***
Он проснулся резко, от какого-то едва различимого шума прямо над своей колыбелью. Кто-то шлёпал по полу босыми ногами и сначала малыш подумал, что это Гермиона или, может быть, отец, но в комнате было слишком темно, чтобы понять наверняка: ни единого лучика света. Малыш подбросил яркую сферу над своей головой и обомлел: перед ним стоял растерянный и немного испуганный Расти. — Погаси свет! — приказал он раздражённым ворчащим шёпотом. — Твои хозяева ещё не спят! Они в соседней комнате! Грогу погасил «Люмос» и в развалку полез из колыбели, а затем подошёл к другу, недовольно хватая того за руку, чтобы объяснить ему, что папа и Гермиона ему никакие не хозяева, а родители, но тот зашипел от боли и вдруг резко отпрянул. Малыш раздумывал какое-то время, что же сделал не так, а затем понял кое-что. Грогу снова наколдовал огонёк, на этот раз чуть поменьше и приблизил его к рукам Расти, который тут же стыдливо спрятал их за спину, но Грогу успел заметить кровавые волдыри, перебинтованные какой-то рваной тряпкой, отдалённо напоминавшей бинты. Малыш, на манер зверя, зарычал от ярости, заполнившей юное сердце и Расти опасливо попятился назад. — Ты чего это? — с недоумением спросил домовик и Грогу приблизился, хватая его за кисть. За ту часть, где не было увечий. Он настроился и молча пустил поток тепла в тело друга, а спустя несколько мгновений Расти изумлённо таращился на собственные руки, разматывая кровавые бинты и, казалось, не веря своим глазам. Это было для Грогу странно, учитывая, что несколько часов назад он, на глазах домовика, срастил кость в предплечье его сестры. — Вау! — прошептал Расти. — Совсем не болит! Спасибо! Спасибо! — домовик улыбался всеми своими маленькими желтоватыми зубками и Грогу ответил ему тем же. — Мне нужна твоя помощь! Соню… — Что тут происходит? — учительским тоном произнесла Гермиона, магией зажигая свет в комнате и сложив руки на груди. Оба — и Грогу и Расти — поджали свои длинные уши, опасливо посматривая в её сторону. — Я… — Расти едва не рыдал. — Простите, профессор! Умоляю! Я не хотел… Не говорите Хизз! Лучше Расти накажет себя сам! Малыш расплакался и начал биться головой о дверцу шкафа. — Прекрати! — вместе произнесли отец и Гермиона, но тот их вовсе не слушал. Грогу с ужасом смотрел на него мгновение, прежде, чем создать барьер между домовиком и злосчастной дверцей, чтобы его друг больше не смог покалечить себя. Гермиона подошла и аккуратно взяла его за руку. — Расскажи мне, зачем ты пришёл к Грогу, — мягким тоном спросила она, уводя малыша к кровати и жестом приглашая присесть. — Обещаю, я не буду сердиться. — Правда? — глаза домовёнка просияли сквозь пелену слёз. Гермиона кивнула и тот, сглотнув тяжёлый ком, начал свой рассказ: — Наша тётя Хизз так разозлилась на то, что мы ходили на собрание, что решила поскорее отдать Соню в семью… Завтра утром они заберут её и Соня навсегда станет их слугой… — он хныкал. — Я думал… Может быть Грогу смог бы освободить Соню. Хизз заперла её в нашей бочке, а меня послала спать на кухонную печь… Там такое сложное заклинание, я его не могу… А Грогу умеет тако-ое, что Расти подумал… Я подумал, что Грогу сможет… Повисло долгое молчание, которое никто из них не смел прервать. Гермиона думала. Отец стоял в стороне, молча наблюдая. Наконец, она встала с кровати. — Идём, — произнесла Гермиона и дружелюбно протянула свою ладонь домовику.***
