*
Этьен во все глаза смотрит на дорогу, по которой чёрной рекой движется прибывшее войско, но никого, похожего на Гелу, не видно. Да и бо́льшая часть воинов осталась за стенами дворца. С высоты тенистого балкона, драпированного плотной тканью парчи, юноша видит склонившегося перед повелителем высокого черноволосого воина в богатых, но пыльных одеждах. Даже отсюда он замечает волнение Тамира и то, что он плачет. Его самого душат слёзы, — Этьен больше не может сдерживать боль, свою умирающую надежду. С того самого дня, как они получили письмо из Константинополя, от Гелы других известий не было, и теперь юноша задумывался: не было бы для него лучшим остаться в неведении навсегда. К его ноге ласково и гибко притирается молодой ягуар, вымахавший за эти месяцы в огромную и красивую кошку. Увидел бы Тамир — приревновал бы. — Куки, твой прежний хозяин вернулся. — Этьен проводит рукой меж пушистых ушей животного. — Пойдём, поприветствуем его. Длинные галереи уже не кажутся юноше лабиринтами, в которых он путался поначалу, и через несколько минут Этьен выходит на площадь, где стоит халиф в окружении советников и чиновников. Айман замечает его сразу — невозможно не приметить столь необычайную красоту, не характерную для этих мест: светлые волосы ниже плеч, голубые глаза, словно чистое ясное небо, мерцающая чуть золотистым загаром кожа, гибкий стан, узкая талия, опоясанная широким ремнём, струящийся шёлк кафтана, в разрезах которого мелькают стройные ножки в атласных шароварах. И почему халифу в этот момент образ приближающегося юноши кажется до боли знакомым? Юноша идёт, держа на поводке ягуара, и такое экзотичное шествие воистину впечатляет. Светловолосый держится скромно, приветствуя на чистом арабском языке: — Добро пожаловать, господин наместник. Да продлит Всевышний ваши годы, — а затем юноша столь же скромно удаляется с площади, не проявляя никакого интереса ни к празднику вокруг, ни к самому халифу. — Кто он? — тут же интересуется Айман. — Его имя Зиннур, господин. Он новый фаворит нашего падишаха. Странное чувство легко укололо сердце мужчины, нечто похожее на… ревность? Но всё же интереса больше. Почему-то Айману кажется, что он уже знает этого юношу, знает его походку, его наклон головы, его улыбку, хоть ни того, ни другого не видел. — Готов ли хамам для моих воинов? — спрашивает мужчина, на что ему отвечают утвердительно. — Приведите ко мне моего гостя — британского графа. Пусть увидит наши бани, — усмехается мужчина, прекрасно зная, как чужеземцы относятся к их «парильням ада».*
Генри задыхается… но всё равно вдыхает влажный густой пар, лёжа на потрясающе горячем камне. Кажется, всё его существо впитывает в себя эту влагу, вытекая обратно через кожу и унося всю грязь, пыль, усталость и даже плохие мысли. Никакие купальни Британии и Франкии не сравнятся с этими банями, где не только тело, но и душа находят очищение. Тело мужчины скоблят жёсткими варежками, намыливают пахучими смесями, окатывают горячей водой и погружают в купальню с ароматными маслами. — От меня будет пахнуть… цветами? — спрашивает Генри, переживший всю «гостеприимность» восточного хамама, бессовестно-расслабленно лежа в горячей воде. — Цветущим миндалём, — ухмыляется халиф из соседней купальни. — Хочу представить тебя своему повелителю, царю Дамаска. Думаю, ему будет интересно узнать о походе крестоносцев, так и не дошедших до Иерусалима. — Не дошли, потому что изначально не было такой цели. Константинополь был основным умыслом этого похода. — Вот как? И зачем же христианам Европы захватывать единый в вере город? Долгие секунды понадобились мужчине, чтобы нахлынувшая горечь воспоминаний осела и успокоилась в сердце. Лицо Белого рыцаря стояло перед глазами как живое, и его последнее «прощай» всё ещё остро задевало душу. — Это был… дар, для прекрасного короля от смелого рыцаря, — голос мужчины задумчив от наваждений