Агата
Когда-то одна моя одноклассница сказала, что я не умею держать собственных слов. Богом клянусь, что это так. На удивление, я не помню, как её звали, да и в целом не уверена, что мы виделись чаще, чем на совместных занятиях по оформлению и графике чертежей. Проект, назначенный на двоих, не внушал особенного предвкушения, если вообще вызывал какие-то эмоции. Ещё одна причина, по которой имя той девчонки стёрлось из памяти. Знаю, что даже в старших классах у неё были две тонкие жидкие косички и веснушки на лбу, а дальше бледный прямой нос и некстати подобранные линзы вместо очков, которые она покупала где-то на Амазоне, не иначе. Преподавателям нравилось ставить в пару отличников. Нравилось выставлять их работы на региональных фестивалях, чтобы после приписывать личный плюс в книжку достоинств, где каждая ступень приближает к званию «Учитель года» и добавляет пару тысяч дохода за победу в конкурсе. Та, что с косичками, и впрямь училась неплохо. Вероятно, поэтому с друзьями у неё не заладилось класса с четвёртого. Мне же было безразлично, когда озвучили наши имена. В тот момент я уже оставила на ватмане пару штрихов, коим суждено было превратиться в величественный голландский корабль, так что фамилия напарницы интересовала мало. Как минимум, в моём воображении работы для неё не оставалось. — Неужели твоя мама не против, когда приводишь кого-то домой? — восхищалась девчонка всю дорогу, теряя по пути из кармана рюкзака конфетные фантики, будто собиралась проложить ими дорогу обратно, чтобы не заблудиться. — Наверное. Фантики из рюкзака. В самых дурных фантазиях сложно предположить что-то более убогое для восьмиклассницы. Я была уверена, что если пороюсь в её вещах чуть детальнее, то обязательно найду потрёпанного медведя, с которым она спит с тех самых пор, когда совала в рот большой палец, как и положено всем добропорядочным младенцам. Ожидаемо, что матери она понравилась. Точнее, та вывернулась наизнанку, но сделала так, чтобы это выглядело именно подобным образом. — Моя бы ни за что не стала чистить персики, приведи я кого-то в свою комнату, — кусая перезревший фрукт, зубрила противно причмокивала и брызгала соком, рискуя попасть на идеально белый лист ватмана. — Не удивлена, — я отодвинула тарелку подальше, искренне надеясь, что намёк будет более чем понятен, и неряшливая девчонка прекратит ставить общий проект под опасность. — Ой, не будь такой занудой! — от смешка на стол упал кусок мякоти. — То, что мы гордость школы, не означает, что нельзя повеселиться даже дома! Пришлось встать из-за стола и отправиться за салфетками, а заодно оттащить от обжоры остатки фруктов. В мыслях безостановочно крутилось осознание, что мне тоже потом не мешало бы высказать матери все претензии за опрометчивую щедрость. — Помой, пожалуйста, руки, — я кивнула в сторону ванной комнаты. — Сейчас вернусь. «Сейчас» превратилось в длительные пятнадцать минут, за которые пришлось порядком постараться, чтобы прийти в себя от поведения «Мисс гордость школы». Я трижды вымыла тарелку, но каждый раз казалось, что на ней все ещё остались отпечатки грязных пальцев. — Развлекаетесь, девочки? Ох, как же я ненавидела этот вопрос! Из гостиной слышались отголоски смеха, а в руке матери успела оказаться бутылка какого-то не самого дорогого на вид вина. Однако его стоимость не могла меня обмануть. Голосов было пять: два женских и три мужских. Гости, закуски, персики в моей комнате… — Откуда деньги?! Сделав шаг в сторону гостиной, я остановилась. Не смогла. Не в этот момент, когда там были чужаки, которых лишь позабавит моя реакция, едва догадка оправдается. — Милая, — ладони матери неведомым образом легли на мои плечи, в момент окаменевшие, — давай позже это обсудим. Я, честно, хотела сломать её руку. У нас были взлёты и падения, но с каждым подобным проколом количество ненависти, которое я испытывала по отношению к её беспечности, разрасталось до страшных размеров. Я ещё не знала, что на кону была продажа «Королевы Виктории». Не знала, но чувствовала. Разрывалась между желанием убедиться сейчас же и удержаться от этого порыва, прекрасно осознавая, что в таком случае прошедший по дому торнадо показался бы раем. Смех из гостиной усиливался. То и дело кто-то звал мать по имени. Один раз женский голос и один — мужской. — Не дуйся, кнопка, — улыбнулась, словно всё и впрямь было в порядке, — всё ещё образуется, вот увидишь. Язык прожигал невысказанный вопрос о том, так же ли всё образуется, как с теми деньгами, которые скотина Смит всучил ей своими надутыми лапищами, однако столь же скоро как появился в