Гермиона, сколько себя помнила, всегда шла навстречу всем, кого ценила: родителям, преподавателям, Гарри и Рону, Грегори… Ей было проще пойти на компромисс и уступить важному для неё человеку, чем спорить и доказывать свою правоту до жуткой мигрени в висках, а ещё, она не очень-то любила причинять боль тем, кем дорожила. Именно поэтому юная мисс Грейнджер, а затем, после встречи с Хикманом и вполне взрослая, почти всегда признавала свою вину и, как следствие: стала удобной для окружающих. Так было проще и моральных сил бороться с этим просто не хватало. Всё изменилось в тот роковой День Рождения Грегори, когда она бросила этого подонка. Внутри что-то щелкнуло и навсегда изменило вектор её взаимодействия с людьми: теперь Гермиона спорила и пыталась доказать себе и окружающим, что её мнение имеет вес и, более того — иной точки зрения и быть не может. С возрастом и это нездоровое возведение своих убеждений в абсолют сошло на «нет», однако, привычка обороняться в спорах осталась до сих пор. От того Гермионе, привыкшей к защите, наученной тем, что никто не станет уважать её или даже слушать, не укажи она им на то, что это совершенно неприемлемо, было так дико от того, как они с Дином разрешали конфликты. Её муж казался ей совершенно неземным. Пришельцем, если угодно, что, конечно же, являлось абсолютной правдой, но отчего-то Гермионе казалось, что не найдётся ещё хоть кто-то в его Галактике и во всех иных возможных, кто будет чувствовать её также тонко. Проницательность была его несомненным даром. Пластичный ум ее мужа позволял ему понимать её мотивы, независимо от его личной точки зрения. Гермиона была вспыльчивой, порой — не контролировала себя и взрывалась по щелчку, словно связка тротила. Дин же был абсолютно иным. Да, иногда он тоже поступал необдуманно и поддавался панике, однако, это случалось исключительно редко. Чаще же он был тем непроницаемым куполом, что гасил дикое пламя на кончике её фитиля. Однако, делал он это вовсе не так, как позволял себе в прошлом Грегори, который просто давил морально, до тех пор, пока Гермиона не сдавалась под прессом его витиеватых доводов и манипуляций. Нет. Дин уважал её. Это казалось дикостью и чем-то невозможным, но в любой их ссоре он ожидал её точки зрения, слушал не перебивая и молча кивал, а затем они оба делали выводы, впредь старались учитывать прошлые ошибки и на этом — всё. Никто из них не защищался и не нападал. Их конфликты состояли лишь из проработки напряжения, что давлело над кем-то одним или обоими сразу, но никогда ещё им не довелось оскорбить друг друга, обесценить чувства или наплевать на них. Гермиона всё ещё ужасно корила себя за то, что назвала Дина идиотом, когда тот предложил ей брак. Это было очень недостойно и, как выяснилось, вовсе не он был таковым в том споре, а она, испугавшаяся бесценного шанса, что по дурости едва не упустила. Возможно, причиной такого поведения Дина было мандалорское воспитание, но Гермионе хотелось верить, что Мандо — один такой во всех мирах и именно ей повезло повстречать его, полюбить и выйти замуж. Волшебница любила Дина сильнее, чем могла бы сама осознать и именно поэтому сходила с ума от страха потерять его и Грогу, которого полюбила не меньше, чем его отца. Этот милый кроха стал ей названным сыном и она была очень рада тому, что проклятье Белатриссы не имело власти над тем, чтобы быть матерью для Грогу. Гермиона давно смирилась с тем, что не сможет выносить и родить дитя, но вот воспитать их длинноухого сорванца она вполне могла и очень этого хотела. Работа преподавателя, вопреки её надеждам заменить материнство таким взаимодействием с детьми, не оправдала ожиданий вовсе. Поначалу волшебница стремилась отдавать всю себя обучению студентов, однако, как оказалось, это очерствило её сильнее прежнего и добрая профессор Грейнджер с каждым годом становилась всё нелюдимее