прошлого. — Дар любви? — халиф был ошеломлён услышанным. — Рыцарь, затеявший столь грандиозный по силе и размаху поход, делал всё это ради… возлюбленного? Я хочу услышать обо всём! — Я напишу тебе всё в письме, ибо хочу отбыть из крепости с рассветом, с твоего позволения. И вряд ли падишах будет рад каким-либо гостям сегодня вечером, не так ли, халиф? — теперь Генри ухмыляется, смотря на зардевшиеся скулы воина, хоть сквозь загар это и не было заметно. — Пусть будет по-твоему, — соглашается Айман. — Я приду перед твоим отъездом и вручу бумагу со своей печатью, как и обещал. Эта ночь похожа на сотни предыдущих, но всё же особенная, наполненная ожиданием от которой дышится глубже и улыбка блуждает на губах. И Генри больше смотрит на ворота, чем на прекрасный дворец. В душе его — головокружительное ощущение, что любимый рядом: дышит с ним одним воздухом, смотрит на ту же луну, слышит тот же протяжный мотив незнакомой песни… Его Этьен рядом.*
За шёлковой ширмой играют музыканты, вокруг них суетятся слуги, разнося серебряные подносы с ароматными блюдами и сладкими фруктами. Внизу, под широким балконом, идёт праздник, где народ веселится в музыке и танцах, попивая сладкие шербеты из фиников и ячменя, вкушая свежее варёное мясо барашков. Но Тамир не видит и не слышит ничего вокруг себя, всё его существо устремлено к возлюбленному мужчине, а его слова дарят одновременно и сладость и боль. — Мой возлюбленный падишах, пусть Всевышний одарит тебя своим благословением, — Айман вновь предстаёт перед своим любимым, чьи глаза скрываются под прикрытыми веками. — Что же ты не смотришь на меня, радость очей моих? Неужто позабыл раба своего за долгие дни разлуки? — Видимо, это ты позабыл меня в своих далёких странствиях, что всё спешишь говорить о делах, — голос юноши под чадрой звучит с обидой, на что мужчина тянется вперёд, пальцами легко касаясь лица падишаха. — Позволь… — но не дожидается ответа — обнимает ладонью дивное лицо, по которому тосковал дни и ночи. — Тамир, посмотри на меня, мой возлюбленный господин. Видеть заплаканные глаза и сохнущие дорожки слёз на впалых щеках любимого — мучение для влюблённого сердца. И можно ли корить мужчину за то, что несдержанно, но мягко касается своими губами следов отчаяния на прекрасном лице юноши, лёгкими поцелуями стирая слёзы с бархатной кожи? — Тамир, солнце моих сумрачных дней, я вернулся к тебе, возлюбленный мой. — То величайшая радость для меня. Но почему сердце моё разрывает предчувствие, что ты снова в скором времени покинешь меня? — вопрошает падишах, и слёзы вновь текут из глаз, изумрудный свет которых померк от тоски. — Айман, скажи, неужели мне нужно велеть заточить тебя в темницы, чтобы ты больше никогда не покинул меня? — Лучше заточи меня в своих покоях, прекраснейший падишах, — тихо смеётся халиф, пальцами лаская дивное лицо. — Не плачь, Тамир. Ни я, ни ты не можем загадывать о завтрашнем. Поэтому я скажу: пока на то воля Аллаха, я рядом с тобой, до конца моих дней. — Аминь, — тихий выдох опаляет пальцы мужчины, что снова поддаётся слабости и проводит по чуть распахнутым и влажным губам. — Ни одно слово в мире не передаст моей тоски по тебе, мой возлюбленный халиф, как и то, что чувствует моё сердце рядом с тобой. — Любовь ли? — глаза мужчины горят чёрным огнём, и пальцы подрагивают, стягивая с волос любимого шёлковую чалму. — Любовь… — глаза блаженно прикрываются, когда пальцы мужчины зарываются в каштановые волны волос, а губы халифа совсем легко блуждают по вискам и скулам юноши. Любовь… Глубокое и сладкое чувство, столь тонко граничащее с болью, владеет сердцами обоих. И прямо сейчас они падают на шёлковые подушки, утопая в трепете и нежности друг к другу. Поцелуй обжигает губы, лишая воздуха и сил, а желание разливается лавой в крови. — Я люблю тебя, Айман, мой верный страж и наместник. И верю тебе больше, чем себе. Вверяю сердце своё и