Чан шагает к ним, раздраженно чеканя шаг. — Какого хуя? — орет он ещё на подходе. Галдящие чайки притихают, все, кроме одного — какого-то из менеджеров по персоналу, который продолжает размахивать руками, привлекая Чаново внимание. — Это нарушение контракта! — кричит тот. — Мало того, что вам запрещены личные контакты с персоналом, то, что вы делаете — это настоящий харассмент! Если бы вы были не айдолом, компания бы подала на вас в суд, а так вам остаётся только надеяться, что все спустят на тормозах и просто разорвут с вами контракт без огласки! Чан оглядывается по сторонам, оценивает ситуацию и дислокацию. Раз, два три… Все семеро здесь, хорошо. Плохо то, что шестеро столпились в кучу, а седьмой — малыш Айен — стоит отдельно у стены, и его удерживает за плечи администратор. Держит и делает это совсем не нежно, у малыша наверняка останутся следы. — Какого хуя? — повторяет он ещё раз, уже куда тяжелее и злее, потому что не любит чего-то не понимать. — Что здесь происходит? Подобравшийся откуда-то сзади Чанбин шагает рядом, на миг касается локтем его руки — это единственный уровень близости, нормально воспринимаемый Чаном за кадром, — и обеспокоенно комментирует: — Айена застукали, когда тот обжимался вон с тем парнем из стаффа, и парень заявил, что тот его шантажировал увольнением. Ситуация полный швах, честно говоря. Чанбин не снижает громкость голоса, и в тишине коридора он отлично слышен всем, в том числе и Айену, который тут же открывает рот, но его дёргают за воротник, и он тут же сникает обратно. В общем и целом, выглядит тот отвратительно. Красное лицо, будто он ревел или задыхался и не мог дышать последние дохуя минут, взгляд влажный, словно вот-вот заплачет — и это Айен-то, который по жизни отлично держит себя в руках. В общем, происходит нездоровая хуйня, Чанбин несёт тоже какую-то хуйню, и Чану это откровенно не нравится. Он проталкивается к Айену ближе, бесцеремонно раздвигая толпу — и многие, видя выражение его лица, расступаются сами, особенно стафф, опытный, уже неоднократно нарывавшийся на злого Бан Чана. — Что. Здесь. Происходит, — повторяет Чан, останавливаясь перед тем самым неугомонным менеджером. — Вы плохо следите за своими детьми, — выплевывает тот. — Чонин-сси нарушил контракт, пытаясь склонить моего подчинённого к сексу, угрожая ему увольнением! Чан оглядывается через плечо — когда это он успел встать так, чтобы закрыть Айена от всей толпы своим телом? — нашаривает взглядом лицо самого Айена и изучает долгие пару мгновений. Тот действительно выглядит так, словно вот-вот скончается от паники, да и когда бы тот успел совершить то, в чем его обвиняют? Найти жертву, пристать к ней, спалиться перед толпой и вытерпеть скандал — и все это минут за пять? Звучит крайне нереалистично, если кто хочет знать мнение Чана, а Чану насрать, даже если кто-то не хочет. Один из его детишек в беде, и это главное. — Вы плохо следите за своими сотрудниками, — рычит он в ответ, выделяя интонацией вежливое обращение: — Чонину-сси незачем искать чего-то, что он может получить и так, не нарушая контракта, так что разберитесь с ложными обвинениями, или это сделаю я! — Я видел их лично! — возражает менеджер. — Видели, как Чонин-сси в буквальном смысле удерживает его, или что-то другое? — зло интересуется Чан, уже зная, что услышит в ответ. И да, разумеется, тот мнется и не может сказать ничего внятного. Чан разворачивается к Айену — того все ещё держит за воротник кто-то из стаффа, и это выводит Чана из себя, — и он буквально выдергивает Айена к себе, заставляя того сбросить кофту, когда стафф отказывается её отпускать. Айен бросается к Чану так, как никогда не делал вне камер, обнимает, утыкается носом в плечо, и Чан как-то рефлекторно гладит его по спине. — Ещё раз повторяю, — жёстко говорит он, — Чонин-сси не нуждается в том, в чём вы его подозреваете. Более того, он покинул меня менее десяти минут назад, поэтому он физически был бы не в состоянии совершить то, в чём вы его обвиняете. — Вы пытаетесь мне сказать, что занимаетесь сексом с членом своей группы, и на этом основании утверждаете, что тому нет нужды искать секс на стороне? — неприятно удивляется менеджер. — Да это даже звучит нелепо! — Я пытаюсь сказать, что у него не было времени сделать хоть что-то с вашим сотрудником! — повышает голос Чан, откровенно злясь из-за того, что его не слышат. Что Айен, его малыш Айен, слишком мал для таких вещей — потому что если что-то и является правдой из того, что они творят на камеру, то только их отношение к макне, — слишком хорош, чтобы вести себя так, и слишком нетороплив для того, чтобы успеть всё это. Вдобавок Чан вообще не понимает, какой логикой руководствовался менеджер, делая подобный вывод и озвучивая его вслух, прямо в общем коридоре, перед всем персоналом, не смущаясь ни камер видеонаблюдения, ни возможных съёмок на телефон. Однако менеджера это не убеждает. — Так или иначе, — ядовито выплёвывает тот, — Чан-сси, — член вашей группы позволил себе слишком многое на моих глазах и должен понести заслуженное наказание! Айен возится в его руках, что-то бормочет, но Чан игнорирует, продолжает прижимать его к себе, потому что только так он может быть убеждён, что его не заберут и не отнимут, не увезут куда-то, где не будет самого Чана, где он не сможет всё контролировать. Всё, что угодно, но только не терять контроль. — Ничего, Айени, хён сейчас со всем разберётся, — обещает он тихо и возвращает всё своё внимание менеджеру: — Сначала предоставьте мне записи с камер, которые доказывали бы сам факт того, что член моей группы что-то нарушил, и тогда — и только тогда мы будем с вами предметно разговаривать! С вами — и тем, у кого здесь длинный язык и, кажется, слишком длинные руки! Кто он, кстати? — Кёнгу-сси, — зовёт менеджер, и Чан находит взглядом этого человека — мужчину средних лет в форме персонала клининга, — и смотрит, запоминает, выжигает изображение его лица под веками и в своей голове, чтобы знать, кто посмел переступить черту. — Я тебя запомнил, — обещает он зло. — Ты больше никогда не будешь работать в шоу-бизнесе, ты не найдёшь себе работу больше нигде в Сеуле! Ему очень хочется подойти, схватить того за грудки, потрясти, разорвать на куски, но мешает напряжённый Айен; видимо, на его лице — слишком говорящее выражение, потому что менеджер спохватывается: — Кёнгу-сси, — говорит он, — идите домой, на сегодня вы свободны, я позвоню вам, как только всё выяснится. Чан-сси, я понимаю, что вы ревнуете, но вам лучше смириться с ситуацией и перестать угрожать моему сотруднику. Чан пропускает мимо ушей очередные дурацкие домыслы. — Ваш сотрудник очевидно обманывает вас, — повторяет он. — Записи с камер, ну? Живо! — Пройдёмте, — холодно смотрит на него менеджер. Чан ослабляет хватку и ловит Айена за руку в готовности потянуть за собой следом. Оглядывается на детишек, сталкивается взглядом прицельно с Чанбином и показывает взглядом на студию, мол, возвращайтесь пока обратно, я вас заберу, — и тот понятливо кивает. Разворачивается обратно — и снова сталкивается взглядом всё с тем же менеджером. — Вы не в состоянии оторваться от своего любовника хоть ненадолго? — с раздражением смотрит на него тот. — Вам обязательно тащить его за собой? Чана это окончательно заёбывает и он тянет из кармана телефон, игнорируя хамство. Где их собственный менеджер-то, блядь? Тот снимает трубку и тут же начинает извиняться: какие-то эксцессы с машиной, с расписанием, и… Чан перебивает его матерной тирадой и приказывает срочно подняться на четвёртый этаж, к студии. Менеджер-хам ждёт ответа, и Чан, снова раздраженно глядя в его сторону, пытается вспомнить, что тот сказал. Дословно не вспоминает, только самую суть претензий: — Айен-сси здесь — самое заинтересованное лицо, так что его присутствие необходимо, — возражает он. — Более того, я требую, чтобы ему принесли извинения за всё, что здесь случилось, уволили того человека, и я также поставлю вопрос о вашем соответствии занимаемой вами должности, если вы так и продолжите вести себя настолько предвзято! Менеджер-хам раздражённо втягивает воздух. — Предвзято ведёте здесь себя только вы, Чан-сси, и я бы рекомендовал вам не проявлять настолько неприкрыто ваши отвратительные склонности к неестественным извращениям! Чан чувствует, как сжимается рука Айена, проверяет — и тот всё ещё держит лицо, но с огромным трудом. Они, конечно, привычны к хейту и прямым обвинениям, но, кажется, то, что всё-таки случилось до прихода Чана, выводит уровень переносимости критики Айеном куда-то совершенно на другой уровень. На самом деле Чан где-то на грани того, чтобы сделать шаг вперёд и вмазать менеджеру-хаму, а потом бесцеремонно добить ногами прямо у всех на глазах, и как раз рука Айена — единственное, что его останавливает. Потому что, ебись оно конем, но какого хуя? Как кто-то вообще мог посметь угрожать отстранением кому-то из его членов? Несколько лет назад, когда принималось решение об отстранении Хёнджина, Чан был ещё слишком слаб и жалок, чтобы справиться с этим, защитить его перед персоналом и стэй, но сейчас — сейчас он силён, опытен, уважаем и буквально незаменим в компании. Да, он не первый после PJ-нима, но точно первый среди продюсеров этой компании, и у него есть определённые привилегии, которыми он не постесняется воспользоваться, случись необходимость. В конце концов, у него есть личный, не рабочий номер PJ-нима, и, если все пойдет не