Вязкость

— Шестнадцатого июня? В комнате жарко. В комнате жарко, душно и нечем дышать, и Олежа сидит на своей кровати, опустив ноги, и оттягивает налипший воротник футболки. Антон стоит совсем недалеко — опирается о стол, — тыльной стороной ладони вытирает испарину со лба, вздыхая чуть более раздраженно, чем ему бы следовало. — Всеобщий выпускной. На улицах будет много молодежи, это идеальная возможность заполучить внимание народа, — он чуть хрипит из-за сухости во рту. Антон отталкивается от стола и медленно подходит к кровати, усаживаясь чересчур близко — Олежа чувствует, как их коленки на долю секунды соприкасаются, и жар чужого тела практически доставляет дискомфорт. Он вздрагивает и тревожно прочищает горло, незаметно отсаживаясь на пару сантиметров в сторону. — Митинг снова попадёт в новости, — Антон продолжает, — вполне вероятно, что Дипломатор этим поступком войдет в историю, и, я надеюсь, нас наконец услышат, — чуть громче и воодушевленнее, улыбаясь нежно и горделиво-горячо. Олежа быстро моргает и смотрит в чужие глаза непонимающе — они у Антона тоже, как и он сам, пламенные. Антон с таким взглядом выглядит навязчиво-надменно, практически по-кошачьи довольно, и улыбка его тоже душит Олежу пыльным воздухом, не давая и одного спокойного вздоха. Дискомфорт по костям растекается моментально, и Олежа снова пытается оттянуть воротник, чтобы подышать. На его лбу выступает капелька пота, и от жажды он тяжело сглатывает. — Нас? — он приподнимает бровь, чуть склоняя голову вбок. — Конечно, нас, — Антон кладет руку Олеже на плечо, и ему очень жарко, — я же без тебя не справлюсь, — и Олеже совершенно не нравится, что он раскаленно-вязко подмигивает. Олежа тут же чувствует жар на щеках и быстро опускает лицо, заметно тушуясь. Он готов поклясться: на коже ожогами чувствует чужую самодовольную ухмылку, и ему мерзко. Ему требуется несколько секунд и два глубоких вдоха, чтобы ресницы перестали подрагивать. — Антон, — он снова поднимает уже подстывший взгляд и недовольно косится на чужую горячую руку, но отталкивать её не торопится, — это ты шутишь сейчас, да? — нервный смешок вылетает совершенно бесконтрольно. По поднятой брови и чуть дрожащим зрачкам Олежа понимает: не шутит. Олежа чувствует, как что-то внутри него трескается, покалывая осколками мышцы грудной клетки. Кожа плеча под чужой рукой начинает больно плавиться. — Это же мой выпускной тоже, Антон, — он продолжает совсем тихо, и холод в его голосе отдается эхом разочарования, — и я ведь просил тебя прийти, — он закрывает лицо руками, пряча тревожный взгляд. Антон практически не шевелится, лишь только снова глотком прочищает до противного сухое горло. — Я знаю, я не забыл, — и его голос кажется еще тише, — я надеялся убедить тебя в том, что не каждый выпускной того стоит, — нежная усмешка больно колется в уши. Олежа над такими неуместными шутками всегда раньше смеялся — не хотел обижать собеседника, — но теперь не смеется. Олежа теперь только поднимает взгляд и смотрит на чужое лицо треснувшими хрусталиками, пытаясь собрать хрупкие мысли воедино. Олежа раньше сильно тревожился, решаясь позвать Антона на выпускной. Олежа теперь понимает: глупо было надеется, что Антон действительно захочет прийти. — Но этот того стоит, — его голос предательски сильно дрожит, волнуя пыльный воздух, — ты можешь не идти, Антон, но я не могу его пропустить, — совершенно болезненно. Антон сжимает Олежино плечо необъяснимо сильно, и улыбается неуместно спокойно. — Но разве может выпускной быть важнее? — непередаваемо душно. Путаные слова на «не» больно царапают изнутри сосудов — Олежа тревожно сжимает в кулак ворот душащей майки. — Я же сказал, что не могу, — ноты печали в голосе перетекают во что-то совсем неопределенно тяжелое, — не в этот раз, — в глаза не смотрит. Антон делает ещё один глубокий вдох и снова до отвратительного неуместную улыбку натягивает. — Ради нашего дела- — Антон, — Олежа метает острый, слишком холодный взгляд. Антон практически смущается из ниоткуда взявшейся резкости. Он молчит всего две секунды — Олежа успевает сделать половину тяжелого вздоха. Он молчит всего две секунды — но это достаточно долгие две секунды для того, чтобы Олеже захотелось навсегда выйти из затхлой комнаты: молчание забивается в лёгкие пылью. — Но это, — он наконец продолжает медленно и тихо, поглаживая большим пальцем чужое плечо, — это государственная важность, ты же понимаешь, — его