судьбу свою тебе в руки. Отныне, куда ты — туда и я. Иначе никак. — Мой возлюбленный, мой нежный падишах! Тамир! Да станут свидетелями Всевышний и Пророк Его, с этой дивной ночи ты мой — вверенный мне судьбой и Аллахом. Я люблю тебя. Всё вокруг перестаёт существовать для юноши, когда он не дыша поднимается с подушек и медленно уходит в свои покои, маня за собой мужчину. Волнение не даёт вздохнуть, а сердце падает вниз, стуча в ногах. Тамир чувствует ответное желание, когда Айман прижимает его к своей груди, обнимая со спины. Перед ними — широкая пышная постель, что в эту ночь станет колыбелью их любви, ложем их страсти, и от осознания этого горячая волна поднимается с глубин нутра, заставляя напряжённое тело обмякнуть в сильных руках мужчины. — Не страшись той нежной страсти, что будет меж нас этой ночью, мой возлюбленный, — голос халифа мурашками расползается по коже, а лёгкий поцелуй в шею срывает несдержанный всхлип с губ падишаха. — Подчинись мне, открой своё сердце, доверь своё тело… и прими мою любовь. — Да, подчинюсь. Я весь твой, но запомни, что с этой ночи ты лишь мой! Никто не посмеет украсть твоё внимание — ни мужчина, ни женщина, как и ты… не посмеешь взглянуть ни на кого. Я владею твоим сердцем, Айман, никто более! — Как и моей жизнью. И я тоже весь твой, Тамир. Айман понимает: слабость и мягкость юноши обманчива. Его властная, ревнивая натура не будет полностью подчиняться, и кто одержит верх в их страсти — покажет лишь время. Но этой ночью луна накроет солнце, затмив белый свет. Руки мужчины мягко, но решительно тянут за край драгоценного кафтана, обнажая острые плечи, на которые тут же опускаются горячие губы, обжигая поцелуями, отвлекая от того, сколь быстро Айман оголяет стройное тело. Прикосновение кожи к коже заставляет Тамира вздрогнуть, и ему нравится пылающий жар сильного тела, к которому его прижимают. Упирающаяся ему в бедро возбуждённая плоть мужчины восхитительно горячая, распаляет его самого, давая смелость обернуться к нему всем телом и показать насколько Айман желанен для него. Шёлк холодит кожу, когда Тамир плавно опускается на ложе, подставляя тело, сияющее в пламени свечей, под горящий взор любимого. То не мягкая девичья фигура с пышными изгибами, а крепкое, но грациозное и гибкое юношеское тело, гладкое и выразительное в мускулах. От красоты, открывшейся перед ним, Аймана окатывает жаркими волнами желания, заставляющими его плоть подрагивать, а низ живота — сжиматься в диком томлении. — Иди ко мне, — тихий голос зовёт мужчину, и глаза манят изумрудным огнём. Айман не накрывает сразу желанное тело под ним, лишь трепетно обхватывает бёдра, скользя под ягодицы. — Я подготовлю тебя, возлюбленный мой, чтобы ты смог принять меня полностью. Едва заметный согласный кивок выдаёт неуверенность юноши, но решительно раздвинутые ноги, обхватывающие бёдра мужчины, говорят об обратном. — Тамир, повернись ко мне спиной, позволь дотронуться до тебя так, как я того желаю. Руки мужчины не дают ни малейшей возможности для смущений — требовательно проводят по ягодицам, раздвигая, толкаясь большим и указательными пальцами в сжатый анус. Горлышко склянки с маслом, чуть нагретого над пламенем свечи, он мягко протискивает в сфинктер, а затем заставляет юношу опустить плечи на ложе и сильнее выгнуть спину, выливая масло до конца. Одной рукой он поглаживает любимого над пахом, расслабляя, и легко касается его ягодиц своим крепко стоящим членом, давая привыкнуть к ощущению неизбежного вторжения. Длинные пальцы второй руки мягко, но настойчиво массируют проход, чувствуя дрожь юного тела. Вдали слышна приглушённая протяжная мелодия, а в тишине комнаты — судорожные вздохи и болезненные стоны юноши, принимающего в себя сразу два пальца. — Я не могу больше… — голос падишаха охрип от частого дыхания, тело его — в испарине от жара их тел, и даже каштановые кудри взмокли, прилипнув к шее