голове, он отступил. Злость не пропала, скорее, вновь заползла под крепкое чувство беспомощности. Гадкое чувство. Поэтому весь гнев, всё накопленное желание сорваться хоть на ком-то с удвоенной силой нахлынули, стоило вернуться в комнату и увидеть, что та самая неопрятная одноклассница уже приступила к чертежу проекта, хотя ранее, и в этом я уверена, мы ещё не закончили все расчёты. — Ты что делаешь?! Мягкий карандаш скользнул по бумаге — я рванула лист что было сил. Жирная кривая линия перечеркнула намётки бушприта и изогнулась, словно из ниоткуда выросла неаккуратная неестественная фок-мачта. — Боже, напугала! — грязнуля схватилась за косички. — Как что? Тебя долго не было, и я…. — Нет! Нет, нет, нет… Руки тряслись так, что казалось, лишняя секунда, и я порву ватман пополам. Всё было поправимо. Рисунок можно было начать заново… Можно было… — Нет, нет, как же так? — лист упал на стол, отлично сочетаясь с бледнеющим лицом одноклассницы. — Нельзя строить палубу, не рассчитав количество гротов! И почему так высоко? Куда ты собиралась ставить флаг?! Одноклассница облегчённо выдохнула и схватила из вазы с конфетами лимонный леденец. — Господи, Харрис, — причмокнула, — ну и напугала же ты меня. Я решила, что действительно что-то серьез… — А это разве не серьезно?! — Я буквально пихнула рисунок ей в лицо. — Да с такими расчётами твой корабль потонет, ещё до того как окажется на пирсе. Девчонка продемонстрировала линию брекетов на зубах и громко рассмеялась. — Не знаю, как ты, а я его запускать в плаванье не собираюсь, — хрустнула леденцом, — разве что по луже, когда дождь пойдет? И продолжила смеяться. Тонкий, высокий и противный голос. Чавкающий звук сахарной конфеты. Пренебрежение к проекту. Голландский должен был стать идеальным… — Я сама закончу чертёж, — смятый в ладонях лист грубо покалывал ладони, — уходи. — Чегось? Стоп, погоди… — Уходи, я сказала, — не было смысла что-то доказывать или спорить. Не было смысла ругаться. Не знаю, отрезвило ли её спокойствие в моём голосе либо понимание, что если я возьмусь за проект одна, то уж точно не впишу её фамилии, однако смех, наконец, прекратился. — Ты сейчас шутишь? Шутишь ведь? Она терпеливо ждала, когда я прекращу молчать и, возможно, отвечу хоть что-то, но я не собиралась. Всё, что хотела сказать, уже произнесла. — Нет, Харрис, ты не можешь! Я же подстроилась под твоё расписание! Так… Так не делается! — Возможно, — вытащив салфетку, я тщательно стёрла со стола все лишние капли, оставшиеся ранее от персика, — но и ты не оставила мне выбора. И уж тем более я не просила тебя подстраиваться под кого-то. — Да брось, — предприняла ещё одну попытку, но, догадавшись, что формальные фразы не помогут, сбавила тон того сильнее: — слушай, Харрис, я не хочу давить на жалость или типа того, но… Тонкий намек: я проявила к тебе вежливость, и было бы справедливо… — Так не дави, — я подняла её рюкзак и вручила прямиком в ладони, — я тоже не собиралась быть грубой, однако скажу прямо: я в подружки к тебе не напрашивалась, усекла? В конце концов, она дёрнула рюкзак на себя, да ещё и с такой силой, будто вместо правды ей преподнесли величайшее в мире оскорбление. — Усекла, — процедила меж брекетов, — только зачем тогда согласилась на совместный проект? Могла бы сразу сказать миссис Харт, что не умеешь в паре работать! — И совсем несдержанно вырвалось плаксивое: — Дура! Когда одноклассница искала свою джинсовку среди не такого уж и многочисленного скопа гостевых вещей, моя мать, что предсказуемо, едва на колени не встала, лишь бы выяснить, что такого случилось, что мы «поругались». Та же, бросив на весь дом едкое «Эта дура не умеет слов держать, вот что!» выпорхнула за дверь, громко хлопнув напоследок. А в сердце грелась надежда, что уж теперь-то, без навязчивых помех, Голландский проявит себя во всей красе… Да… Время было превосходное. Вот только адвокатец Нильсен слабо похож на девочку из параллельного класса, так что очень сомнительно, что отделаться в текущей ситуации получится простым скандалом. Нет, тут нужно что-то посерьезнее. — Нильсен, вопрос: ты злиться умеешь? Адвокат заинтересованно скривил уголки губ и постучал пальцем по обивке руля. — Смотря когда и смотря на кого, — честно заверил, — какие-то определённые планы? — Да, есть один, — а в голове лишь неестественное «Господи, и что же я творю?», — как ты смотришь на то, чтобы я призналась, что передумала и не настолько сильно жду кого-то в гости? Не скажу, что удивилась, когда вместо ожидаемого протеста он расслабленно отстегнул ремень безопасности и облокотился боком о