и замкнутее. Нет, конечно же, она была всё таким же интересным оратором, придумывала активности и не изменяла себе, но огонёк в её глазах погас вместе с надеждой на то, что письмо из Хогвартса когда-нибудь придёт и её малышу. Она смотрела на этих детей и жутко завидовала их родителям, от того работа в школе приносила больше боли, чем облегчения. Грогу изменил всё. Этот милый зеленокожий малыш был истинным сыном своего отца: смелым, проницательным и невероятно, просто фантастически талантливым. Дать ему жизнь, которую он заслуживал и образование, которого Грогу достоин, стало целью номер один для миссис Джарин и сейчас она, как никогда, была полна решимости сражаться за их дитя. Эльфы, которых собрал Тинки в Выручай-комнате, были разных взглядов: кто-то, преисполненный решимости сражаться за свободу, всячески поддерживал её, а кто-то, вроде Кикимера, которого Гермиона никак не ожидала тут увидеть, лишь пришёл послушать, о чём она будет говорить, а порой и вставить колкие оскорбления в адрес маглорождённой волшебницы. В любом случае, сегодня Гермиона была рада даже ему, потому как, несомненно, это касалось всех домовиков, а не только лишь тех, кто желал недостижимой свободы. Гермиона жутко нервничала, но лёгкое прикосновение руки в кожаной перчатке к её — дрожащей от переживаний, разрешило все сомнения. Её муж был глухой стеной между Гермионой и её страхами и сейчас этот простой, но такой необходимый жест успокоил сердечный ритм волшебницы и помог настроиться на важную речь. Всё прошло относительно гладко, однако, Грогу с компанией своих друзей, влетевший в груду стульев позади буквально из ниоткуда, стал неожиданным сюрпризом для всех. Малышка Соня сломала руку и их сын не ждал призыва к действию, он метнулся к подруге и всё исправил за несколько болезненных для неё мгновений. Гермиона уже ощущала на себе это, мягко говоря, неприятное заживление, когда каждая сломанная косточка в теле вставала на своё место, а невыносимый зуд под кожей вызывал желание разодрать её в кровь. Поэтому сейчас ей было безумно жаль крохотную домовушку, что стонала от жуткой боли, пока их сын едва ли не плакал от такой же жалости, излечивая её перелом. Хизз, та ворчливая домовушка с кухни, которая никогда за годы работы в школе не жаловала профессора Грейнджер своим вниманием, появилась также внезапно, как и троица друзей. Гермиона видела, что Грогу хотел помешать ей, но Дин жестом остановил малыша и тот подчинился. То, что произошло позже — разбило Грогу сердце. Возможно, гораздо сильнее, чем должно было. Всему виной, скорее всего, была его первая настолько крепкая дружба, а может быть и пылкий нрав малыша. Гермиона не могла сказать наверняка, но они принесли его домой и волшебница попыталась поддержать ребёнка, хоть и не знала, как сделать это правильно. Она коснулась его ладошки — своей, как делал Дин всякий раз, когда Гермионе требовалась поддержка и это сработало. Ребёнок упал на её ногу, прижимаясь к мягкой ткани её любимой изумрудной мантии и горько заплакал. — Грогу, с ними всё будет… — начала было она, но малыш вдруг встрепенулся и схватил её за палец. — Ужасно! — кричал он, грубо врываясь в её сознание. Он влез глубже, чем следовало — в её мысли, но Гермиона позволила ему остаться там, чтобы он мог высказать гнев, переполнявший юное нежное сердце. — Она прижжёт им руки, а потом отдаст Соню в рабство! Я должен был… Я… Кроха стремительно засыпал, а вместе с тем и разрывал их ментальный контакт. Тяжесть, давящая на виски, отступала, принося долгожданное облегчение разуму почти-матери. Грогу быстро уснул и она унесла его в колыбель, а когда