Уж ты помяни мое слово, что эта гроза даром не пройдет! Верно тебе говорю; потому знаю. Либо уж убьет кого-нибудь, либо дом сгорит, вот увидишь: потому, смотри, какой цвет необнаковенный (А. Н. Островский «Гроза»)
Когда у Кенни выдавался выходной, — что было не частым явлением, потому что на заводе не хватало людей, поэтому он работал за четверых, — он брал дочурку и ехал с ней куда-нибудь за город на пару часиков, просто посидеть, посмотреть на тамошние виды, посмотреть на других людей. Амине нужно было видеть разносторонность мира, его многогранность и неоднозначность, знать, что люди везде разные и одинаковые одновременно. Мир столь прекрасен в глазах Кенни, столь необъятен, почти невесом, и воздух его пропитан бережными чувствами, и земля греет стопы даже в сильный мороз, и смех бьет ключом в ушах, навевая удушливые воспоминания. И он хочет, чтобы мир был таким же в глазах Амины, ее два больших и серых глаза должны поблескивать солнцем. Пускай бывает трудно ужиться с людьми, но они все же неповторимы, так ранимы и сильны, их слезы, их боль, радость, печаль, забота, нежность, воодушевление, покорность, то, как они обнимаются, смеются, любят — это все должно стать частью ее самой. В ее мире не может быть места мраку, ненависти, зависти и злобы. Олли не хотела бы этого. Не хотела бы, чтобы дочка соприкоснулась с порочным, как ее мать. Он, Кенни, не даст, не позволит Амине быть во тьме. Вот и в этот раз он пришел домой счастливым-пресчастливым, громко хлопая дверью. Дело в том, что ему разрешили выйти на небольшой отпуск дня в четыре в связи с приходом новых работников, но это не имело особого значения, он просто был рад и чуть ли не ввалился в комнату, столкнувшись с дверью. — Амина, собирайся! — громко сказал он, сдерживая смех. — Мы едем на восток! Полусонная Амина, которая несколько часов убивалась над уроками, резво вскочила на кровати и запрыгала, хлопая в ладоши и звонко смеясь. Окрыленная такой радостью, она прыгнула прямо на шею отца и затараторила: — Ура, мы едем отдыхать! Папочка, ты представляешь: никакой школы?! Я буду купаться в море! Кенни засмеялся, прижимая к себе ближе девочку. — Видишь ли, Миночка, море у нас на юге, а мы едем на восток, — пожав плечами, он как будто извинился. — А почему не на юг? — Там сейчас небезопасно, — Амина удивленно выпучила глаза, стараясь выдавить из себя умное лицо взрослого, но ее все же выдавала эта детская неосведомленность об окружающем мире, — люди конфликтуют с другой страной, понимаешь? — Эх, понимаю. Ну ладно, а что мы будем делать на востоке? А там есть где искупаться? — Конечно, — нежная улыбка растянулась на лице отца. Они отправились в этот же день через всю страну на дирижабле, глядя вниз на открывающиеся равнины, горы, реки и озера. Это, между прочим, был ее первый полет на дирижабле. До этого она бывала, разве что, в поездах. Приземлившись, Амина с папой заселились в дом к старому знакомому Кенни (Бог его знает, откуда у него столько знакомых). Отец ненадолго отлучился с другом, сказав Амине, что идет в магазин. «Сходи развейся, погуляй!» Любому ребенку польстило бы предложение о самостоятельности, когда он может почувствовать себя настоящим взрослым и иметь в распоряжении свой собственный выбор действий. Амина с полчаса еще пробыла в доме, исследуя каждый уголок, пока не остановилась перед входной дверью. Любопытство взяло верх, рука не удержалась не потрогать дверную ручку, а затем не открыть ее. Выйдя на крыльцо, высунув вначале нос, Амина спустилась на лужайку. Дом очень удачно находился на окраине города, с его порога были видны густые леса, а за ними высокие многоэтажки. В воздухе слышалась свежая весна, птицы уже поочередно щебетали, а на деревьях распускались листья, заливая мир зелеными красками. Девочка легко зашагала за дом, откуда доносился шаловливый аромат цветов и жужжание насекомых. Она опустила ноги в сочную, росистую траву, которая доставала Амине до голени. Со всех сторон раздавались скрипки кузнечиков. Подняв голову к верху, Амина глубоко вдохнула и расцвела в улыбке; запах стоял такой, что дух захватывал: в воздухе витал сочный аромат первых цветов и влажной травы, с недалеких веток липы слышалось чириканье синичек, а над головой порхали бабочки. На небе не было ни тучки, стоял ясный, теплый день, подогретый большим оранжевым шаром, от взгляда на который появлялись блики. Весело оглядываясь по сторонам, девочка заметила дорожку за калиткой, скрывающуюся в зарослях орешника и вербы, которая вела в лес. В таком возрасте редко страшишься последствий, ты о них и вовсе не думаешь, а просто бежишь в пропасть, потому что сиюминутное желание так тебе сказало. Вот и Амина сняла босоножки, открыла калитку и побежала по еще влажной травке навстречу зеленым объятиям. Непоседливый взгляд блуждал туда-сюда, не останавливался на чем-то одном, выискивал новое и неизведанное. Добежав, должно быть, до центра леса, девчушка вдруг остановилась и прислушалась: справа слышались кряканья уток и всплеск воды. Отчего-то совсем не испугавшись, что ушла так далеко от дома, а теперь может и вовсе заблудиться, Амина свернула с тропинки и пошла сквозь бурелом к шуму воды. Колючие ветки еще не распустившихся вяза и клена хлестали ту по лицу, словно хотели задержать ее и вернуть обратно, но, как и все дети, Амину