Самолечение

Хлыст всё опускается и опускается на спину. Надо сжать зубы и терпеть, потому что ничего ему больше не остаётся. Фобариз не остановится, он тренировался на своих демонах… Его руки не связаны, но двинуться уже нет сил, и только оголённые ступни хочется согреть. Кровь, которую заставляют течь из его тела, первым делом отливает от кончиков пальцев. С него сорвали плащ, потом рубашку, и он то ли не струсил, то ли просто здраво рассудил, что сопротивляться нет смысла… Теперь это уже не важно. Не важен моральный облик, он жалок, но ему не будет ни жалости, ни пощады. Он валяется на сбитых коленях, придавленный к полу, и прячет от ударов шею и голову. Боли столько, что ощущать каждый отдельный удар и магическую искру, посылаемую будто в самое нутро, невозможно… Он кричит, конечно, кричит. Он не из тех, кто выдержит, не поморщившись, этот град ударов. Ян слаб. Он не похож на отца-зодчего, будто выдубленного из камня. Он скорее напоминает себе размокшую в воде тряпку, из которой пытаются выжать воду. Яну хочется смеяться от того, как он сам пытается уверить себя в том, что это закончится не его смертью. Единственное, чего он не хочет себе позволить — плакать перед смертью от горя. Пускай друзья запомнят его таким — в крови, поте, покрытого магической пылью, с пеной на губах и слезами боли на глазах, а не слезами желания повернуть всё в спять. Его вздёгивают на ноги и льют на спину солёную воду, раздражающую раны, и воздействие на разум усиливается десятикратно. Чего от него хотят? Что внушают его осоловевшему сознанию? Он плохо понимает, что делает, и как откликается его тело. Наверное, он вьётся ужом, наверное, снова кричит или уже скулит, а может быть он и вовсе сорвал голос… Они требуют раскаяния. Вот только каяться… в чём? В том, что не смог избрать одной дороги, в том, что и свет, и тьма, приняли его… А Яну хочется только добраться до заветных часов вновь и исчезнуть самому хоть ненадолго, раздвоиться. Мысленно он уже пытается это сделать. Вот тело, его только бьют, это со спины тела стекает кровь, и, кажется, уже начинает отваливаться мясо. Вот разум, его только выжигают наживую силой природы, подчиняющейся Зирохцессу… Всего-то. Тело и разум ныне составляют единое целое, жалкое, неспособное противиться воле мучителей или хоть как-то избежать её. Свет, тьма, всё — для него и против него. Они сходят с ума, и могут так вечно. Дело в том, что он не может. Он малодушно даёт себе отсрочку за отсрочкой. Ещё десять ударов, и я сдамся. Я завалюсь на спину — обещает он телу. Я взмолюсь о пощаде — обещает разуму. Но проходит десять ударов, а он, всё не теряющий сознания, даёт себе новую отсрочку. Плывёт перед глазами мир, сильные ноги Фобариза, мантия Зирохцесса. Друзья, которым он лгал, кричат что-то, но и слух обращается против него. А потом его то ли бросают, то ли он падает. Всё заканчивается. Он не помнит, почему. Пальцы скользят привычным жестом к часам. Стрелки щёлкают. Ян исчезает. Растворяется в божественной пустоте. У тех, кто приходит оттуда, его сердце и его память, и всё же, они разные. Они не берут больше положенного, и всегда возвращают Яна в единое тело. Он верит им с того момента, как впервые оказался ими. Стрелки щёлкают. Его становится двое. Его душа растягивается на двоих, но не рвётся. Ян остаётся связью, а сам смотрит пространством, будто со стороны. На полу пустого подвала, куда приволокли Яна, лежат уже двое. Ян каждый раз пропускает момент появления, сосредоточенный сам на себе. — Пирк… Прошу, отдай… Они не зовут друг друга Яном. Они отчего-то взяли себе именно эти имена, явившись впервые на свет. Ян не может спросить, почему. Наверное, им всё-таки хочется иногда представлять, что они — сами по себе, а не чересчур своевольные временные проекции мага-недоучки Яна, исказившиеся от того, что он не до конца владеет артефактом. На спине Крипа — ровно половина тех ужасных ран, что достались самому Яну. Пирк с трудом мотает головой. — Отдай, или я заберу всё физическое… — Крип осторожно ведёт по обнажённому плечу второй проекции — там, где у него самого красуется рубец. — Лучше отдай мне свою половину. И вылечи всё. — Ты не такой сильный, как Ян. — напоминает Крип, и голос его спокоен. — А я не так умён, чтобы вылечить всё… Не будь идиотом, как он, не надо терпеть… — При всём желании не смогу. — хмыкает Пирк