вернулась — встала напротив мужа, который подбросил несколько дров в камин. — Камин зачарован, — она улыбнулась. — Дрова в нём не сгорают… Она не видела его лица, но волшебнице подумалось, что Дин наверняка закатил глаза. — Как он? — с тревогой спросил Мандо, снимая шлем. Его красивое лицо мягко освещалось тёплым светом от пламени в камине. — Уснул… — Гермионе было очень жаль их малыша и она тяжело вздохнула, присаживаясь на диван. — Он сказал, что Хизз прижжёт им руки за то, что они ослушались… — Она может? — Дин присел рядом. Гермиона кивнула. Повисло долгое молчание. Слова были излишни. Девушка крутила в руках край своей мягкой бархатной мантии. — Знаешь, — наконец нарушила тишину волшебница, резко меняя тему. — Эта мантия досталась мне от профессора МакГонагалл. Когда… Я стёрла ей память… Мы с Кингсли должны были утилизировать все её вещи, связанные с волшебным миром, чтобы ничего не напомнило ей о магии в новой жизни, которую Министерство создало для неё в магловской деревушке, но… Я не смогла уничтожить эту мантию. С разрешения министра — забрала себе… — Ты была привязана к своему профессору? — спросил Дин. В его шоколадных глазах отражались огоньки пламени из камина. — Очень, — кивнула девушка. — Она была мне почти, как мать, а когда я… Она прикусила губу и замолчала. — Что? — Дин взял её за руку. — Не бери в голову, — отмахнулась девушка и вытерла слёзы, натянуто улыбаясь. — Знаешь, я сейчас поняла, что у меня накопилась целая гора вопросов к тебе! — Я слушаю, — Дин расширил глаза от удивления и слегка усмехнулся в ответ. — Почему ты, Визсла, Кузнец и прочие никогда не снимаете шлем на людях, но ваша Манд’алор, к примеру, делает это постоянно? — Ну… — Дин немного смутился и Гермиона умилилась от вида своего ридуур. — Меня растили на Конкордии. Это луна Мандалора. Дети Дозора, наше племя, учили найденышей в Боевом корпусе, что только мы — истинные сыны и дочери Мандалора и только наше Кредо — единственно верное, однако, как оказалось позже, всё было сложнее. На Конкордию сослали всех воинственных повстанцев, кто противился политике герцогини Сатин Крайз, сестры Бо-Катан. Тех, кто основал общину на нашей луне, звали «Дозором смерти». Их основателем был отец Визслы — Пре. За годы жизни нашего племени в изгнании и спустя несколько поколений, рождённых уже на луне, истина потерялась где-то по Пути. Те, кто родился на Мандалоре, такие, как Бо-Катан, никогда не скрывали своих лиц, как я узнал после встречи с «Ночными совами». — Что ж… Это даёт пищу для размышлений, — Гермиона увела взгляд в сторону, раздумывая над тем, что только что услышала. — Ты сказал, что тебя растили в Боевом корпусе. Твои родители отдали тебя в академию для мандалорцев? — она прикусила губу и задумалась, а затем залепетала с тревогой: — Ох… Мы же… Ты… Ты же больше никогда их… — Не переживай на этот счёт, — произнёс он печально и увел глаза куда-то в пол. — Но, — попыталась возразить девушка, но слова не хотели обретать внятную форму и она заплакала. — Прости меня, Дин, пожалуйста, прости, что так вышло… Что тебе пришлось выбирать… Я попробую починить браслет Палпатина, я клянусь тебе! — Гермиона, — произнёс он уверенно, чтобы она умолкла и взял жену за руки. — Ты права, ты не знаешь обо мне ничего. Я покажу. — Дин, ты не обязан, если не хочешь, я… — Я хочу, — отрезал он и девушка кивнула в ответ, поджав губы. Она приблизилась вплотную и нежно обвила шею любимого прохладными пальцами, а затем прикрыла глаза и тихо прошептала: «Легилименс».***