не останавливали препятствия, она шла напролом к желаемому, даже если путь к нему мог закончится плохо. Маленькие люди еще не видели мира, им кажется, что все только в их руках, что их рождение уже подарило им всемогущество и власть. Поэтому дети не видят времени, а значит и не видят будущего, которое может быть опасно изменчиво от любого слова или действия. Когда хвойные ряды, заменившие еще куда ни шло мягкие почки и бутончики ясеня, стали редеть, девочка завидела близкую водную гладь, звеневшую от порханий уток. Шаг Амины замедляли иголки и сухие, прошлогодние шишки, вгрызавшиеся в босые ступни, но она упорно продолжала двигаться к цели, нахмурив лицо и бурча под нос обидные слова лесной фауне. Но вот острый еловый ковер исчез и под пальцами очутилась жирная и густая земля, в которой вязли ноги по самые щиколотки. Все, все вокруг не хотело, чтобы Амина прикоснулась ладонью к долгожданной воде, которую она видела последний раз прошлым летом, а девочка высоко поднимала ноги и переставляла их очень неуклюже, но не останавливалась. И вот, до озера осталось рукой подать. В конец растеряв былое настроение, Амина обиженно бубнила, как лес несправедлив и что вообще не любит ее. Она встала на краю песчаного берега и окинула взглядом водную равнину, окруженную лесом. Удивительно чистый воздух, совсем не похожий на городской, буквально резал и неприятно щекотал нос, не привыкшего к настоящей свежести. Исцарапанные ноги зудели и горели, требуя охладиться. Повинуясь их просьбе, Амина сделала несколько шагов вперед, задрав штанины, и очутилась в холодной апрельской воде. Прекрасное настроение вновь обуяло ее, она расцепила пальцы и позволила штанам утонуть в воде, а сама замахала руками. Вокруг нее вначале никого не было, но с минуту спокойно постояв, она заметила, как к ногами стали подплывать маленькие разноцветные рыбки, похожие на тонкие палочки. В центр водоема приземлились утонченные белые лебеди, о верной любви которых ходят самые увлекательные легенды, завлекающие юные души. Возможно, от обычной радости, а может от забытья, в которое погрузилась девочка, но лесную глушь, в которой долгие годы царили покой и тишина, разрушил дрожащий детский голосок, ставший напевать старинный народный мотив какого-то дальнего северного места. Амина часто слышала эту мелодию от папы перед сном, и теперь она ассоциировалась у нее с чудесной силой голоса, способной утешить, успокоить и обрадовать. В этот момент на поляне ей показалось, что мелодия как нельзя удачна. Она не попадала в ноты, голос был по началу тих, но затем стал очень звонким и совсем недетским. В нем лилась взрослая печаль и горечь прожитой жизни, и удивительно, что ребенок, не ведавший жестокости жизни, все равно мог передать замысел песни. Но когда Амина хотела остановиться, с другого берега послышался отклик на ее мелодичный зов, нашедший родственную душу. Девочка незамедлительно вышла из воды и бросилась к хриплому взрослому голосу. Дети не видят опасности, поэтому рядом с ними должен быть родитель, который замечает и предостерегает ребенка. Но Амина сейчас была одна. Она пробралась через камыши к небольшому островку, где она увидела сперва сгорбленную спину и опущенную светлую голову. Услышав брызги за спиной, человек обернулся и резко спрятал голову в руках, будто ожидая, что его начнут бить. Пение стихло. Такая реакция озадачила девочку, поэтому она сбавила темп и уже медленно подходила к мужчине. Боязливо протянув ладошку, Амина тронула человека за плечо, тихо шепча: — Пожалуйста, продолжите петь, — настойчиво произнесла она. Плечи под ладонями девочки дрогнули, она вот-вот ожидала увидеть лицо мужчины, но он снова спрятал его в руках. Он стал петь песнь так, в ладони, но получалось какое-то мычание, которое рассеивало волшебную черту. На лице Амины отобразилось разочарование, она раздраженно затормошила мужчину и требовательно сказала: — Нет, так не пойдет! Покажите лицо, тогда музыку будет слышно и мне, а не только вам! Вы же портите такую сказочную атмосферу! — капризничала девочка. — Да не могу! — несдержанно крикнул мужчина, срываясь на рыдания. — Мое лицо испугает тебя! Мой брат запретил мне показывать его. — А мне все равно на вашего брата, и не решайте за меня, испугаюсь ли я вас или нет! Будто из вредности, зная, какую реакцию он встретит, мужчина повернулся. Амина округлила глаза и сделала шаг назад, добившись грустной ухмылки мужчины, в глазах которого заблестели слезы. Его лицо было поражено множеством шрамов и язв, губ вообще не было, как будто их отрезали, нос был как кривой крюк, только глаза еще могли сказать, что когда-то мужчина был обычным. Сейчас же он был до чертиков уродлив. — Я же говорил, — обреченно прошептал он, снова отворачиваясь и утыкаясь в колени лицом. Амина еще стояла и тяжело дышала. Вся радость растаяла, на место нее пришло отвращение. Отвращение к себе. Она позволила себе так безбожно обидеть человека и показать ему свое отношение к его лицу. Будто она с чего-то решила, что может взять и вынести вердикт: «так, этот человек красивый, ему я улыбнусь, а этот уродлив, от него я отвернусь и не вглязну даже». Но папа учил видеть людей не глазами, а сердцем, и дружить с ними за их поступки. Девочка виновато опустила глаза и снова взяла рубашку мужчины в руки, потянув на себя. — Я не