так, Чан позвонит ему. Прибегает взмыленный менеджер детишек. Очень вовремя, потому что, устав играть в агрессивные гляделки, Чан уже действительно жаждет пересечь черту, наплевав на зрителей. Но — везёт. — Что здесь происходит? — спрашивает их менеджер, и Чан с удовольствием спихивает на него разборки, потому его список приоритетов резко меняется с очередным взглядом на нервничающего Айена. Он быстро объясняет ситуацию и с коротким: «Потом доложите, мы будем в студии», уводит своих детишек за собой. Небольшая, заставленная оборудованием комнатка слишком тесна для них восьмерых, поэтому они устраиваются как попало. Личные границы и границы допустимого с годами — и с тем, что они творят на камеру, особенно, блядь, Минхо с Джисоном, — сглаживаются, поэтому Сынмин на коленях у Чанбина, Феликс, вцепившийся в Хёнджина — это нормальная практика. Чан же падает в свое личное кресло и тянет Айена на колени к себе. Да, вот это как раз нестандартная ситуация вне контекста съёмок, но места больше нет, да и успокоить малыша просто необходимо — тот на грани. — Я этого не делал, — говорит тот, как только закрывается дверь и все кое-как устраиваются, готовясь к очередному ожиданию. — Я этого не делал! — Мне насрать, — затыкает его Чан и крепче сжимает руку у него на талии, чтобы тот не свалился. — Мне реально насрать, даже если это так, но никто не смеет хамить тебе и угрожать изгнанием из группы, я этого не допущу, обещаю. — Но я действительно этого не делал, — повторяет Айен, и ему, кажется, важно это донести не только до мемберов, но и в первую очередь до Чана. — Это он затащил меня и пытался поставить на колени! — Что, блядь? — Чан приподнимается, ловит Айена за подбородок и поворачивает к себе, игнорируя возмущённый гвалт остальных, и сладко просит: — Повтори-ка. Первым затихает Джисон, который отлично знает эти интонации — недаром они дружат дольше всех в этой комнате, — а потом волной затихают и все остальные, и в полной тишине Айен снова говорит это. — Он пытался заставить меня отсосать ему, — заявляет он, и губы его дёргаются, вздрагивают. — Достал член и попытался запихнуть его мне в рот. Феликс громко охает, и все они снова начинают галдеть, и тянутся наперебой к Айену, который, наоборот, глубже вжимается в Чана, пытаясь от них отстраниться. — Тих-ха! — гаркает Чан в результате. — Успокоились, ну! Не видите, что ли, что только хуже делаете? А ну сели все по местам! — Не пойми меня неправильно, — хмыкает Чанбин после того, как они успокаиваются, — но ты сейчас и правда выглядишь так, как будто защищаешь своего любовника. Несколько долгих секунд Чан смотрит на него очень тяжёлым взглядом. — Fuck off, — в итоге отвечает он, и на этом тема наконец-то закрывается. Часть 2. Айен ночует у них, даже не спрашивая, что по этому поводу думает сам Чан. Просто молча запихивается следом в ту машину, что едет в общежитие шрирачи, игнорируя удивлённые взгляды и вопросы в спину, садится рядом с Чаном и хватается за руку — не романтично, ладонь к ладони, а, словно заземляясь, стискивает пальцы на плече. И всю дорогу безотрывно смотрит куда-то сквозь спинку переднего сиденья; Чан решает его не трогать, по крайней мере, пока. Джисон с Чанбином необычно тихи; первый дремлет в наушниках, прислонив голову к подушке, уложенной на боковое стекло, второй же задумчиво посматривает в сторону молчаливого менеджера на переднем сидении. Чан посматривает туда тоже, по крайней мере, в первые секунды; однако, поймав его взгляд, менеджер недовольно качает головой, но тут же хмурится и сразу кивает. «В целом результата ноль, но претензий, кажется, тоже», — переводит для себя Чан и на этом успокаивается. Ехать всего ничего, так что он даже не надеется, что за эти пятнадцать-двадцать минут изменится хоть что-то. Оно, собственно, и не меняется. Так, пара звонков менеджеру, явно по поводу их расписания, конечно, заставляет их напрячься и прислушаться, но всё зря. Айен вылезает, не отпуская Чанова плеча, плетётся за ним следом, цепляясь ногой на ногу, запинаясь, и Чан подхватывает его за талию, заботливо ведёт рядом и сердито сдвигает брови в ответ на насмешливую улыбку Чанбина. Да, с одной стороны, Айен, его любимый малыш, любимый младший, который откровенно ненавидит этот статус и противится любым попыткам о себе позаботиться, сейчас откровенно нуждается в своём хёне; с другой — будь на месте кто угодно из детей, Чан вёл бы себя точно так же, потому что кем бы он был, если бы не помог своим донсенам? Своей семье? В гостиной он ведёт Айена к мягкому креслу, которое среди своих так и зовётся — «кресло Чана», и на котором никто не смеет сидеть, даже когда его нет рядом. Минхо как-то пытался пошутить про Шелдона, но быстро замолк, когда никто — даже Джисон, который доказательно смотрел вместе с ним этот сериал, — не подхватил шутку. Зассали. Место-то реально Чана. В этот раз он уступает кресло Айену, а сам присаживается на широкий подлокотник, позволяет тому прислониться к себе вместо спинки, успокаивающе приобнимает за плечи. Айен сцепляет пальцы на чановом колене и напряжённо смотрит на менеджера, который почему-то всё тянет время. — Что по камерам? — в результате не выдерживает именно Чан. — Ничего, — вздыхает менеджер. — Слепая зона. Однако по соседним видно, как в ту сторону проходит сначала Кёнгу-сси, затем наш Айен, а через три минуты мимо идёт мой коллега. И сразу же, разумеется, слышен скандал. — «Слышен»? — хватается Чан за обмолвку. — Камеры писали звук? Менеджер кивает: — Да, но до того — полная тишина. — Он сразу зажал мне рот, — комментирует Айен. Вроде бы по нему кажется, что все нормально, отошёл, но коленом Чан чувствует сжимающиеся пальцы. Однако силен малыш, по голосу и не скажешь, что что-то не так. — Но сам говорил, хотя и негромко. Не получится вытащить? — Я отдам копию записи в звукообработку, — поджимает губы менеджер. — Но сильно не надейтесь. — Хорошо, — кивает Чан. — Начальство уже в курсе? — Да, завтра в восемь собрание. За Айеном приедет машина в половину. — Я еду с ним, — ставит Чан его в известность. — Но у вас интервью… — пытается сопротивляться менеджер. — Вы не поняли. Я не спрашиваю вашего мнения по этому поводу. Отменяйте или переносите под любым предлогом, но я буду присутствовать на этом собрании. Пак Джинен-ним в курсе? Менеджер пожимает плечами. — Ясно, — констатирует Чан. — Сейчас уже поздно, я поставлю его в известность с утра и предложу посетить это собрание вместе с нами. На этом всё? — Менеджер кивает. — Всё, едим и расходимся. Менеджер встаёт и кланяется им на прощание: — Я надеюсь встретить вас завтра с хорошими новостями, Чан-сси. — А я-то как надеюсь, — зло откликается Чан и идёт на кухню разогревать на детишек остатки вчерашнего ужина. Айен ест медленно, точнее, вообще не ест, лишь ковыряется в тарелке. Под взглядом Чана ему, кажется, становится ещё неуютнее, и он тянет палочки к губам, кладёт в рот кусочек тток и невыносимо медленно, аккуратно жуёт. Чанбин, Джисон и даже тормоз Хёнджин давно уже доедают, а Айен так и сидит над тарелкой, мучается сам и мучает ожиданием Чана. Ему уже совсем хочется возмутиться, потыкать Айена носом в тарелку, заставить не дурить и поесть хоть что-то, как он видит, как с этого самого носа в эту самую тарелку капает раз, другой, третий. Айен в жизни не плакал. Даже на отборе, даже в шоу, когда Чан выдавливал из них последние соки, желая, чтобы те подошли к показу в своей лучшей форме и выступили не просто без единой помарки, а лучше, чем идеально; буквально теряя сознание от усталости, под нажимом Чана, мучаясь от боли, в отличие от Минхо, Ликса и Сынмина, Айен не плакал. Да, может быть, он забивался куда-то и срывался в одиночку, но когда бы? Времени у них не было ни на что, жрали, спали и срали везде и всюду буквально под взглядами других трейни. С одной стороны, малыш Айен — самый стабильный среди всех детишек, с другой — на то он и малыш, чтобы его защищали и ограждали от всякого говна. Конечно, когда-нибудь ему пришлось бы столкнуться со взрослой жизнью, но Чан абсолютно точно не хотел, чтобы это случилось именно так. Чтобы эта взрослая жизнь ударила по Айну со всей дури и травмировала бы надолго. А значит, что? Правильно, Чан. Молодец. Недосмотрел. Не уследил. Не справился. Умница. Можешь воскресить в себе Криса, у тебя уровень мозгов как раз его, тупого похотливого качка, который только и умеет, что держать майку зубами на сцене и делать вид, что смущается. Не прикидывайся, ты тот Крис и есть. Усилием воли Чан давит в себе чувство вины и забирает тарелку у Айена. — Пойдём спать, — говорит он, смиряясь, что толку сегодня не выйдет ни у него, ни у Айена, ни, наверное, у менеджера. Хотя, конечно, если Айен заснёт, может, удастся поработать немного, но тут уж как повезёт. Айен кивает, не поднимая головы. Чёрная чёлка закрывает глаза, прячет выражение лица, но Чан способен представить и так. Снова за плечи, как уже делал сегодня, он ведёт Айена к себе, неожиданно осознавая, что это вообще первый раз, когда тот заходит в его комнату. У Джисона тот бывал неоднократно, но Чан вообще редко пускает кого-то к себе, если это не менеджер, приехавший за комплектом запасной одежды, потому что у Чана вновь не оказалось времени переодеться между интервью и очередной тренировкой. Сегодня, кстати, он тренировку пропускает. Как, в принципе, и Чанбин с Минхо, так что это неважно, можно списать на эксцесс. Айену оказывается плевать на то, как