и к его лицу начинает возвращаться цвет, в то время, как Крип сгибается от боли, хватаясь за голову. — А я предупреждал… — самодовольно хмыкает Пирк, глядя на мучения брата. — Давай заберу. — Нет. — Крип горделиво выпрямляется, и тут же едва не заваливается на бок. Из открытых ран течёт на пол кровь. — Ян позвал, чтобы мы его починили, правда? — констатирует Пирк. — Да. — Вообще это подло. Увечили его, а лечиться — нам… Почему он не позвал нас, чтобы драться с теми, кто это сделал? И правда, почему? Были ведь десятые и сотые доли секунды до того, как Зирохцесс поймал его в магическую ловушку. Как справился бы он с искаженными проекциями этот больной урод с посохом наперевес? Они, может, и не такие сильные, как Ян, но смогли бы убежать… А, впрочем, попадись один из них, второй бы его не оставил и, начни эти уроды истязать каждого с той же силой… Ян не в силах ответить. Крип качает головой вместо него. Одна из проекций порой понимает рассуждения Яна быстрее, чем вторая. Почему-то чаще этой понятливой проекцией оказывается Крип. Пирк же чаще не вспоминает, а чувствует сердцем то же, что и их… Нет, целым себя назвать Ян точно не может. Эти двое что-то притягивают из небытия или, может, параллельных миров, чтобы быть такими живыми… На небольшом столе валяются брошенные без дела зелья. Ян и без комментариев проекций чувствует себя сволочью. Он мог бы, все же, послушать Церонора, чтобы хоть одна из проекций знала, что и куда лить. — Отравимся. — Забери ненадолго раны… Прошу. И кожа на спине и плечах Пирка разглаживается, затягиваются на глазах раны, под засыхающей кровью — чистая ровная кожа. На вторую проекцию он старается не смотреть. Ему мучительно стыдно, Ян чувствует это, ему не менее стыдно. Пирк встряхивает несколько склянок, какую-то нюхает и морщится от запаха. Ее и берет. — То, что мерзкое — точно лекарство… — авторитетно заявляет он и, подобрав с пола обрывки Яновой рубашки, смачивает ее в зелье. — Будем надеяться только, что оно наружного применения… Крип поднимает затуманенный от боли взгляд: — Забери… — почти умоляет он. — Тише, родной… Забираю. Лицо Пирка искажает судорога, когда по его коже будто проходятся чьи-то невидимые когти, возвращая на место все ссадины, все царапины и синяки… Крип, получивший небольшое облегчение, перехватывает руку Пирка и прижимает пропитанный зельем лоскут к своему плечу прежде, чем тот успеет заспорить. Шипит сквозь зубы, но выдерживает. Когда он отнимает руку, на месте красуется ровная кожа. — Только щипется… — с удивлением сообщает Пирку Крип. — Сдается мне, это работа не Церонора, а какого-нибудь его бестолкового ученика. Не Лерия ли, часом? — Может, и Лерия… — с сомнением произносит Пирк, но руке Крипа, лоскутом проходящейся по его спине, не противится. — Ты только много не лей, тебе не хватит. — Сам знаю. — ворчит Крип. — И перестань тянуть мои раны, я все чувствую и вижу. — У тебя руки дрожат от напряжения. — тихо сообщает Пирк. — Если я тебе все полагающиеся оставлю, ты просто зелье расплескаешь… — Сразу видно, что ты со светлыми знался… Все на себя теперь хочешь принять, а другим не оставляешь… Может, мне понравилось, как оно жжется… — И воняет. — От запаха я вообще в восторге… Чувствую нотки паучьих лапок… — И лягушачьего помета… — И мышиной печени… — Невероятный букет тончайших ароматов. Крип даже смеётся, но прекращает почти сразу же. Смех замирает в его горле, будто бы оборванный чем-то… Рука, продолжающая промакивать раны на спине второй проекции, двигается механически. Ян чувствует, что что-то не так… Что-то очень плохо. Плохо не с ними, а с ним. Пирк тоже чувствует в Крипе перемену. Порывисто разворачивается. — Я тоже умею кое-что незаметно отбирать. — хмыкает Крип. — Коварный тёмный придурок. — последняя отобранная у Крипа рана затягивается под действием зелья. — Что с ним сделали, ты можешь понять? — Зирохцесс… — Я понимаю, что не Фобариз. — Пирк обнимает вторую проекцию поперек талии, устраивая его голову у себя на плече, позволяя максимально расслабиться. — Что он сделал, скажи? — Он знал о нас… — Конечно знал, мы же спалились. — Не… Не перебивай. — просит Крип. — Хорошо. Так что? — Он пережег нашу связь… Почти. Не успел. Там ниточка осталась. Но, если она порвётся, мы больше не… — Сволочь он. — подытоживает Пирк. — Я же просил не перебивать. — Да все и так