Потеха

      Вытоптанная за день земля ярмарочной площади впервые за этот суматошный день выдохнула с облегчением, провожая последних, споро собирающих свои пожитки, скоморохов. Усталые лицедеи спешили добраться домой до того как большое пузатое раскрасневшееся солнце тоже, возможно, утомившееся глазеть на людские гуляния, отправится за горизонт отдыхать. И только две фигуры не желали оставить несчастную землю в покое, продолжая кружиться в танце. Когда же парень, подхватив девушку на руки, начал резво кружиться вокруг своей оси, чем вызвал её громкие радостные визги, почти никто не обратил внимания. Подумаешь, молодежь балуется. Кто ж этим не грешил в свое время? Пожалуй, узнай они, что это не просто парубок деревенский с ясноокой крестьяночкой милуются, а Чародей да Царевна Морская среди люда простого затесались, и то не удивились бы.       Тех же, в свою очередь, совсем не волновали людские пересуды. Царевна, впервые оказавшись на столь широком земном празднестве, была полна счастьем до краев, хоть окружающие берега затопляй, и немалую долю её счастья составлял чернобровый спутник, который тоже лучился радостью. Широкая, открытая, искренняя улыбка, озарявшая его лицо, совсем не вязалась с традиционными уныло-устрашающими темными одеяниями ворожейной братии.       Поставив девушку на твердую землю Чародей спросил:       — Понравилось ли тебе празднество, Марьюшка?       — Очень понравилось, — ответила она и, не таясь, добавила: — Будь воля моя на то, не уходила бы.       — Так оставайся, — ответил её спутник с энтузиазмом нескрываемым. — У меня много есть, чего тебе ещё показать.       — Нельзя мне надолго отлучаться, — с грустью молвила Царевна. — Отец серчать станет, ты же знаешь.       — Знаю, — в тон ей ответил Чародей. — Позволь тогда проводить тебя хотя бы.       Царевна охотно согласилась.       Путь их был наполнен обоюдными переглядками, так много значащими для обоих, да смехом громким и счастливым.       Но не успели они покинуть пределы городских стен, как услышали в темном переулке мольбы о помощи. Не смог Чародей мимо беды людской пройти, не глядючи. Велев Марье за подмогой бежать, ринулся в уличную свару. А Царевна решила ему подсобить, не вняв наказу благоразумному.       В подворотне предстала их взору сцена подлости людской: двое разбойников теснили в угол неудачливого селянина, за чей счет решили поживиться.       — А ну отпустите старика! — гаркнул на них Чародей, не позволяя одному из подельников ткнуть свою жертву ножом.       — Это что за сморчок? — отозвался разбойник. — Ты глянь, Макар, какой смелый нашёлся. А ну иди отсюда подобру-поздорову и бабу свою забери.       Тут как раз Марья, пытаясь оценить ситуацию, вынырнула из-за спины Чародея на свет. Разбойник, увидев Царевну, обвел ее липким, словно щупальца каракатицы, взглядом и, противно осклабившись, протянул:       — А вообще, пусть остаются, раз на огонек зашли.       В этот момент Царевна пожалела, что утром, поддавшись уговорам Чародея, оставила верный меч и доспехи дома. Впрочем, это её не остановило.       — Бабу? — яростно возмутилась она, делая шаг вперед. — Ах ты, сомий выкормыш, сейчас я тебе покажу, где раки зимуют.       — Иш, какая строптивая, — ничуть не испугался разбойник. — Ну ничего, сейчас мы тебя приструним. Верно говорю, Макар? Макар?..       Его напарник лишь проблеял что-то нечленораздельное, указывая пальцем в сторону Чародея.       — Неужто колдун? — перепуганно констатировал первый, видя как в руках Марьиного спутника загорается зелёное пламя, — ну всё, хана нам.       — Ну это вряд ли, — возразил его подельник, глядя куда-то за спину Чародея. — Верно говорю, а, Петро?       И не успела Марья обернуться или как-то среагировать, как неизвестно откуда взявшийся рыжебородый детина огрел Чародея большой сучковатой дубиною. Едва начавшее загораться пламя стухло, и парень тяжело рухнул на землю.       — Ну вот, теперь можно и с тобой поближе познакомиться, красавица. — под одобряющее гиканье подельников, вновь мерзко осклабился лиходей.       «Это уж точно, — яростно подумала про себя Царевна, — и знакомство тебе очень не понравится».       Юрким карасём поднырнув под руку приблизившегося бугая, вырубившего Чародея, двинулась она к самому говорливому и опасному бандиту, сверкающему острым лезвием в руке. Схватила его за запястье и, душа в себе присущее ей сочувствие ко всем живым существам, с силою сжала, дробя хрупкие человеческие кости. Разбойник отчаянно взвыл, крикнув подельнику:       — Бей гадину.       Тот не преминул подчиниться, ударив Марью кулаком по лицу наотмашь так, что у неё морские звезды в глазах заплясали. Царевна же, едва совладав с болью, выхватила нож из сломанной руки первого противника, которую тот баюкал, осев на землю, да всадила остриё прямо в лицо второго нападавшего.       «Это тебе за Чародея, рыбий потрох», — подумала она, намеренно разъяряя себя. Раньше не доводилось Царевне участвовать в настоящих боях, лишь учебные были ей наукой.       Разбойник зажал лицо ладонями, сквозь которые ручьями лилась кровь, и издавая жуткие булькающие звуки, рухнул наземь.       Справившись со вторым противником, Марья приготовилась отразить атаку третьего. Но тот, самый крупный из шайки, осознав, что нарвались они не на лыком шитого противника, бросил дубину и драпанул в переулок. Первый же до сих пор сидел на земле, скуля и нянча сломанную руку. Хотела добить его Марья, дабы не топтал подобный отброс грешную землю, да не решилась. Вид убитого лиходея, лежащего в луже собственной крови, да так и не отнявшего ладоней от лица, не вызывал в ней ничего, кроме отвращения. Оказалось, что смерть гораздо проще, прозаичнее и грязнее, чем ей представлялось. Не желая боле пособлять Нави в ее кровавой жатве, бросила Марья оружие, молвив разбойнику:       — Убирайся отсюда, коли не хочешь судьбу своего подельника повторить.       И как только исчез он из поля зрения, кинулась к Чародею. Стоило ей перевернуть его, как парень глухо застонал. А едва очнувшись, приложил ладонь к окровавленному затылку, поднял голову и бешено заозирался по сторонам.       — Марья… Разбойники…       — Тише, тише, всё хорошо, — постаралась успокоить его Марья с тревогой глядя на слипшиеся от крови волосы.       Увидев следы драки и бордовые потеки на руках Царевны, Чародей все понял и безвольно обмяк, с глухим сожалением в голосе произнеся:       — Прости меня, Марья. Втянул я тебя в это, а защитить не смог. Дурак.       — Ну что ты, — искренне возразила она. — Ты ни в чем не виноват. Главное, жив остался.       Чародей на это стыдливо опустил взор, и лишь нервно играющие на скулах желваки выдавали его состояние.       Марья хотела сказать еще что-то ободряющее, но тут вдруг, откуда ни возьмись, налетел порывистый ветер, принося за собой облако холодного тумана. И как только тот растворился, на его месте появился Володыка в сопровождении дяди Черномора и отряда его латников.       Строгий давящий, словно вся толща морская, взгляд отца заставил Марью подняться, увлекая за собой спутника, и приветственно поклониться.       Оглядел Володыка картину перед его взором представшую и еще мрачнее стал.       — Вот, значит, чем ты занята, дочь моя? — грозный голос его прозвучал разбушевавшимся приливом, норовящим снести прибрежные скалы.       — Вместо того, чтоб науки морские постигать, нарушаешь мой прямой запрет, бродя по Земле в поисках опасных приключений, да якшаясь с жалкими смертными.       Марья повинно склонила голову в молчании и, зная тяжелый характер отца, вцепилась в предплечье своего спутника, оттягивая рукав назад –пытаясь предупредить его горячные действия.       — Позволь всё тебе объяснить, Володыка… — не вняв ее безмолвной просьбе, на исходящую от Морского Царя опасность не глядючи, без приглашения вступил в разговор Чародей.       Но не стал хозяин морей слушать Марьиного спутника. Резко вздернул руку, заставляя того замолчать на полуслове.       — Не к тебе я обращаюсь, червь книжный, мудрецом себя возомнивший, а к дочери своей, Царевне Морской.       Смолк Чародей понуро. Ощутила Марья, как напрягся он, оскорбление Володыки, по его мнению, заслуженное переваривая.       — Так что же, Марья, заставило тебя нарушить мой прямой запрет? Неужто сладкие речи колдуна земного? Коль скука одолела, могла бы найти себе потеху и в придонном царстве. Все ж оно поболе земных княжеств вместе взятых будет.       — Отец… — начала было Царевна, не веря ушам своим, но и её Володыка перебил, пуще прежнего разъяряясь. — Мало того, что обязанностями своими перед миром водным пренебрегаешь, так еще и жизнь свою под угрозу ставишь.       — Моя-то вина, Володыка, — тяжело сглотнув, тем не менее, настойчиво повторил Чародей, вновь выходя вперед. — Готов искупить её так, как пожелаешь. Дорога мне дочь твоя. Дороже мира целого. Все, что хочешь, я для неё сделаю. А коль отпустишь на Землю, отдашь мне в жены, пылинки с нее сдувать буду, мир к ее ногам положу и счастьем осыплю.       Трепетом рыбки маленькой, то ли в сети попавшей, то ли впервые на волю отпущенной, откликнулось сердце Марьи на пылкие слова Чародея, да только почувствовала она, что бедой они грозили неминуемой. И не зря.       — Ты? — вздернул кустистые брови в презрительном изумлении Володыка. — Да на что ты, троглодит пещерный, годен, раз дочь мою даже от двух полудохлых пескарей защитить не смог, кровь первую пролить её вынудил? Разве что коньку её верному чешую от паразитов заклинаниями своими вычищать. Иш, чего удумал! — всё сильнее распалялся Володыка. — В жены взять! Да знаешь ли ты, плесень книжная, что Марья не просто одна из дочерей моих, которых я на землю отпускаю, смертный удел испытать, а наследница моя прямая, трона моего и обязанностей пред миром морским? И твоей женой во веки не станет, будь ты хоть не колдуном жалким, а Яви и Нави властителем.       Замер Чародей, будто слова Володыки, неожиданностью для него оказавшиеся, превратили его в статую оледенелую. Лишь обратил он на Марью неверящий, полный боли взгляд.       Не хотела она доселе говорить Чародею, что трон ей отцом завещан. Постылая доля тяготила Царевну. И на землю-то Марья отправилась, только чтобы вдохнуть воздуха настоящего, мирского. Дух свободы ощутить желала. И рядом с Чародеем удавалось ей это. Подле него она была обычной девушкой и могла лелеять мечту о простой смертной жизни, очаге уютном, да выводке детишек непоседливых. Но сейчас, когда её эгоистичное молчание вскрылось самым некрасивым образом, ощутила она ошибку свою фатальную.       Кинулась к Чародея, желая ухвать его за руку, будто её прикосновение, словно силки крепкие, могло удержать его от поспешных выводов. Но не дал он ей возможности этого сделать. Опустив голову, развернулся и ринулся прочь, сквозь отряд латников, пред ним расступившихся.       — Зачем ты так, отец? — прошептала Марья, воззрившись на Володыку с обидой и негодованием.       — Оставь его, Марья. Знаешь, ведь, что нет у вас будущего, — ответил тот сурово.       И не было в тяжелом взгляде Морского Царя ни тени сожаления или сочувствия.       Упрямо мотнула головой Марья, впервые смея словам отца противоречить, и бросилась за возлюбленным, юркнув шустрой рыбкой меж стоящих плотным кругом латников.       — Вернуть? — спросил Черномор у Володыки, глядя вслед убегающей племяннице.       — Нет, — после недолгой паузы ответил тот. — Пущай идет. Наука жизни лёгкой не бывает. Особенно для будущей Володычицы.       Догнала Марья Чародея лишь на колосящейся спелой пшеницей поляне, где давеча миловались они самозабвенно, а сейчас, видимо, придется им прощаться. Тот стоял к ней спиной, аки ерш морской, неприступный, колючий, черный. Лишь ходящие ходуном от тяжкого дыхания плечи выдавали его чувства. Подбежала к нему Марья, желая коснуться, да так и не решилась.       — Милый, — окликнула она его кротко, осторожным нетопырем прощупывая илистое дно.       Чародей резко развернулся. Лицо его было еще бледнее обычного, черные глаза метали молнии, сердце ей пронзающие, а рот исказила кривая пугающая ухмылка.       — Какой же я тебе милый? Земная потеха лишь, — едко и зло повторил Чародей слова Володыкины. — Развлечение, в ожидании занятия положенного трона. Игрушка, скрашивающая серый досуг. Стригушка, даже оградить от опасности неспособная, — с лютой горечью в голосе тихо закончил он, опуская стыдливый взор.       И тут Марья решилась. Подскочила к нему, обвила руками, вжалась в крепкую грудь, ощущая частое биение любимого горячего сердца.       — Ну, что ты, родненький. Не игрушка ты, не потеха. Люблю я тебя верно, самозабвенно. Знаешь ведь. — Пылкое признание само вырвалось наружу, словно шустрый малек из нерестовой заводи. — Не врала я тебе. Уговорю я батюшку выбрать себе другую преемницу, отпустить меня на землю, как и сестер моих. Смертный удел и любовь твоя мне дороже трона морского, да почестей бескрайних.       Дрогнуло сердце Чародеево, да молодым резвящимся коньком, отпущенным на волю, пустилось вскачь. Но тем не менее недвижим он остался. А через мгновение взял ледяными, словно глубоководный камень, ладонями её запястья и отнял от себя, отстраняясь. Царевне показалось, что теплое течение, дотоле щедро несущее богатства южных вод в ее сердце, вдруг пропало, оставляя ее в холодном глубинном одиночестве.       — Нет, Марья. Прав отец твой. Недостоин я тебя, коли даже от голытьбы подзаборной оградить не в состоянии. Грош цена моим знаниям и годам, проведённым за пыльными страницами фолиантов. Но исправлю я это, чего не стоило бы мне! — воскликнул Чародей тут же, а взгляд его черный загорелся зеленым отсветом пагубной идеи. — Добьюсь знаний заветных. Овладею такой силой, что ни Царь земной, ни Володыка морской будут мне не указ!       И сквозила в словах Чародея такая ярость, злость и обида, что заставила она сердце Марьи сжаться от страха, от стылого, словно дыхание Нави, предчувствия. Помедлила она с ответом, желая подобрать лучше слова, чтоб услышал её возлюбленный. Но не стал он дожидаться Марьиных речей. Обернулся вдруг птицею сумеречной, взмахнул крылом серым, взмыл в небо, да исчез в голубой дали. Смотрела вслед своему возлюбленному Марья, а сердце её сжималось от страха, от вязкого, словно непроходимые болота, предчувствия грядущей непоправимой беды.