испугалась, правда… — жалобно шептала она. — Не обижайтесь, я не хотела. Вы не страшный. Ответом было молчание, которое еще больше разбивало девочку. Ей было очень стыдно, самым удачным решением сейчас было провалиться сквозь землю. — Ну не молчите же! Я виновата, очень сильно виновата! — уже плача говорила Амина. — Но я же пришла сюда на ваш голос, а он такой красивый. Спойте мне, я не буду смотреть на вас, если вам так будет лучше! Но мужчина молчал. Амина уже хотела было развернуться и печально уйти, как вновь зазвучал красивый, певучий голос. Она широко заулыбалась и села рядом с мужчиной, всматриваясь в его лицо. И как у такого голоса могло быть такое лицо? Наверняка у этого человека была долгая история за плечами, которая вот так вот окрасила его вид. Смеркалось. Музыка давно стихла, и пара просто сидела в тишине. На небе заблестел стальной месяц, остальное полушарие которого пряталось за занавесками облаков. Самая яркая звезда кокетливо подмигивала и радовалась своему одиночному триумфу на бескрайнем космическом просторе в этот час. Несколько светлячков выползли из своих тайников и взлетели над парой, окрашивая людей желтым свечением, наверно, не хотели заканчивать вечер двоих вот так и всячески задерживали их. Все размышляя о новом знакомстве, Амина не выдержала и опять заговорила. — А как вас зовут? — девочка постаралась заглянуть мужчине в глаза, но тот отвернулся. Тогда Амина предприняла другую попытку вовлечь его в разговор. — А почему ваш брат не хочет, чтобы вас кто-то видел? — она легко задала вопрос, не видела в нем ничего обидного, а просто желала узнать побольше. Человек все так же молчал и скрывал от нее свое лицо. Это начинало раздражать Амину, которая привыкла за свою короткую жизнь получать все ответы на вопросы сразу. Она еще не встречала настоящие трудности, оттого ее голос был легким, а мысли не запутанными. — Он не хочет, чтобы я отпугивал его клиентов. Он держит здесь неподалеку трактир, а меня взял жить к себе по настоянию нашего покойного отца, хотя ненавидит меня больше всего на свете, — он говорил тихо, боязливо глядя на землю. — Ну, значит не очень-то и ненавидит, раз согласился приютить вас. Если бы я кого-то ненавидела, то ни за что бы не согласилась жить с ним. — Отец очень богат, но стар. Он составляет завещание, поэтому брат так послушно согласился дать мне крышу над головой. Так бы даже словом не обмолвился, не взглянул, не вспомнил обо мне, когда я вышел из тюрьмы… — А вы вышли из тюрьмы? — зацепилась за это Амина. Ей было страсть как интересно узнать о тюрьме. Но мужчина замолчал, и теперь надолго. Солнце зашло за верхушки длинных сосен, и теперь красота чудного озера скрылась в потемках, только белые кувшинки были видны. Мужчина сидел на земле в одних тонких штанах и дырявой футболке. На его руках появились мурашки, тело стало подрагивать от промозглого холода, да и сама Амина промерзла. Наивно и чистосердечно, что присуще молодым созданиям, девочка сняла с себя кофточку и укрыла незнакомца, обняв его за торс. Он ничего не сказал, хотел было вырваться, но почему-то передумал. Так они просидели в тишине, слушая шум природы. пока человек не соизволил вновь подать голос. — Зачем ты так со мной, девочка? Я совершил ужасный поступок, мне нет места на этой земле… — Что же нужно такого сделать, чтобы стать лишним на нашей планете? Мужчина вдруг неожиданно остро посмотрел на девочку. Амина испугалась вновь, отвернулась, но в память врезались глаза человека. Она должна была еще раз увидеть их, убедиться, что увидела правильно. Да. Зрачки его выражали такую муку, такую боль и стыд, которые девочка еще никогда доселе не видывала. — Я, — мужчина опять запнулся и надолго задумался, приставив кулак к губам и закусив костяшки. — Я убил своего маленького сына и жену по пьяни. Зарезал Малису, цветок моей жизни, увядший от моих рук, и Самида, которому должно было исполниться четыре года. На моих руках кровь, и мне никогда не отмыться от нее, сколько бы я не старался. Мир вокруг Амины погрузился в глубокое молчание. Казалось, все вокруг перевернулось, пошатнулось и опустело. Она не сталкивалась лицом к лицу со зловещим дуновением жизни, не видела вокруг себя горя, сколько бы людей вокруг не проходило, потому что она ребенок. Теперь же, когда перед ней сидел несчастный отброс, она, не имея опыта, не знала, что и говорить. Первым порывом было заругать его да вцепиться осуждением в глаза мужчины, но она не могла подобрать слов, чтобы описать свое негодование и показать этому человеку, как она недовольна его поступком и им самим. Дети — самые ярые максималисты, оттого жестоки более других. Для них нет полутонов, им не важны обстоятельства, причины, мысли. И это все, в принципе, можно было бы понять, но дети и не могут сочувствовать так, как взрослые, потому что их мир еще слишком мал. Даже если этот бедняга совершил непреднамеренное убийство или, хотя бы, покаялся в нем, то ребенку все равно не будет до этого никакого дела, потому что ему трудно это понять. — Вы изверг! — обескуражено произнесла Амина, злость взяла власть над ней и не дала обдумать все. — Понятно, почему ваш брат отвернулся от вас! Она хотела встать и уйти, но мужчина схватил ее за руку и слезно стал говорить, еле волоча языком. Он задыхался от нахлынувших чувств, пальцы сильно