выглядит комната Чана. Сначала он садится на кровать, а потом, словно из него выпустили воздух, сползает набок и так и лежит, медленно смаргивая слезы и даже не в силах подобрать ноги. Спохватываясь, Чан вытаскивает из комода футболку, потом, спохватываясь снова, вторую — себе, потому что хер поспишь же голышом при ребенке. Он подходит ближе, заговаривает и по отсутствию реакции резко осознает, что задача сложнее, чем кажется: придётся его переодеть самому. Такая себе имитация отцовства на минималках. Айен послушно вытягивает руки и держит так, как приказывает Чан, пока тот стаскивает с него свитер и майку. От него пахнет потом, хоть и слегка, но чувствуется, что весь день тот не на жопе ровно сидел; однако Чану проще потерпеть, чем тащить его ещё и в душ, тем более что запах на удивление не раздражает, по крайней мере, в текущей концентрации. Чан расстёгивает на нем джинсы и, отгоняя очень странные ассоциации, стаскивает их, чудом оставляя трусы на месте — первый раз в жизни, когда в подобной ситуации ему как раз не нужно их снимать, — и облачает Айена в собственную старую огромную футболку, длиной тому чуть ли не до колена. Остаётся лишь выдернуть из-под него одеяло и заботливо укрыть. Что ж, возможно, у него и правда ещё получится поработать. Надеждам Чана сбыться не суждено. — Чан-хён, — тихо, на грани слышимости, зовёт тот. — Что, Айени? — Полежи со мной… Пожалуйста. Ругаясь про себя — по поводу всего и сразу, но только не в сторону Айена, потому что малыш не заслужил, он и так перенервничал за сегодня и не виноват в том, что ему нужно внимание вечно занятого лидера, — Чан кивает: — Конечно, Айени, дай мне полминуты. Он быстро переодевается и приподнимает одеяло. Тесная полутораспальная кровать не рассчитана на двух не самых маленьких человек, поэтому ему приходится лечь на бок, притянуть к себе Айена ближе, позволяя тому уткнуться в плечо. — Я этого не делал, — снова шепчет тот, стоит Чану наконец устроиться и затихнуть. Кажется, малышу это действительно важно. — Все хорошо, Айени, я верю, — снова отвечает Чан. Айен кивает, шмыгает ему в плечо и, кажется, успокаивается. По крайней мере, спустя несколько минут тишины он явно уже менее напряжён, дышит размеренно и ровно, и Чан с удивлением понимает, что тот уснул. Прямо так, в постели лидера, в обнимку с ним, после тяжёлого дня, словно чувствуя себя в безопасности. Доверяя ему. Смешно, но это первый подобный опыт Чана за долгие годы, если, конечно, исключить Ханну. Но с сестрой они не спали, а говорили до самого утра, не умолкая; с сексуальными партнёрами Чан никогда не ночует рядом; и только во времена трейни и сразу после у него временами оставался Феликс, пользуясь возможностью безлимитно попиздеть на родном языке с кем-то, кто его нормально понимает. Но потом наконец начали помогать языковые курсы, Феликса стали понимать куда лучше, и как-то незаметно тот отвалился, перестал приходить, не испытывая из-за этого ни капли вины. Несколько раз с тех пор Чан сам ночевал у кого-то в постели в особо сложные времена, но последний был аж… года два назад? Да, когда отстраняли Хёнджина и Чан долго утешал его и обещал, что выцарапает его обратно. Но что тогда, что во все предыдущие разы они тоже не спали. И вот теперь малыш Айен расслабленно сопит в его объятиях, и Чан откровенно не знает, как это воспринимать. Точнее, нет, знает, конечно, но как воспринимать свой неизвестно откуда взявшийся по этому поводу восторг и что с этим восторгом делать? Ему бы встать, поработать — но, во-первых, в кои-то веки не хочется, мозг абсолютно не настроен на продуктивность, а, во-вторых, Айен закидывает ногу ему на бедро, и Чан всё, пригвождён и обездвижен окончательно. Погрузившись в размышления, он не замечает, как сползает в сон сам, настолько мягко и постепенно это происходит. И просыпает, проёбывает будильник — а ставил ли он его вообще? — впервые в жизни, и будит их в районе половины восьмого перестраховщик Джисон. Зрелище, конечно, его глазам предстаёт прекрасное: колено Чана, вклинившееся между ног Айена, тесные объятия — такие, что на кровати мог бы поместиться даже кто-то третий, — и то, что ещё не до конца проснувшийся Чан первым делом ловит слишком близко подошедшего Джисона за воротник и пытается придушить. — Да не трогаю я твоего Айена, блядь, — сдавленно шипит Джисон, пытаясь отстраниться, и Чан наконец включает мозг. Джисон судорожно растирает горло: — Вы чуть не проспали, блядь, вот так и помогай друзьям… Машина через полчаса, а я пошёл дальше спать… придурок. И уходит. Ощущая призрачное чувство вины, Чан думает, что надо бы перед ним извиниться, но потом, попозже, потому что сейчас действительно пора вставать, а для этого нужно освободиться от цепких объятий мелкого, решившего, кажется, потеснить макак на пьедестале соревнований по цепкости. — Айени, — зовёт он, и тот сонно бормочет что-то в ответ, но больше никак не реагирует. Чан гладит его по спине: — Айени, хёну надо встать, да и тебе уже пора просыпаться. Айен отодвигается и зевает, закрывает рот и жмурится, и почему-то это простое действие умиляет Чана так, что ещё немного — и ему действительно потребуется изолента заклеить треснувший ебальник. — Доброе утро, Чан-хён, — моргает Айен, просыпается — и Чан буквально видит момент, когда тот вспоминает произошедшее вчера, сникает на глазах, грустнеет. Почему-то это бьёт по сердцу так, как будто произошло что-то страшное, непоправимое, и Чан рефлекторно, не задумываясь, тянется к его волосам и ворошит их, улыбаясь так, как не улыбается даже на камеру, потому что на камеру он обычно играет в добродушного ласкового Криса, хотя по жизни совсем не такой, а тут… Губы сами расползаются в стороны неожиданно по-доброму, щеки болят от непривычных эмоций. — Доброе утро, Айени, — говорит он. — Отдохнул? — Да, хён, спасибо, — бормочет тот и пытается отодвинуться, ёрзает по его ноге, трётся так, что ненасытный до секса Крис в голове Чана вновь просыпается и требует выпустить его наружу, но это очень плохая идея вне камер и с учётом того, что они вообще-то опаздывают. Айен перелезает через него, лениво жмурясь, бесцеремонно распахивает шкаф и, недолго покопавшись, достает из него чуть ли не первые попавшиеся вещи, затем, прямо как был, в чановой футболке, уползает в сторону ванной. Через несколько секунд оттуда доносится возмущенное хенджиново «Какого хуя, тебя стучаться не учили?», и покрасневший, как помидор, Айен тут же залетает обратно в спальню Чана, захлопывает за собой дверь, прислоняется к ней спиной и прячет лицо в одежде. Чан громко смеётся, Айен громко и напоказ воет в толстовку, но его плечи заметно подрагивают, и по голосу слышно, что он тоже уже готов сорваться в хохот. Историю про Хенджина, к которому последовательно в ванную заваливаются то Чанбин, то ненароком зашедший в гости Минхо, знают все, а теперь, видимо, та получит неожиданное продолжение вкупе с кучей предположений фанатов, откуда в их общаге вообще взялся Айен в то время, когда Хёнджин принимает душ. То, что дай Хёнджину волю — и тот будет жить в ванной круглые сутки, делая какие-то масочки, нанося скрабы, крема и иную хероту, фанаты как-то не учитывают. Однако малыша надо как-то выручать, и Чан поднимается, отодвигает его в сторону и выходит в коридор. Стучит по двери ванной: — Джин-а, ставлю таймер на три минуты! — Иди в жопу, у меня маска! — орет в ответ тот. — А у меня блядь, Айен и собрание, и твои три минуты только что превратились в две, — констатирует Чан и, игнорируя мат из-за двери, возвращается в комнату. — А что будет, если он не выйдет? — интересуется Айен, блестя любопытными глазами, как будто не помнит этого с тех времен, когда они вынужденно ютились все вместе, словно щенки в уличной будке. — Поедет давать интервью вместо меня ровно в том виде, в каком я его выпиздну в машину, — пожимает плечами Чан. — Его, конечно, перенесли, но я же могу и новое назначить, причем не обязательно с тем же журналом. — Я не поеду фотографироваться в таком виде! — Хёнджин возмущенно распахивает дверь и осторожно промокает волосы полотенцем. — Я даже не брился еще! — На лазер сходи и не еби мне мозг, — возражает Чан и аккуратно подталкивает Айена в сторону ванной. — Давай, в темпе, мне тоже сполоснуться надо успеть. Стоит тому закрыться, включить воду, как Хёнджин убирает полотенце и вопросительно склоняет голову набок: — Чан-хён, — говорит он, провокационно улыбаясь, — а он у тебя в кровати ночевал, да? Вместе с тобой? — Точно так же, как я спал в твоей кровати у тебя дома, когда отвозил тебя на перерыв, — указывает Чан, хмурится и качает головой: — Что за вопросы вообще? — Вопросы как вопросы, — обижается Хёнджин. — К себе-то ты меня всё равно не пускал. — Ты на что это намекаешь? — подозрительно щурится Чан и сдергивает с его плеча полотенце, скручивает и шлёпает им по бедру. — Ай, хён, ни на что! — кричит тот и под подгоняющие его в нужном направлении удары быстро улепетывает к себе в комнату. Посмеиваясь, Чан идёт на кухню заваривать богомерзкий кофе. Часть 3. В машине улыбка Айена опять пропадает, но всё равно он сидит смирно, вцепившись пальцами в ремень безопасности, рядом с Чаном. Чан же задумчиво наблюдает за его лицом, не реагируя на вопросительные взгляды, которые тот бросает изредка и тут же отворачивается снова к окну. Он обдумывает, что будет говорить уже совсем скоро — а говорить он будет, он в этом не сомневается. И его будут