Billie Eilish — «Fingers Crossed».
Чуя бежал, спотыкаясь об корни деревьев, пни, длинную траву, — все, что было в этом лесу, если это можно было так назвать. Все его тело было покрыто огромным количеством грязи и крови. Он бежал или быстро брел ничего не видя. Все время дороги он одной рукой закрывал свои глаза за изорванной и грязной перчаткой. Он постоянно спотыкался и даже падал, но быстро вставал и пытался как можно быстрее уйти куда-нибудь дальше от города. Лес встречал его дикой тишиной и одиночеством густых деревьев. Но Накахара их не видел. Лес был и вправду страшный. Одинокий. Огромные корни, о которые Чуя и спотыкался, сгнившие деревья на каждом шагу, везде огромное количество грязи и мха. Наверное, скоро должно быть болото. Тут было страшно. Но Чуя никуда не смотрел, ему это было не нужно. Он пытался бежать, но получалось у него только постоянно падать и спотыкаться. В волосах запутались листья, грязь, трава, и еще много всего отвратительного. Везде висела паутина, где-то недалеко что-то шипело. И не было ни единой птицы. Луны не было, был лишь мрак. Ни черта не видно. Он бежал около получаса, насколько это было возможно в его состоянии. Накахара все же остановился, опускаясь на колени и упираясь спиной в дерево. Все это время он не отнимал руку от глаз, скрывая половину лица. Ему было страшно. Ему было так страшно. Он не знает, сколько просидел в этой грязи и мерзотине, — он знает, что тут ему самое место.***
Накахара не знал, что с ним происходило. Или, если быть точнее, — что происходило с его способность? Первый раз изменения произошли около месяца назад, когда он, вернувшись с неудавшейся мисси разбил стену. Вроде бы, всего-то, — не рассчитал удар, — подумаешь! Но было все в два раза страшнее. Чуя точно знал, что способность он тогда по своей воле не использовал. Но в порыве гнева может случится все, и в первый раз он списал это на гнев. Но во второй раз земля раскололась под его ногами буквально не из-за чего. Еще и в таком месте. Буквально взяв поручение на миссию, выйдя из кабинета босса и спустившись к своим людям— Бам! Земля поломалась в расстоянии пяти метров от Накахары. Люди, естественно, видели своего главаря всяким, но чтобы он посреди улицы землю ломал — такое впервые. Накахара тогда что-то пробубнил про то, что скоро вернется и скрылся за углом. Он присел на корточки, смотря на свои бешено трясущиеся руки. Ему было страшно. Он был на людях и способность без желания хозяина показала себя. А если бы кто-нибудь пострадал? Что бы он сказал в свое оправдание? За свою не очень длинную жизнь Чуя оправдывался бесчисленное множество раз. Когда сглупил, когда убил, когда остался, когда потерял, когда вышел из себя. Он оправдывался за себя. И ему совсем не нравится мысль о том, что теперь ему придется оправдываться за собственную способность. Просить прощения за то, чего ты не сделал, но все это по твоей вине. Но Чуя просто умел отменно накручиваться, ему стало страшно.***
Ничего не закончилось, все только продолжалось, с каждой минутой усиливаясь и совершенствуясь. Прошло две с половиной недели после той самой неудачной миссии. Чуя никогда не видел снов. И в один прекрасный момент не стал их видеть. Но ночью ему начали сниться голоса. Много. Они принадлежали одному человеку, но было ощущение, что этот человек одновременно и старый и молодой, что-то шепчет. В первый раз Накахара ничего не разобрал. Какой-то старик что-то шептал ему на ухо, о чем-то прося. Он куда-то зазывал Чую, но Чуя плохо помнит куда. Однако закончился этот "недо-сон" оглушительным криком "помоги мне". Старик кричал, срывая и без того хриплый голос. Проснулся Чуя резко