Её затянуло куда-то под обстрел. Крики, яркие вспышки, росчерки лазеров и оглушающие взрывы. А ещё — страх. Жуткий, невыносимый страх и дрожащее тело кого-то, кто крепко прижимал её к себе. Его широкая спина была в красных одеждах, как и женщины, что бежала рядом. Гермиона чувствовала стойкий запах дыма, а ещё — металлический привкус на языке. Кто-то нёс её на руках, бегом вынося из-под обстрела, обрушившегося на какой-то рынок. Люди, лица которых Гермиона почему-то знала, хотя никогда и не встречала, гибли на её глазах… На его глазах. Это воспоминание Дина. Он не мог показать ей события со стороны, он же не волшебник. Он мог лишь воспроизвести в памяти всё, что пережил, от своего лица… Гермиону-Дина поставили на землю. Где-то вдалеке удар тяжёлого лазера пришёлся на торговую лавку и подбросил вверх прилавки с фруктами, а заодно и её владельца. Мистера Тондберри, доброго старика, что угостил Дина плодом мейлуруна сегодня утром. Старик плашмя упал на горячий полуденный песок. Его открытые глаза остекленели, а тело лежало в неестественной жуткой позе. — Не смотри на него! — тревожно крикнула мама. — Дин, милый, не смотри! Смотри на меня! — она плакала, её руки, испачканные кровью, сильно дрожали, касаясь её-Дина лица. — Посиди тут тихонько, а когда всё закончится — мы вернемся за тобой. Договорились? Гермиона кивнула и мать притянула её-Дина к себе, крепко прижимая к сердцу, которое билось просто оглушающе громко. — Эй, мелкий! — отец повернул лицо Гермионы на себя. — Мы с мамой очень любим тебя! Ничего не бойся, ты меня понял? Гермиона снова кивнула и ощутила, как сухие губы отца Дина коснулись её-его вспотевшего лба. — Ну всё, полезай, — отец посадил её-его в крошечный подвал, между бидонами с молоком банты и полотнами для уличных шатров. — Ничего не бойся, малыш. — Я люблю тебя, — прошептала мама напоследок и резко повернулась в сторону. Гермиона потянула свою маленькую ручку к отцу, который закрывал створки люка и тот выдержал мгновение, смотря на неё, прежде, чем наглухо закрыть. Послышался рёв, а затем: бах! Гермиона прикрыла уши руками. Сердце едва не остановилось от страха. Бесконечный поток чужих мыслей роился в сознании девушки: «Где папа и мама?», «Куда они ушли?», «Когда вернутся?». Створки люка задрожали от огромной силы взрыва. Шаг. Ещё один. Ещё. Они были очень грузными и до ужаса пугающими. Затем всё стихло. Гермионе показалось, что он ушёл, как вдруг створки резко распахнулись и перед глазами девушки предстал гигантский дроид. Он выставил вперёд пусковую установку своей правой руки и нацелился. Гермиона зажмурилась. Она отсчитывала в уме секунды до собственной смерти. Один, два, три, четыре… Послышался выстрел, а затем ещё и ещё. Гермиона открыла глаза и увидела, как огромная металлическая туша поверженного врага падает на землю, поднимая за собой большое облако пыли. Яркое солнце слепило глаза, а пыль заставляла часто моргать, но девушка смогла рассмотреть статную фигуру в мандалорских доспехах, нависшую над ней. Воин протянул руку и Гермиона доверчиво протянула свою в ответ. Мандалорец крепко прижал волшебницу к нагруднику и обвил сильными руками, отрываясь от земли. Облако пыли всё ещё мешало ей рассмотреть, что же творилось у них под ногами. Она видела других мандалорцев, а ещё… Две яркие красные мантии и людей в них. Они лежали рядом. Лиц тех, кто носил эти одеяния, она так и не смогла разобрать. Они залетели на борт корабля. Воин что-то говорил ей-Дину, но ей было всё равно. Отчетливый образ двух людей в алых мантиях навсегда отпечатался в памяти мальчика, а теперь — и в памяти Гермионы.***
