Печатная машинка
30 апреля 2023 г. в 12:09
Кориолан знал, что над пентхаусом на Корсо трудились лучшие архитекторы, строители, дизайнеры и художники Капитолия.
Еще он знал, что против повстанческих бомб, разрывавшихся у фундамента, на соседних крышах и едва ли не у него под ногами, весь этот креативный гений бессилен. Дом на самой модной авеню строили на века – естественно.
Но на мирные.
Теперь по стенам в гостиной, на кухне и в его спальне ползли мелкие трещины. Тонкие обои, вручную расписанные художником с подозрительной французской фамилией, отходили целыми листами. Если этого было мало – вчера голову Кориолана чуть не пробил кусок лепнины. Сноу вовремя услышал нехарактерный треск, заметил струйку песка и белой пыли, и смог…
Не увернуться, конечно. Неловко поймать отколовшуюся часть барельефа и замазать известкой красную ткань школьной формы. Он не мог себе позволить ни лишние пять минут с тряпкой в ванной, ни потерю еще одной реликвии, напоминавшей о фантомном довоенном времени, которого Кориолан почти не застал.
Но если уж приходилось терять, он предпочитал терять поменьше.
По правде говоря, Кориолан ненавидел находиться дома (невыносимо было наблюдать за его медленным, но неотвратимым разложением). И еще больше ненавидел быть хоть где-нибудь кроме дома (если бы в его отсутствие расползлось еще одно пятно плесени или снова прорвало трубу, он не выдержал бы чувства вины и немедленно вскрыл себе вены).
Пентхаус кричал о его беспомощности. Пропахший чертовой фасолью кухонный гарнитур из красного дерева. Выбитое взрывной волной витражное окно, варварски заколоченное досками. Мокрые потолки. Плесень. Грибок. Обои, которые нечем было подклеить, кроме фасолевого клейстера – опять же, Кориолан с гораздо большим энтузиазмом перерезал бы себе горло, чем добровольно отдал великое прошлое на растерзание суровому настоящему, поэтому углы обоев болтались как есть.
Единственным местом, где он мог свободно дышать, оставался рабочий кабинет отца. Это была небольшая комната без окон (отлично! нечему разбиваться!) в глубине дома (кажется, взрывную волну приняли на себя другие помещения). Отличная шумоизоляция. Шкафы с книгами, блестевшие тонкими и целыми стеклами. Огромный массивный стол из красного дерева. Печатная машинка, всегда приводившая Кориолана в бодрое, почему-то почти воинственное настроение.
Кабинет переносил его в прошлое. Иногда Кориолану хотелось сохранить эту драгоценность для себя, закрыть комнату на замок и запретить Тигрис сюда заходить. Он хотел иметь что-нибудь свое – что-нибудь целое, чем можно было пользоваться, а не постоянно чинить, спасать и реанимировать.
Ему нужен был этот кабинет.
Самое смешное, что Тигрис бы поняла, уступила и даже не обиделась. Но её податливость и даже слабость никак не оправдывали его жадность и эгоизм, поэтому кабинет оставался общим. После работы Тигрис спала, растянувшись на длинной тахте, а Кориолан делал за столом домашнее задание и печатал на отцовской машинке свои самые искрометные эссе.
Сегодня Кориолан до нитки вымок под дождем, пока бегал кросс, а таблетка от головной боли, милостиво дарованная Клеменцией Давкоут, уже отработала свои положенные пять часов. Эффект понемногу рассеивался, и с каждой минутой в носу свербило все невыносимее. Глаза слезились, виски пульсировали, и Кориолан понимал, что если срочно не ляжет спать, то проснется завтра с температурой. Этого нельзя было допустить: ходили слухи о том, что пропуски занятий у доктора Гоул карались смертной казнью.
Но, как бы Кориолану не было плохо в Академии, на авеню, в холле их жилого комплекса и особенно – в коридоре пентхауса, заворачивающем на кухню, хуже всего ему стало в отцовском кабинете.
Тахта пустовала. Плед, в который в это время обычно была завернута спящая Тигрис, лежал в углу аккуратным квадратиком – так, как она оставила его с утра.
Кориолан напрягся. Зажмурился. Бросил на пол кожаную сумку и заткнул уши пальцами.
Он не хотел замечать ничего нехарактерного, как в тот раз, когда гравитация и повышенная влажность оторвали от потолка крупную гипсовую завитушку.
Но заметил.
В центре отцовского стола стоял нехарактерный фарфоровый салатник, а тяжелая печатная машинка пропала. В комнате с прекрасной шумоизоляцией что-то мерно и мерзко стукало.
Кориолан еще раз зажмурился, попытался не впадать в панику (безуспешно) и отчаяние (безуспешнее), и ясно увидел, что здесь случилось. Фабриция посчитала, что рабского труда Тигрис на сегодня достаточно, и она вернулась домой раньше Кориолана.
Она решила поспать. Возможно, поужинала перед этим и убедилась, что ГрандМэм тоже не голодна.
Она дошла до кабинета, провернула оставленный в замочной скважине ключ и услышала то же самое, что Кориолан – глухой звук, с которым падают капли.
Она посмотрела туда, куда сейчас отказывался смотреть Кориолан – на потолок – и обнаружила, что сегодняшний ливень победил их последний бастион, и теперь потолок протекает даже в кабинете Красса Сноу.
Она стащила со стола залитую водой и, скорее всего, навсегда потерянную для литературного искусства печатную машинку, и… Что? Что дальше сделала?
Кориолан, уже не пытаясь выровнять дыхание и хотя бы для приличия успокоить пульс, дернулся в один угол комнаты, в другой, упал на колени под столом и распахнул настежь все незапертые ящики шкафов.
Машинки здесь не было.
Значит, Тигрис унесла её к Плюрибу.
Они и так должны были ему за кусок хорошего мыла с лавандой – ГрандМэм что-то взбрело в голову, и она отказывалась есть, спать и, самое страшное, ухаживать за розами на крыше, пока ей не принесут мыла. Его-то, может, старый Белл и простил бы по старой дружбе, но машинка – это сложная механика, вечно отсутствующие запчасти, умение все разобрать и собрать в нужном порядке… Да черт возьми, Кориолан не механик из Третьего дистрикта, он среднестатистический потребитель продукта, и он понятия не имел, как чинить это лаковое чудовище.
Тигрис уж тем более не знала.
У Кориолана не было одновременно сухой и приличной одежды, поэтому до клуба Плюриба он шел в школьной форме.
Машинка обнаружилась там, Тигрис – предсказуемо, нет. Боа Белл, несмотря на то, что в кои-то веки не искусала Кориолану щиколотки и даже медленно моргнула на него, тут же кокетливо прикрывшись пушистым белым хвостом, ничем особенно не помогла.
Плюриб спросил, нужны ли лекарства. Кориолан соврал, что все здоровы, чихнул и еще раз соврал, что дома пока остались запасы.
Лекарств не было. Тигрис тоже не было – как минимум до утра. То, чем она занималась, чтобы наскрести деньги на ремонт, пряталось в слепой зоне.
Примерно такой же, явно существующие, но еще не найденные Кориоланом следы обветшания пентхауса. И за то, и за другое ему было стыдно, потому что каким-то косвенным образом именно Кориолан был во всем виноват.
Дома он разложил сушиться одежду, вылил в ванну воду, набравшуюся в салатник, залез с ногами на тахту и до ночи слушал нехарактерный стук воды.
А потом ткнулся носом в колени и совершенно нехарактерно завыл.