подскочив. Все утро его не покидало чувство, что в доме он не один. Будто кто-то прячется где-то в стене, на потолке. Этот кто-то повсюду, наблюдает за Чуей и может читать его мысли. Накахара тогда как можно быстрее покинул квартиру. Жить одному то еще удовольствие когда у вас есть физический страх одиночества. Но Чуя одиночество любил и давно к нему привык, а что случилось сейчас он не знал. И с тех пор шепот не уходил. Потом сны приобрели более яркий окрас. Он не видел этого старика. Он видел лишь его черный силуэт на каком-то красном фоне. Они сидели друг на против друга в пустом пространстве. Старик все время куда-то звал Чую, говорил что-то про то, что Чуя силен, про то, что Чуя — бог. А потом в самых глубоких кошмарах старик своим черным силуэтом начинал показывать разные события из жизни Чуи. Тех же овец, верлена, флагов, половину мафии он назвал "ты мог бы их прикончить одним ударом и всего лишь парой слов". И после сны всегда заканчивались одним словом. Не страшным. Это было всего лишь имя. «Арахабаки, Чуя». И тогда Чуе стало действительно страшно.***
С каждым днем все прогрессировало со скоростью, которой Чуя не мог попрепятствовать. После того, как стена и пол в квартире были разрушены, ему пришлось съехать в дом без соседей. Там хотя бы люди не пострадают. Чуя корил себя за уже существующие травмы людей, которые принесла его способность. До убийства не доходило, но некоторые только чудом спаслись. У него постоянно тряслись руки. Постоянное чувство тревоги глубоко въелось к нему под кожу. Что он скажет на работе? Что в принципе дальше с ним будет? Осознание своего ничтожества ему пришло тогда, когда он вспомнил об одном человеке. Человеке, для которого Чуя в его жизни больше не значит ни грамма. О человеке, в котором была единственная надежда справиться с собственной способностью. Осаму Дазае. Вот только после прожитых боли и унижения перед этим человеком он не собирался его ни то чтобы о чем-то просить, а даже разговаривать он бы с ним не стал. Осаму — предатель, урод, которого Чуя отпускал от себя со слезами на глазах и больше унижаться перед ним он не собирался. Однажды он повелся на его кудрявые волосы и забинтованные запястья, и больше повторять свои ошибки не собирался. Не собирался унижаться, просить, нуждаться. Эту часть своей жизни он давно отпустил. Нет, даже отогнал от себя. Как бы ни была она ему дорога.***
— Чуя, тебе не обязательно с ним общаться. Это очень важная миссия — без твоего участия я не встану на ноги ровно. — Вы мне еще четыре года назад сказали, что Осаму — предатель, с которым я больше не имею права общаться, а теперь вы просите меня идти с ним на одно задание! — кричал взлохмаченный Чуя на подуставшего Мори, что был одет в белый халат. Был в лазарете наверное. — Ну, Чуя. Так нужно. Чуя тяжело выдохнул, кивнул. — Вот и хорошо. Готовься и приступай. Накахару колотило от ярости. Колотило от холода. Но больше всего его колотило от приближающейся встречи с ним. Выбежав на улицу, Чуя долго и агрессивно шел до ближайшей развалины на окраине города, которую он с бешеными и несвойственными глазами разбил вдребезги. Раскрошил. Зубы скрипели, руки ломали. Какой гнев он тогда испытал. Как было сложно его сдерживать. И руки он разбил в кровь. Его впервые пугала собственная способность, собственное неумение остановить это. Он опустился на колени и прижался к плоской серой бетонной стене, исписанной какими-то граффити. Ему хотелось плакать и со всей силы звать на помощь. «Кто угодно, боже.. Кто угодно!» — Но только не ты, — шепотом проговорил Чуя. Ему больше не нужна помощь, после которой он чувствует вину.***
Шесть лет назад.