слушать, потому что на текущий момент он действительно имеет право не просто просить слова, но выступать самому, не дожидаясь, пока его спросят. Момент истины наступает совсем скоро, и кажется, будто они и не уходили из этого здания на ночь. Только вместо привычного четвертого этажа, их уже давно личной епархии, Чан тыкает в лифте на кнопку девятого. Сегодня им в конференц-зал, где он не был уже несколько лет — опять же, со времён Хёнджина, — и никогда не хотел оказаться снова. Ладно, говорит он себе. Соберись, тряпка. Ты сможешь. В конференц-зале людно; при виде силуэтов за матовым стеклом Айен запинается и притормаживает. Менеджер вопросительно оборачивается в их сторону, и Чан машет ему рукой, прося отвернуться ненадолго. Сам же встаёт перед Айеном, закрывает от чужих глаз, кладёт ему на плечи руки и ободряюще сжимает пальцы. — Айени, — говорит он. — Позволь хёну говорить за тебя и не соглашайся на их требования просто так, понял? Хён тебя защитит, так что не нервничай. Айен глубоко вздыхает. — Х-хорошо, Чан-хён, — запинается он и извиняюще улыбается ему. По классике, приобнимая за плечи, Чан заводит его в конференц-зал и громко здоровается разом со всеми присутствующими, обрывая разговоры и привлекая к себе внимание. Два места в середине овального стола пустуют, и он без стеснения ведёт Айена прямо туда, по дороге отдельно здороваясь с теми, кого он знает хорошо и близко — а таких оказывается немало. Более того, стоит Чану усадить Айена, пододвинуть к нему поближе стул и усесться самому, как в зал заходит PJ-ним, которому, честно говоря, Чан с утра проебался и тупо забыл позвонить из-за того, что проспал. Ан нет, не потребовалось, оказывается. Собрание начинается вовремя. Первые минуты тратятся на ленивый пересказ произошедшего с различных точек зрения, а потом наконец слово дают Айену. — Что вы можете сказать нам по этому поводу? — интересуется кто-то из директоров. Айен вскидывает голову: — Я закончил записываться в студии и пошел в комнату отдыха за своими вещами. На полдороге меня толкнули, зажали рот и затащили в подсобку. Это был Кёнгу-сси. — Он делает паузу, мнется и продолжает: — Он ударил меня, расстегнул штаны, толкнул меня на колени и попытался засунуть свой член мне в рот. Сразу же после этого рядом оказался Ли Давон-сси, — «Вот как его зовут», вспоминает Чан, — и закричал. — Это все? — спрашивает все тот же директор после нескольких секунд тишины. Айен молча кивает и смотрит куда-то в потолок; Чан видит, как белеют костяшки сжатых в кулак пальцев. — Вы можете сесть. Айен обрушивается на стул, выдыхает и, яростно моргая, все ещё смотрит вверх. Вызывают Кёнгу, и тот, маша руками, красочно рассказывает, как злобный айдол завел его в подсобку, как шантажировал увольнением, как трогал во всех местах и попытался отсосать. Чан разглядывает его и думает, как вообще могут существовать такие наглецы. Однако всё становится на свои места, когда Кёнгу произносит слово «компенсация». Ещё не звучит сумма, но на лице Давона-сси уже появляется довольная, жадная ухмылка. В доле, что ли? Чан тянет время, ловит на себе вопросительные взгляды одних директоров, не понимающих, что он вообще здесь делает, а от других — ободряющие улыбки, потому что как он вообще мог не приехать, каким лидером он после этого был бы? Да, пока он ничего не делает, просто присутствует, но это только пока. Он ждёт удобного момента. Момент — крайне неудобный, но злость захватывает его настолько, что он не в силах больше ждать, — наступает, когда PJ-ним кивает Давону-сси и спрашивает, какую компенсацию тот хочет. Оказывается, что Давон-сси хочет, чтобы Айена отстранили, убрали из группы, и много-много денег. Не выдержав, Чан поднимается и громко, искусственно кашляет, привлекая к себе внимание. Фоновый шум, состоящий из перешептываний, шорохов одежды и мебели немедленно исчезает; Давон-сси продолжает говорить, но под давлением тишины медленно замолкает на фразе «… убедиться, чтобы тот больше не мог попасть ни в одно агенство…», и Чан смотрит ему в глаза, играет желваками, ждёт, пока тот не заткнётся окончательно и не сядет, уступая метафизическую трибуну. — Для протокола, — наконец заговаривает Чан и обводит взглядом директорат, — я уверен, что Айен-сси говорит правду. Настолько уверен, что от его лица я выдвигаю ответные требования. Кёнгу-сси… к какой семье вы принадлежите?.. должен быть уволен; на имя Кёнгу-сси должен быть выпущен запретительный судебный приказ, по которому тот не сможет приближаться ни к кому из членов моей группы ближе, чем на пятьсот метров. В этом деле должна быть задействована служба внутренней безопасности компании, Ли Давон-сси должен пройти ее проверку, причина его заинтересованности в Кёнгу-сси должна быть выявлена. — Чан ловит на себе взгляд PJ-нима и тяжело договаривает: — В случае же, если будет принято решение разорвать контракт с Айеном-сси и заставить его покинуть лейбл, я присоединюсь к нему и уйду вместе с ним. Директорат ахает, поскольку от Чана этого никто услышать явно не ожидал. Не покладая рук, Чан боролся за свою мечту, шел чуть ли не по головам ещё со времён трейни, не сбавлял темп даже после дебюта, делал всё, чтобы стать известным, и даже два года назад, защищая Хёнджина, не обещал ничего подобного — а теперь подобный шантаж? Чан ломает им все шаблоны и стоит, удовлетворенно и зло улыбается. Когда он защищал Хёнджина, он был ещё никем. Сейчас же его группа расположена на одной из первых строк чарта страны, он прикладывает руку к продюсированию практически каждой успешной песни лейбла — и его участие буквально гарантия того, что песня станет успешной, и это не его рекламируют с помощью других проектов, наоборот, теперь к нему обращаются, чтобы раскрутить те самые другие проекты. Ключевая разница с произошедшим два года назад лично для Чана в том, что тогда только он сам знал, на что способен, а здесь и сейчас об этом знает вся индустрия. Если он уйдет — под его окном выстроится очередь из рекрутеров и личных менеджеров, он справится, выживет и, без ограничивающих его рамок агентства, возможно, станет только успешнее. Есть также немалый риск, что его уход станет лишь началом. Конечно же Чан попытается уговорить уйти Джисона и Чанбина, разумеется, он сделает аналогичное предложение всем остальным мемберам — а потом надавит на другие группы. Он может, и вряд ли хоть кто-то из присутствующих в этом теперь сомневается. — Вы и ваши отвратительные наклонности! — кричит Давон-сси, снова используя всё тот же аргумент. — Шантажировать совет ради своего любовника — вот на что вы идёте! Вы, грязный извр… — Достаточно, — PJ-ним поднимается тоже, и теперь только они с Чаном возвышаются над толпой, сверля друг друга взглядами в тишине. В конце концов PJ-ним еле заметно ему кивает, и Чан, усмехаясь, садится на свое место, не глядя, нашаривает руку Айена и удовлетворенно сжимает. PJ-ним продолжает: — Я услышал достаточно. Чан-сси, ваша уверенность в члене вашей группы впечатляет. — Это член моей группы, — выделяет Чан интонацией слово «моей», — и я точно знаю, что он неспособен совершить то, в чем его обвиняют. — То же самое вы говорили по поводу Ким Уджина-сси, — поддевает его PJ-ним. Ой, блядь, сука, нашёл, что вспомнить. — И его действительно оправдали, — непоколебимо возражает Чан. Хер он сейчас допустит такой шумихи. — Прошу прощения, — сбоку, невежливо и торопливо, неожиданно поднимается их собственный менеджер, Пак Гонхва. — Пока разбирательство ещё не окончено, я хотел бы успеть задать ещё один вопрос Давону-сси. Как вы прокомментируете тот факт, что Кёнгу-сси является вашим сводным братом? — Откуда вы… — начинает тот и резко осекается. Лицо его искажается злобой. — Более того, — торжествующе продолжает Гонхва, — в Cube некоторое время назад произошла схожая история, по которой была выплачена огромная компенсация, и имена основных участников подозрительно совпадают. Давон-сси, вы никогда не думали, что чувствует Ким Хё Чжон-сси, которого буквально выкинули из первого лейбла и которому очень повезло, что Чэсан-ним не побоялся его подобрать? Прошу заметить, — он выразительно кланяется PJ-ниму, — что за прошедшее время никаких проблем у Чэсан-нима с Хё Чжоном-сси так и не случилось. Как только он, договорив, садится на место, поднимается гвалт. Перегнувшись через Айена, Чан благодарно пожимает Гонхве руку и тихо спрашивает: — Как вы умудрились так быстро это раскопать? — Уметь надо, Чан-сси, — улыбается тот. — Но пришлось постараться, да, не поспать ночку. Подтверждение получил уже буквально вот сейчас, с именами, и тогда понял, что мои подозрения оказались верными. — Вы заслуживаете благодарности, — усмехается Чан. — Подумайте, что вы хотите. Премию, отпуск — я всё организую. — Ловлю на слове, Чан-сси, — кивает Гонхва и жестом указывает на PJ-нима. — Ситуация ясная, — комментирует тот, убирая телефон в карман. — Сейчас подойдёт служба безопасности, которая займётся этим случаем. Айен-сси, поднимитесь, пожалуйста. Чан выпускает его ладонь. На лице Айена — недоумение, как будто он ещё не сообразил, что всё кончилось. Вопросительно хмуря брови, он поднимается. Неожиданно PJ-ним кланяется ему в пояс. — Ян Чонин-сси, — говорит он. Надо же, изумляется Чан, помнит имя, подсмотрел, что ли? — Я от лица всей нашей компании приношу вам искренние извинения за произошедшие события, за отвратительную работу службы безопасности при проведении проверки при найме новых