голос твердеет в тщетных попытках не звучать грубо, — другого такого шанса не будет, — отрезает. Олежа смотрит в стену и чуть прикусывает губу, начиная тревожно трясти ногой. Он не торопится выгонять пыль из лёгких на выдохе — она противно облепляет ацинусы, остро щекоча эластичные волокна. — И у меня не будет другого выпускного, Антон, — он раздраженно дергает плечом, уворачиваясь от чужой руки. Антон поражено опускает сжавшуюся ладонь на пушистое горячее одеяло. Он смотрит на неё ещё пару мгновений, переминая сухую ткань в потных пальцах. Топлёную тишину разрывает только ритмичное постукивание ногой по полу — Олежа чувствует, как мышца начинает гудеть. — Олеж, — Антон шепчет на выдохе, — ты правда здесь мне очень нужен, пожалуйста, — он наклоняется, пытаясь взглянуть в чужие глаза. Олежа чувствует, как от томящей жары у него плавятся мозговые извилины. Ворот рубашки мерзко душит и до зуда натирает сальную кожу — Олежа в очередной раз торопливо оттягивает его от шеи, плотно сжимая в дрожащих пальцах. Звук биения собственного сердца пульсирует в ушных перепонках, голос Антона звучит остро и нарочито мерзко, золотистое солнце белыми бликами покрывает дрожащие зрачки противной пеленой — нервный стук ногой о твёрдый паркет заметно учащается. Олежа чувствует, как по его коже липкими дорожками стекает пот, Олежа пытается сосредоточиться на собственном пыльном надрывном дыхании, но Антон снова предпринимает попытку дотронуться до его напряженного плеча — и он не выдерживает. — Я к этому четыре года шел, ты же понимаешь?! — Олежа срывается на крик и поворачивается резко, быстро, злобным взглядом вылавливая чужие радужки. — Понимаю, но в перспективе- — Четыре кошмарно сложных года, Антон! — что-то внутри него начинает бурлить кипятком. — Это самое важное событие моей жизни! — он вскидывает руки, и в пальцах его не удается скрыться холодной дрожи. Антон практически совсем не дергается, лишь виновато отводит помутневший взгляд. На Олежину кожу его мнимое безразличие налипает горячей вязкостью, и слёзы на глазах щиплют ресницы. — Я просил тебя забыть о Дипломаторе хоть на один день! Один день! — капли пота резко слетают с его взмокших волос. — Самый важный для меня день, Антон! — Олежа весь трясется, жестикулируя обильно, сверкая в зрачках чем-то между злостью и разочарованием. Антон взгляда на Олежу не возвращает. Сжимается, как облезлый щенок, глаза то и дело щурит, вглядываясь в жаркий цвет матовой стены. Не двигается и не вдыхает пыльный воздух — думает, сосредотачивается, переваривая мясные внутренности черепной коробки, — и Олежа злиться прекратить не может. — Я не понимаю, что я сделал не так, и это меня пиздец бесит! — он говорит громко, пылко, выплевывая звуки сквозь сжатые зубы. — Я волосы на себе рвал, но старался тебе во всём помогать, а теперь и этого, оказывается, недостаточно! — собственная грубость вкупе со спёртым воздухом обжигает глотку, и Олежа закашливается. Антон реагирует моментально и взгляд на него переводит тут же — полный тревоги и чего-то запутанного. Олежа успокаивает приступ снова потянув за воротник футболки — и что-то пугает его, когда он встречается глазами с пыльно-приторными золотыми радужками. В них собрана гамма из так ненавистной им вязко-душной самоуверенности, неуместной горящей надежды и необъяснимого, неподходящего леденящего страха. Олежу он обдает холодом — кипяток из-под коры полушарий выпаривается. — Что не так, а, Антон? — он всё ещё дышит надрывисто, разгорячено и пыльно, но вновь говорит спокойнее, — В чем я снова облажался? — и успевает только моргнуть. Всё происходит в секунду. Антон наклоняется резко и без предупреждения — в следующий момент Олежа уже чувствует горячие губы на своих собственных. Поцелуй тягучий и до противного липкий: Антон вжимается силой, размазывая вязкую слюну по чужим дёснам. Олежа не хочет отвечать, а Антон не спрашивает разрешения, берёт нагло, хватает его за плечо и тянет к себе, не позволяя отстраниться — горячие пальцы его грубо сжимают кожу, оставляя болезненные ожоги, расплавляя хрупкий эпителий. Ворот ненавистной майки натягивается только сильнее: он впивается в кожу острыми волокнами, растирая её до зудящих кровавых пятен. Антон дышит ему прямо в лицо раскаленным воздухом — от недостатка кислорода Олеже кажется, что его собственные глазные яблоки начинают вытекать. Челка Олежи потом липнет ко лбу, и ткань одежды налипает на