Никогда

… Всю жизнь, что Яр себя помнил, рядом был тот, кто был царем и богом. Тот, чьи действия слишком долго и слишком уверенно не подвергались критическому анализу. Тот, кому прощалось все… Слишком многое, чтобы сейчас с чувством справедливости делать обвинения — сам виноват. Сам виноват, что пустил в душу, что прикипел, прилип намертво. Что теперь, даже не может разглядеть его настоящего, спрятанного за тысячей слоев мысленных образов о нем. Всю жизнь, что Яр себя помнил, были до боли простые правила: возвращайся домой раньше, чем вернётся он; не показывай ему эмоций; следуй его советам. Он. Ему. Его. И однажды это предсказуемо надоело. Однажды, когда больше не было сил терпеть, за спиной выросли обломки крыльев. Однажды беспомощный человечек начал ими махать. И взлетел. Первый глоток воздуха ощущается как электрошок. Мир бьёт в лицо радугой красок. Выедает привыкшие к вечной тьме глаза. Мир сложен и в то же время нежен. Окутывает, топит в себе, заставляя застыть и в немом восторге и рассматривать его, пристально, до каждой черточки. Второй глоток. И человека уже не выдрать из цепких лап свободы. Эфемерной, почти нереальной. А потом еще и еще. За большое счастье наказывают. А если нет, то это не имеет значения, потому что в его мире — да. Наказывают. Глаза. Неживые. Совершенно холодные. Яр смотрит в них, в серые, такие же у как у него самого, омуты и тонет. Быстро и неумолимо. Не так как тонут в глазах друг друга влюбленные. А по-настоящему. Барахтается, захлебывается. Боится. Ему до дрожи страшно слышать этот спокойный бархат голоса. Невозмутимый, как будто бы даже теплый. Ему бежать хочется. Но он стоит и внемлет ему, как заколдованный. Валя говорит плавно, красиво, и так же неспешно подходит к нему, кажется, раздевая взглядом. Все это похоже на прелюдии. Слишком долгие. Доводящие до отчаяния. До мольб и сдавленных хрипов. Яр морщится от этого сравнения, прячет его глубже, понимая, что сейчас совсем-совсем другое. Сейчас, вслед за тщательной подготовкой, последует не что иное, как канонада выстрелов в голову. Повезет, если фигуральных. Валя снова облизывает его глазами, останавливаясь совсем близко. Плавающий туда-сюда взгляд вдруг останавливается. Яр не понимает, на что смотрит Валя и невольно отшатывается назад, когда крепкие пальцы сжимают ворот рубашки. Валя усмехается, осторожно, но с напором отгибая его в сторону. — Ничего не хочешь объяснить? — скрежещет по ушам металл, резко влившийся в привычную тягучесть. Яр опускает взгляд, на сколько это возможно и только на периферии зрения замечает лилово-красное пятно пониже ключицы. Мгновение и его прошибает холодным потом. Резко сводит руки, но он даже не пытается отстраниться. Только затаивает дыхание, не представляя, чего ждать дальше. Валя кивает и плавно наклоняется к его шее, прижимаясь губами к уже оставленному засосу. Он впивается в кожу, прикусывая, въедаясь. Как вампир, выпивающий жертву до самого конца. Яра тошнит. Ему кажется, что еще секунда и померкнет сознание. Но нет. Валя плавно отстраняется, словно бы оценивая результат и снова поднимает взгляд. Секунда. За которую Яр умирает и рождается заново, и Валены ладони грубо отталкивают его. Он успевает сделать шаг и больно врезается затылком в стену. Еще одна секунда, и Валя оказывается рядом. Твердые руки хватают Яра за грудки, вдавливают в светлые обои. Валино лицо, — наконец, — пышет яростью. Неподдельной. Кипучей. — Разве ты забыл, о чем я говорил в прошлый раз? Не забыл. Помнит. До мельчайшей детали помнит этот шепот на ухо: «Я. Тебя. Убью.» Это было всего лишь опоздание. Всего лишь флэшка с дурацкими фильмами. Всего лишь глоток свободы. Той самой о которой так любил говорить сам Валя. И Яр сбегает. Сбегает из этого чёртова круга адова колеса. Тонет в людях. Тонет в каждом новом. Приходящем. На полчаса забываясь с другими, чужими, неподдельными. Забывая простую истину: Он. Только. Его. И вот теперь Яр стоит здесь. Прижатый к стенке, почти обездвиженный. Глаза в глаза. — Помнишь? — Яр сглатывает, аккуратно кивая. — Умница… — на Валеных губах снова расцветает снисходительная улыбка. К горлу тут же подкатывает тошнота. Валя запускает одну руку в карман брюк. Щелчок. Яр опускает глаза, давясь собственным вдохом и чувствует, как расширяются и так открытые донельзя глаза — в Валиной руке нож. Резким, точным движением он вскидывает руку, и лезвие прижимается к бледной шее. Яр рефлекторно задирает голову, только сильнее прирастая к холодному бетону за спиной. Как будто бы играючи, Валя проводит острием выше, оставляя мимолетную царапину. Легкий разворот рукояти, и нож впивается в кожу чуть ниже подбородка. С четко выверенным нажимом Валя ведет рукой вниз, прочерчивая кровавую полосу до середины шеи. На секунду отпускает и снова прижимает, совсем рядом с сонной артерией. Снова отстраняет руку, как художник кисть примеривает на глаз, рассматривая собственную картину. И словно бы на секунду задумавшись, медленно проводит еще один «штрих». Яр ощущает, как ползет по коже капля крови, как заточенное ножевище прочерчивает линию до ключицы, останавливаясь на багровом пятне. Наконец Валя опускает нож и осторожно беря Яра за подбородок, заглядывает ему в глаза. Яр смотрит и видит пустоту. Мертвое мерцание темно-серых радужек и безжизненно замершие зрачки.

