С лошадьми и челядью

Роза клонила слишком тяжёлую головку для такого тонкого черенка, и Ральфу пришлось практически полностью засунуть сорванный цветок в вазу, чтобы он не опрокидывался. Трофейный коньяк был загодя разлит подышать в две стопки, вернее себе-то Ральф набулькал без малого стакан, а для Стервятника маленькую стопочку, прикрыв её, как того требовала традиция, кусочком сухарика, найденным в нижнем ящике стола. В том, что чудесно воскресший вожак Птиц явится к нему с минуты на минуту, Ральф не сомневался.       — И даже фотографии нет, — задумчиво пробормотал Ральф, рассматривая подъеденный с одного края сухарик. У него действительно не было фотографии со Стервятником, кроме той, что была в личном деле, а там Рексу было лет семь-восемь — в таком возрасте поступали в Дом. Да и вообще, домовское сообщество не любила фотосъёмку, кроме летнего периода. Традиция, оставшаяся от старших. Но и тогда, если перебрать все эти коряво обрезанные снимки, вряд ли там найдётся фотография, где Ральф бы стоял бок о бок с порозовевшим от загара вожаком Птиц. Коньяка убыло уже на треть, а Стервятник так и не показался на пороге. Что это могло означать? А означать это могло только одно — смертельную обиду и массу проблем для Ральфа в будущем. Вряд ли Папаша вылез из домовины и пошёл отмечать собственные поминки в Кофейник. Скорее уж лежит и злобно пыхтит, таращась жёлтыми глазищами в затянутый паутиной потолок, выдумывая кары и лелея планы мести, жестоковыйному Р Первому.       — Ладно я был не прав, — признался себе Ральф. — Собственно с меня не убыло бы, чмокни я его, изобразив скорбь и печаль. Пускай фальшиво, ну уж не хуже сегодняшней русалки. В конце концов похороны допускают некоторую экзальтацию. С кем-то другим можно было бы подумать, что всё это действо всего лишь прелюдия перед эндшпилем — самоубийством. Но вот этого как раз Ральф не опасался совершенно. Стервятник слишком трусливая и осторожная пташка, если бы он реально рвался к воссоединению с братом — времени и способов у него было вагон и маленькая тележка. К двери с цифрой три Ральф шёл с бутылкой в руке, совершенно не таясь. После сегодняшних премьер его желание выпить не осудил бы даже пастозный Джин из фазаньей стаи. Дверь к Птицам оказалась открытой, оно и понятно — кому её закрывать? Уж не Стервятнику, это точно. Не освещенную прихожую Ральф преодолел смело, тут, как и в четвёртой, ничего не стояло на проходе, чтобы хромоногий вожак не повредил себе утлое колено.       — Ну невозможно зайти внутрь, понимаешь? — накумареный голос Рыжего. Ральф затаился, присев на тумбочку под вешалкой. Отчего-то Рыжего на самой церемонии прощания не было. Может быть потому, что крысиный предводитель вообще не жаловал похоронные мероприятия в целом, а бутафорские и подавно. Или потому, что он сидел на воспитательной беседе у Шерифа после драки за резинового жирафа и в который раз слушал, что все они не более чем питомник ублюдков.       — Такие маленькие, чёрненькие. Белобрюх говорит, что бывают и жёлтенькие в крапинку, ну тут верить, сам понимаешь. Но народ категорически не моется. Дышать уже не чем, но в душевые никто ни ногой. Давай, Птица, не закисай, нужен дуст какой-нибудь.       — Мне совершенно нет дела до ваших жукорашек, — со знакомой восхитительной склочностью выцедил Стервятник. Ральф аккуратно заглянул внутрь спальни, Рыжий сидел по-турецки на столе, покойный вольно лежал на боку, поставив руку на локоть.       — Я сегодня почти перешагнул границу сущего, а он.. Чадящий косячок перекочевал из рук Рыжего к Стервятнику, и с минуту они молча дымили, Ральф, чтобы не отставать, тоже приложился к бутылке.       — Ну слушай, я уверен, он всё осознает и будет рвать на себе пиджак от горя, а ты..       — А я порадуюсь этому из могилы, — капнул желчью Стервятник. — Неужели было так сложно?       — Нет, а как ты хотел? Лечь и сразу взять его на жопный-удушающий, так не получится, Стервятник. Ральф подавился коньяком и сверзился бы на пол от таких слов, если бы не сидел.       — Можно, хотя бы сегодня избавить меня от своих пошлостей? — с точки зрения Ральфа совсем не натурально возмутился Стервятник.       — О мёртвых ничего кроме правды, — парировал Рыжий.       — Ты в Кофейник?       — Нет, не люблю шумихи. И ты бы не игрался с этим. И это, всё равно лежишь без дела, так подумай над отравой. Я и так уже неделю, как дурак, гашусь в коридоре со спальником, потому что носки у Дона — иприт отдыхает. И это ещё Мертвец не снял свои труханы на сушку! Рыжий сполз со стола и потрусил на выход, чуть не оттоптав Ральфу ботинки, но тот вовремя поджал ноги. После всего услышанного альтруистический порыв его уменьшился весьма значительно, и ломиться в комнату лобызать Папашу Птиц он не спешил. Стервятник крутился, устраиваясь поудобнее, но слезть на пол самостоятельно без посторонней помощи не мог. А ещё, Ральф это знал точно, обычно в гробу у Стервятника лежал матрас, стащенный с кровати. Скорбь скорбью, а спать тот предпочитал с комфортом и на мяконьком. А сегодня ради достоверности все перины были вынуты, и лежать наверняка было жестко и неудобно.       — Всё не так, — изрёк Стервятник, угомонившись.       — Потому что ты не исповедовался, — откликнулся Ральф из прихожей и, если Папаша и удивился, то ничем себя не выдал.       — Что?       — Отошёл без облегчения души, а это, считай, без упокоения.       — А вам-то это как мешало, вы же атеист? — сварливо поинтересовался Стервятник. — Неужели было сложно отдать последнюю дань уважения?       — Ну, знаешь, есть же всё же какие-то общепринятые нормы! — сказал Ральф и подумал, что сам себя загнал в ловушку.       — Вот именно! — воздел длинный перст Стервятник. — Прощальный поцелуй. Отказать усопшему в такой малости, это же какой сволочью надо быть?! Нужно быть потерявшим веру в человечество воспитателем школы-интерната со всеми сопутствующими профдеформациями, девиациями и эмоциональным выгоранием.       — А можно было обойтись без всей этой ярмарки, и просто прийти и попросить?       — Пфф, а вы бы так и согласились? — Стервятник несогласно взбрыкнул ногами, стукнув каблуками сапог в жалостливо заскрипевший гроб. Тут Ральфу было нечего возразить, потому что явись к нему Папаша Птиц и брякни, поцелуйте меня, пожалуйста, а то сил никаких нет. Всё, на что он мог рассчитывать после этого, — это подзатыльник и какое-нибудь воспитательное мероприятие физического толка для выветривания дурных мыслей из головы.       — И знаете, — продолжил Стервятник, — последнее значимое событие — осенняя гонка колясочников.       — А театр? — просипел Ральф после очередного глотка.       — Если меня и посещали мысли отложить моё мероприятие, то после этой сценарной отрыжки медлить было уже нельзя. Неужели вы бы хотели, чтобы в памяти у людей осталась тюленеподобная русалка и побитый молью принц в деревянных штиблетах? Возразить было нечего, и Ральф промолчал. Даже он взрослый, пусть и с надорванный работой в Доме психикой, человек с содроганием вспоминал улыбку морской ведьмы и дурашливую жизнерадостность короля. Коньяка оставалось на три пальца, и Ральф решил, что эта именно та доза, которую он может безболезненно оставить Стервятнику, но надо было как-то закруглять этот обмен претензиями и, желательно, к обоюдной выгоде. Ральф встал, в голове шумело, а в ногах чувствовалась предательская зыбь. Стервятник благообразно лежал в гробу, сложив руки на груди и крепко зажмурившись. Ральф секунду покачался у стола, собираясь с духом. То, что он собирался сделать, должно было быть безупречно с точки зрения закона и этических норм, чтобы потом крючконосому Стервятнику не к чему было подкопаться, обвинив Ральфа в шельмовстве и тем самым разорвать негласную сделку о сотрудничестве.       — По-быстрому, — предупредил Ральф, нависая над Стервятником, опершись руками о стенки гроба. Вожак Птиц старался не улыбаться и держать бледные губы собранными в гузку, но то и дело то один уголок рта, то второй предательски полз в сторону, искажая лицо кривой ухмылкой. Ральф дунул, расчищая себе поле деятельности, Стервятник осуждающе всхрапнул, учуяв коньячные пары. Раз, два, три, мысленно сосчитал Ральф и, как почтальон штамп на конверте, запечатлел на лбу Стервятника смачный поцелуй.       — Погашено! — опереточным басом объявил Ральф, изо всех сил стараясь не рассмеяться. Даже лучший актёры немого кино вряд ли могли так изобразить разочарование и возмущение. В бессильной ярости Стервятник смотрел на него и, судя по всему, не находил слов, чтобы обличить всю подлость воспитательского поступка.       — Помочь тебе встать? — примирительно улыбнулся Ральф и пощекотал пальцем бок усопшего. Стервятник, одеревеневший телом, никак не отреагировал на дружеские жесты предложения мира. Отчаявшись вернуть упрямца к жизни, Ральф подсунул тому под руку бутылку коньяка и, зубами стянув перчатку, положил её на подушку около щеки. Задерживаться дальше не имело смысла, и Ральф скоро ретировался в прихожую, с каждым шагом ожидая, что сейчас ему в спину прилетит цветочный горшок или тяжёлая трость. Когда он уже был у выхода о стену шмякнулась бутылка, обдав его брызгами стекла и коньяка. Ральф обернулся, Стервятник сидел в гробу тяжело дыша, будто пробежал кросс, сверкал глазами и как-то неприятно хищно скалил кривые зубы.       — Аккуратнее, кожа тонкая, — предупредил Ральф, видя, как сжимает и крутит в руках его перчатку Стервятник.       — Вы-вы-вы, — заикался покойник, захлёбываясь словами.       — Приду завтра на контрольную, — продолжил предложение Ральф и быстренько вышел в общий коридор, от души надеясь, что грохот позади, это не упавший вместе со своим содержимым гроб, а просто опрокинувшийся от накала страстей Луис.