— О, Великий Весник Скобоного Помутнения, взываю к тебе, — Чуя бы хотел вымыть рот с мылом, хотел бы чувствовать себя менее паршиво и загнанно. Будто у него нет вариантов. Они есть, но по воле судьбы он всегда будет выбирать «пожертвовать собой ради всего мира», — от забвения сна не буди меня вновь. Его тело начинает рушить всё вокруг. Огромный непонятный человечеству монстр сейчас перед ним. В него резко летит клешня этого уродства, но Арахабаки блокирует удар. После этого, накопив энергию на черную дыру, происходит удар в монстра. Существо, подобно зверю, взвыло. Разозлившись, оно со всей силы ударило Чую, но удар смогли отразить. Существо продолжило наносить удары с бешеной скоростью, против которых Арахабаки наконец активировал гравитацию, припечатав монстра к земле. Одним движением он порвал его на куски. Клешня существа резко дернулась вниз обрыва горы.***
— Ты должен поспешить! Иначе Чуя умрет! — Слизняк что, активировал порчу? Он бы хоть предупреждал, когда его глупая рыжая башка слетает с тормозов. — Дазай! Он умрет, если ты не придешь! – орал взбешенный Огай. Его эти мальчишки порядком достали, один взбалмошный, другой приколист. Каких только ситуаций с ними не случалось. — А мне-то что? Он мне брат? Друг? Парень? — усмехнулся Осаму, — Я не обязан его спасать, да и причем.... — Осаму, если ты не придешь, город рухнет. Если рухнет город, рухнет Мафия, а если... — Можешь не продолжать, старикан. Я в пути. Раскладушку громко захлопнули под крики Мори.***
Дазай шёл медленно, не торопясь. Он даже не нервничал. Найди он там сейчас мертвого Чую, ему и правда было бы всё равно. Но Чуя, как ни странно, был жив. Пока что. Ухватившись клешней, монстр, наполовину свисая с обрыва горы, пытался забрать Чую с собой. Накахара, уже явно неспособный драться, просто впился руками в порванных перчатках в траву и землю. Дазай остановился. Он молча смотрел на эту картину. Ему очень хотелось посмотреть, о чем Чуя думал, когда был один и активировал порчу. Раз такой умный, то значит, знал, что так будет? И что же в итоге? Монстр взвыл вновь, и клешня, что уцепилась за Чую, сильным толчком поднялась вверх, а Чуя за ней. От силы удара, Чуя подлетел еще минимум метров на пять, после этого, широко раскрывая глаза, смотря на темное безжизненное ночное небо и быстро падая вниз. Тем не менее, ему казалкось, что летит он ужасно медленно. Порча почему-то в этот момент опустила его сама. Возможно, из-за страха. Хотя страха Накахара не чувствовал. Он чувствовал лишь жажду неизвестности, и совсем немного страх. Как глупо закончить вот так. Глупо было надеятся на то, что его план сработает. Он не Дазай и не Мори. И каким бы умным и уверенным в своих действиях он не пытался притворяться, он никогда не сможет этого понять. Он никогда не будет эмоциональным Акутагавой, которого видят из-за его провалов. Но проигрывать Чуя не привык. Он привык побеждать и быть первым. Тем не менее, когда ты видишь того, кто толком и не старается, но он лучше тебя во много раз, каким бы одаренным ты ни был. Даже не в плане способности. Он всегда слишком серьёзно относился к человеческим чувствам, но для самого Чуи они были темным лесом. Он не понимал человеческих чувств, эмоций. У него была эмпатия к людям, но при этом он не видел кого-то своего. А Чуе всего лишь хотелось бы быть любимым человеком, который бы любил его точно так же. Так же страстно и беспросветно влюблен в него. И больше Чуя никогда ни к чему ни стремился. Ему просто хотелось получить взамен кусочек того, что он всегда отдавал в отношения с людьми. Может быть, в этом его проблема? Ведь все люди разные, и не бывает никакой ментальной связи? Но Чую это не волновало. Его волновала лишь своя собственная глупость и безысходность. «Какой же ты жалкий. Таким, как ты, самое место там же, где и этому отвратному существу.» Неужели всё и в правду так?***
Смотреть на падающего вниз Чую было странно. У Чуи всегда были голубые глаза, словно замерзший лёд глубоко в снегах. Они всегда смотрели как-то непонимающе, далеко. И взгляд его всегда был далекий, будто в своих мыслях он ходил далеко по другой планете. Тем не менее, казалось, Накахара был полон эмпатии. Он сочувствовал во всех проблемах, у него сжималось сердце за людей. Как жаль, что у них за него нет. И вновь, пожертвовав своими силами, да что там, собой, он жертвовал ради людей. Он боялся, что Йокогаму разрушат, поэтому без разбора ситуации активировал порчу. Лишь бы спасти невинных людей. Вот только они этого не знали; не знали, что на самом деле как минимум раз в месяц их спасали от ужасного конца. Будь то сильные одарённые, которые были явно не заинтересованы в сохранении города. Или будь то такие монстры, подобие которых сейчас падает вместе с Чуей. Он жертвовал всем, что у него было, для людей. Но никто об этом не знал. Осаму усмехнулся. Голубые глаза почти сходились с чёрным небом. Его глаза всегда сверкали, и сейчас сверкают. Как жаль, что со временем они наверняка потухнут. Они сияли в угрюмой темноте неба. Вновь далекие и беспокойные. Его шляпа уже давно улетела, а может быть её и разорвали в клочья. Он был весь грязный и в порванной одежде после порчи. Недавно отстриженные волосы беспорядочно развивались в полете вниз. Человек, что был полон эмпатии, не мог получить того же взамен./// — Какой же ты отвратный, слизняк. Даже сам до дома после того, как выпил, дойти не можешь, – неся напарника на плече, отозвался Дазай.