и плечам. — Возьми меня сейчас, нет сил сдерживать в себе эту страсть, хочу, чтобы ты двигался во мне. — Как прикажет мой повелитель, — столь горячо и хрипло раздаётся над ухом, что Тамир снова дрожит, неконтролируемо сжимая пальцы Аймана внутри себя. Но прежде чем пылающий член проникает его нутро, юноша снова чувствует горлышко флакона с маслом: оно затекает в него, слегка раздражая чувствительные от трения стенки. И хочется ещё большего трения, частого и сильного. — Разведи колени, опусти бёдра… и подними плечи, опираясь на локти, — шепчет Айман. Едва Тамир послушно выполняет сказанное, как чувствует в себе крупную головку плоти и текущие по внутренней стороне бедра капли масла. Ствол толще чем головка, Тамира распирает изнутри, заставляя комкать шёлк под пальцами, а слезам — скатиться по щекам. Но страсть даёт силы прижиматься к бёдрам любимого. Каштановые кудри падают на глаза и лицо, когда голова юноши безвольно опускается, и он видит собственные слёзы, впитывающиеся в ткань покрывала. — Тамир!.. Возлюбленный мой, я остановлюсь сейчас, — но тонкая рука крепко обхватывает бедро мужчины, не давая выйти из него. — Нет, — чуть дрожащий, но решительный голос не даёт договорить Айману. — Не смей покидать меня сейчас… Люби меня, Айман, прошу, люби. — Больше жизни люблю тебя, солнце моего мрака, мой прекрасный падишах, повелитель моего сердца. Мужчина крепко прижимает к своей груди возлюбленного, мягко приподнимая с покрывала, целует в подрагивающие плечи, напряжённую шею, мокрые щёки… Обнимает трепетно, шепча слова любви, заставляя замирать и взрываться влюблённое сердце. Первые плавные толчки заставляют гибко прогнуться, судорожно выдыхая, срывая тихие стоны и ласковый шёпот. Их первая ночь страсти — бесконечно нежная, и впереди у них тысячи дней и ночей, полных неги и страсти… Так думал Тамир, засыпая на груди своего любимого, изящными пальцами проводя по взмокшей коже, слушая бешеный ритм сердца халифа. Тысячи дней и ночей рядом друг с другом. — Только с тобой, любовь моя.***
Первые лучи зари разрывают предутреннюю мглу. Глаза халифа устремлены на спящего возлюбленного, утомлённого страстью прошедшей ночи, и картина обнажённого юного тела на сбитом шёлке покрывала, каштановых вихрей волос на подушке — это самое прекрасное, что мужчина видел в своей жизни. Ему не хочется отрываться от любимого, но обещание, данное рыцарю, заставляет встать с постели. Гладкий шёлк мягко ложится на плечи Аймана, прикрывая соблазнительную наготу великолепного тела. Ноги бесшумно ступают по ворсу ковра. Красное дерево письменного столика укрыто листами тонкой бумаги и чернилами в хрустальной чернильнице. Перо привычно скрипит по желтоватому листу с золотым тиснением, выводя столь значимые для рыцаря слова. Взгляд халифа падает на проём балкона, где, как ему показалось, мелькнула тень. И правда, на противоположной стороне террасы стоит юноша, голубые глаза которого устремлены к воротам дворца. Снова халифом овладевает смутное чувство, что где-то он уже видел этого юношу, но вот когда и где, не может вспомнить. Нежные руки обнимают мужчину со спины, и тёплая щека прижимается меж лопаток, ластясь мягко. — Ты покинул меня столь рано, мой любимый. Надеюсь, дела, что посмели оторвать тебя от меня, действительно важны, иначе я прикажу отрубить им головы. Мужчина тихо смеётся, оборачиваясь к юноше, обхватывая его лицо широкими ладонями, и целует мягко податливые губы, заспанные глаза и розовеющие скулы. — Кому «им», любовь моя? — Всем, кто посмеет отнять тебя у меня, — всё также ластится юноша к груди мужчины, маня вернуться на шёлковую постель. — Не поверю, что мой возлюбленный, с самым добрым и чистым сердцем, способен на жестокость, — мягко обнимает в ответ мужчина. — Ложись, я скоро вернусь к тебе. Тамир послушно уходит, но и он невольно смотрит через прозрачные ткани драпировки, замечая Этьена. Юноша поспешно