Императрица и казак.

      Вот уже как свыше месяца Елизавета Петровна со своим фаворитом Алексеем Григорьевичем Разумовским путешествовала от столицы до днепровских степей. За каретой тащились обозы с различной европейской утварью, стадо коров и лошадей в дар. Императрица, которая была вся в батюшку, терпела излишества во время пути и даже всякий раз на заставах при смене лошадей старалась прикрыть лицо плотным платком, потому что отправилась она инкогнито. На то, как Елизавета Петровна без стеснения останавливалась в кабаках дабы выпить и перекусить, Алексей Григорьевич приговаривал. - Знала бы моя матушка, кто Вы и на какие жертвы идете, вмиг бы благословила.       Елизавета Петровна лишь отмахивалась, хоть и на душе у нее было неспокойно. Она до сих пор не знала, почему она решилась на тайный брак и венчание с Разумовским на краю страны. Понятное дело, что в Петербурге она бы на это не решилась, потому что любая тайна в столице перестает ею быть, с учетом существования Тайной Канцелярии. А тут, на вольных просторах Днепра, был шанс, что маленькое счастье останется незамеченным.       Пока карета приближалась к родительскому дому Разумовского, люди выходили из своих хат посмотреть на новоприбывших. Пара гнедых арденнских скакунов сильно выделилась среди бахматов, низкорослых и неказистых, но рабочих лошадок, и конечно все внимание было приковано к обозам с богатством. На ум каждого шел вопрос о том, к кому такой подарок? Кони остановились перед воротами. Алексей Григорьевич вышел из кареты дабы представиться и запустить во двор все пребывшее хозяйство.       Пока пастухи загоняли коров с лошадьми, а слуги разгружали телеги, на ступени усадебного дома вышла женщина. Ее нельзя была назвать старухой, но и даже зрелой женщиной она уже не была. По ее взгляду было понятно, что женщина уже мысленно ведет подсчет о прибывшем и на сколько обогатится дом. Но стоило ей увидеть графа, как тут же переменилась в лице. - Ой, батюшки, Алексеюшка, ты прибыл?       Женщина подошла к графу, троекратно целуя его в щеки и обнимая. Елизавета Петровна стояла чуть поодаль, следя за разгрузкой их собственных вещей. - И кого эт ты привез с собою? - Та, про кого я писал тебе. Матушка, знакомься - моя невеста. Лисавет, подойди сюда.       Императрица смиренно подошла к будущей свекрови. Для нее она не правительница, а обычная графиня с Петербурга, и потому следовало ее слушаться, как слушалась бы мать. Елизавета Петровна тепло обнялась с женщиной и также три раза поцеловались в щеки. Только вот все их приветствие проходило через тот самый платок закрывавший лицо императрицы. На что не могла не отреагировать Наталья Демьяновна Разумовская, мать графа. - А чего эт она закрытая? Иноверка иль прокаженная?       Будучи казачкой Наталья Демьяновна отличалась прямолинейностью, и если в здешних местах тут каждый таков, то для Елизаветы Петровны, привыкшей к увиливаниям придворных, это было приятным подарком. Ей больше нравились такие люди нежели как Панин, которые улыбаются, но за спиной нож держат. Алексей Григорьевич поспешил заверить матушку, что все хорошо с его невестой, и она православная, но дама она слишком известная и нельзя, чтобы кто-то ее узнал. Наталья Демьяновна лишь хмыкнула, ишь какая особа. Она окинула взором невестку, словно силясь понять, кто она, и поспешила пригласить в дом.       Елизавета Петровна в привычной для себя обстановке тут же бы поспешила отдохнуть и проспать неприлично много до вечера, но в доме семьи Разумовского позволить себе такого не могла. Она хотела все же произвести впечатление на пожилую казачку. Несмотря на то, что Наталья Демьяновна была одной из самых богатых представительниц казачьих семей в Лемешах (за счет того, что первый сын, Алексей Григорьевич, был графом и генералом Российской армии, а младший, Кирилл Григорьевич, гетман Запорожского войска), дом ее не производил такого впечатления.       