водительское сиденье. — Не настолько сильно? Так значит, нужда все-же есть? — Нет, это… — Следую его примеру и позволяю сиденью автомобиля поддержать затёкшую спину, — это типа… Что-то вроде вежливости… — И в контекстном переводе ты на чай не позовёшь? Это имеешь в виду? — Адвокат выпрямил спину, отчего послышался приятный хруст между лопатками. — Что ж, госпожа прокурор, скажу, что непредсказуемость — все-таки не самая сильная твоя сторона. Слабо хлопаю ладонью о ладонь. Отстёгиваю ремень. — Круто, спасибо, — хватаю ручку двери, — знала, что ты поймешь, так что… Дергаю, но дверь не поддаётся. Как и чёртова защёлка, которая как будто должна слушаться, если пытаться открыть её вручную. — Только и я не говорил, что удивляю на каждом шагу. В темноте, разбавляемой лишь дворовыми фонарями, его улыбка похожа на что-то хищное. Как у охотника в засаде. — Ха, — показательно дёргаю ручку лишний раз, — двери запер. До чего оригинально. Это странно, что во мне нет злости на его поступок? В прошлый раз… Точнее… Нет, конечно, это несравнимо, но… Когда меня пытался задержать Стивен, это слегка раздражало, выглядело навязчивым. Сейчас же я не боюсь. Глупо. — А как иначе с тобой разговаривать? — удивлённо либо с наигранным изумлением развёл руками. — Маниакальная жажда оставлять за собой последнее слово ещё никого не доводила до добра, госпожа прокурор, ты не знала? — Как мило. На собственном опыте понял? Адвокат хмыкнул. — Почти, — согласился он, — просто с тобой по-другому не работает, разве нет? Если хорошо подумать, то баллончик с перцем всё ещё в моей сумке… Точный прицел в лицо, потянуться к замку зажигания, пара чётких движений и…. — Что именно со мной не работает? Говори яснее, Нильсен. Браво, Агата. А ведь баллончик мог решить все проблемы. — Желание, чтобы кто-то, наконец, одержал вверх. Не так? Нет, перцовка… Определённо перцовка. Можно даже на кнопку не жать. Хватит зарядить по носу железкой. — Боже правый! Нильсен, ты каких фильмов пересмотрел, скажи на милость? Идиот зачем-то придвигается ближе, опираясь ладонью на бардачок. Чувствую свежий запах стирального порошка, который не перекрывает даже аромат парфюма. Приятный. Много лучше, чем вечный букет всех оттенков крепости амаретто и коньяка, ну или чем там душатся молодые люди нашего поколения? — Я говорю о тонких материях психологии отдельной личности, а вы уже перешли к кинематографу, прокурор Харрис? — Мята. Перечная. — И какие же такие фильмы вы имеете в виду? Ещё секунда, и я закрою глаза, точно кошка, отхватившая мелиссы. Надо запретить адвокату стирать вещи мятой. Ни один нормальный человек этого не делает! — Те, в которых главный герой сначала много умничает, а потом с обрыва прыгает, — отталкиваю его плечо рукой, освобождая долгожданное пространство. Хвала святым, адвокатец отстраняется, однако поганая улыбка с уст не сходит. — Да, да, — вновь разминает плечи, — и, если я сейчас намекну, что готов стать главным героем, ты самолично отведёшь меня к обрыву, верно? — Ну просто с языка стянул. — Славная игра, но у меня нет на неё времени. — Выпускай, давай. Я домой хочу. Нильсен касается приборной панели и медленно опускает ладонь вниз, проходя пальцами по каждой кнопке. Щелкает замок на двери. Серьезно? Вот так просто? Тогда с какого дьявола он натянул эту гадскую улыбку? Ну уж нет, тут точно что-то не чисто. Нет, не стану спрашивать. Точно не стану. — Хорошего вечера, — выскакиваю на улицу, опасаясь, что вот сейчас, в эту самую секунду случится что-то непоправимое, и мне придётся всю ночь терпеть присутствие напыщенного адвокатишки, потому что вот так запросто он обычно не отстанет. Ни за что не отстанет. — Хорошего вечера, госпожа прокурор. Мягко отзвучала кнопка замка зажигания. Автомобиль тихо заурчал, словно большой механический кот. Никаких вопросов, Харрис. Домой — это прямо и к лифту! Просто двигай ногами. Глубокий вдох. Тяжёлый выдох. — Выкладывай. Когда я обернулась, на лице Нильсена уже не было этой пакостной ухмылки. Лишь предельно честное удивление. — Так, Нильсен, у меня в сумке перцовый раствор, и если через две секунды ты не признаешься, в чём тут дело, я обещаю, потрачу на тебя весь баллон. Звук мотора затихает. Так и знала! Теперь, когда между нами осталось одно только кропотливое молчание, тишина позднего вечера на въезде пустого двора кажется логичной, но… признаться, жутковатой. Нильсен продолжает смотреть спокойно и теперь будто даже как-то особенно взвешенно. Не торопится сыпать колкостями, интригами, манипуляциями, словом, всем тем, что обычно позволяет себе, когда я даю слишком много