— Осаму, — еле промямлил Чуя.
— Чего? — недовольно отозвался тот.
— Я.... тебя люблю.
Дазай остановился. Он удивленно посмотрел на пьяного Чую, что грустно смотрел на него.
— Не.. подумай. Я имел ввиду, что ты мне дорог, как ... друг?
Осаму усмехнулся.
— Неужели твое высочество снизошло до того, чтобы назвать меня другом?
Чуя прыснул и пьяно улыбнулся: — Не бери в голову, — не рассчитав силы, боднул Осаму в плечо Чуя.
Осаму промолчал, Чуя досадливо начал жевать губу, «— Не смог сдержать слов,» — подумал Чуя.
Чуя Осаму не привлекал. Для него он был ребенком, который, в будущем, возможно и заинтересовал бы его, но не сейчас. Такой доверчивый эмпат с неуверенностью в себе, прикрывемой за гневной гримасой. Он не был даже интересным. Поэтому он просто промолчал. Наверняка, для Чуи эти слова много значат. Но не для Осаму.
Тогда они не значили и капли вложенного в них доверия. ///
***
Неужели.... это конец? Падая всё ближе к земле, Чуя, словно зачарованный, слышал шум перекатывающихся волн. Портовый город Йокогама всегда был завораживающим, даже в Токио не было таких видов. Огромные высотки, море. Всё такое свободное, и только Чуя, словно застрявший в клетке, которую сам и запер. Всё погрузилось во тьму, когда он упал в воду. На улице было не больше пятнадцати градусов, поэтому вода была холодной. Забравшись в его разорванные перчатки, рубашку, пиджак, штаны. Пробравшись до самой кожи. Это был словно лёд. И от холода и вскоре нехватки воздуха, Чуя начал барахтаться, хоть силы его уже иссякли. Существо, что падало вместе с ним, с громкими свинячьими звуками пошло ко дну. Вынырнув, он сильно закашлялся. Горло саднило и до жути хотелось рыдать, потому что он выжил. Быстро подплыв к мосту, что был недалеко, его сразу подхватили под локти. Осаму цокнул от того, как и он сам стал мокрым. Положив полуживого Чую на этот самый мост, он завернул Чую в свой плащ. Накахара же в это время откашливался. По лицу текли слезы в перемешку с соленой водой моря. Осаму поплотней завернул его в черное теплое пальто и встал с корточек, вытирая руки о штаны. Прыснул, посмотрев Чую. Он развернулся и медленным шагом ушел прочь, ни сказав ни слова. Пока Чую съедала обида. Надо было сначала дождаться Осаму, а потом активировать порчу. «Какой же ты глупый,» — думал Чуя. Ему было так обидно, так досадно, что Осаму просто укрыл его плащом и ушел, даже не поволновавшись за него. И этому человеку он безгранично доверял? Чуя бы сейчас уснул, но из-за воды, холода и обиды на Дазая он не мог. Он смотрел перед собой на тёмное море и такое же тёмное небо, в котором ели-ели просачивались звезды. А через некоторое время их и вовсе накрыло, начался дождь. Не сильный, но ощутимый. У Чуи не было сил двигаться, но при этом внутренние метания не давали ему отключиться окончательно. Какой смысл отдавать людям частичку себя, если за это он не может получить даже маленькую часть того, что отдал? Накахаре было грустно, обидно, до того досадно, что он просто начал покрывать всех, кому что-то отдал, нецензурной бранью. Так ему становилось легче, хотя слезы то и дело грозились вылиться из глаз. Но Чуя упорно проглатывал их, не давая себе слишком разныться. Где-то через полтора часа, как ему казалаось, последний раз сглотнув свои же грязные слезы, он кое-как поднялся и пошел прочь. С того дня Чуя возненавидел всех людей.***
Наше время. Вертолет, за штурвалом которого был пилот, очень быстро летел в ночной тьме в сторону заброшенного метро. Место было отнюдь живописное, но Чуе не привыкать. Легче и правда привыкнуть к грязи и тьме, чем ждать света и чистоты. Сердце стучало, неприятная пустота в животе не давала забыться. Но была и апатия. Такая знакомая и уже родная./// «Каждый раз, смотря в глаза Чуи, у меня создавалось впечатление, что он с другой планеты. Такой красивый и неземной. Чуя был красивым. И внешне, и душой. Но дела мне до его души нет, не было и не будет. Чуя — глупый слизняк, вечно мечтающий. Лишь взглянув в его голубые, полные тоски и апатии глаза, хотелось встряхнуть его, когда он вновь начинал думать о чем-то своем. Таком далёком, как и сам Накахара.