дрожали. На мгновение Амина хотела вырваться и отказаться от идеи сочувствия или любого другого проявления жалости к этому душегубу, только все же ноги не слушались, противились девочке, а сердце, несмотря на доводы еще несформировавшегося разума, больно кололо, — Я не хотел! Я не хотел… От меня отвернулись все… — заплакал он. — Я знаю, я чудовище, мне нет места на этой земле, я знаю… Девочка стояла, глубоко дыша и сердито глядела на мужчину. Вдруг, что-то подтолкнуло ее к нему, она отчетливо увидела себя в лице человека, но себя другую. Амина и сама не заметила, как начала плакать. Убийство — страшное деяние, непростительное, но так хотелось утешить этого человека, ведь большего он и просить не мог. Его мертвую семью уже не вернуть, он остался один и не знает любви, может, уже долгие годы. Его наверняка изуродовали так в тюрьме, как клеймо оставляя его дело навечно с ним. Она прижалась к нему, плача в грудь. — Мне нет прощения, я сам себя простить не могу. Я умираю! Я уже мертв… Умер непрощенным. — Разве это так важно — быть прощенным? — Да. Тогда и умереть не страшно, потому что знаешь, что тебя простили. Амина не могла избавиться от видения, будто перед глазами бежали две ее жизни, сплетаясь сейчас воедино. В мужчине она видела себя, все его чувства стали и ее тоже, слезы лились по щекам и капали по подбородку на штанины, а внутренности скручивались в узел. Ужасная тревога из ничего теперь гложила девочку. С непривычки Амина довела себя до состояния истерики, когда уже дышать невозможно, а рыдания больше похожи на собачий лай и сухой кашель. Она обнимала мужчину за шею, опустив голову ему на плечо. В отличие от Амины, человек плакал тихо и незаметно, словно привык к мучительной душевной боли. Только вот, когда маленькая девочка посмотрела на него, а затем стала целовать в щеку, нашептывая милосердные слова любви, обвивая мужчину руками и гладя того по эспине, он не выдержал и в ответ обнял Миночку. Его плечи затряслись, а с губ слетел глухой стон страдания. — Где ты шастаешь, собака?! — Как гром ударил громкий голос из леса. — Выходи, паскуда! Глаза незнакомца округлились, он вскочил на ноги, встряхнул Амину за плечи и зароптал, убирая волосы с ее лба. — Уходи отсюда, он не должен тебя видеть — Нет, я не брошу вас! — Амина брыкалась, когда мужчина поднял ее и стал толкать в кусты. — Нет! — Пошла прочь! — Почему, почему?! — не унималась она. — Это он изрезал мне лицо, чтобы я всегда помнил о моей ничтожности. Помнил, что меня никто не простит! И он не позволит никому пожалеть меня! — давился слезами он. — Он сделает с тобой тоже самое! — Почему? — Потому что он такой человек… Мужчина с силой толкнул Амину в грудь, когда шаги и ругань послышались совсем рядом. Девочка угодила в неглубокую топь, расцарапав ладони и почти проколов глаза об острые палки, торчащие из грязи. За камышами она ничего не видела, только разделяла самые громкие слова и глазами очерчивала тени. Крупный амбал вышел из-за деревьев и схватил изуродованного мужчину за шкирку. — Вот ты где, мразь! — он с жадностью процеживал эту конечную фразу. — Я велел тебе сидеть тихо и не уходить далеко? Говорил?! — незнакомец молча кивал, закрывая голову ладонями. — Отвечай, Вулис! — Говорил… — Пошел, — брат толкнул Вулиса в спину ногой. — Я сказал «пошел»! Давай! — заорал он. — Нет мне прощенья… Нет мне прощения на этой земле. Никто и никогда… — громко шептал Вулис, превозмогая жуткую боль в спине и ногах, вставая и идя вперед к дому. Амина сидела в кустах, боялась пошевелиться. Она зажимала рот рукой, только бы не издать звука и не привлечь к себе внимания. Когда силуэты стали еле различимы, отходя все дальше от островка, где недавно сидела Амина, луна осветила дорожку, по которой шел Вулис как раз в тот момент, когда он повернулся и с горечью сказал: «Прощай». Девочка могла догадаться, что это, скорее всего, его последние слова и более он не скажет и слова ни ей, ни кому более. Брат его затормозил и ударил по голове. — Кому ты там говоришь?! Ты меня не понял?! Ты не можешь говорить, тебя не должно существовать для мира! Он долго бил бедолагу, пока тот лежал уже в полусознании и смотрел на кусты, в которых сидела Амина. Поняв, что времени терять нельзя, Мина решилась вылезти из кустов. Она хотела просто развернуться и убежать, но что-то остановили ее и словно зашептало на ухо совет, нет, ее долг. Она должна была это сделать. Если не она, то кто? Обернувшись, Амина зацепилась за корягу и встала на нее, чтобы голос дошел до мужчины. — Я прощаю вас! Я прощаю вам все! Я люблю вас! Она многое желала сказать: и чтобы Вулису стало хорошо, и назло его звериному, свирепому брату, но блуждающий, выискивающий взгляд последнего отрезвил ее и она моментально сорвалась с места, скрываясь за прудом в другом конце бурелома. Не известно, как она нашла дорогу обратно в потемках. К концу пути ее ноги еле двигались, она тяжело дышала. Спасали ее только деревья, о которые она облокачивалась, чтобы перевести дыхание. Дойдя до забора, Амина увидела огоньки вдалеке. — Амина-а-а-а, — эхом шло ее имя. Девочка кое-как дошла до крыльца и села на него, а когда напротив показался ее отец, она медленно встала, подошла к нему, уткнувшись в его руку, и тихо заплакала. — Где ты была, дочка? — успокаивающе говорил Кенни, силясь заглянуть в ее глаза, которые она старательно уводила в сторону. — Что случилось? Почему ты плачешь? — Папочка… Я до сих пор не знала, что прощение может так много значить, — рыдала Амина. — Прости меня.***