отводит взгляд, но халиф всё же замечает. — Кто это, Тамир? Падишаху не хочется говорить об Этьене, как и отвечать на вопрос, но всё же… — Это Зиннур, и он в моём гареме. — Мне стоит ревновать? — Вовсе нет! Уверяю тебя, Айман. Он для меня как младший брат, мой маленький птенчик. — Я верю тебе, мой прекрасный. Но как он попал к тебе? Подарок соседнего правителя или одного из знатных чиновников? — Гела нашёл его на одном из рынков Дамаска. — Вот как? Юноша был продан родными, чтобы избежать нищеты или долга, — понимающе кивает халиф. — Судьба была к нему благосклонна, позволив попасть в твой дворец. — Нисколько, Зиннур из благородной семьи и был знатным дворянином на своей родине. Айман замирает, смотря на падишаха, и бумага в его руках медленно ложится на столик рядом. — Откуда он? — с подозрением спрашивает мужчина, напрягая этим юношу перед собой. Теперь Тамир замирает, не понимая интереса мужчины к Этьену, и ему не нравятся эти вопросы. — Может, это мне стоит ревновать? — голос падишаха становится тише и тяжелее. — Зачем это тебе, Айман? — Он из Британии? — Нет, — обескураженно шепчет Тамир, — из Франкии. В чём дело, Айман? Он смутил твоё сердце? — Скорее память. Меня не оставляет мысль, что юноша знаком мне. — Откуда ты можешь знать его, если Зиннур появился в моём дворце только полгода назад? Его и в царстве не было до твоего отъезда. Подозрения тисками сжимают сердце влюблённого падишаха. Не такого пробуждения он ожидал после их ночи любви, слова возлюбленного ранят его. — Я не знаю, Тамир, но с того момента, как увидел его… — С момента, как ты его увидел?! — ревность юноши вырывается наружу, покрывая лицо некрасивыми пятнами гнева и делая нежный голос стальным и колючим. — Да как ты смеешь?! Наша постель ещё не остыла от пережитой страсти, а ты говоришь о другом, не скрывая интереса! — Это не то, что должно вызывать твой гнев, мой возлюбленный падишах! Совсем не то! Просто… я встретил одного рыцаря по дороге сюда. Тамир замирает как вкопанный, бледнея на глазах, и во взгляде его на мгновение мелькает испуг от услышанного слова «рыцарь». — Что? Что, Тамир, скажи… Кого так ждёт твой фаворит, не отрывая взгляда от ворот? Секунды тянутся вечностью, отстукивая в сердце, словно ударами молота. Что он должен сказать своему любимому? Какой ответ должен дать? Признаться, что держит юношу при себе насильно, пряча от его… рыцаря? Сознаться в том, что поддался колдовскому провидению, поверив в предсказание о юноше, чьи глаза — словно замёрзшее небо над Эш-Шейхом? Признать, что делал и до сих пор делает всё, чтобы Этьен не смог покинуть его? — Каково его истинное имя, Тамир? — спокойным голосом продолжает халиф. — Не поверю, что ты не дал ему это имя. Зиннур — «лучезарный», не так ли? — Его зовут Этьен… Анри Этьен, граф Блуа из Франкии. «Этьен. Моего любимого зовут Анри Этьен, граф Блуа». Голос рыцаря стоит в ушах Аймана явственно. Вот откуда он знает этого юношу! Знает его взгляд, его смех, улыбку, его голос, то, как он танцует, как смотрит… Потому что всё это ему рассказывал Генри! Да так, что халифу кажется, будто он знает Этьена сотню лет. — Граф Генри Райли прибыл вместе со мной. Думаю, ты знаешь кто это. — Знаю, — судорожно выдыхает Тамир, признавая своё поражение. — В огромной Румейской степи ты не мог повстречать кого-то другого, кроме как крестоносца, ищущего одного единственного юношу? — плечи падишаха поникли и голова падает на грудь, отчего каштановые вихри закрывают глаза, полные слёз. — Почему ты должен был его повстречать и привести именно сюда, прямо к нему? Почему?.. — вопрошает юноша, и слёзы текут по его щекам. Халиф мягко обнимает его, прижимая к своей груди. — Потому что на то была воля Аллаха, и не тебе идти против его веления, Тамир. — Он заберёт его у меня, — горестно плачет юноша, цепляясь ослабевшими пальцами за плечи мужчины. — И ты отпустишь Этьена. Слышишь