сотрудников, за то, что компания оказалась не в состоянии обеспечить вашу безопасность в повседневной жизни. Зайдите ко мне… скажем, завтра утром, и мы обсудим компенсацию, — он смотрит на выражение Чана, уже мысленно прикидывающего, что можно потребовать, и тут же поправляется: — Вместе с Чаном-сси, разумеется. — Да как вы можете потакать этим грязным извращенцам! — неожиданно на весь зал выкрикивает Давон и бросается к ним, потрясая кулаками. Морщась, Чан поднимается ему навстречу, готовясь лицом к лицу встретить обвинения, но вместо этого вынужденно выставляет блок — вот когда пригождается бзик Минхо на боксе, рука взлетает сама собой, — и рефлекторно он пригибается, подныривает под очередной удар и проводит апперкот прямо в челюсть. Нокаут. Давон оседает на пол, таращась куда-то на тысячу ярдов, а Чан, выпрямляясь, кусает губы и потирает кулак. Ведь не собирался же драться, долбоёб, мог бы сдержаться, мог… а теперь, кажется, напросился на кучу неприятностей. Кёнгу бросается к брату, трясет его за плечи, начинает причитать… Врывается охрана, рассредотачивается по залу, пытается понять, что происходит и кого нужно уводить. Сюр и мрак. — Этих двоих, — указывает им PJ-ним и иронично хмыкает: — Вы долго шли, Чан-сси обезвредил агрессора за вас. Охрана утаскивает Давона, Кёнгу уводят под руки, а PJ-ним кивает Чану и отводит его в сторону. — В следующий раз звони сразу мне, — говорит он. — Незачем раздувать такую шумиху, просочится ещё в сеть, ты представь только, что начнется. — Обещаю, директор-ним, — уважительно кланяется Чан. — То есть теперь он вспомнил о вежливости… — бормочет PJ-ним, и Чан непроизвольно краснеет, потому что да, водится за ним такой грешок. Но он иностранец, ничего удивительного, что в минуты раздражения или злости он говорит так, как привык говорить чаще всего, по-приятельски, а не очень вежливо. Но PJ-ним на этом ещё не заканчивает: — В следующий раз не демонстрируй так открыто свою привязанность. Мы всё-таки в Корее, а не в Америке, здесь слишком развита гомофобия. Это может стать для тебя очень критичным в важный момент и склонить решающие голоса на другую сторону, учти это. — Я не… — начинает возражать Чан, но ему не дают договорить. — Я сказал «не демонстрируй», а не «меняй ориентацию». Мне плевать, на кого у тебя встаёт, важно лишь то, какой образ ты создаёшь в СМИ своим поведением в общественных местах. Одно дело — сцена и камеры, другое — те места, где камер, по идее, быть не должно, но они там оказываются. Ты понимаешь, что я хочу до тебя донести? — Понимаю, — вздыхает Чан и снова кланяется. — Спасибо за науку, директор-ним. — Всё, свободен, — отсылает его тот. — Зайдёте завтра. Иди, позаботься пока о своём мальчишке, всё-таки он здесь пострадавший. Эх, оторвать бы член этому ублюдку… — мечтательно хмыкает PJ-ним и, развернувшись, уходит прочь. Вокруг растерянного Айена и Гонхвы — толпа сочувствующих, расспрашивающих, двулично наверстывающих то, что упустили с самого начала, не зная, на чьей стороне окажется правда. Чан раздраженно расталкивает всех, приобнимает Айена за плечи — это же не считается демонстрацией особо близких отношений, так? — и спрашивает у Гонхвы: — Мы уже можем уехать? — Да, разумеется, — спохватывается тот. — Пойдёмте, сейчас я вызову водителя. Часть 4. Садясь в машину, Чан вдруг осознает, что на радостях совсем забыл про самого Айена. До машины довёл, сел, но всё это в своих мыслях, не обращая внимания на то, как себя малыш чувствует, понял ли тот, что теперь в безопасности, что всё кончилось. Но прежде, чем он успевает поинтересоваться, как дела, Гонхва заглядывает в салон: — Доберётесь? Я пойду дальше по расписанию. У вас обоих сегодня выходной, завтра доедете до директор-нима и там посмотрим. Я позвоню ещё. — А что там у остальных? — спохватывается Чан. Гонхва смотрит на часы: — Разбежались как раз по студиям. Я зайду, сообщу им, чем дело кончилось, если хотите. — Да, спасибо, — улыбается Чан. Хлопает дверь автомобиля, и до него доходит, что он опять отдувался один — Айен продолжает растерянно молчать. Или не растерянно, хер этого ребенка знает. — Куда? — спрашивает водитель. Чан уже открывает было рот, но Айен успевает первым: — В наше. Останешься же у нас, Чан-хён? — Если ты просишь, конечно, — пожимает плечами Чан. Машина трогается. — Не хочу быть один, — тихо и коротко поясняет Айен. — Страшно. Больше он никак не комментирует свои действия, а Чан не допытывается, оставляя этот разговор на потом, на время после возвращения в общежитие, где им не будет мешать персонал. Остаток дороги они проводят в тишине, перемежающейся лишь музыкой из колонок — какая-то радиостанция из сотрудничающих активно талдычит про их камбэк чуть ли не каждую рекламную паузу, и к тому моменту, когда автомобиль тормозит у общежития, Чан уже начинает ненавидеть и радиостанцию, и stray kids, и камбэки как явление в целом. Айен хватает его за запястье и тащит за собой следом, еще и оглядывается — не передумал ли, и Чан еле-еле успевает захватить из салона их сумки. Он любит мысленно сравнивать айдолов с улитками: если сумка с собой — дом всегда с собой, столько там всего важного, нужного и необходимого с учетом любых возможных эксцессов. Джисон как-то, услышав от Чана эту теорию, вывалил все из своей сумки прямо на пол комнаты, где они в тот момент находились, залез в нее сам так, чтобы снаружи оставались только ладони и ступни — и ведь уместился же, поганец, — и, оттопырив сквозь сумку жопу, перебирая ногами и руками, пополз к выходу, во весь голос распевая незабвенное и навязчивое When it rains. Потом, правда, пришел Минхо, хлопнул по напрашивающейся жопе с размаху — честное слово, Чан-Крис сам еле удержался даже с учетом того, что камеры только что выключили, — Джисон повалился набок, заорал, Минхо заорал на него в ответ, Хёнджин выдернул наушники, счёл, что орут на него, вскочил, сбивая кого-то из стаффа с ног, те зацепили Сынмина, тот раздраженно залаял, и происходящее традиционно превратилось в трэш, угар и типичное для них дуракаваляние. Прогоняя воспоминания, Чан все еще улыбается, когда за ними закрывается дверь общежития. Он бывает здесь часто — в основном по долгу лидера, заезжает поговорить о проблемах, о расписании, но почти никогда просто так, чтобы посидеть и поболтать с макне, в число которых он каждый раз упрямо зачисляет и Минхо, — поэтому в районе гостиной чувствует себя более чем уверенно, но Айен тянет его в свою комнату, куда Чан заглядывал, может, раз или два за все время. У него уютно. Много мягких игрушек, всяких мелочей, подарков от фанатов, книг, тетрадей — и все разложено-расставлено, никакого беспорядка, и во всем есть своя система, предметы гармонируют друг с другом, перекликаются. Чан не в первый раз думает, что есть у Айена нечто, чего нет у него самого, и затрудняется с точным определением. Чувство стиля? Уместности? Удобства и уюта? Как это правильно назвать? Да даже в одежде-то, когда ими не занимаются стилисты, Чан просто вытаскивает первое попавшееся худи, натягивает бини и ему плевать, как он выглядит — но Айен всегда изящен, элегантен и не просто одет, а создает образ, сам даже того не замечая. Пару раз Чан видел, как тот одевается: не задумываясь, хватает несколько вещей из шкафа, смотрит на них задумчиво, дополняет какими-то мелочами, и вот к последним он уже относится куда внимательнее. И результат у него выходит такой, что остается только позавидовать. Ему бы в стилисты идти, но, когда ему кто-то такое посмел предложить, Айен скорчил такую рожу, словно горькое сожрал. Чан присаживается на стул у рабочего стола, ностальгически смотрит на учебники, которые тот, кажется, опять игнорирует. Пользуясь тем, что теперь у него наконец-то есть возможность не убивать себя и свой мозг в последние дни перед сдачей в условиях откровенной нехватки времени на учебу, Айен пишет все конспекты сразу, а потом лишь изредка перечитывает их, а со всеми проблемами идет сразу к Чанбину, который, конечно, такое впечатление вовсе не создает, но на деле тот еще умняшка. Айен падает на кровать лицом вниз и громко, тонко, жалобно скулит в подушку. Немедленно пересаживаясь к нему — благо стул стоит почти впритык, жопу сдвинуть приходится на фут, не больше, — Чан легонько гладит его по спине, словно перепуганного пса. — Что, Айени? — тихо спрашивает он. Вместо ответа тот снова громко скулит и отворачивается, выставляя беззащитную спину — лопатки обломанными крыльями торчат сквозь тонкую ткань чановой худи, позвонки выступают гребенкой, — и сворачивается в комочек, прячет лицо за рукавом. Вроде бы все уже кончилось, недоумевает Чан, но, кажется, не для Айена. Лишь теперь Чан начинает понимать, как по-разному они воспринимают происходящее. Ему, пожалуй, вся ситуация изначально доставила бы минимум проблем — это если бы его вообще сумели скрутить и поставить на колени, — он бы отгрыз хуй вероятному насильнику, радостно сплюнул бы и заорал на все здание так, что сбежались бы все, кто там был. Но малыш Айен, несмотря на то, как подкачался за последний год, все еще достаточно слаб, да и размер мышц никак не коррелирует, к сожалению, с умением дать сдачи и внутренней готовностью ударить человека в принципе. Кроме того, всегда есть такой параметр, как виктимность. Жертвенность, проще говоря. Слабость. Это еще одна причина, почему Чан терпит шутки по поводу особого отношения лидера к макне — потому что это так и есть. Айен — жертва. Он