Амина сидела на ступеньках, глядя пустыми глазами на испачканные ботинки. Еще несколько месяцев назад она бы сошла с ума от такой грязи вокруг и на себе, стала бы отдраивать каждый миллиметр, но теперь почему-то спокойно принимала это. Тонкими, костлявыми пальцами она прошлась по бетонной поверхности и остановила взгляд на небольшом красном предмете, который, как ей показалось, пошевелился. Глаза были почти закрыты, безжизненные зрачки дернулись, Амина всем телом наклонилась к неизвестной причине ее некоторого оживления. На ступени пыталась укрыться молодая божья коровка, промокшая под недавним ливнем. Девушка долго наблюдала за ней, разглядывала черные крапинки и наконец поднесла к ней палец, предлагая той сухое место и ночлег на своем теле, что божья коровка быстро приняла. Амина продолжала не двигаться, только облокотилась о стену, вяло моргая. «Не в себе», «пьяная», «дури нанюхалась», — подумали бы все, заметив в углу такое чудо, но, к несчастью, все было куда хуже. Амина теряла себя, а в этом месте, рядом с убийцами, процесс исчезновения Амины как души был необратим. Если бы ей удалось сбежать с Лукой, она бы залечила появившуюся пустоту и наполнила бы ее светом. Она бы пересмотрела свои взгляды на мир, и в конечном итоге перед нами предстал бы, возможно, лучший человек во всей этой истории. Но Луки больше нет, как и нет возможности сбежать. Это напоминание приносило несказанную боль, заставляло сжиматься и плакать. Когда-то Амина не плакала, но теперь слезы часто шли сами по себе, их появление было никак не связано с происходящим вокруг или внутренними переживаниями девушки: они просто выходили и их никак нельзя было контролировать. И жить теперь было невыносимо. Спрыгни она тогда с крыши, и все бы закончилось, но Фейтан ее остановил, не понятно только, для чего. Амина бы теперь все отдала, лишь бы прекратить эту пытку, и не важно, чего бы это стоило. Но в ее условиях оставалось только принять предложение Люцифера и стать частью их искаженного мирка, растоптав былое в пух и прах. Однако Амина не хотела поддаваться, что лишь больше пожирало ее. Ей давно стало понятно, что никто из них, за исключением, может, Фейтана, не хочет ей помогать, более того: для этого мира ее не существует, она всего лишь тень, игрушка, возможность выместить свои безграничные негативные замыслы на ней и использовать ее оболочку и душу против того, к чему она так стремилась всегда — взаимопонимания, мира и прощения. Хисока в последние дни всевозможно обхаживал ее, дарил подарки, говорил ласковые слова, будто подмазаться хотел. Амина не верила ему, хотя душа требовала верить. Она не привыкла быть грубой, не привыкла замыкаться в себе так сильно. Пусть в прошлом это было ее имиджем, но она то знала, какой была на самом деле, и теперь обстоятельства требовали от нее отказаться от истины. Все запутано, это невозможно объяснить словами. Будто жил человек, горе знавал, но оно прошло, и жил бы он дальше, может, и одумался, переменился, а тут раз — и все, больше нет возможности. Амина была доброй в детстве, беспечной, была нахальной и ловкой в юности, но всегда любила любить, заботиться о ком-то. Простить кого-то ей было плевым делом, верить и доверять она могла сколько угодно, в общем то была ребенком, а сейчас от нее требовали переступить через характер, через привычки, через себя, и не в самую лучшую сторону переступить. Она понимала, что именно этого от нее добивались — уйти с дороги исправления. Как удачно ее поймали тогда: как раз в тот момент некого распутья, когда она еще могла выбрать, куда пойти, была свободной. Сейчас же ее ломали, ее били, душили, рвали на части, и было бы ясно, что нужно дать сдачи, если бы все было так просто, но на кой черт им это все нужно? Найдя ответ на этот вопрос, Амина бы встала и приняла бой, но коварство ситуации не позволяло ей расправить плечи. Мысли о том, что опасность ей только кажется, что перемены могут быть в лучшую сторону, путали. В этом, видимо, и состоит сложность ее положения — понять, что есть добро, а что… нет, не зло, а что притворяется добром. Это тебе, читатель, наверно, очевидно, что притворяются на этой сцене все, ты выступаешь в роли Бога, смотря на спектакль свысока и предугадывая события, вникая в суть и уже зная конец, но Амина стала частью театра, а сценарий здесь всегда меняется, его и вовсе нет, все импровизируют. Жизнь сложная штука, людским глазам ничего не видно, а откровения приходят, когда ты поднимаешься на ступеньку выше и оглядываешься назад, анализируешь. Если же подняться нельзя, так как быть? Ты — Амина — не знаешь, как поступить, ведь тебя хотят умертвить, мучают и почему-то через секунду гладят по голове, словно и вовсе ничего не было. «Стоит ли дать Хисоке шанс?», — летало в ее голове. — «Он хотел мне помочь, может все-таки простить и позволить ему снова владеть моим доверием?». Божья коровка, высушив крылышки, чуть помялась на ладошке Амины и взлетела, уносясь на свободу. — Хотела бы я просто взять и улететь. Не мучиться, не есть себя, хотела бы, чтобы в моей жизни тоже все было так просто, — шептала она, — взмахнул крыльями и