Она разорвала контакт. Воздуха в лёгких не хватало. Гермиона взглянула на мужа. Его глаза были полны боли и слёз, которые вот-вот сорвутся. — Мне так жаль, — тихо прошептала девушка и обняла своего ридуур, обхватывая его руками за шею, целуя в макушку. Ей так хотелось забрать всю его боль, что-то исправить, но… Она ничего не могла. Сильные руки Дина обвили её в ответ, крепко прижимая к холодному бескару. Он не двигался и дышал немного рвано. Наверное, такое подробное и болезненное воспоминание далось её мужу очень тяжело. Сердце Гермионы болело. Она плакала, не сдерживая себя и гладила мужа по голове, а он уткнулся лицом куда-то ей в шею и многозначительно молчал. Они просидели так какое-то время. До тех пор, пока в комнате, где спал Грогу, не послышался подозрительный шум, а затем и детский голос. Они разорвали объятия и Дин спешно натянул шлем на голову. Он снова был непроницаем. Казалось, будто бы и не было той безмолвной исповеди несколько минут назад, но Гермиона знала, что там, под непробиваемой коркой бескара, находится её ридуур, такой же живой и раненый не меньше, чем она сама. Они обсудят это позже, а сейчас нужно проверить, что за беспорядок творился у них в спальне и, кажется, волшебница уже знала ответ.***
— Идём, — произнесла Гермиона и дружелюбно протянула свою ладонь Расти, когда выслушала его тревожный рассказ. Малыш сомневался несколько мгновений, но, всё же, подчинился и протянул руку в ответ. Дин усадил Грогу на плечо и все четверо двинулись в сторону кухни.***
Они вошли внутрь помещения и тут же нарвались на крики разъярённой Хизз. — Как Расти посметь не слушать Хизз? Паршивец! — истошно вопила она, игнорируя присутствие преподавателя Хогвартса, а когда успокоилась — поклонилась Гермионе, но будто бы нехотя. — Зачем Расти ходить к профессору Джарин? — Хизз, я… — Молчать! — она ударила его по щеке. — С Расти Хизз говорить позже! — она перевела пышущий гневом и презрением взгляд в сторону Гермионы. — Хизз запрещать Расти и Соне дружить с Грогу! Зачем профессор прийти с Расти? — Я бы хотела обсудить с Вами важный вопрос, Хизз, — Гермиона сложила руки на груди и домовушка повторила её жест, но молча слушала волшебницу. — Я хочу стать хозяйкой Расти и Сони. Расти пришёл просить меня забрать их в семью и я согласилась. Глаза всех присутствующих полезли на лоб. Домовики, ранее скрывавшиеся по углам, наблюдавшие за развернувшейся сценой посреди ночи, повылезали из своих укрытий, облепив их со всех сторон. — Но… — домовушка едва не потеряла дар речи. — Хизз думать, что профессор Джарин не хотеть слуг-домовиков. — Я передумала, — она поджала губы. — Так что, я забираю их? — Пожалуйста, Хизз! — взмолился Расти. — Можно мы с Соней будем служить хозяйке Джарин? Прошу! Хизз задумалась, а затем молча ушла куда-то внутрь бочки, а спустя минуту вылезла вместе с Соней, подталкивая её к Гермионе. — Хизз не нравится, что в доме Джарин говорить про свободу для эльфов, но если профессор забрать Соню и Расти служить, то Хизз разрешить! — домовушка гордо вздёрнула подбородок. Волшебница сглотнула. Она вспоминала слова нерушимого обета, которым волшебники связывали себя с домовиками. Девушка строго посмотрела на домовушку и протянула свою руку Соне. — Ты согласна служить мне, Соня, до конца своих дней, если потребуется, пока не заработаешь хотя бы на одежду? — спросила она, не веря в свои собственные слова. Глаза Сони, полные слёз, заблестели от света свечей, подвешенных над их головами. Она неуверенно кивнула и протянула свою руку в ответ. Нити магии оплели их предплечья, слегка обжигая мимолётным жаром. Все зрители изумлённо вздохнули. Послышалось тревожное перешёптывание. — Ты согласен служить мне, Расти, до конца своих дней, если потребуется, пока не заработаешь