плохо переносит критику и очень подвержен ее влиянию. Именно Айен из всей группы тот, кто чаще всего листает комментарии под их постами, видео, проверяет реакцию не только стэй, но и обычных людей на то, что они делают, и долго, мучительно переживает слова хейтеров. В первые годы Чан даже таскал его к психологу лейбла, но потом все вроде подуспокоилось, и он успокоился тоже, решил, что все, мелкий перерос, но — вот они где. Вот где это всё откликается и просыпается. Вот где причина этого особого отношения Чана. Айен, хоть и прячет в себе переживания, но сразу видит в нем старшего, да такого, кто готов взять на себя защиту и заботу, а Чан, как типичный хищник, сразу чует в нем жертву. Но у Айена прекрасный голос, он очень талантливый малыш — настолько, что Чан вкладывается в него еще как в трейни, а потом тянет за собой как мембера, и это того стоит. Стоило тогда и стоит до сих пор; Чан проникается им как-то незаметно, и если его жизнь в качестве хёна stray kids начинается с Джисона, то продолжается она Айеном. Чан ведет рукой по спине вдоль позвоночника, чувствуя под пальцами напряженные мышцы. Очевидно, Айен переживает это все совсем иначе. Да, он спал — наверное, кажется, — ночью, но больше этот сон был похож на попытку уставшей психики сбежать от реальности, вырубиться в режим энерго— и самосбережения, и, кажется, не в последнюю очередь именно присутствие Чана дало ему шанс расслабиться в принципе. Поможет ли это сейчас, задается вопросом Чан. Что ему вообще сделать, чтобы помочь понять, что всё, всё закончилось, что тот в безопасности здесь и сейчас?.. Сильнее прижимая ладонью не спину — камень, он пытается дать Айену хоть что-то материальное, надежное, за что тот может сейчас зацепиться, заземлиться из своего странного мозга, и чуть не пропускает момент, когда эта спина вздрагивает. В остальном не происходит никаких изменений: Айен давно молчит, так и лежит, напряженный, все еще отвернувшись от Чана, затихший — как будто не дышит. Словно ледяная статуя в кровати; и того, что делает Чан, явно не хватает. Айен обычно не поклонник слишком близких контактов — он не держится за руки, не обнимается (ну, почти) с Феликсом, сбегает от любвеобильной панды Хана — но прошлой ночью он сам держался за Чана, остался в его кровати и до самого утра не отодвигался ни на сантиметр. Чан точно знает, он просыпался вчера в районе пяти из-за того, что Чанбин громко въебался в угол коридора в темноте и долго ругался, но быстро заснул обратно. И сегодня именно Айен был тем, кто решил, что они оба будут находиться в одном и том же помещении, сам привел его в комнату и сам показал свою слабость. Если это не однозначное позволение действовать, тогда что же еще, думает Чан и ложится рядом на бок, благо места кое-как хватает. Когда он тянется обнять Айена, тот вздрагивает снова и пытается развернуться. Ерзает, возится, сопит и упрямо не поднимает глаз, тычется носом куда-то ему то ли в грудь, то ли и вовсе в подмышку, сводит плечи и словно бы пытается стать меньше, чем он есть на самом деле. Словно хочет спрятаться в Чане, вжаться в него, закрыться от мира, и все, что может Чан — это дать ему то, что тот просит. Он вспоминает сказанное Айеном в машине «не хочу быть один, страшно», и наконец понимает, откуда растут корни у его нынешнего поведения. Когда Чан только-только завел свою первую собаку, Дейзи, — а он взял ее из приюта, взрослую, — то не подумал, не подстраховался и повел ее гулять в Хайд-парк в самый день Благодарения, в самое преддверие салюта. Дейзи, конечно, перемкнуло — сейчас-то Чан знает, что должен был предусмотреть такую реакцию, но тогда… Она сорвалась с поводка в истерике, не реагируя ни на крики, ни на команды, ни на попытки поймать, обнять, прижать к себе. В небольшой вроде бы собаке откуда-то взялась сила настоящего кенгуру — злобной твари под два метра ростом и весом под сотню, если кто не в курсе, — и Чан не мог ее удержать, только бегал следом, слушая ее жалобный визг и пытаясь остановить от попыток зарыться всей собакой в песок. В результате Дейзи забилась под лавку, дрожа всем телом, и Чан еще с час после того, как салют кончился, пытался ее достать или хотя бы выманить, глядя в блестящие полным отсутствием даже призрака разума глаза и понимая, что виноват в этом только он сам. В том числе и в том, что собственная собака еще несколько дней потом отказывалась выходить с ним на прогулку — и только с ним, с Ханной таких проблем не возникало. Сейчас, обнимая Айена, Чан вспоминает паниковавшую Дейзи. Да, Айен не бегает и не отбивается, но ведет себя примерно так же, как Дейзи под скамейкой, с той лишь разницей, что роль скамейки (и песка, в который можно зарыться) здесь выполняет сам Чан. Айен прижимается к его груди ухом, слушает удары сердца, дышит тихо-тихо и даже не плачет, только вздрагивает периодически, но это не слезы — это полноценная паническая атака. Подобное Чан видел еще и в исполнении Джисона, но тот обычно справлялся с этим как-то без его помощи, хватало Чанбина или Минхо. Он пытается вспомнить, что те делали — особенно, блядь, Минхо, потому что Чанбин сгребал Джисона в охапку, сжимал и ждал, периодически шепча какую-нибудь херню на ухо, и всё, а Минхо? Хер знает, понимает Чан, первым делом Минхо или уводил Джисона куда-нибудь, или выгонял всех нахер из помещения. Но они с Айеном и так одни и Чан его уже обнимает, checked, сделано, готово, выполнено, что дальше?.. Неотесанный чурбан, укоряет он мысленно себя, чайная ложка — и то глубже и эмоциональнее, чем ты. И эмпатичнее, блядь. Он догадывается наконец, что можно просто спросить. — Айени, — зовет Чан. — Что хёну сделать, чтобы стало легче?.. — Помоги мне не слышать это, — шепчет Айен настолько тихо, что Чану приходится вслушиваться, чтобы разобрать его правильный корейский, — помоги мне спрятаться от него. «От кого?», чуть было не спрашивает Чан, но тут же прикусывает язык. Идиот, укоряет он себя, придурок, дебил!.. Как будто нужно сейчас спрашивать, как будто здесь может быть ещё хоть какой-то ответ. — Как? — уточняет вместо этого он, потому что действительно не знает. Ему нужно поговорить с Айеном о чем-то? Спеть ему? Какие ещё есть варианты? — Как угодно, — шепчет тот. — Пожалуйста. Они словно играют в поддавки, но ставка Чану неизвестна. Они передают ход друг другу, и он на все сто просто уверен в том, что Айен имеет в виду нечто конкретное, хотя почему-то не озвучивает это. Тоже боится? — Скажи хёну, как, — просит он. — Обещаю, я не буду злиться или делать ещё что-то, чего ты боишься. Айен бормочет нечто невнятное, Чан не может разобрать и переспрашивает. — Тебе будет противно, — чуть отодвигаясь, повторяет тот. — Как мне может быть противно? — задирает брови в космос Чан, от удивления даже выпадая из всего этого привычного уже за годы словоблудия про хёна и его донсенов. — Почему? Сдвигаясь в сторону окончательно, Айен вскидывает на него жалобные, несчастные глаза, глубоко вздыхает и вызывающе бросает ему в лицо: — Тогда поцелуй меня. Часть 5. Чан застывает на полувдохе. Поцеловать? Айена? Его малыша Айена? Серьезно? Какого хуя? Впрочем, вопрос риторический. Какого хуя — как раз понятно сразу. А вот почему именно поцеловать, почему именно Чан — это уже гораздо интереснее. Но, правда, время сейчас не самое подходящее, чтобы спрашивать: Айен смотрит на него вопросительно и просительно одновременно, и с его умильной лисьей рожицей это действенно вдвойне, словно своим выражением лица тот достает невидимую гирю и с размаху шлепает ее на ту часть весов, что подписана «любовь к Айену», и чаша с грохотом падает вниз, перевешивая соседнюю с надписью «благоразумие». Приподнимаясь на локте, Чан сдвигается ближе, наклоняется и прижимается к его губам, собираясь быть нежным, ласковым, но пролетает с этим намерением как фанера над Парижем. Ему казалось, что у Айена опыта ноль — ладно, или самый минимум, — но человек, который целуется так, точно знает, чего он хочет. Первые секунды Чан настолько шокирован тем, что Айен перехватывает инициативу, что практически ему не отвечает, только позволяет тому обвиться вокруг себя, обхватить руками за шею, закинуть ногу на бедро, и… Когда тот прижимается всем телом, тянет на себя, Чан будто просыпается и приходит в сознание. Айен неожиданно властный, уверенный и торопливый, будто хочет получить все и сразу, и Чан тормозит его, как может: укладывается сверху, вжимает его своим телом в чистую, мягкую постель и ловит зубами губу. Прикусывает, держит, пока Айен не ойкает от боли, и только тогда отпускает, слизывает выступившую капельку крови — солёно, — и наконец целует как полагается, не делая скидок на возраст, статус и иные наносные, придуманные глупыми людьми ярлыки и барьеры. И тут же вешает собственный ярлык своими действиями, чувствуя на языке металлический привкус — Айен его и только его. Айен жмурится. Отстраняясь, Чан смотрит ему в лицо свежим взглядом, изучая и привыкая заново. Он красивый, действительно красивый, с этими его острыми скулами и подбородком, ямочками на щеках, выразительными глазами и привычно хитрой улыбкой, которую Чан сейчас рад видеть так, что не может это выразить никакими словами. — Еще, — просит тот тихо, не поднимая век, и Чан кончает его разглядывать и возвращается к поцелую. Айен — словно глоток свежей воды в его жизни, воды со вкусом металла и колы, которую тот пил по дороге в машине. Но он действительно вкусный, и Чан пьет