Сколько раз Чуя готов был рассказать мне о своей тоске. Но я никогда не слушал, или не слышал. Или просто менял тему, уходил. Я не хочу его слушать, а он хочет меня жалеть. Хочет мне открыться. Как жаль, что вновь его бесконечная привязанность никому не нужна. Мне не нужна.»
Осаму Дазай.///
Дело заключалось в том, что вновь обьявившуюся группировку на территории Йокогамы надо было уничтожить. Как можно быстрее. Намерения их были террористические, ни Мори, ни Фукудзава не хотели терять людей и лить кровь. Сейчас был Достоевский, что занимал всех куда важнее, поэтому времени на эту группировку не было. А был и вариант, что она от Достоевского, от которого надо было со скоростью избавляться. На задание было решено отправить Двойной Черный, который не встречался уже четыре года. И вот, выпрыгнув из вертолета, Чуя, разрушив вокруг себя землю в крошки, уничтожил обычных шестерок гравитацией, после встречаясь глазами с Осаму, который, казалось, стал совсем другим. Говорят, люди не меняются. Чушь собачья. Осаму стал другим. Чужим. Он был такой же красивый, такой же шутник, весь такой же, но уже не тот. Так казалось Чуе, и почему было для него так, он объяснить не мог. Он знал, что доверяет лишь пятнадцатилетнему мальчишке в бинтах и с перемотанным глазом, а не высокому мужчине в плаще. Впрочем, Дазай ни слова из себя не выдавил, так же, как и Чуя. Лишь пробежавшись взглядом друг по другу, они двинулись в глубь здания. Там было несколько эсперов, половину из которых Накахара сразу приложил, а вот с остальными пришлось попотеть, пока глупый Дазай крутился под ногами. — Ложись! — крикнул Чуя, да было поздно. Способностью он вновь раскрошил пол земли, на котором стояли бочки с порохом. Все взлетело на воздух в радиусе, дай Бог, ближайших метров двадцать. Чуя кое-как успел спасти себя и Дазая, увеличив давление на эпицентр взрыва и рванув туда. — Чуя, черт возьми, ты что творишь?! — орал взбешенный Дазай. Его самого, вероятно, бесила эта встреча спустя столько лет, а когда Чуя ещё и его планы рушит, так совсем бесился. Злым он вообще каким-то сейчас казался, хотя сложно было поспорить в этой заварухе. Чуя боялся. Даже вздрогнул. Способность вновь не слушалась. Он сжал кулаки и прикусил губу. Через несколько минут они с Дазаем снова были на улице. Ночь окружала их. Это была самая окраина Йокогамы. Сплошной непроходимый лес. Способность вновь начала шалить когда по ним пустили огонь из леса. Оба легко уворачивались, но поднятая вверх земля вокруг Чуи настораживала Дазая. И вдруг Чуя что-то почувствовал. Такое жгучее, непреодолимое тепло через всё тело. Прошивающее. До дрожи. Оно росло откуда-то из живота. Уже через пару мгновений мозг начал кипеть от этого. И вдруг Чуя вспомнил. Прямо перед порчей, стоило произнести заветные слова, происходило тоже самое. Но сделать Накахара ничего бы уже не успел, кроме как крикнуть застывшему Осаму: — Беги!***
Сначала Чуя не помнил, что было, потом он сильно ударился обо что-то затылком и кое-как поднялся. Так много глаз взирали на него с ужасом. Были люди из мафии, из агенства, из полиции и из правительства. И все они смотрели на него с ужасом. Рядом стоял Дазай, весь потрёпанный и в рваной одежде. Но Чуя уже не мог ничего стерпеть. Из последних сил он вскочил на ноги и способностью быстро пролетел в заросли темного леса. За ним сразу бросились все подоспевшие. У него не было сил, чтобы ускорить свой побег способностью, поэтому прихолилось бежать, не смотря на неимоверную усталость. Память потихоньку возвращалась. Он начал вспоминать, как убил многих рядовых обычных людей, что пришлось уже вмешаться правительству. Чуть не убил Дазая, чуть не убил их всех. О Господь, как это было страшно. Все было разрушенно. Многие участки леса, база противников, потрепанный Дазай, дыры в земле. Всё это походило на кошмар. Он не знал, как призвал порчу. Как это получилось и почему. Ноги несли его все дальше. Накахара уже не слышал голосов людей и машин. Непроходимый лес затянул и его. Он знал, что не может остановиться.***