взмокшее тело, и пыль тучным облаком обвивает лёгкие, и Антон бесцеремонно вгрызается в его нежные губы, гадко перемешивая кровь со слюной в одну до мерзкого липкую и теплую жидкость — Олеже жарко, жарко, очень жарко, и он не может дышать, и мысли в его голове плавятся, и Антон — тот самый, любимый, желанный Антон, — сейчас слишком, слишком близко, и в комнате слишком душно, и это всё слишком неправильно, и сердце его бьет по ребрам слишком отчаянно и отчетливо — и он просто снова не выдерживает. Он рывком дёргается назад и всеми силами практически отпихивает Антона от себя, давясь сбившимся дыханием. — Надо открыть окно, — его голос дрожит, — здесь очень душно, — тараторит Олежа, второпях отводя напуганный, ошарашенный взгляд в сторону, поднимаясь и отходя к подоконнику будто в жалкой попытке побега. Вставая с кровати он чуть не падает: его ноги оборачиваются ватой, в глазах темнеет полупрозрачными пятнами, а в руках под кожей не удается утихомирить дрожь, — и он лишь с третьей попытки умудряется схватить скользкую ручку. В ослабших пальцах не хватает контроля, чтобы её провернуть — ему удается это с большим усилием. — Олеж… — сквозь нервозно трясущиеся мысли Олежа слышит тяжелое эхо, жгучим горячим потоком покрывающее уши. Его заглушает собственное сердцебиение — Олежа вздрагивает от жуткой пульсации, давящей на мозг. Он судорожно мотает головой и пытается успокоить нарастающую панику, открывая проклятое ненавистное окно: прохладный воздух наконец врывается в комнату, но Олеже этого мало — он вешается на подоконник, высовывая затуманенную голову наружу. Он дышит быстро, потеряно, пытается набрать в затхлые лёгкие побольше свежего воздуха за раз. Слепящая плёнка постепенно пропадает из его хрусталиков, кожа начинает приятно покалывать воздушной свежестью, а в голове мысли распределяются по правильным местам, остужаясь. Он успокаивает свое дыхание, хоть и чувствует всё ещё, как сердечная мышца рьяно пытается вырваться из клубка нервов и сосудов. Глубокий вдох и глубокий выдох — он застывши смотрит на ещё подрагивающие тремором пальцы, отсчитывая в голове собственное сердцебиение. — Олежа, я… — на этот раз эхо доносится четче, и Олежа различает в нём ноты тоски и сожаления. Антон не может даже продолжить собственную мысль, когда глазами встречается с безразличным, пугающе-ледяным взглядом повернувшегося Олежи. — Тебе, кажется, пора идти, — Олежа говорит чётко, отстраненно, но губы его почти незаметно подрагивают. Антону кажется, что на долю секунды он видит в уголках чужих глаз капли влаги, а в хладнокровном голосе — мертвецкую печаль. — Олежа, милый, я не хотел, — Антон говорит медленно, тихо, почти шепотом, и звучит абсолютно искренне жалко. Олежа на секунду отводит взгляд и вздыхает надсадно — чувствует слёзы на нижних ресницах. — Не называй меня так, пожалуйста, — надрывистый болью голос выдаёт его полностью, — и уходи, — тяжело сглатывает, — мне нужно обо всём подумать, ладно? — и он пытается держаться отстраненно, сильно, но его предатели-пальцы снова начинают дрожать, а щеки краснеть — он не выдерживает и резко отворачивается к окну, пряча лицо. Олежа не видит, как Антон молча кивает, поднимаясь с кровати. Тишина по комнате повисает вязкая, спёртая, набивает воздух недосказанным обидами и обещаниями — Антон нарушает её лишь только постукиванием пяток по полу, отходя к двери. Олежа ни на один шорох не поворачивается, когда Антон обувается, когда кладёт ладонь на тяжелую ручку, когда прожимает её так, что дверь издаёт режущий уши скрип — Олежа смотрит в окно, пытаясь вдыхать свежий воздух, пытаясь утихомирить буйное сердце и успокоить тревожащиеся мысли. — Извини, это было ужасно, — тихо и медленно раздается у него за спиной, и голос Антона, кажется, тоже немного подрагивает, срываясь на шепот, — я себя ненавижу, — давится словами. Олежу пробирает холодной дрожью с ног до головы, и зрачки его уменьшаются, и плечи напрягаются. Он пугливо разворачивается и круглыми глазами смотрит вперед: по мокрым векам и покрасневшим щекам Антон понимает абсолютно всё. — Да, — ему с трудом дается даже самый простой звук, и он поджимает губы, пытаясь не заплакать снова, — я тебя тоже немного ненавижу, — и грустно улыбается краешком губ. Антон хочет ответить что-то чувственное и правильное, но теряется. — Увидимся, — отпускает он, с громким хлопком закрывая тяжелую дверь. Олежа прикрывает окно — ему становится холодно.