его, не в состоянии насытиться, чувствуя, будто всю жизнь до этого провел в пустыне в поисках оазиса, а наткнулся на пресное, невысыхающее, чистое до голубизны, огромное море. По крайней мере, он тонет в поцелуе так, что не замечает, как начинает кружиться голова от недостатка кислорода, и только тогда вновь отрывается и делает вдох. — Похоже, что мне противно? — хрипло спрашивает он. Айен распахивает глаза, внимательно смотрит на него и облизывает губы. Непроизвольно сглатывая, Чан прослеживает взглядом движения его языка, давя в себе рефлекторное стремление спрятаться, отвернуться, закрыться, потому что лидеру не подобает и недостойно иметь такие отношения с собственным макне. Но лидера за последние сутки столько раз заподозрили в этом, столько раз упрекнули — и ни разу не посмели запретить, — что Чан окончательно решает, что ему плевать. — Не похоже, — улыбается Айен и требовательно тянет его обратно, ближе: — Еще! Он так походит на ребенка с этими капризными нотками, что Чана берет умиление, не в последнюю очередь причина которому — контраст с тем, как вел себя Айен еще полчаса назад, как боялся он тогда и как уверенно подставляется под его губы сейчас. Чан скользит губами по линии подбородка, заставляет его запрокинуть голову и переходит к шее, сползает ниже и практически на автомате уже вклинивается коленом между его ног, вжимается, трётся и чувствует, как вибрирует под губами напряженное горло. Айен стонет во весь голос, не стесняясь и не сдерживаясь, и такие интонации в его исполнении Чан еще не слышал нигде и ни в каких ситуациях, и узнавать о нем что-то новое спустя пять с лишним лет после первой встречи дорогого стоит. Тут же ловя себя на желании услышать все остальное, что Айен все это время скрывал от него, узнать, как звучит тот в ещё более интимных ситуациях, Чан исследует губами каждый сантиметр его нежной шеи, изо всех сил сдерживаясь, сам стараясь не быть слишком грубым, потому что выходные выходными, но следы могут остаться надолго — как бы ему ни хотелось эти следы оставить, пометить Айена, оповестить всех об изменении статуса их отношений, словно табличку повесить: «принадлежит Бан Чану, не трогать, не подходить ближе, чем на километр, идите нахуй вообще сразу», — поэтому ему приходится терпеть. Даже тогда, когда Айен расставляет ноги шире и в бедро Чану при каждом движении начинает тыкаться давно твердым членом, он продолжает терпеть и действовать методично, аккуратно. — Разденешься для меня? — тихо спрашивает он, ловя взгляд, но на лице Айена ни следа предыдущей паники. Наоборот, он смотрит жадно, как будто ему мало Чана, и отвечает симметричным: — А ты? — И лезет горячими ладонями под толстовку, царапает кожу перекрутившимся любимым кольцом с крестом на указательном пальце, — блядь, Чан даже это, оказывается, про него помнит, не глядя, — ведет руками вверх и с любопытством гладит ладонями широчайшие мышцы спины. Приподнявшись, Чан усаживается ему на бедра для удобства и тащит с себя толстовку. В его действиях нет ни капли кокетства или заигрывания, но Айен все равно следит за ним так, будто для него танцует самый профессиональный и дорогой стриптизер. Чан гордо выпрямляется под его взглядом, расправляет плечи и напрягает мышцы, пытаясь выглядеть сильнее. Это больше рефлекс, чем попытка выебнуться; но, правда, хоть с Чанбином его не сравнить, но Чану есть, чем похвастаться. Он следит за своим телом, любит выглядеть хорошо и не стесняется (но часто делает вид) его демонстрировать на камеру. Хуже того, на камеру он выпускает наружу свое альтер-эго по имени Крис и дает ему порезвиться, поиграть в секс-символ, поныть о желании потрахаться и оторваться за все то, что Чан вынужден терпеть в повседневности. Один хер стэй примут за чистую монету, как принимали все эти годы его добродушие и улыбки. Более-менее Чан близок к своему реальному поведению в этом отношении даже не в red lights, а даже скорее в wolfgang — не бдсм, но грубая, почти животная сила. Однако рядом с Айеном сейчас вовсе не Крис, а именно не знающий, как себя вести и что делать, Чан, которому незачем сейчас во что-то — в Криса — и в кого-то — в хёна — играть, и который, честно говоря, в глубине души растерян от этого донельзя. Отбросив толстовку, Чан сутулится обратно и изучающе смотрит на Айена, который вовсе не торопится раздеваться сам, а разглядывает его и явно, если судить по члену, упирающемуся ему в задницу, наслаждается зрелищем. Может быть, представляет и смену ролей, но хер там плавал, задница Чана — заповедная зона, недоступная никому, кроме него самого и проктолога в будущем. Они сталкиваются с Айеном взглядами и по-дурацки залипают друг на друга, изучающе, серьезно; темные, алчущие глаза Айена не отпускают, завораживают, и Чан снова наклоняется ниже, дразняще касается губ. — Раздевайся, — уже не просит, а приказывает он. — Прямо сейчас, живо. Это больше похоже на то, как он обычно ведет себя в повседневной жизни, а не как он представлял себе во влажных мечтах и воплощал потом в амплуа Криса, но почему-то сейчас происходящее кажется гораздо более интимным и незнакомым, чем во все предыдущие разы, вместе взятые. Чан сдвигается вбок, давая Айену сесть, и сам помогает ему раздеться, точно так же, как делал это вчера перед сном — и думал тогда о чем-то похожем, о чем же он тогда думал?.. — тянет худи вверх, бросает куда-то на стул рядышком и сразу, чтобы уж потом не отрываться, цепляет край своих любимых спортивных штанов на поясе Айена и издевательски медленно сдвигает вниз. Выступающая тазовая кость притягивает взгляд, просится попробовать ее на вкус, лизнуть, и кто такой Бан Чан, чтобы противиться этому желанию? Он лижет ее и посасывает, с удовольствием наконец-то метит, потому что здесь — можно, здесь никто не увидит, — и чувствует неожиданно, как его отстраняют. Просительно глядя, Айен кусает губы и сам поддевает резинку. Пара движений — и он остается голым, лишь крайне приличного вида черные носки (тоже отобранные у Чана), которые только подчеркивают изящество его тонких ступней, остаются на его по-зимнему белых ногах. — У тебя есть смазка? — очень вовремя спохватывается Чан, расстегивая ширинку. В принципе, можно обойтись и без нее, но будет куда менее удобно, и он не хочет… — У меня есть даже презервативы, — фыркает Айен, и Чан абсолютно не желает знать, откуда именно и с кем конкретно был его предыдущий опыт. — Где? — только и спрашивает он и после ответа встает с кровати и залезает в нижний ящик комода, после воодушевлённого выдоха Айена вдруг понимая, что светанул голой задницей и провокационно торчащим членом на полночь прямо-таки напоказ. Он возвращается в кровать, и то, как на него смотрит Айен, надо не просто видеть, это надо запечатлеть для истории, и единственный доступный Чану способ — это музыка; в его голове уже гудят биты, со спокойной четверти к торопливым шестнадцатым, с рима на хай-хэт, и фоном — клавиши, с си-бемоль третьей и уходом на четвертую октаву, и резкая перебивка на акустической гитаре. Что-то среднее между тем, что Чан писал в первые годы и тем, что играют сейчас донсены из Xdinary Heroes в последнем камбэке — сильное, энергичное, — вот что такое взгляд Айена в его голове. Чистый звук, и весь его. Айен тянется к нему, и Чан садится рядом, бессмысленно, просто потому, что ему так хочется, подхватывает его и переворачивается вместе с ним, укладывается спиной на кровать и смотрит на него снизу вверх. В первое мгновение опешив, Айен находит удобное положение и сдвигается ниже, проезжает животом о его член, приоткрывает рот и тяжело дышит от удовольствия. Чан кладёт руки ему на бедра, сжимает пальцы, удерживая на одном месте, и ухмыляется: — Растяни себя. Логика проста: раз Айен хочет отвлечься и берет на себя активную роль, то пусть продолжает заниматься делом, а Чан с удовольствием побудет восхищенным зрителем. И даже смазку подаст. Айен послушно берет смазку, выдавливает на пальцы и укладывается Чану на грудь, отставляет вверх задницу так, что в глубине души Чана просыпается Минхо и зудит о том, как хочет ее потрогать, сжать, ударить и укусить. Но он терпит, не в последнюю очередь потому, что его бездействие заставляет Айена шевелиться активнее, искать его одобрения, вопросительно ловить взгляд Чана и выгибаться напоказ. Айен укладывается щекой на грудь, тянется блестящими пальцами к собственной заднице и резко, болезненно втягивает воздух. Чан гладит его по щеке: — Не торопись, — приказывает он. — Если мне покажется, что ты недостаточно себя растянул, то и с сексом тебе тоже придется справляться самому, без участия моего члена. Разочарованно выдыхая, Айен трётся о его ладонь и замедляется. Излом запястья выглядит так неестественно, так болезненно с этого ракурса, что Чана вмиг осеняет, почему периодически тот жаловался на боль и пытался избегать некоторых нагрузок в танце. А он-то, глупый, грешил на туннельный синдром и просил не просиживать за компьютером ночи напролет, да ещё и не верил, когда Айен пытался убедить его, что не включал тот уже с неделю. Маленький похотливый макне. Чан ведёт пальцами по щеке, стирает подушечкой слюну с подбородка и гладит мягкие, податливые губы. Коротко простонав, Айен вздрагивает всем телом и обхватывает палец, забирает его в рот до основания и облизывает горячо, мокро. Чану, во-первых, кажется, что у него сейчас взорвутся яйца от напряжения, от желания спустить немедленно между этих розовых