меня, Тамир? Никакие слова не опишут тоски и боли рыцаря, что столько времени считал возлюбленного мёртвым. И ты не видел глаз этого мужчины, когда он рассказывает о нём. Вовек тебе не откупиться от греха, если и дальше будешь разлучать двух влюблённых. — Прости меня, Айман, что поддался слабости, что пошёл против совести, но и корить меня за то, что думал о тебе и делал всё только ради тебя, — несправедливо. Я ведь люблю тебя, мой верный халиф. — И я тебя, радость очей моих, очень люблю. Через минуты тихих всхлипов и горьких вздохов, Тамир сам утягивает мужчину из покоев в комнату к голубоглазому юноше. Солнце почти встало, и его яркие золотистые лучи пробиваются сквозь ткани балдахина, играя в прозрачных гранях хрустальных блюд и ваз с цветами. Этьен всё также стоит у открытого балкона. Сон никак не идёт к нему этой ночью. Юноша то сидит на мягкой кушетке, то снова выходит на террасу, вглядываясь в петляющую дорогу за стенами дворца, хоть сам и не понимает зачем. Тамир заходит в комнату, тихо постучавшись, и его заплаканные глаза сияют странным испугом. За его спиной стоит широкоплечий мужчина, в котором юноша узнаёт халифа. Этьен непонимающе смотрит на падишаха. — Зиннур, мой маленький птенчик, я не разбудил тебя? Хотя… я видел тебя на террасе. Ты совсем не спишь, мой хороший. — Повелитель, что случилось? — взгляд Этьена блуждает между падишахом и халифом, и волнение охватывает его сердце. — Это Айман, — Тамир неопределённо указывает за спину. — Он… вернулся… по дороге… — Этьен? Твоё имя ведь Этьен? — Айман смотрит пристально в лицо юноши и, кажется, знает его в мельчайших подробностях. — Да. Откуда вы… — Скажи, сколько ты уже ждёшь Генри во дворце падишаха? Этьен бледнеет, пошатываясь от нахлынувшего волнения так, что хватается руками за широкие ткани балдахина. Тысячи вопросов мелькают в голове юноши, но ни один из них он не смеет озвучить. Лишь шепчет тихо, смотря на мужчину глазами полными слёз: — П-полгода… — Сможешь подождать ещё полчаса? — Айман подходит близко, беря за руку такого знакомого и незнакомого юношу. Слёзы срываются вместе с кивком головы: произнести короткое «да» нет сил. Ком в горле душит. Айман поворачивает юношу к открытому балкону, шепча на ухо: — Он появится вон там, у ворот, только жди. Этьен не слышит более ничего: ни плача Тамира, ни его судорожного шёпота, молящего о прощении и мольбы не покидать его. Он не чувствует его объятий, мокрых от слёз поцелуев, покрывающих ладони юноши до тех пор, пока Айман не уводит падишаха. Лучи солнца бьют прямо в глаза юноши, ослепляя, заставляя ещё больше слезиться, но Этьен смотрит упрямо, не отрывая взгляда от распахнутых ворот. Он ждёт не дыша. Сколько времени прошло — юноша не знает, но то ли сон, то ли явь, наконец появляются очертания фигуры рыцаря в лучах утренней зари, ступающего по мрамору площади.*
Айман направляется к небольшому отряду всадников, готовых покинуть крепость. Генри сменил латы и кольчугу на традиционную одежду аббасидских воинов и теперь, с мечом и шлемом в руке, стоит впереди. Завидев халифа, он шагает ему навстречу с лёгкой улыбкой, в ожидании обещанной бумаги. — Я не смогу тебя отпустить, граф, прости меня за это. Слова Аймана раздаются словно гром среди ясного неба, и граф застывает на полпути к нему. Бледность его лица сменяется пятнами гнева, губы сжимаются в тонкую линию, а пальцы — в кулак. — Видимо, судьба испытывает меня второй раз, сталкивая с тем же предательством, что я пережил в Задаре… — Этьен здесь! И ждёт тебя, безотрывно смотря на дорогу! Айман обхватывает предплечья рыцаря, ждёт, когда слова его дойдут до разума и сердца мужчины. И радуется, словно ребёнок, улыбаясь широко и белозубо, видя, как вспыхивают глаза Генри, как в них молнией сменяются одна эмоция за другой. Сердце графа сжимается, чтобы в тот же момент разорваться и упасть в бездну тысячами горящих угольков. Он сам начинает гореть пламенем, жар исходит от его кожи и отдаётся чёрным отблеском в глазах. Кто за кого цепляется, чтобы не упасть от дрожи в коленях, — тот ещё вопрос! Айман смеётся, отбирая у Генри шлем и меч. — Иди… — тихо шепчет халиф, легко подталкивая его к воротам, а сам смотрит вслед, волнуясь, хоть и знает — всё хорошо. Всё теперь хорошо!*