ясно. Порвём — и Ян пропадет. Мы не сможем объединиться. Вот так новости, вот так светлый маг… Выходит, предполагал, что Ян не выдержит и раздвоится и оставил такое… Проекции переглядываются. Им-то что? Ну будут жить по отдельности, горя не знать, и разве что от боли и увечий друг друга избавлять не смогут, каждый сам по себе пойдёт, это Янова душа на волоске держится… — Спасать надо идиота, да? — Надо. Пускай разрыв будет между нами. Взгляд встречается со взглядом. У проекций на двоих целых два глаза. — Чем прочнее наша связь, тем прочнее нить, да? — Крип, не отрываясь, смотрит на Пирка. — Примерно. — Выходит, нельзя ссориться. — Какие… Сложные условия. С первого разделения мечтал с тобой поссориться, но не решался, а теперь это ещё и нельзя. — А тебе вообще много чего нельзя, ты же светлый. — А ты тёмный, но тебе против такого запрета это тоже не очень помогает… — Тёмные все для себя делают. — поясняет Крип. — Вот я не хочу с тобой ссориться, и не ссорюсь. — А чего же ты хочешь, темный брат мой? — и улыбка на лице Пирка далека от смиренной… Крип хмыкает. Темный, светлый — для них это все, как и для Яна — игры. Слишком серьезны маги и с той, и с другой стороны. Слишком пафосны, слишком уверены в том, что их мантии лишены полутонов. — Дай-ка подумать… — Крип с почти забавной сосредоточенностью закусывает губу. — Хочу наслать на Фобариза… Хоть что-нибудь, что возьмёт эту тушу. — Слабовыполнимо… — Но так желанно. А что будет по-твоему, благим… Для всего мира деянием? — Насадить Зирохцесса на его же посох… — Как ты кровожаден… — почти мурлычет Крип, и Ян не может припомнить, чтобы хоть раз говорил так, даже с красавицей Лэй… Знал бы, что умеет так, то только так бы и говорил, и тогда бы она точно не отказала. — Не хочешь на темную сторону? — Признайся, ты хочешь, чтобы меня не терзали муки выбора? — тон Пирка не столь проникновенный, скорее шутливый, подначивающий. — Никогда не слышал о том, чтобы темные о ком-то заботились… Не хочешь на светлую? — И какая же разница между сторонами? — Крип придвигается ближе ко второй проекции. — Лишь в том, чем оправдывать поступки. — менторским тоном заявляет Пирк. — О, разве нам нужно оправдание? — Крип привстает на коленях, закидывая обе руки на плечи Пирка. — Нам — точно нет. Пирк — слишком нагло для светлого — почти затаскивает Крипа на колени к себе. Сжимает его так, что едва не оставляет новые синяки. Целует, раскрывая его губы языком. Крип не сопротивляется. Улыбается в поцелуй шкодливо — довёл. Впрочем, кто кого — ещё не очень ясно. Ян, по крайней мере ответить затрудняется. Усилившаяся боль взрывается в головах обоих, и Крип от неожиданности дёргается. Однако от боли ставшая железной хватка Пирка не даёт ему вывернуться. — Больно — значит, лечит… — авторитетно заявляет Крип. — Не уверен. — Тогда надо проверить. — А если мы потеряем Яна? — Ну знаешь, некоторые вещи того стоят… Пирк закатывает глаза, но от полезшей к нему проекции не отмахивается. Позволяет завалить себя на каменный пол, нависнуть сверху. Крип усаживается верхом на его бёдрах с победным видом. Только лёгкий румянец на скулах выдаёт, что ему всё ещё больно. Яну хочется сказать им, что они на верном пути, что он чувствует, как уплотняется почти пережённая связь. Пирк поднимает глаза на Крипа: — Потерпи. — Ты ведь сам только что… — Мы всё делаем правильно. — Как приятно… Это знать. Голос Крипа чуть сбивается, поскольку Пирк, вместо того, чтобы лежать на полу смирно и ожидать соблазнения от якобы-тёмной проекции, эту самую проекцию обхватывает руками и, не стесняясь, лапает, развязывая шнуровку на штанах. Холодный каменный пол, залитый запёкшейся кровью, горячие гибкие тела его проекций… Яну ещё с того, первого случая раздвоения, всегда хочется присоединиться. Однако его проекциям он сам нужен, лишь как конечная точка единения, доказательства того, насколько нерушима их связь… Будь их воля, они наверняка бы предпочли, чтобы их связь была, как у прочих людей, неживой и неспособной за ними наблюдать. Ян даже для собственных проекций — лишний. Стоит над этим подумать… Хорошо, что он замедлил время. Ничего, он подождёт, а потом быстро-быстро всё успеет… Всех спасёт, всем поможет, только вот после восстановления души древним, как мир, способом, включающим в себя некоторое травмирование заднего прохода, восстановится, и бегом-бегом…