свободы… Что-что? Что ты даёшь, Харрис? Не успеваю внутренне чертыхнуться, когда откуда-то, словно из-за угла ближайшего дома, слышится что-то, похожее на звук шагов. И возникает стабильное чувство, что звук этот услышала только я, поскольку в лице адвокатца не поменялось ровным счётом ничего. — Что там? Всё-таки услышал? Нет, просто обратил внимание, что я голову повернула. — Показалось… Неважно. Ты прав, я, пожалуй, пойду. И было бы здорово, если бы ты поторчал на этой парковке еще пару минут, потому что…. Так, спокойно. Во-первых, это запросто может быть какой-нибудь щенок, которого наверняка потерял очередной соседский ребёнок, а во вторых… Вздрагиваю, когда автомобиль мигает фарами, а в воздух врезается звук сигнализации. Спустя секунду нахальная голова Нильсена вовсю торчит рядом. — Куда собрался? Звучно клацнув ключами, которые сразу убрал в карман, адвокат как-то слишком агрессивно прокашлялся. — Хотел подольше посмотреть, как тебя будут мучить сомнения, но решил облегчить участь, — нарочито громко бросил чуть выше моей головы. Боже, надеюсь, он не подумал своей тупой головой, что я могла испугаться случайных уличных прохожих? Ну что за ребячество! — Нильсен, какие сомнения? Я сказала «всего хорошего». Он пристально проследил за углом дома, куда я повернулась не так давно, однако нового шума больше не было. Да и щенков не появилось. — А ещё ты сказала, что хочешь знать больше о Джексоне и почему я его ищу, — отвечает в разы тише и даже слегка наклоняет голову, будто кто-то мог подслушать наш диалог. — Я ошибаюсь? Всё-таки мерзавец. Если он не спланировал это с самого начала, то я двоечница-недоучка. Закрываю глаза, тщательно, почти как дикий зверь, прислушиваясь к улице. Ничего. Просто показалось. Но идти одной по пустым коридорам не очень-то теперь и тянет, верно? Я не трусишка. Просто устала. — Ненавижу тебя. — Дамы вперёд, — галантно наклоняется и протягивает ладонь, приглашая пройти по небольшому, тщательно убранному от снега тротуару. Хватаю кусок оледенелой снежной насыпи с ограждения и швыряю прямиком в вытянутое лицо. Позволяю себе улыбку, когда Нильсен наигранно кривится и морщит губы, чтобы грязные снежинки не успели на них задержаться. Чашка чая, и покатится обратно по ступенькам к своему любимому автомобилю.***
— Думал, ты предпочитаешь красное. Нильсен развалился на диване, словно не только гостиная, но и вся квартира принадлежит ему самому. — Пей и не выпендривайся. Другого нет. Адвокат принимает бокал белого полусухого, а затем, оценив, что его некуда поставить — замену успешно сломанному кофейному столику я так пока и не нашла — перемещается прямо на пол. Следую его примеру и с наслаждением разминаю пальцы на ногах, уставшие от долгой ходьбы. За шторами удары мелких капель о стёкла окон. Снег вновь сменился дождём, а значит, завтра будет очередной пасмурный день, который мне захочется провести скорее на работе, чем в стенах этого дома. И очередной идиотский праздник, когда я не смогу этого сделать. В канун Рождества все офисы закрываются, и даже охранника на проходной не будет. Я попросту не смогу попасть туда. — Почему не свалил в Балтимор с друзьями? Не люблю начинать диалог с поверхностных тем, однако ответ на этот вопрос меня и впрямь интересует. По крайней мере, Стив, например, выбором не озадачивался, хотя… Господи, Харрис, а он-то тут при чём? И вообще, с тех самых пор как Эшли любезно представила своего брата — на минуточку как лучшего друга адвокатца — ни разу не видела, чтобы они ходили, держась за мизинчики. Она точно не ошибается? — Должен был? — Отпивает вино и довольно хмыкает. — У тебя неплохой вкус. — Знаю, — делаю небольшой глоток, чувствуя приятную кислинку. — Так почему? Если календарь не врёт — завтра канун Рождества. Не отмечаешь с семьёй? — Не отмечаю. — Александр покрутил между пальцев ножку бокала и поднял его чуть выше, наблюдая, как тёплый свет от торшера пробивается сквозь желтоватый напиток. — Мои родители не особенно религиозны, так что Рождество, Пасха и прочие торжества на радость детского диатеза не про нас. Разговор улетел туда же, откуда начался: в никуда. — Ну а ты? — конечно же, спрашивает в ответ. Опирается спиной о сиденье дивана и кладет локоть на одно колено. Пристально смотрит. — Сам знаешь, — ставлю бокал на пол и механически, скорее на автомате, чем по желанию, потираю едва-едва затянувшуюся рану. Вечное напоминание о минуте слабости, которое так и останется рисунком шрама на ладони. — Я не про это, госпожа прокурор, — новый глоток. — Всегда прячешься в этот день дома? — Всегда. — Приходится резко