Обычный, двухэтажный курень, где первый этаж был под запасы, а второй жилой с тремя комнатами - мужская, которую должен был занять Алексей Григорьевич, женская, где его мать, и гостевая, которую отдали на распоряжение Елизаветы Петровны. Рядом с женской половиной располагалась кухня, где пара девиц накрывали для гостей. Слуги, которых императрица взяла с собой, внесли в "ее" комнату сундуки с вещами. Она хоть и не была сейчас в роли государыни, но маленький порок в лице любви к частым сменам платьев она взяла с собой. К обеду Елизавета Петровна планировала выйти в платье золотистого цвета, которое она считала с самым скромным, но стоило ей показаться на глаза Натальи Демьяновны, как та всплеснула руками - Мать моя! Шо ж ты сразу не сказала, шо не в чем тебе ходить. Пожди тут.       На эмоциях она зачастую забывала о том, что говорит с высокородной дамой и надобно так-то следить за речью, и вместо грамотного разговора у нее проскальзывал характерный южный говор. Через минуту Наталья Демьяновна кликнула Елизавету Петровну, даже не зная кого она зовет "Лисоньк, поди сюда". И "Лисоньк" пошла. На ее временной кровати, которая в треть меньше была петербургской, лежало казачье платье. Пышностью оно было под стать столичным, но по яркости цвета те не шли ни в какое сравнение. Рядом была сложена кипельно-белая рубаха с красными вставками на рукавах. - Не новье, дочерей моих, но добротное платье. Да и запачкать не боитесь, чай не Ваши петербургские, где нитку дерни - распустится все.       Елизавета Петровна поблагодарила казачку. Ей, сказать по правде, даже и нравилось подобное облачение. Было в нем что-то этакое. Никакой корсет не стягивал грудь и дышалось легче. Так вот как дышится на воле, среди степей и лугов! В комнате не было зеркала, но Елизавета Петровна считала, что такой облик ей шел. В нем она ощущала себя истинно русской женщиной без европейской вычурности. Но больше ее поразил образ Алексея Григорьевича. Тот сидел за столом облаченный в отцовский бешмет. Елизавета Петровна без стеснения оглядела жениха. Что ни говори, но казачий мундир был к лицу больше, чем форма генерала-фельдмаршала. Он даже освободил черные кудри от плена парика и время от времени проводил по ним рукой дабы убедиться, что вот они, настоящие. - Ну, дети, говорите и по делу. - Наталья Демьяновна...       Елизавета Петровна по привычке начала диалог, но резкий голос хозяйки дома заставил ее замолчать. - Цыц, девка, может и в Петербурге баба и лезет вперед мужика, вон замест царя у нас царица, но не дам, чтоб в моем доме порядки дедов поругивались.       Елизавета Петровна недовольно нахмурилась, надеясь, что за платком эмоцию не видно. Конечно, Разумовский говорил ей о строгих нравах матери и ее временами скверном характере. И все нутро Елизаветы Петровны, которая не привыкла, чтобы ее кто-то перебивал, а тем более заставлял замолчать, клокотало от сущей несправедливости, но мягкий голос Алексея Григорьевича возымел успокаивающее средство. - Дело в том, что мы с Елизаветой решили пожениться, а в Петербурге делать нельзя. Шуму поднимем, а тут - тихо да и у тебя благословение взять.       На последнюю фразу Наталья Демьяновна лишь благосклонно улыбнулась. Хоть какое-то уважение к старшим осталось. Она сняла со стены икону Божьей Матери и совершила крестное знамение. Граф и императрица поочередно приложились к деревянной раме иконы, принимая благословение. На вопрос о том, где кумовья, Елизавета Петровна призналась, что достаточно давно осиротела. И в сущности не соврала. Наталья Демьяновна лишь сочувственно покачала головой, она и сама не так давно лишилась мужа, и хоть человек он был так себе, чтобы по нему скорбеть, но их связывали долгие жизни брака, а оттого смерть все равно отдавала горечью.       Свадьбу решили справить через день. Препятствий для брака не было, поэтому затягивать с празднеством. Наталья Демьяновна с корзиной полную бутылок самогона, варений и выпечки направилась к местному батюшку. Того следовало убедить, что венчание надобны проводить в тишине, ибо ни к чему молодоженам внимание, проездом тут. Батюшка было хотел возмутиться, но подарки подсказывали, что уж лучше пойти на поводу у казачки. А та еще подкинула мешочек с монетами со словами "На иконы от бракосочетающихся". Батюшка расплылся в улыбке и, хлопнув себя по выпирающему животу, согласился на сохранение тайны.