хотя бы на одежду? — повторила она свой вопрос домовику и глаза того загорелись от радости. Он бросил быстрый взгляд на Грогу и протянул ладонь Гермионе. Магия вечной службы связала и его. Плечи Хизз расслабились и она тихонько усмехнулась. — Хизз говорить непослушным детям, что нет дела почётнее, чем служить семье! Пусть хоть такой, но семье волшебников! Гермиона закатила глаза, пропустив мимо ушей эту колкость и перевела взгляд на своих новоиспечённых слуг. — Расти, Соня, вот ваше первое задание: принесите мне… Ужин. Да, вон тот, что стоит на тарелках вдалеке. Грогу недовольно запыхтел, но Гермиона проигнорировала его. Расти с радостью побежал исполнять приказ хозяйки, а вот взгляд Сони потух и она поплелась к столам, едва передвигая ногами. Спустя несколько мгновений они подошли и протянули поднос и тарелки волшебнице. — Хорошо, поставьте вот сюда, — она указала на стол возле себя. Хизз довольно улыбалась, даже пустив слезу радости. — Я должна попросить у Вас прощения, Хизз, — произнесла Гермиона совершенно серьёзно, а затем посмотрела на Соню и Расти и произнесла очень вкрадчиво: — Я задам вам очень важный вопрос и прежде, чем вы на него ответите, хорошо подумайте. Я взяла на себя ответственность и готова содержать вас до конца жизни, если вы того пожелаете, вне зависимости от того, что вы решите сейчас, но есть кое-что гораздо важнее денег, что волнует и меня и вас, поэтому мой вопрос прозвучит так: вы хотите свободы? Глаза Сони загорелись огнём, а Расти подпрыгнул под потолок, вопя «Да!» и сестра присоединилась к его ответу. — Молчать! Глупые дети! Молчать! — кричала Хизз, но Гермиона остановила её жестом. — Вы не можете запрещать им что-либо, они принадлежат мне и я не позволю кричать на моих домовиков, — она сложила руки на груди и Хизз снова повторила её жест. Гермиона опустила руку в карман мантии и вынула оттуда пару аккуратных кожаных перчаток для разделки Дремоносных бобов, от сока которых у волшебницы развилась аллергия. Она помедлила мгновение, а затем протянула малышам по одной. — Вы отлично послужили мне и если вы хотите свободы, то забирайте её! — Нет! — истошно завопила Хизз и упала на колени. — Хизз умолять профессора не давать Расти и Соне свободы! Хизз сделать всё, что профессор попросить! — Я клянусь Вам, Хизз, что не оставлю их, найду им работу и буду содержать, я даю слово. — произнесла она уверенно и почувствовала, как дети почти одновременно вырвали перчатки из её рук, надевая каждый — на нужную кисть по одной. Они были им слегка великоваты, но Расти взмахнул рукой и подогнал по размеру сначала себе, а затем и сестре. Они оба низко поклонились бывшей хозяйке и завопили от радости, подпрыгивая почти до потолка. — Хозяйка подарила нам свободу! Свободу! — кричал Расти, не скрывая распирающей его радости. Хизз упала на пол, истошно рыдая и малыши подошли к ней, приобняв. Домовушка почти задыхалась от рыданий и Гермиона осмотрела зал. На лицах многих домовиков было презрение к ней, которое они вовсе не скрывали. Кто-то даже плюнул на пол и гордо развернулся, возвращаясь к своим делам. Гермиона знала, что так будет, но то непередаваемое счастье на лицах малышей несомненно стоило этой жертвы. В конце концов, за это они и боролись. — Хизз никогда не простить это профессору Джарин! Никогда! — кричала она, задыхаясь от слёз. — Мне жаль… — вздохнула Гермиона и развернулась. Дин, не проронивший ни слова, так же молча забрал поднос с их ужином и направился следом за женой. Один лишь Грогу совсем не понимал, вопить ли ему от радости за друзей или жалеть противную Хизз, которую вдруг стало почему-то очень жалко…