вернуть вино и сделать приличный глоток, чтобы на ум пришло хотя бы что-то, что позволит раз и навсегда закрыть эту тему. — У каждого своё чувство праздника, верно ведь? Что? Что я смешного сказала? Нильсен и впрямь засмеялся. Мелко и хрипло. Куда-то больше в собственные мысли, чем как реакция на сказанное, однако любопытство уже не перебороть. — Нет, ничего, — протягивает руку и слабым касанием ударяет стекло наших бокалов, — просто примерно то же самое я отвечал всем соседским мальчишкам, которые захлёбывались восторгами утром двадцать пятого, когда получали новый велосипед или квардрокоптер от вымышленного старика с белой бородой. Справедливости ради, я не был завистливым ребёнком. — А как же Стив? — хватаюсь за тему с жадностью голодного бродяжки на богатом фуршете. Вопрос, однако, адвокату явно по душе не пришёлся. Улыбка сошла с лица, словно её и не было. — А что Стив? Больше уточнение уместным не выглядит, но раз уж задала… В конце концов, я и расположения адвокатца не искала. Не захочет — не ответит. — Не могу представить, чтобы твой лучший друг прибегал Рождественским утром, чтобы похвастаться подарком, в то время как ты… Ну не знаю, просто улыбаешься и пожимаешь ему руку? Чёрт… — То ли это усталость, то ли очередной пропущенный обед, но выпитая и слишком приличная порция спиртного быстро ударила в голову. — Слушай, забудь. Идиотский вопрос. Незаметно поглядываю в сторону Нильсена, наблюдая, как он пожимает плечами и оставляет бокал, чтобы снять мешающий пиджак. Мысли о том, что гостить он должен был не дольше пяти минут, успели раствориться и отошли на задний план ненужными фактами прошлого. — Да нет, — взял бокал вновь. Отпил. — Нормальный. Придвигаю ближе ногу и перебираю пальцами ткань брюк. В голове единовременно меняются кадры прошедшего дня, воображаемые картины пригорода Балтимора, скудно освещённый двор собственного дома, шаркающий звук за углом, снег на волосах… — Я говорил, что впервые побывал в гостях у семейки Янгов, если не вру, лет в девятнадцать? Моргаю, чтобы отогнать скоп лишних мыслей, и вполоборота поворачиваюсь к адвокатцу. — Неужели нет? — Не то удивляется, не то просто насмехается надо мной. — Но то, что Янги достаточно закрытая семейка, уж точно должен был упомянуть? — Что-то вроде, — послушно соглашаюсь, хотя, хоть убей, не помню такого. — Если кратко, то в их уютном семейном кругу, в целом, гостей не жаловали, а после одного… Назовём так, инцидента мне и вовсе вход должен был оставаться закрыт. — То есть? Почти потухший азарт разыгрывается вновь, а редко промахивающееся чутьё так и подсказывает, что, наконец, адвокат Нильсен решил поговорить о чём-то мало-мальски более значимом, чем отвлечённые темы о погоде и, чёрт бы его побрал, чужое внезапное ухудшение самочувствия. И тут же, разрушая на корню все поспешные выводы, зарождающегося шрама на руке касается чужая ладонь. Александр провёл по рубцу большим пальцем и медленно погладил, повторяя нить оставшегося от осколка следа. — Я плохая компания, прокурор Харрис, — протянул он, — особенно для тех, кто пытается заслужить одобрение родителей лет в пятнадцать. — И что, Стив был таким подростком? Осторожно высвобождаю ладонь и сразу возвращаю в неё бокал. — Делал всё, что прикажут старшие, — мельком усмехнулся, не то в ответ, не то на моё движение, — его можно понять. Янги не ждали прибавления в семействе, когда забирали Стива из детского дома. А потом появилась Эш. Не уверен, что у него был выбор. — Глупость какая. — Часто мотаю головой и отпиваю вина, чтобы переварить услышанное. Эшли ведь тоже упоминала, что Стив — сводный брат. Помню. Знаю, что помню. — Тебе глупость, — не соглашается Нильсен, — как и мне. А братца Янга ещё неделю в школу не пускали, после того как… Нильсен замолкает. Не хочет признаваться в чём-то? Или стыдится? Мне всё равно, я уже абсолютно целиком и полностью навострила уши. — После чего? — Слушай, хорошее вино, где купила? — Хватает бутылку, театрально вчитываясь в этикетку. Я убью его! — Я тебе сейчас его о голову разобью, если не закончишь! Бросаюсь вперед, чтобы вырвать бутыль, но забываю о собственном бокале в руке, отчего напиток расплёскивается по идеально чистому паркету, а стакан выпадает из рук и закатывается меж высокими ножками дивана. Ну прямо мисс Элегантность, Харрис. Молодец! Хочу было уже вернуться в прежнее положение, но понимаю, что не могу этого сделать, поскольку абсолютно свободные руки Нильсена уже успешно расположились на талии, а сам он с какой-то невероятной наглости умудрился уместить подбородок на моём плече. — Ну наконец-то, госпожа