взмыл в воздух. Промок, опустился на руку сильного, высох и опять вверх. Но у меня теперь нет ничего: ни папы, ни Луки, а ведь именно они когда-то были моими крыльями. Одна одинешенька, — рваный выдох вышел из рта девушки. Она обняла колени и положила на них голову, понуро глядя в пустоту. Тут, глаза заблестели, в них прошмыгнуло озарение и Амина стала рассуждать в слух почему-то. — Фейтан говорил, что меня хотели сделать частью группировки и что я не одна такая — допустим. Увидели мою какую-то силу и заинтересовались — ладно. Предположим, это все действительно так, и Хисока с Иллуми преследовали те же мотивы. Да и Хисока сам говорил, что именно он хочет: «Выращу тебя сильной, а потом убью». Тогда зачем давать мне страдать и устраивать мне эти качели, не давать мне расти… Ну конечно, чтобы я не дала сдачи, но в то же время не была нюней, это же очевидно. «Ты будешь моей куклой». Вот оно в чем дело, — протянула Амина. — Забрав мою волю, из меня вырастили бы обыкновенную убийцу. Редан и Хисока имели разные цели: одним я была нужна для «массовки», для продолжения дела, а другому для собственной утехи, но способ осуществления этой цели в конечном итоге один — сделать меня марионеткой. Я, если мне правильно помнится, на момент первой встречи с ними была довольно непонятной личностью. Боже, я уже и забыла, какой была то. Вроде, одно сходится точно — я была смятена и теряла себя — это я хорошо помню. Темнота, мрак, боль были мне знакомы, серые облака и постоянные дожди нравились больше всего. Выходит, я просто удачно забрела к ним, а они и вцепились в мое шаткое душевное положение. Вначале разберусь с реданом. Им было очень выгодно иметь такого человека, как я, в своем услужении, если бы я приняла их правила игры. Что там говорил Фейтан? Любовь? Любовь сильнее любого другого оружия? Значит, с ними все понятно — я должна была стать удобным оружием в руках Люцифера, очень дорогим и редким оружием. Это ладно. Теперь Хисока: ему нужен соперник, он всегда ищет сильных и побеждает их. Но зачем ему я? Я не сильна. Тогда, наверное, он увидел во мне потенциал, раз взялся за меня. Я сродни Гону. Дать мне пожить, как он это делал первые дни, а потом потихоньку душить и сбивать с толку. Если любовь превращается в ненависть, происходит взрыв. Он именно этого и добивался. И добивается. Но непонятно одно: зачем? Хорошо, если принять за данность, что делают они это просто потому что могут, хотят, тогда мои предположения имеют место быть. А, может, и вовсе ненавидят таких, как я. Буду исходить из этого. Хоть у Амины и не было сил, она была в жутком унынии последние два дня, но сейчас губы растянулись в подобии жалкой ухмылки, которая переросла в оскал. — Что ж, я принимаю твое предложение, Хисока. Ты поможешь мне избавиться от Редана, а я избавлюсь от тебя раз и навсегда. Ты, верно, спросишь: «как?», — говорила она пустоте, — по ходу дела разберусь. Сначала устрани пауков с моей дороги. Совсем близко, буквально на нижнем этаже вновь как будто упал камушек. Кто-то пробирался сюда и старался быть незамеченным, но, видно, либо у него это плохо получалось, либо он и не очень то желал остаться инкогнито. Однако шум повторился уже за лестничным поворотом. Амина привстала и скучающе закатила глаза, как только заметила розовую макушку. — Лапюля, сидеть на холодном камне вредно, — покачал он головой. — Давай мы пойдем с тобой в кроватку, ты полежишь, отдохнешь, — Хисока поднял ее на руки, придерживая голову и укладывая ее себе в район солнечного сплетения. Такая забота объяснялась очень легко: Амина специально стала делать вид овоща, чтобы хотя бы несколько дней ее никто не трогал. Все члены редана знали о том, что с ней сделал Люцифер и как она попыталась покончить с собой, так что Хисока основательно занялся ее опекой, только бы не потерять ее. Не потерять ее, потому что ненавидит ее. Для большей правдоподобности, Амина пускала слюни и старалась смотреть сквозь, имитируя свою неадекватность. Чтобы все на время позабыли о ней и подуспокоились, она будет играть. Это ненадолго, правда. Она еще чуть-чуть поиграет, а как будет возможность, так сразу и закончит с враньем. Оказавшись на кровати в своей комнате, Амина сразу приняла больной вид и закрыла глаза, отворачиваясь к стене. На самом деле, Хисока уже и не так сильно рвался уничтожить Амину, но вовсе не потому, что жалел ее и пропитался какими-то чувствами к ней, а, скорее, потому что она ему просто надоела. Он никак не мог предположить, что Амине хватит духу сбежать от него и пауков, не думал, что и Лука ей в этом поможет. Весь его план пошел к черту, будто Амину кто-то старательно оберегал от его смертоносных лап. Он уже видел, что еще чуть-чуть, и Амина рухнет с высокой башни, сможет его понять и тогда будет куда проще, но она сопротивлялась. Сколько он ее не запугивал, сколько бы не мучал, потому как в том мрачном месте, в которое он ее привел, ни один добропорядочный человек бы не выдержал, но Амина пока держалась. Сложнее, конечно, было сохранять баланс между светом и тьмой в Амине, чтоб легче было надломить ее, но надломить с удовольствием, а не как мертвую плоть. А эта девчонка снова все испортила и теперь лежит подобно трупу. Какое наслаждение вы ему прикажите испытывать? Он не некромант! И все же оставить в покое ее он не был намерен. Где-то