***

Крепкие руки подхватывают его тело и чуть подержав, так же легко опускают на белоснежную простынь. Длинные пальцы мягко скользят под ткань рубашки, оглаживают ребра, тут же отпуская и принимаются расстегивать мелкие пуговицы. Яр как зачарованный, с затаенным дыханием следит за темными глазами, с заботливой внимательностью оглядывающими его тело. В каком-то полубреду рассматривает эту мягкую красивую полуулыбку. Ему страшно, но хорошо. Валя наклоняется над ним, мягко улыбаясь. — Ты же помнишь, что это — наша тайна? Бархат голоса переливается тысячей оттенков в этой полутьме. Валя говорит тихо, словно бы действительно это — что-то сокровенное. Яр смотрит на него и видит честность. Такую настоящую и в тоже время опасную. Как будто это особый обряд. Особая честь. Но ему страшно. Почти по-детски, словно бы не было за плечами Великой и ужасной, словно бы ему куда меньше этих чертовых шестнадцати. Ему нельзя, но он чувствует себя вдруг совсем ребенком. Яр на секунду зажмуривает глаза, кивая в ответ и тут же снова впивается взглядом в Валино расслабленное лицо, тот улыбается еще чуть шире. — Умница, — проводит рукой по густым темным вихрам, спадающим на плечи. Яр чувствует себя ребенком. Яр и есть — ребенок, но никогда себе в этом не признается. Валя делает это с привычной четкостью. Он не груб, но о нежности можно даже не вспоминать. Он доводит. До сдавленных стонов, до запретного всхлипывания и этого чертова: «пожалуйста». Валя не ругается. Но смотрит укоризненно. Он двигается быстро, выверено. Делая хорошо. Он делал так всегда. Валя одевается сразу, как они заканчивают. И это тоже стало частью обыденного ритуала. Это, вроде бы, нормально. Яр не знает. И боится знать. Он пытается спросить. Он уже пытался. Пытался давно. Так почему бы не попробовать еще раз? Валя, уже одетый, хмурится: — Ты забыл? — голос все еще мягкий, но в нем слышится назидательность. — То, что мы делаем — не правильно. Это мерзко. — Но почему.? — Яр приподнимается на локтях, понимая, что сейчас хорошо бы одеться, но на это решительно нет сил. Валя садится на постель, чуть склоняясь к нему. — Потому что я неправильный… — он смотрит, и в глазах читается раскаяние. — Потому что мне это нужно… Именно поэтому это — наша тайна.

