Мало

Санаде с детства вбивали в голову мысль о том, что пользоваться слабостью человека – это подло. И сейчас эта мысль истошно вопит где-то на краю сознания, взывая к здравому смыслу. Но здравый смысл крепко спит, уютно свернувшись в клубочек, он подгреб себе под бок совесть и стыд, не позволяя им и носа высунуть наружу. Главную роль на сцене человеческого разума играл эгоизм. Он подчинял тело и чувства, будил инстинкты собственника, темной волной поднимающиеся внутри. Заставлял все мысли сосредотачиваться на одном. Порой Юкимура удивлялся, как один единственный мальчишка может вызывать столько эмоций. Вот и сейчас это собственничество, страшное в своей искренности, не дает нормально мыслить. Да и думать о чем-то постороннем, когда рядом такой Рокуро. Сонный, уставший, невероятно уютный. Таким он бывает слишком редко, как бы не хотелось Санаде иного. Мужчина знает, что воля Унно, он бы вообще не показывал себя такого, но, к несчастью, господин слишком хорошо умеет пользоваться ситуацией. Рокуро всегда устает, используя свою силу. В голове шумит морской прибой, отдается в висках, разливается свинцовой тяжестью по телу. В такие моменты юноша даже рад, что Юкимура рядом. А генерал читает старого друга словно развернутый свиток. Властным движением валит его себе на колени, пропускает сквозь пальцы мягкие темные прядки, и, наконец, накрывает ладонью глаза, пряча от тусклого свечного огонька. Дрожат ресницы, щекоча кожу. Вьется из трубки дымок, заполняя комнату горьковатым табачным запахом. Ворочается внутри то самое темное, эгоистичное, довольное-довольное. Санада знает, что пользоваться чужой слабостью – подло. И это единственная подлость, которую он себе позволяет. Широкая ладонь бережно ведет по ребрам, мимолетно соскальзывает на живот. Рокуро глубоко вздыхает, не пытаясь вырываться – горячие руки почти что унимают боль. Улыбается осторожно, едва видно, когда подушечки пальцев выводят круги на обнаженных бедрах. Чтобы сцеловать эту улыбку с тонких губ Юкимуре приходится согнуться до самого пола. И он целует, жадно, жарко, впивается в податливые губы, заставляя отвечать и подчиняться. Чувствует, как льнет ближе теплое тело, как путаются в волосах тонкие пальцы. Ничто не нарушает спокойной вечерней тишины. Разбрелись по своим делам шумные храбрецы. Выставлена стража на постах. Тихо перебирает ветер пышные кроны. И только в сердце особняка бушует пожар. Выгибается Рокуро, сгорая в пламени обоюдных чувств. Тонет Санада в собственном желании и податливости Унно. Оба плавятся от лихорадочных прикосновений, рисуют поцелуями картины на телах, и смотрят-смотрят-смотрят. Они запоминают друг друга руками, губами, взглядами. И этого невыносимо мало. Это потом, прижимая к себе уснувшего юношу, Юкимура понимает, что много никогда не будет. Никогда не надоест этот уют, наполненный тихим дыханием куда-то в шею. Всегда будет мало тех узоров, которые он бездумно выводит на пояснице спящего. Мало простых прикосновений, когда генерал пересчитывает-обводит каждый позвонок под светлой кожей. Санада прекрасно это осознает. И Рокуро знает. И оба не хотят ничего менять.