Мраморная площадь пуста. В столь раннее время здесь нет суетливых слуг и шумных вельмож. Каждый шаг отдаётся в сердце болью, а глаза щурятся, силясь сдержать подступающие слёзы. Что, если Айман обманул его? Если ворота за ним захлопнутся, как в капкане? Он не мог, не мог быть столь жесток после признаний, и рыцарь шагает дальше по мрамору, золотящемуся в лучах рассвета. Тонкая фигура на балконе кажется застывшей прекрасной статуей. Только пальцы, судорожно обхватившие резные перила, говорят о том, что это неземной красоты существо — юноша. Ещё шаг ближе к нему — и различимы светлые, золотящиеся от солнечных лучей, пряди. Ещё шаг — голубые глаза, почти серые от слёз и волнения, смотрят на него. Генри боится дышать, и всё же плачет, закусив досадливо щёку изнутри, потому что узнаёт своего ангела, своего возлюбленного. — Генри! — тихим эхом между ними проплывает имя мужчины. Голос юноши пускает мурашки по коже, и Генри устремляется под своды террасы, не видя, как стройная фигура юноши точно так же упорхнула с балкона. Этьен бежит по тёмному проходу к освещённой галерее, едва силясь вспомнить, какая из них ведёт к выходу на площадь. Он не ошибся, выбегая через арочный проём, а дальше — на освещённую солнцем площадь. Но Генри нигде нет! Этьен судорожно осматривается, боится, что сейчас он проснётся, и всё это окажется сном, в котором снова теряет его. — Этьен! — голос доносится сверху. Теперь рыцарь стоит на балконе, вцепившись в перила, а юноша взирает снизу. Они разминулись, устремившись друг к другу разными проходами. — Стой там! — крик мужчины заглушает стук собственного сердца, и Этьен не слышит его, снова устремляясь под сень террасы. Они сталкиваются в полуосвещённой галерее, куда первые лучи солнца проникают сквозь звёздчатые бойницы, смотрят друг на друга с разных концов. Медленно идут навстречу, смотря в глаза, прожигая сердце и душу, со сбитым дыханием и горячими безмолвными слезами по щекам. Этьен замирает за несколько шагов, словно испугался чего-то, даже плакать перестаёт. В голове взрываются мысли одна за другой: что сказать, как обратиться? Генри здесь потому, что всё ещё любит, или потому, что долг рыцаря велел вызволить его из плена? И что мужчина думает о нём, облачённом в чужеземные одежды, сейчас? — Граф Норфолк, — выпаливает юноша прежде, чем успевает подумать, коротко кланяясь, от чего мужчина перед ним замирает. — Этьен… Голос любимого, прозвучавший столь близко, заставляет юношу задохнуться, а его сердце задрожать под горлом. — Спустя столько времени я всё ещё лишён счастья слышать своё имя из твоих уст? — улыбка мужчины ломается на лице от силы одолевающего его чувства — невыносимого счастья, от которого больно в груди. — Генри… я рад видеть вас, граф… — не то, не то, совсем не так! Не эти слова он хочет говорить своему любимому! Но перед ним словно выросла преграда, не давая приблизиться к мужчине, протянуть руку, шепнуть единственное желанное слово «люблю». — Ты изменился, Этьен, — снова голос мужчины заставляет вздрогнуть юношу, и посмотреть в глаза испуганно. Изменился? Не нравится то, что он видит сейчас? Пожалел, что пришёл за ним? Не любит больше? О, страшные, глупые мысли, сжимающее сердце бедного юноши, разбейтесь о мрамор в этот же миг! Ведь мужчина смотрит такими влюблёнными глазами! — Да… я изменился, — тихо шепчет Этьен, отводя взгляд, сжимая пальцы. — Я теперь совсем другой. — А я всё тот же!.. Всё тот же безумно влюблённый в тебя мужчина! Всё так же умирающий без твоего взгляда, без твоей улыбки… без тебя, Этьен! Моя