губ, но, во-вторых, всё бы ничего, но Айен снова прячет взгляд, а член его явственно обмякает; звуки, которые тот издает, одновременно становятся и наиграннее, и болезненнее. Чан вытаскивает пальцы у него изо рта, уже понимая, где именно проебался, и тянет Айена на себя, выше и ближе. — Айени, — зовёт он. — Посмотри на хёна. Тот вскидывает голову, хмурит брови, и сейчас в его лисьих глазах снова ни следа той довольной улыбки. Что заставило его продолжать, несмотря на вновь проснувшийся страх, задаётся вопросом Чан — что за стремление угодить? То же, что заставляло его во времена трейни репетировать в одиночку ночами, чтобы потом показывать Чану и требовать заслуженного одобрения? Является ли это другой стороной все той же жертвенности и чувствительности к критике? — Ты умница, Айени, — говорит он и указывает: — Но если тебе не нравится что-то, не делай этого через силу. — Я сам не знал, — неловко поджимает губы тот и коротко вздыхает. — Теперь каждый раз так будет, да? — Надеюсь, что нет, — улыбается ему Чан. — Но если да — ничего страшного. Мы справимся, хорошо? Айен снова горбится и просит: — Обними меня. Хочу почувствовать, что это ты рядом, что я в безопасности. Вместо этого Чан, придерживая его за талию, переворачивается так, чтобы оказаться сверху, нависнуть, заполнить все пространство собой, и уверенно усмехается, глядя в эти изумленные глаза напротив. Да, он вообще-то сильный, а не только рельефный. Потаскать его на руках потом, что ли? Или вытрахать весь мозг у стены, на весу в следующий раз? Он ищет на ощупь смазку и, не заморачиваясь, сразу выдавливает ее на пах Айену, размазывает ладонью везде, где может дотянуться, обхватывает член кольцом из сложенных пальцев и двигает несколько раз. Аейн твердеет в его руках, упирается затылком в подушку и взгляд его тут же теряет всякую осмысленность, чего Чан и добивался всё это время. Ещё раз проведя рукой, он дразнит напоследок щель и размазывает теплую каплю выступившей жидкости по головке, выбивая новый стон, и скользит дальше. Перебирает яйца, оттягивает их, ухмыляется шипению сквозь зубы. О такой бурной реакции партнёра на даже самые простые действия он мог только мечтать, но Айен, кажется, чувствует даже малейшие его движения; Чан понимает, что непроизвольно протирается о его бедро, только когда Айен сам тянется к его члену и сжимает руку, позволяет толкаться в нее, уже готовую, смазанную. Чан мстительно растягивает его под себя — быстро, жёстко, но Айену все равно нравится, он дёргает тазом, насаживается на чановы пальцы и просит: — Ещё! — и жмурится, стонет громко, запрокидывая голову: — Чан-хён, пожалуйста! Вообще Чану нравится заставлять терпеть, оттягивать оргазм партнёра, но сейчас не совсем подходящая ситуация, хотя, конечно, ему немедленно становится интересно, сколько тот сможет выдержать. Но для начала ему бы выдержать его член вообще, как концепцию, потому что Чан и так немаленький, а уж по сравнению со всеми этими азиатами так совсем смотрится впечатляюще. И трёх его пальцев может и не хватить, Айеновых бы точно не хватило, с его-то тонкими руками. Он вставляет четвертый, ухмыляясь мысли о кукле-перчатке, которая покорна воле хозяина, и что-то есть в этой мысли темное, властное, что заставляет его вспомнить, кто он такой сейчас — не Крис, на которого смотрят камеры, которому нужно держать лицо и провоцировать фанатов своими безумными идеями, — просто Чан, который делает то, что хочется его любимому донсену. Донсену, судя по всему, отчаянно хочется, чтобы Чан уже вставил. Айен ловит его за запястье и тянет на себя, разводит колени ещё шире и обхватывает Чана за талию, скрещивает лодыжки у него за спиной. — Если ты сейчас мне не вставишь, — выдыхает он, — то… Чан, не дослушивая, упирается головкой в жаркое, влажное нутро и уверенно толкается внутрь, заставляя Айена захлебнуться на полуслове, и шипит сам, когда удовольствие белой волной прокатывается по всему его телу и заставляет поджаться пальцы на ногах. Войдя до конца, он замирает на последних остатках терпения, разглядывает лицо Айена — влажный от испарины лоб, румянец, закушенная губа, — и целует, пытаясь отвлечь, так интенсивно, как только может, вылизывает его изнутри, бесцеремонно, жадно, так, как будто это последний их поцелуй. Айен подаётся навстречу, и Чан делает первый толчок, сначала аккуратный, нежный, и, когда не получает сигнала остановиться, медленно разгоняет амплитуду, пока не начинает вбиваться по самые яйца, и этого ему всё равно всё ещё мало, мало до боли, ему нужно больше, сильнее, резче!.. Оторвавшись от губ Айена, он вырывается из него, и тот возмущённо скулит, дёргает тазом: — Какого хера, хён? — без капли стеснения спрашивает он, но вместо ответа Чан переворачивает его на живот и утыкает носом в подушку. Эта поза куда удобнее с точки зрения глубины проникновения в любой ее вариации — что догги, что лёжа, но Чану больше нравится вторая, потому что в ней именно он управляет ситуацией. Он усаживается ему на бедра, ладонями разводит ягодицы и врывается с разгону внутрь, до упора, стискивает его узкий зад своими бедрами, чтобы тот был уже, и стонет от удовольствия. Айен вторит ему жалко, невнятно, заглушенный подушкой, вцепляется в нее руками и безвольно лежит, принимает то, что дает ему Чан, растекаясь в лужу удовольствия и с каждым толчком проезжаясь членом по покрывалу. Чувствуя поступающую разрядку, Чан наклоняется ближе, нависает над ним сверху и лихорадочно, быстро дышит в загривок, и ему отчаянно хочется вцепиться в него зубами, сжать их, словно на шее у щенка, и снова пометить, сделать своим, чтобы никто и близко не посмел подойти. Вместо этого он лижет шею, тем самым заставляя Айена куда громче, чем раньше, скулить в подушку, пытаться подаваться навстречу и выгибаться в спине. Подавляя бунт, Чан ложится на него сверху всем весом и вбивается изо всех сил. Да, пусть потом тот не сможет сидеть, ничего страшного, полежит рядом или Чан аккуратно подержит его на коленях, но сейчас ему нужна эта интенсивность, этот напор, потому что он уже совсем близко, совсем рядом, и он утыкается носом Айену в шею, не контролируя себя, мокро целует и всё-таки кусает, сам того не понимая, и тем самым спускает крючок. Айен вздрагивает под ним, по его телу проходит судорога, и, ощущая, как стискиваются мышцы вокруг члена, Чан кончает прямо ему в задницу, видя перед глазами яркие звёзды. Они лежат так ещё несколько минут, неподвижно, еле дыша, приходя в себя и словно боясь разорвать волшебство момента, вернуться обратно в мир, где существуют не только они двое; Чан садится, вытаскивает член под айеновское шипение из-за слишком чувствительной сейчас задницы. Не сумев сдержать ухмылку, Чан наклоняется и оставляет короткий поцелуй на одной из ягодиц, из-за чего Айен вскрикивает от неожиданности и дёргается в сторону. — Душ? — спрашивает его Чан, смотрит в лицо, проверяя, не затрахал ли случайно до смерти, но в широкой улыбке Айена нет ни малейшего признака усталости. — Если ты меня отнесешь на руках, — играет бровями тот, и Чан тут же осознаёт, что, по всей видимости, отсутствие усталости относилось сугубо к сексу и что сексу у душевой стены, кажется, сегодня всё-таки быть. Он скользит ладонями вдоль бедер Айена, растирает остатки смазки и ухмыляется: — Подождёшь пять минут — и я отнесу тебя ещё и на своем члене. Часть 6. Остаток дня они валяются в обнимку в гостиной под пледом, в тысячный раз смотря рандомное аниме и прерываясь только на ужин и возвращение остальных мемберов. Конечно же, беспокоясь, те заваливаются в общежитие полной толпой, приносят много еды, и они проводят ностальгический вечер в гостиной ввосьмером, как не сидели уже очень давно. Чан не выпускает Аейна из объятий весь вечер и игнорирует любые замечания по этому поводу. Окончательно отбившись от рук, Хёнджин смелеет настолько, что комментирует это прямо при Айене: — Выглядит так, как будто вы все утро трахались и теперь не можете отлипнуть друг от друга. — В каждой шутке только доля шутки, — философски пожимает плечами Чан и притягивает недовольно ерзающего Айена ещё ближе. Хёнджин понимает сразу, мгновенно. — Да не может быть! — ахает он и закрывает рот рукой. — Ну вы даёте! — Чего не может быть? — немедленно влезает в обсуждение Чанбин, и Хёнджин молча машет ему на довольно жмурящегося, словно наевшийся сливок кот, Чана. Чанбин рассматривает их пару секунд и хмыкает: — Ты только заметил, что ли? Айен недоумевающе косится на Чана, и они оба буравят вопросительным взглядом Чанбина. — Я забегал днём, Сынмин забыл кое-что в комнате и просил забрать, — не разочаровывает их тот. — Концерт, конечно, знатный, молодцы. — Какой концерт? — влезает Джисон, за ним на диалог обращает внимание Минхо, а потом замолкают и Феликс с Сынмином. Повисает тишина, которую прерывает смешок Айена. — Чан-хён, — говорит он и поворачивает голову в его сторону. — Давай просто покажем им. Ощущая себя дрессированной собакой, исполняющей команды хозяина, Чан послушно наклоняется и целует его, затем отстраняется и исподлобья смотрит по сторонам. — Вопросы? — риторически уточняет он. — Никаких, — вскидывает руки понятливый Джисон, тянет на себя удивленного Минхо и впивается ему в губы. Со всех сторон раздаётся ошарашенное хихиканье. Стоит тем наконец-то разлепиться, Чан ловит вызывающий взгляд Джисона — «мне тогда тоже можно?!», — и незаметно показывает большой палец. Конечно, можно. Любить — так на полную.