***

      На венчание Елизавета Петровна предпочла все-таки быть в одном из своих платьев. Серебристо-белое с вышивкой, оно сильно выделялось среди одеяний остальных женских нарядов Натальи Демьяновны и одной из девиц, что раньше стряпала на кухне. Ту привели как свидетельницу. Алексей Григорьевич предпочел облачение казака, ему кажется в принципе этот облик пришелся ближе к сердцу. Этот костюм по-видимому был парадным. Бешмет был заменен на рубаху, поверх была надета красного цвета черкеска с личными регалиями графа. Ордена чужеродно смотрелись на нагрудных карманах, но Алексей Григорьевич не мог от них отказаться. Получены они были честным трудом на благо империи, и поэтому он смело гордился ими и не стеснялся показать их. От бурки пришлось отказаться. На дворе стояла середина июня, и если в Петербурге вечерами никто б не отказался от теплого плаща из овчины, то тут, на юге, на подобную одежду даже было жарко глядеть. Свидетелем графа выступал один из пастухов, который гнал лошадей из Петербурга к берегам Днепра. Как только свидетели подняли венцы свадебные, батюшка начал зачитывать молитвы. Обручальное кольцо сверкнуло в пальцах служителя, и тот произнес - Обручается раб Божий Алексий, рабе Божией Елизаветы. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.       Разумовский не сводил взгляда с кольца. Теперь он муж любимой женщины. Это волновало его и заставляло все внутри петь. Конечно, он до сих пор опасался Ивана Шувалова, молодой фаворит, быстро завладел вниманием, но под венец императрицу ведет он, граф Алексей Григорьевич, и, даст Бог, на трон взойдет Разумовский, сын их с Елизаветой Петровной. - Обручается раба Божия Елизавета, рабу Божию Алексию. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.       И теперь на пальце императрицы блестело кольцо. Елизавета Петровна взглянула на графа. Теперь они муж и жена. И Господь тому свидетель.       Вечер в доме Разумовских проходил с песней. Новоявленный муж не упустил шанса приложиться к домашней водке, а потому кухня наполнялась попытками спеть "отцовскую любимую". Наталья Демьяновна хоть и сетовала на сына, что тот не успел из церкви выйти, а уже налакался "як и батёк твой", но сама не проь была подпеть. Елизавета Петровна же не пила крепче вина, но с удовольствием сидела и наблюдала, как Алексей Григорьевич вытягивает гласные. - Ой, а не станцевать нам с тобою, Лизонька!       Прикрикнул граф и вышел изо стола, чуть пошатываясь. Елизавета Петровна и сама была навеселе, а не согласиться не смогла. Хоть ее и учили во дворце только полонезам да мазуркам, народные танцы она знала. Петр Великий многое прощал любимой дочери, и та часто сбегала на городские празднества, где подобных плясок хватало. Танец был резок и быстр, и при одном из движений, когда волосы императрицы взметнулись вверх, заколки, что держали платок спали, упал и на пол платок, и в свете свечей Наталья Демьяновна разглядела лицо невестки. Увидев, кто она, казачка вмиг упала на колени и принялась целовать подол платья императрицы. - Государыня-матушка! Да коли ж я знала, что Вы это, да разве приняла я Вас грубым словом?!       Елизавета Петровна лишь хихикнула. Подняв свекровь, она троекратно поцеловала ее, продолжая улыбаться. - Да уж лучше грубое честное слово Ваше, Наталья Демьяновна, чем лживые лести дворян. Да и разве ж Вы грубы были?       Расчувствовавшись, женщины обнялись. Казачка и на миг дышать переставала, это ж подумать такое! Сын да и муж императорский! Она было хотела еще многое рассказать и во многом признаться государыне, но граф аккуратно тронул ее за плечо. - Матушка... Кажется, молодым пора.       Он обходительно улыбнулся. Он не знал, как правильно подсказать матери, что они с Елизаветой Петровной хотели бы уединиться, но говорить напрямую было бы просто неприлично. Но Наталья Демьяновна отличалась пониманием и махнула в сторону комнат, сказав, что пойдет к соседке "побалакать". Алексей Григорьевич подхватил Елизавету Петровну на руки и понес в мужскую комнату, целуя ее то в губы, то в нос, то в щеки.       Он обцеловывал ее тело, высвобождая его из плена платья, мягко сминает кожу губами. Кожа у императрицы горячая, и это сводит Алексея Григорьевича с ума. Это далеко не первая их близость и даже не десятая, но сейчас, когда их статус в глазах Господа Бога изменился, все чувства будто ощущаются по-новому, обостряются в несколько раз.       Разумовский задирает елизаветинское нижнее платье. Императрица лишь шутливо бьет его по ладоням и с талии перемещает их ниже. Ей нравится эта открывшаяся черта в графе, когда он сам готов брать, ей думается, что мысленно он зовет ее Разумовской. Алексей Григорьевич протяжно стонет, наблюдая за возбуждением его Елизаветы. Он бессильно падает на нее, продолжая целовать бархатную кожу груди. Императрица мягко гладит по черным кудрям и улыбается, чуть слышно говоря - Была б моя воля, всю империю отдала б Бестужеву и иже с ним, лишь бы с тобой быть вот так, Алексей.       Граф на это невразумительное бормочет. Он и сам хотел, чтобы этот миг не прекращался. Но послезавтра им снова предстоит дорога в столицу и снова между ними будет стена из чинов, свода гласных и негласных правил и закона.