Звёздный потолок

Веселье начинается не в разгар праздника, а когда кое-кто (не будем показывать пальцем на Хинату) выбесил другого кое-кого (что? Черноволосая макушка? м….), и эти кое-кто на спор выпили весь глинтвейн в доме, а потом там же и свалились под восторженные крики Танако и Нишинои. Но вскоре Рюу, устав, похоже, плакаться всем о том, что Шимидзе-сан не смогла прийти, заснул на диване, удобно устроившись на плече Чикары, который весь оставшийся вечер бросал на окружающих взгляды, что так и кричали о помощи. Но сейчас речь не об этом. Сугавара, Дайчи и Асахи молчат вот уже который десяток минут, но вовсе не чувствуют себя неловко. Они втроем привалились спинами к батарее. Им тепло, почти душно. Шею щекочет обжигающий металл. В руках у Асахи — спящий Нишиноя. Каждый, кто хоть как-то был с ними связан, поражался бесконечной привязанности Ю к Азумане. Нишиноя, надежда всей команды, лучший и единственный либеро отказался играть без своего аса, только чтобы тот не чувствовал себя ненужным. Коуши молча смотрит на таких разных по своей натуре людей, удивляясь при этом их сходству, и так по кругу. Асахи сидит так, как будто его ударило как минимум молнией. Впрочем, до Асахи доходило все последним, если не считать Дайчи. Сугавара берет Савамуру за руку, ерзает, кладет голову на плечо. Ему очень хорошо, и он знает, что Дайчи тоже комфортно, но душу что-то гложет, не дает покоя, мешает сосредотачиваться на игре, мучает бессонными ночами. «Стало ли лучше, когда пришли амбициозные, но столь жадные до игры первогодки?» Конечно, Коуши был выбит из колеи, когда команда Датеко попросила быть связующим подростка, который и недели в Карасуно не провел. Тогда Сугавара собрал свою волю в кулак (а может, просто не обдумал все хорошенько?) и побежал за Кагеямой, чтобы утешить его, ободрить его, помочь ему социализироваться и завести друзей, быстрее влиться в команду. Видимо, жизнь посчитала это проявлением слабости, и больше Сугавара в основном составе так и не играл. Коуши не убивался горем, но остро чувствовал какую-то вредную, эгоистичную несправедливость. Обиженность на жизнь. Иногда Сугавара давал себе волю и жаловался, проводил ночи, пяля в потолок, бессильно сжимая одеяло. Коуши умом понимал, что для команды лучше иметь гения-связующего в основном составе, а опору и поддержку запихнуть в запас. Но сердце билось, плакало, что его бросили и променяли. Сугавара вздрагивает. Теплая, тяжелая рука Дайчи выбивает его из самокопания, пальцы Савамуры притягивают Коуши ближе. — Мне никто никогда не заменит тебя, — в полупьяном, нежном состоянии шепчет Дайчи. — Ты самый надежный, самый… Коуши медленно краснеет. Уши горят, батарея добавляет. — Тише… — отвечает он спустя какое-то время. — Мы доведем тебя до дома. Да, Асахи? — угрожающе спрашивает. Асахи все еще в ступоре. Сугавара хихикает и умолкает. Может быть… может быть, он и в самом деле особеннен по-своему для кого-то. Сейчас — для кого-то очень конкретного. Дайчи уже сопит, смешно открывая рот. Коуши готов поверить во все что угодно, в свою нужность команде, в светлое будущее, в вечную любовь. Счастье внутри затапливает нутро, и вечно гложащее чувство исчезает. Коуши надеется, что надолго. Четыре фигурки засыпают под звездным потолком.