Девочка с глазами-льдинками

Почему-то мечты принято оставлять в детстве и иногда вспоминать, как что-то заморское, своё-детское и бесконечно, безвозвратно далёкое. Это неверно, но многие люди оставляют свои недвижимые мечты за дверью, в которую можно войти лишь раз, родившись, а выходить - сколько угодно, но выходить обычно не очень приятно, и люди заходят туда один раз, и выходят - тоже, а мечты их никуда не деваются, так и сидят-колышутся за дверью, не путешествуя. А потом они, люди, учат этому своих детей. Хорошо, что это не всегда помогает. А ещё почему-то принято оставлять там свои надежды, заменяя их планами, если заменяя. Даже не надежды, а надежду, как что-то косвенно человеческое, но беспощадно и, как уже говорилось, безвозвратно оставляемое, не пускаемое во взрослую жизнь. Почему-то на надежду никогда не оглядываются, а если и оглядываются, ходят потом, как ослеплённые, потому что надежда - не мечты, и её совсем-совсем нельзя оставлять за дверью, и в вечном детстве ей не место, и без человека - тоже, - и потому она слепит, сверкает, бьёт, а потом напоминает о себе теплом в спину(больше не оглядываются), и она зовёт, и иногда, иногда возрождается, не убитая, и, не приученная, страдает и, как следствие, почти погибает, добиваемая самим человеком, не способная втиснуться в невысокую детскую дверцу... Просто некоторые не берут с собой надежду. Просто некоторых этому не учат. От девочки с глазами-льдинками и мягкими волосами всегда пахло шоколадом и чем-то свежим, хотя она даже чай, кажется, пила без сахара. (И кофе, но эспрессо - это профессиональное) И тонкая улыбка, и лёгкая походка тоже пахли. И мысли о ней тоже. Так уж вышло, что в тёмных глазах яснее всего видится теплота или тяжёлая угроза в случае с уже побитыми Судьбой - эмоции тяжёлые, грузные и самые осязаемые, а в светлых - веселье, грусть и пустота. И у темноглазых свихнувшихся глаза блестят, нездорово так блестят, почти как при ангине, а в светлых сумасшествие взято за основу, и сами глаза становятся такими прозрачными, что только это дно и видно, и ничего в них обычно не плещется, и всё из них оказывается выедено, словно термиты только зрачок да ободок калечного диска не тронули, и становится видна эта боль от выеденного, только вот не кровоточит, не гноится (нечему), и видно уже отсутствие этой боли и, впрочем, чего бы то ни было, всё равно - пусто. И в тёмных глазах появляется матовость - она подобна серому налёту на птичьих перьях, тоже предвестник смерти, только человек может существовать, а пернатая - только жить, и умирает она вся разом, а не дважды - в 25 и в 75, как кто-то уже замечал, пусть и несколько другим образом -, а в светлых глазах появляется пустота. Именно появляется и съедает всё, что до её появления ещё оставалось. У девочки были сами глаза - льдинки, и они искрились, когда девочка радовалась, и становились непроницаемо-холодными, когда не хотела говорить. У неё была обычная улыбка и светлые полулисьи глаза, она пила чёрный кофе без сахара и пахла сладким шоколадом и чем-то по-весеннему голубым. А потом они стали пустыми, и детство наше кончилось.