прокурор, — в голосе не осталось ни капли прежней задумчивости, лишь поганая хитреца, — долго пришлось ждать. Шеи коснулось ровное и ни на секунду не взволнованное чужое дыхание. Не переступая грань, которую со всей серьёзностью я могла бы назвать вопиющей наглостью, Александр сжал объятья крепче, удерживая в абсолютном плотном коконе, из которого не было выхода. — Обалдел?! Не знала, что умею так взвизгивать. Думала, что разучилась лет в десять. Глубоко вдыхаю кажущийся спертым воздух и сильно сжимаю ладони в кулаках. Голову резко кружит от распирающих грудную клетку эмоций. Злобы. В первую очередь к себе. Не за то, что по глупости оказалась в этом положении… За то… За то, что не могу покончить с ним. Не имею ни капли такого желания. — Твоей коллекции элитного алкоголя может позавидовать итальянский аристократ, — сухое и словно безжалостное возражение позади. — Сидишь в офисе до полуночи, запираешься дома, игнорируешь ближайшее окружение. А малейший диссонанс в голове, и пожалуйста: спроси у экрана того телевизора, каких углов он не видел в своей жизни. Как говорит одна моя знакомая малая: этому человеку точно нужны обнимашки. Уже умиляешься чувством единения? — Нильсен, поверь мне, — слабо трепыхаюсь и ненавижу себя за то, что надеюсь, будто он не послушается, — последний человек, которого я спрошу о том, как мне жить …. — Буду я, да, — вновь сжимает руки, превращая меня в беспомощного ребенка, которого только что запеленали, — аккурат после того бедолаги, по которому ты проехалась в последний раз… Уилсон, верно? Это была манипуляция! Простейшая, бесхитростная, совершенно непростительная! Бесчеловечный поступок против того, кто просто хочет жить в спокойствии… В спокойствии… Шум листьев и золотой круг солнца за кронами деревьев. Последний раз, когда я была спокойна. Сомы и осётры… Когда ничего не нужно было решать. Нечего было искать. Когда я была не… — Верно, — выдавливаю слова и сильно прикусываю губу, чтобы не позволить эмоциям победить и в этот раз. Больше не вырываюсь. Не могу. Но для того чтобы сохранить себя, нужно как можно скорее вернуться. — Так что там с Янгом? Что ты такого устроил? — Упёк нас в кутузку на пару суток, — выпалил с такой лёгкостью, будто рассказывал, как они отправились в соседний город, чтобы купить мороженного. — Ну, как… Я хотел залезть в дом к Джексону, чтобы убедиться в своих подозрениях, а Янг это заметил. Так что залезли мы оба. Оказалось, что наш дружище Джордж Джексон далеко не уходил, а как увидел пятые точки, улепётывающие на мансардный этаж, и вовсе взбесился. С ума сойти! Неудивительно! — Ты хоть понимаешь, что это… — Нарушение закона, общественного порядка, вторжение на частную территорию и мелкое хулиганство. Не продолжайте, прокурор Харрис, мы тогда сполна наслушались. Особенно когда шериф местного участка решил поучить «глупую молодежь», что у них нос не дорос. Ну… Или что-то другое. Святые угодники. Надеюсь, что я вешу достаточно много, чтобы рано или поздно сломать ему ноги! — Прекрати издеваться и… Ты за каким хреном туда вообще полез?! Нильсен, Богом клянусь, что если через две секунды не услышу достойного оправдания, то до конца жизни буду считать, что у тебя какая-то мания по отношению к возрастным мужчинам! На плечо опускается его лоб. Дыхание на спине. Слабое, спокойное, ровное… — Одна из пропавших девочек — Лиззи Рой. Я сам видел, что он пригласил её домой. Девчонка-скаут, активистка, разносила печенье. В тот день она не вернулась домой. Недостаточно? Едва держусь, чтобы не застонать от разочарования. Я готова была прощать адвокатцу любые слабости, любые профессиональные промахи, но это… За столько лет его работы, за количество дел, когда он наверняка вытащил чью-то задницу из заварушки — взять то же дело Шерил Митчел — и такие по-детски наивные выводы. Чёрт с тем, что в пятнадцать лет их выдумал, но он реально до сих пор в это верит? Да кто из нас представитель обвинения в конце концов? Почему я должна объяснять простые истины? — Недостаточно. Высвобождаюсь из чужих рук и откладываю в сторону уже пустой бокал Нильсена. Хрен с ним, с бокалом, надо было сразу про него забыть. Опускаю голову, чтобы собраться с мыслями и занять удобное положение напротив адвоката, а заодно хватаю бутылку и, лишь приникнув губами к широкому ещё прохладному горлышку, возвращаю наши взгляды на одну линию. — Нильсен, недостаточно, — повторяю, слегка осипнув, когда капли напитка попадают не в то горло, — и ты понимаешь это не хуже меня. В любом случае, почему… — Почему не сообщили в полицию? — Показалось или нет, но уверена, что