***

Яр дышит сорвано, ощущая, как тяжело колотится в груди сердце. Ему кажется, что он уже умер. Ему, наверное, хочется этого. Но время замерло. И Валя недвижный стоит с ножом наизготовку… Еще секунда и лезвие по самую рукоять войдет под ребра… Но он только хмыкает, театрально отбрасывая его в сторону. Два неспешных шага назад, и Валя, словно оценивая, окидывает Яра разочарованным взглядом. Он молчит, но это молчание бьет по ушам набатом. — На колени, — голос, будто бы эхом разлетается по квартире. Слишком просторной, слишком чистой и светлой, чтобы сейчас в ней происходило это. Яр вскидывает полные непонимания глаза, наконец отделяясь от стены. Он снова замирает, превращаясь в гипсовую статую. Саднит порезанная шея и застревает в легких воздух от… Страха? Нет. От животного ужаса. — Я что-то непонятное сказал? — бархат окончательно сменяется на металл. Повелительный голос грохочет в ушах, оглушая, уничтожая что-то живое внутри, сродни выстрелам. — На колени. Сердце останавливается на миг и с острой болью ударяет по ребрам. Яр чувствует, как отнимаются кисти рук, как сами собой подгибаются ноги. Кажется, что его с ног до головы окатили ледяной водой. — Зачем? — голоса нет. Только слабый хрип вырывается изо рта. — На колени. Медленно, чувствуя, как начинает колотить все тело, он опускается на пол. Глаза прилипают к светлому ламинату. Опустевший взгляд, в панике мечется туда-сюда по полу, пытаясь зацепиться хоть за что-то. Нет. Только идеально постеленные дощечки. Отяжелевшие руки плетьми повисают вдоль тела. Яру кажется, что его парализовало. И, возможно, так было бы лучше. Но нет. Нет же. Звон ширинки над ухом проезжается мерзким скрежетом. И он, обессиливший, дергается как от удара, до боли стискивая зубы. — Ты же обещал… — Одними губами. Только слабый шелест. — Что? Яр чувствует, как Валина ладонь зарывается в спутавшиеся волосы. Тот резко дергает вниз, задирая его голову. — Ты обещал! — крик срывается звонкой пощечиной. Яр раскрывает зажмуренные веки и не видит. Ни вали, ни режущих глаз белых стен. Он не здесь. Не в большой светлой квартире на коленях перед собственным дядей. Нет. Он снова в маленькой оружейной. Заперт в этих узких стенах, парализован собственным страхом. Снова тяжелая пятерня держит его за отросшие волосы. Снова. Снова. Снова. Те же шорохи, те же сдавленный мужские стоны… То, что так тщательно скрывалось ночной темнотой и отсутствием камер. — А может?.. — да. Валин голос. Все еще мягкий, практически отечески нежный. Он мягко кивает головой, намекая. Яр чувствует, как тошнота подкатывает к горлу. — Нет… Я… Можно… Нет? — надтреснутый голос подрагивает. Плакать нельзя. Так учил Валя. Так учили чертовы академики. Нельзя. Но на глаза наворачиваются слезы. Ему шестнадцать. И как бы он не хотел быть старше, умнее… Ему всего шестнадцать. Валя. Валечка. Такой хороший. Он аккуратно берет его лицо в ладони, с необъяснимой нежностью заглядывая в глаза. — Что такое? — Преподаватель, — Ярик сорвано глотает пересохшим ртом воздух. — Он так… — он всхлипывает, просто не в силах договорить. — Значит тебе никогда не придется так делать, — Валя говорит это почти шепотом, крепко прижимая мальчика к себе. Яру всего шестнадцать. Валя так говорил. Так что поменялось с тех пор?.. Разве пять лет равны по длительности этому таинственному «никогда»? Разве так? Яр послушно открывает рот. Он не чувствует, как по щекам катятся горячие слезы, как Валя толкается глубоко, в самое горло. Он в темноте. Той, которая спасала страшными ночами в крохотной коморке, которая, кажется, должна спасти его и сейчас. И она спасает. Прячет воспаленное сознание под своим недвижным куполом, погружает тело в топкое ничего.