Может, вся жизнь — всего лишь страшный сон, от которого вскоре Чуя проснется маленьким, любящим много фантазировать, ребенком? Когда он откроет глаза, то увидит девушку в белой ночной рубашке. Она будет называть его сыном и успокаивать, говорить, что кошмар — это всего лишь сон. И ребенок крепче прижмется к ней во сне, доверяя. Тогда почему же он еще не проснулся? Не увидел маму, рассказывая о своих страхах и ночных кошмарах? Может потому, что у него ее никогда не было? Никогда не было семьи, родителей, никого. У него никогда и никого не было. Всегда он был один на полной планете людей. Почему людям что-то нравится, а что-то не нравится? Почему люди должны быть для кого-то идеальными? Кто выбирает, кто такой человек? Он сам? Но кто же? Кто такой Чуя, если никто ему об этом не скажет. Когда ты один. Никто не знает, как тебя зовут, сколько тебе лет, какое у тебя бывает настроение, что тебе нравится, а что нет, кого ты любишь, кого презираешь, кого можешь назвать другом, а кого изобьешь за следующим углом? Но кто на это ответит, если сам Чуя понятия не имеет? О чем ты думал, глупый, — думал он, — ты так наивен. Почему же он живет в своей ненависти и мечтах? Кто он, черт возьми, теперь? У него нет друзей, нет ничего положительного в своем досье, нет ничего положительного в нём самом. Способность сошла с ума, темерь от нее в любой момент может умереть огромное количество людей. Что еще тебя держит здесь? Ничего. Такой простой ответ. Но в нем столько боли. Ради чего, ради кого, зачем и как ты жил всё это время. Нет человека, который тебя поддержит, нет человека, который в тебя поверит, нет человека, который тебя примет, полюбит таким, какой ты есть. Нет человека, который останется. Почему людям друг от друга всегда что-то надо? Почему его открытые, бескорыстные чуства всегда оказывались смешанны с грязью и дерьмом? Что тебя еще держит здесь? Ничего. — Ничего,— хрипло произнес Чуя, совсем не имея голоса,— совсем ничего. Может, так будет легче.***
Естественно, Чую все таки нашли спустя почти восемь часов. Отправили в больницу, связали по рукам. Он безвольной куклой лежал на больничной палате почти неделю. К нему так никто и не пришел. Он очень надеялся, что придет Дазай, хотя бы поинтресуется, как у него дела. Но его не было. Не было никого. Мори что-то скомканно написал про выздоровление и ждал на работу в скором времени. Спустя неделю Накахару выписали из больницы. Он хотел закончить эту книгу красиво.***
«Моё появление на этот свет было странным. У меня не было родителей, я всего лишь сгусток энергии. Меня подобрали мои первые, как мне тогда казалось, друзья. Друзья, что не ставили меня в приоритет, игнорировали и в итоге предали. Не скажу, что мне было грустно, но я был подавлен. Столько историй и смертей близких и дорогих мне людей после этого... Так странно. Но больше всего в этом письме я хочу обратиться именно к тебе, Осаму. Я знаю, что ты этого никогда не прочитаешь, я этого не допущу, потому что не хочу взвешивать на тебя вину этих строк. Ты был моим другом. Да, я знаю, ты никогда не считал меня кем-то близким для себя. Но ты мне нравился. Ты был едиственным, кто заставлял меня верить в слово «доверие». Но и твоей напускной ауры хватило ненадолго. Ты ушёл. Это твое право. Но это был первый раз когда я лил слезы над уходом человека из моей жизни. До того мне было больно, что я не нашел ничего, кроме как напиться. Да, банально, но помогало. Каждый день помогало, как казалось мне. Хотя дыра после тебя в сердце становилась все больше с каждым прожитым без тебя днём. О, Осаму, как