взгляд его изменился. — Какой прекрасный вопрос. А наша госпожа прокурор, как я погляжу, жила в идеальном мире? Да кем он себя возомнил? — Не смей мне язвить, — некстати пихаю бутылку вина прямиком в его руки. Не знаю, почему. Хотела огреть, но промахнулась. — Не то что? Как можно вести себя совершенно невозмутимо две минуты назад, а теперь с такой наглой ухмылкой отпивать из бутылки чёртово вино. Да чтоб он подавился! — Не то вышвырну тебя из квартиры! Глухой стук толстого стекла о паркет. Нильсен, почти не прилагая для этого усилий, оказывается чуть ближе. — Ладно, давай по фактам, — тихо, но едва не зловеще отчеканил каждое слово, — я был в полиции. Я принёс им все, мать их, газетные заметки, собранные братцем Янгом, расписал по метру и по минуте рабочий день этого Джексона. Каждую. Грёбанную. Секунду. Все провалы, когда он точно не был на рабочем месте, идеально совпавшие с пропажей других девчонок. И уж точно они не могли упустить, что у холостого водителя школьного автобуса, не так давно появившегося в городе, какого-то хрена на мансардном этаже оборудована детская спальня в розовых обоях и цветочках. Дурная мысль. Дурная. На минуту мне захотелось коснуться ладонью его груди. Волнение Нильсена выглядит ново и непривычно. Может… Если понять, с какой частотой сейчас бьется его сердце, осознать, насколько сильно ему неспокойно от мыслей… Может, хотя бы тогда… Я смогу убедиться, что это нормально? Жалеть о том, чего не успела. Не смогла. Не хватило прыткости. Несмотря на то, что Нильсен очевидно преступил границы дозволенного тем, насколько близко сейчас находился, я не сменила положения ни на сантиметр. Я должна понять. — Ты не сказал о самом важном, — касаюсь его щеки ладонью из очевидно импульсивного интереса, — и не ответил на вопрос. Сколько бы адвокат ни уходил от темы, но в главном он действительно не признался. Ищу волнение, смятение, ищу… Хоть что-то. Тщетно. — Хочешь знать, зачем мне потребовалось искать маньяка в городишке? — Александр повторяет движение, и теперь его пальцы касаются моих скул. — Что ты ищешь во мне, прокурор? Какие достоинства? Правду? Да потому что братец Янг сказал, что его точно не поймают, а если поймают, то не в нашем городе. Потому что влез куда не нужно, до того как понял, в какое конкретно дерьмо вляпался, и не учел, что оно может потянуться за мной куда угодно. И потому что я — хвастливый и расчётливый глупец. Вот почему. Вот оно — знакомое до тошноты чувство сомнений. Во всём. Желание доказать лишь ради того, чтобы остаться правым. Желание, которое нас объединяет. — И это не изменилось? Пальцы сами по себе переместились на его шею. Туда, где должен быть пульс. Учащённый. — Сама знаешь. Знаю. Помню, ведь речь о том, что собирается защитить Эшли Янг. Что лучше остальных знает действия того, кого мы ищем. Я знаю… Знаю и понимаю. В груди теснит. Легко и душно одновременно, нечем дышать. Эмоции, которые казались слишком громоздкими для меня одной, взмывают к самому горлу и требуют выхода. Мощной волной опадают вниз. Не я одна. Не одна… Не все в этом мире идеальны. Есть амбициозные циники. Скажи я ему это — оценил бы. Но и сказать не могу. Мне просто нужны эмоции. Все, которые я могу получить. Необходимы до крайности. Губы Нильсена кажутся грубоватыми, но тёплыми. Меж пальцев пряди густых волос на затылке. Вкус вина и перечной мяты. Запах мороза. Никогда не задумывалась, что паркет ужасно твёрдый, пока не ударилась о него лопатками. Эйфория, долгожданная, мучительно-яркая, мощная и необъяснимая, бьёт сразу в голове. Хочется рассмеяться. Сжать рубашку на чужих плечах с той же силой, с какой Александр смял край белой блузки. Чтобы не задавал лишних вопросов. И чтобы стало больно от порыва, с которым продолжает этот неслучайный и нерациональный поцелуй. И чтобы всё стало сложнее. Обязательно сложнее и хуже. Чтобы падение, в котором мы оказались, было разрушительным до той степени, когда вернуть себя останется невозможным. А самое волнующее, что я вижу это и в его глазах, когда нависает сверху. В той затуманенной реальности во взгляде, запертой за безумием, приятным, как первое преступление, как психотропный кайф от запрещённых веществ. — Зря, Харрис. Я не остановлюсь. Не спрашивает. Не требует. Рвано дышит, позволяя взять лишь секунду, чтобы ответить: — Не нужно. Его ладонь проходит от живота и выше, касается края белья. В движениях, прикосновениях всё больше силы, власти. Так, как нужно сейчас. Именно сейчас. И мне мало. Нужно ещё, так, чтобы совсем потеряться, забыть всё совершенно. Чтобы на теле остался запах мороза, чтобы