любовь всё та же, сердце моё. Тихий вскрик тонет под сводами галереи, когда изумлённо распахнутые глаза юноши смотрят на мужчину. — Генри… — выдыхает он, и вмиг руки обхватывают рыцаря, крепко впиваясь пальцами в любимого человека, Этьен плачет навзрыд, глуша свои вопли на груди мужчины. — Не плачь, мой маленький. Господь сжалился надо мной, оставив тебя живым, и больше я не отпущу тебя никогда… Никогда! Этьен пытается что-то выговорить сквозь рыдания, но ничего вразумительного не получается: «Боялся… не нужен больше, забыл… меня», на что Генри лишь обнимает крепче, пряча счастливую улыбку в восхитительно пахнущих волосах любимого. — Нет той силы, что заставит меня забыть тебя, сердце моё. Ни в жизни, ни в смерти. Нужен! Люблю! И не бойся ничего рядом со мной. Этьен глухо пищит, захлёбываясь в собственных слезах, и сопротивляется, когда мужчина чуть отодвигает его от себя. — Н-не смотри, я некрасивый, — но в противовес своим же словам тянет лицо ближе к губам мужчины, позволяя сцеловывать слёзы с покрасневших щёк, пройтись по пылающим скулам, дрожащим векам, мокрым ресницам. — Не целуй, — шепчет он тихо, но сам же раскрывает губы, вбирая горячую влагу рта любимого, дрожа от соприкосновения с языком. Ноги больше не чувствуют опоры под собой, ибо сильные руки рыцаря подхватывают юношу, прижимая к себе трепетно. Как и какие небесные силы помогли юноше не разреветься снова, Этьен не знает. Но, видимо, они же помогли им добраться до покоев, минуя все углы и пролёты. Пышная перина под ними прогибается, а прозрачная ткань балдахина мягко укрывает от ярких солнечных лучей, и поцелуи в бликах зари кажутся продолжением сна. Этьен чуть вздрагивает в руках любимого от осознания, что не сказал, до сих пор не сказал главного. В голубых глазах мелькает испуг, а пальцы юноши сильнее комкают рубаху на груди мужчины. — Люблю!.. — срывается с зацелованных губ столь неожиданно, что Этьен пугается ещё больше. Генри смотрит на него, ожидая продолжения. Сердце готово выпрыгнуть из груди от страха и собственной смелости, но не признаться — му́ка для истосковавшегося сердца. А если снова разлука? Если снова он не успеет сказать главного?.. — Я люблю тебя, Генри. Очень люблю. И хочу быть с тобой… быть твоим. Глаза снова слезятся, но улыбка расплывается на губах, пока мужчина медленно нависает над ним, коленями упираясь в шёлк покрывала. Ладони чуть подрагивают, когда обхватывают лицо юноши, мягко поглаживая, нежно убирая светлые пряди, прилипшие к скулам. — Скажи… скажи ещё раз. — Я люблю тебя, мой Чёрный рыцарь!.. Господин моего сердца, граф Генри Райли… люблю!*
Зелёные глаза полны слёз, и обида заставляет солёным каплям скатываться по щекам всё чаще. Тамиру кажется, что всё напрасно, все его старания бессмысленны, а страхи так и остались. Но ещё хуже от того, что из-за его поступков страдали невинные люди, близкие и любимые, и даже те, кого он совершенно не знал. Тоска по Этьену уже сжимает его сердце, хоть юноша всё ещё в его дворце. А ведь достаточно одного его слова, чтобы удержать и юношу, и его рыцаря. — Что ж ты плачешь, мой прекрасный падишах? — голос халифа затекает в уши тихим нежным шёпотом, а руки — мягко обнимают поникшие плечи юноши. — Неужели сердце твоё не возрадуется столь чудесному воссоединению двух любящих? На наших глазах свершилась воля Всевышнего. Кто мы такие, чтобы противиться Его воле? Тамир, прошу, прими это и смирись, не удерживай более этого юношу, отпусти его. — Хорошо, но всё же… — начинает Тамир, но слёзы всё равно не дают договорить. — Все покинут меня… и он тоже. — Я никогда тебя не покину, возлюбленный мой. Под этой луной, пока Всевышний не призовёт меня, я буду рядом. — Не покидай, не покидай меня, Айман. Без тебя мне не жить! Мужчина молчит в ответ, лишь обнимает, крепче прижимая к груди, целуя руки, повторяя в мыслях: «…пока Всевышний не призовёт меня, я буду рядом».