глубоко в подсознании подкорку разума въелась мысль, что он обязан убить ее. В тот день, когда она появилась на пороге их убежища, Амина была невероятна, уже на пограничье между пропастью и огромными просторами жизни, но по-прежнему сильна. Тогда-то он и увидел, что с ней можно сделать. Отважная девушка, пришедшая спасать друга из лап монстров, уверенная в своей победе. Не пожалела себя, очнувшись, спросила об этом пареньке и облегченно выдохнула, узнав, что с ним все в порядке, хотя сама была на краю гибели, пусть тогда она это не понимала. Сейчас же Амина была просто плотью, растеряла былой боевой дух, присущий всем молодым, и стала похожа на старуху. Впрочем, Хисока понимал, что сам виновен в ее крахе. Он немного не рассчитал, когда посоветовал Люциферу наказать ее, надеясь, что та быстро оправится и станет мстить. Но этого не произошло, и времени отмотать вспять не получится. Оставалось распоряжаться тем, что он имел сейчас: лежачий труп, который нужно было оживить, а позже самому убить. Весело получается, что одна его цель — Куроро — уничтожила вторую — Амину, а он во всем этом сыграл второстепенную роль. Это бесило. Он раздраженно вздохнул, засунул руки в карманы и вышел из комнаты, направляясь в город развеяться. Куроро пошел по своим делам, так что больше забот у Хисоки сейчас в этой развалюхе не было. Всем же остальным не было дела до жалкой девушки, лежавшей в самой дальней дряхлой комнатке. Амина, как только дверь закрылась и послышались отдаляющиеся шаги, вскочила с кровати и принялась думать. Одна только мысль, что ей может повезти и удастся вырваться отсюда, раз Хисока поверил ей, приятно щекотала ребра. Но следует все продумать, чтобы не получилось так же, как в прошлый раз… — Бедный мой Лука, — зашептала девушка, усаживаясь обратно на кровать. В комнате витала прохлада, а через открытое окно забегал свежий воздух, но дышать ей сейчас все равно было нечем. Грудь сильно сдавило, а органы перекрутились между собой. — Прости меня, Лука. Прости меня! Если бы я хоть раз в своей жизни была ответственной, переросла себя и свое горе, не была бы легкомысленной, то наша жизнь была бы совершенно другой. А теперь моя ошибка повлекла за собой столько несчастий! Если бы я не зацикливалась на себе тогда, то не опустилась бы так низко, как сейчас. Они ведь все захотели заполучить меня только лишь потому, что увидели, как я дала слабину, — она тихо заплакала, задрожав всем телом. — В твоей смерти виновата только я… Я всегда любила и буду любить тебя, Лука! Оберегай меня, прошу. Она просидела так до середины дня, обдумывая план побега и поминутно бросаясь в слезы, вспоминая друга. Потом промелькнул образ отца и Такки, пальцами она почувствовала мягкую шерстку Мисси, а в нос ударил тот запах спасительной весны ее родного города, где не было ничего этого, где жизнь была другой. И она снова заплакала. Ей грезился май и общий обеденный стол, за которым сидят все ее любимые люди, из-за штор на паркет падает свет солнца, а за окном раздается чириканье скворцов. И во круг звенит только смех, смех, смех. И становилось так светло и радостно, так мучительно хорошо, пока не наступило осознание, что это никогда уже не произойдет. Она осталась одна. Неожиданно для себя, она схватилась за слова Куроро. Может, это была уловка, а, авось, и правда, но, размышляя над его фразой, Амина вдруг прониклась смыслом этих слов. «Он создал заведомо невозможную игру, где победить равносильно везению». Так ли это? Амина не знала ответа. Она только могла предположить, что, вероятно, в чем-то Люцифер прав, вот только из-за таких как он рушатся жизни и мир в целом. Иронично, Люцифер говорит о неправоте Христа. Сам же сказал, что Бог сделал человека свободным, а значит Куроро лично выбрал убивать и грабить. Замкнутый круг. Но стоит подумать о том, что Бог, как самый всемогущий, может помочь ей, если попросить, как сразу встает другой вопрос: как он ей поможет, если она сама себе помочь не может? Проще не думать просто о нем, и без него жизнь тяжелая, а забивать голову мыслями еще и о нем она не выдержит. Когда желудок неприятно заныл от голода, Амина решила бросить эти терзания и спуститься в маленькую кухоньку. Проскользнув мимо зала общего сбора, где обычно сидели все, она пошла меж колоннами к заветной двери. Когда девушка пробралась на кухню, на столе лежала одна единственная сухая булочка. Сломанные шкафы же были пусты. Амина долго вертела булочку в руках, сдувала с нее налетевшую пыль и проверяла на испорченность. Потом она подумала, что хорошо было бы запивать чем-то такую сухость, но ни воды, ни другой жидкости не было. Делать было нечего, пришлось есть так. Амина села на подоконник и громко жевала, глядя на редкие промежутки ситцевого неба. Пришедшее сегодня утром наваждение пробудило в ней желание запеть забытый мотив, но Мина отгоняла от себя эту мысль. Ни к чему сейчас это было, с той мелодией связаны ее лучшие моменты, не нужно портить ее сейчашней жизнью. Она давно доела свой обед и теперь просто сидела и смотрела на садящееся солнце. Через пару часов все по-новой погрузится в пучину беспросветных потемок, в которых страшно сделать шаг и вылезти из-под одеяла. Поэтому Амина наслаждалась светом и легонько качалась взад-вперед под ту же песенку, крутившуюся теперь в ее голове так