кожа болела, каждая клетка, каждый участок. Хочу чужое тепло и мысли. Всё и сразу. Поверхностный укус на плече и звук отлетевшей пуговицы. Пока она катится под диван, задерживаю дыхание, закрываю глаза и покорно следую за Александром, позволяя откинуть в сторону чудом не согретый шёлк блузки. Царапаю его плечи, хотя больше похоже, что впиваюсь, будто раз и навсегда. И вновь подаюсь навстречу. Ловлю губы, а после позволяю приподнять себя, когда он облокотился о диван спиной. Всё странно и сумбурно, но меньшего нам будет мало. Спутанные, спешные прикосновения, будто мы решили убить друг друга, и от того, сильнее, горячее кровь по венам, приятнее желание, зарождающееся глубоко внутри. Тем увлекательнее соблазн и слаще предвкушение падения. Шаг и в пропасть: навсегда, навек, лишь бы скорее. Резким порывом Нильсен лишает наши тела расстояния. Такая откровенная пошлость, что я всё чувствую. Чувствую, как он ждёт и хочет этого, что он на грани. И когда расслабляюсь, опускаясь бедрами чуть ниже, то знаю, что между нами, между корыстным удовольствием осталась разве что ничего не решающая в этом положении ткань одежды. Притворная дразнящая близость, ударившая в сознание, заставившая сомкнуть пальцы и закрыть глаза. Грешное искушение. Да… Именно так. — Сейчас. Не прошу — приказываю. Мне нужно. Нужно и всё. На скулы осторожно и даже непривычно нежно ложатся чужие ладони, заставляющие посмотреть на мужчину открыто. На мгновение я думаю, что он собирается что-то сказать, читаю мысли в его глазах, однако адвокат ничего не говорит. Только касается большим пальцем подбородка и медленно, словно нехотя очерчивает границу. Это длится не дольше нескольких секунд, прежде чем он вновь срывается, закрывая без правил и формальностей, всё то, что сдерживало нас прежде. Теперь я вовсе не уверена, что вообще когда-то держала верх в этой битве. Короткое движение, и давление на поясе брюк исчезает. Лёгкая дорогая ткань сама скользит по коже вниз, будто только и ждала этого момента. А жар между нами превращается во что-то жестокое и терзающее обоих. Никакой пощады. Силой ударяю рукой по обивке дивана около его головы, стоит почувствовать его внутри. До боли тесно и от того хорошо. Дальше, больше, сильнее. Просто забери всё. Прошу, не жди. Угадывая желание, Александр действует. Он подаётся вперед и ни на мгновенье не оставляет места для передышки. Грубо держит, ускоряется, двигается резче и резче, оставляет на коже синяки. Оставляю и я. Истерзанные и голодные, озверевшие, мы точно пытаемся друг друга уничтожить. До последнего касания, до крайней мысли, до конца этого мира. Вскрикиваю и бестактно хватаю его за скулы, когда Нильсен без позволения и спроса входит особенно глубоко, так, что перед глазами почти белеет. Вижу, что оставляю на щеке царапины, но прекращать не собираюсь. Еще, ещё… Он сам отводит мою ладонь, переплетает пальцы на второй и сильно сжимает их. Так, что боль можно почувствовать не только венами, но и костяшками на пальцах. До помешательства приятную боль. Дыхание на шее и явное предчувствие скорого завершения. Закрываю глаза, предвкушая нарастающий пик. Вместе с выдохом по комнате тянется первый и единственный слабый стон, заслышав который, Нильсен срывается. Хватает чуть ниже талии и тянет на себя. Щекой касается щеки, будто впитывает остатки звуков, опущенных в приглушённую темноту. И под конец, тихое, едва слышное, почти несуществующее «Харрис» в воздухе, а ослепительно яркая бесконечность пылает перед глазами, когда тело содрогается от невозможно-приятного расслабления. Долгий вкус поцелуя на губах. И больше ничего. Никаких мыслей, переживаний, никакого прошлого… Лишь свет торшера и неокрепший вкус свободы. Пока ещё не знаю, отчего. От нас? От мира? От другой, совершенно ненужной и будто официальной правды, которая, думается мне, никому здесь не нужна. — Мы должны что-то сказать? — спрашиваю, не отдышавшись до конца. Не хочу оставлять что-либо на полуслове. Александр закрывает глаза, а после обнимает как-то по другому. Сделай он это вчера — убила бы. Но, кажется, что сейчас уже лишнее. На один вечер можно. — Мы должны помолчать, прокурор Харрис, — его ладонь поверхностно оглаживает спину, отчего кажется, что за каждым движением остатки только-только полученного удовольствия легче растворяются в крови. — Просто помолчать. Справишься? Он не видит, что я киваю, но, пожалуй, чувствует, поскольку делаю это, уже вполне основавшись подбородком на его плече. — Обещаю. Ничего и не нужно. По крайней мере, на сегодняшний вечер. Об остальном мы подумаем завтра. А лучше послезавтра…