я люблю тебя. Сейчас мне не стыдно сказать это, потому что я знаю, эти строки до тебя не дойдут. Никогда и ни до кого не дойдут. Я не кошка, у меня не девять жизней, а всего одна. Но какой смысл мне доживать эту жизнь, если ничего не поменяется? Не поменяюсь я? Знаешь, Осаму. Ты, будучи пьяным, однажды спросил меня, о чем я думаю, когда смотрю вверх. Ты всегда говорил, что я витаю в облаках. Это правда. Всю свою жизнь я был слеп, так чертовски слеп. Я не видел столь очевидных вещей. Я видел лишь людей и напускную надежду, которой никогда и не существовало. Сейчас мои глаза широко открыты. Я не чуствую грусти, досады или скорби. Я чуствую лишь легкую печаль. Я наконец чуствую свободу. Она меня окрыляет. Мне кажется, что даже без способности я способен летать. Это чуство переполняет меня. И я правда счастлив. Я рад, что кому-то помог, а кому-то набил морду. Все это было тогда, когда мои глаза были слепы. Возможно, в какой-то степени, ты всегда пытался открыть мне глаза. Спасибо тебе, Осаму. Да, ты урод, но ты уважал мои страхи. Я благодарен тебе, бинтованный. Я так и не понял, что я люблю. Что мне нравится, а что я ненавижу. Но я хочу сказать об этом. Часто меня раздражают солнечные дни и жара. Я люблю прохладу и хмурое состояние погоды. Люблю цитрусы и не люблю свое вино. Признаться, я просто стрался быть крутым в твоих глазах, когда пил его. Оно мне никогда не нравилось. Мне никогда не нравилась шляпа, которую ты называл позорной. Да, думаю, ты во многом был прав. Всю жизнь я стрался быть похожим на кого-то, но не на себя. Знаешь, мне не даже не страшно. Думаю, стоит заканчивать этот последний вброс моих чуств и .... Я и правда очень сильно люблю тебя, Осаму.» На улицах Йокогамы царила ночь. Звезды на темном небе почти не просачивались, впрочем, Чуе было наплевать. Ночью на улице было довольно мало людей. Никто никого не знал, никто никого не запоминал. Тихая, забытая ночь. Да, именно так он и хотел. Способность, почему-то в последнее время совсем пропала. То ли устала после той ночи порчи, а может предчуствовала намерения хозяина. Идя по родным улицам, Чуя все же понял, что возможно, будет по этому месту скучать. Совсем немного. Путь был не близкий, но он и не торопился. Голова была до радостного пустая и свежая. На нем не было нелепой шляпы и туфель с пяти сантиметровыми каблуками. На нем были обычные кроссовки. Черные джинсы, красная футболка и кожаная куртка. Было совсем немного прохладно. Пока он шел, медленно покуривая сигарету, не заметил, как добрался до места назначения. Уже заросший травой обрыв. С него был восхитиельный вид на океан. Чуя выпрям плечи, глубоко вдыхая запах морского бриза. Ему слишком сильно нравилась Йокогама, чтобы это можно было описать. Достав из кармана аккуратно сложенное письмо, он еще раз его перечитал и улыбнулся. Достав зажигалку из кармана, он поджег его и пепел медленно сваливался вниз с обрыва в воду. Чуя долго там простоял, почти до утра. Но через пару часов все же вновь выпрямился у самого края обрыва и развернулся, доставая пистолет из кобуры и подставляя к виску. На лице его вновь играло далекое, но радостное выражение лица. Такое, какое любил Дазай. — Я люблю тебя, Осаму. Раздался выстрел. Тело молодого человека упало в воду.***
После игриш с Чуей у Дазая не осталось сил. Он тяжело вздохнул. Его по уши нагрузили новой работой. По телевизору в офисе были включёны новости. «— В воде был найден труп молодого человека, лет двадцати трех. Рыжие волосы и голубе глаза....» Слизень, возможно, был не так глуп. Чуя просто любил мечтать. Любил мечтать о том, что любит эту жизнь. Но как можно любить того, из-за кого ты умер? Осаму улыбнулся, поворачивая голову к экрану: — Я тоже люблю тебя, Чуя,— прошептал он. Конец истории Чуи Накахары был закончен красиво, как он и хотел.