навязчиво, что вот-вот, и она сорвется с губ. Не выдержав настойчивой мольбы, она тихо замычала мелодию, из-за чего голос дребезжал и срывался. Такое пение раздражало саму Амину, потому, сделав над собой усилие, она запела чуть пронзительней. Мелодия эта была короткой, всего минуту длиной, но девушка не хотела останавливаться и снова погружаться в отчаянную тишину, в рассуждении сего пела песню по кругу уже полным голосом, с новым разом звуча громче. Стало на мгновение так хорошо, будто кто-то укутал ее в свои объятия, защищая от внешних бед. Людям нужны люди, чтобы не было страшно. Людям нужен кто-то сильный и добрый, кто смог бы защитить и стать примером. Но у Амины два дня назад не стало любимого человека, а сегодня она отказалась от защиты и помощи другого. — Тебе лучше, моя сладкая? Амина тут же притихла и напряглась, хоть и пыталась это скрыть, — это было заметно по ее плечам. Она неохотно повернула голову к Хисоке и постаралась расслабить глаза, чтобы выглядеть все еще больной, но у нее это плохо, по всей видимости, получилось, потому как мужчина усмехнулся и приблизился к ней, чтобы погладить по голове. Острыми когтями он отделял запутавшиеся пряди волос друг от друга, будто это могло бы спасти ситуацию. Амина выглядела так плохо, как никогда в жизни, и состояние ее было таким же, как и внешний вид. — Я слышал, как ты поешь, не делай теперь вид, что не способна говорить со мной, — его ладонь скатилась на девичью шею и слегка играючи сжала ее возле затылка. — А говорила, что только в балете хороша. Амина захотела слезать с подоконника, ощущая свою беспомощность в таком положении, когда она не доставала ногами до пола, и только ее бедра заерзали, чтобы сползти вниз, как Хисока моментально понял причину и собственноручно снял девушку и поставил ее рядом с собой, придерживая за плечи. Этот маниакальный контроль весьма нервировал и раздражал Амину когда-то, но теперь она примирилась с этим, чтобы не тратить силы лишний раз. Она стояла и разглядывала узоры на полу, оставленные множеством тяжелых сапог, ускользая в свои мысли. Но даже оттуда ее достали. — Станцуй мне, лапушка. Я так давно хотел увидеть тебя в деле! — на лице Хисоки расплылась какая-то пьяная улыбка. Амина ошеломленно подняла на него глаза и приоткрыла рот, забегав взором по белому лицу с хитрыми чертами. — Что? — переспросила она. — Станцуй мне. Все что угодно, можно даже просто разные движения. — Но здесь негде танцевать, — Амина развела руками вокруг себя, указывая на ограниченное пространство. Она думала, что хоть это вразумит неожиданный энтузиазм мужчины. Хисока почесал затылок, сохмурившись, а потом улыбнулся и поднял девушку за подмышки, поставив на стол — единственный прочный предмет в комнате. Удовлетворенно вздохнув, он снова потребовал станцевать. Амина еще какое-то время поломалась, но желания отбиваться у нее больше не было, да и план реализовывать стоило прямо сейчас. Следовало притаиться и притвориться убитой. Здесь как с медведем: то ли вставать широко и высоко и размахивать руками, громко крича, то ли свернуться калачиком и не дышать. Первое Амина уже попробовала, и это дало тот результат, который тяжело ударил ее по голове, теперь же стоило быть осмотрительней и осторожней. Встав в изначальную позу, Амина робко взмахнула руками и покачнулась, испугавшись вторых глаз в проеме двери. Она прикрыла глаза, глубоко вздохнула и снова начала танец. Легкий, непринужденный, плавный и нежный, такой, словно лебедь в воде со сломанным крылом, потерявший свою любовь. Тоскливо перестукивая носками ботинок о дерево, девушка кружилась и изгибалась так, как могут только балерины. Ударившись в воспоминания, Амина сама не заметила, как от обиды и горечи вокруг нее появлялось свечение, но не то, как прежде — солнечное, желтое, яркое, а бледное и холодное, отдававшее черным цветом. Она была нахмурена, губы плотно сжаты, потому движения стали резкими и грубыми, но стоило белому голубю сесть на окно, когда взгляд Амины прошелся по нему, и аура засветилась ярче, становясь как молодой одуванчик. Хисока любовался ею и потирал штанины, томно закатывая глаза. Так долго ждать он не привык, но теперь Амина была почти готова. Сила в ней увеличилась, стала болезненной и дикой. Еще чуть-чуть, и он исполнит свой план. Когда идеи для танца и общее желание продолжать представление закончились, Амина остановилась, поставила одну ногу назад, вытянув ее, и поклонилась, расправив руки. Рой мыслей отлетел, а сердце испуганно сжалось, когда девушка обнаружила перед собой не только Хисоку, но и остальных пауков, заинтересованно наблюдавших за ней. В центре стоял Люцифер. От этого Амина не заметила, как ее аура сорвалась и волной распространилась по комнате, заставив рамы окна трястись. — Спускайся, — на удивление, Куроро говорил беззлобно и снисходительно спокойно. Вместо привычного низкого тембра Амина услышала тихие слова. — Рад, что ты снова функционируешь. Тебе следует отдохнуть. Можешь сходить погулять. Амина заморгала и прикрыла глаза. — А если сбегу? — Не сбежишь. Труппа разбрелась по всему зданию, только Финкс как-то одобрительно посмотрел на девушку и похлопал ту по плечу, да Нобунага усмехнулся, приобняв за плечи. Еще от Амины не ускользнул взгляд черноволосого низкого парня, оставшегося стоять в стороне. Но и он ушел. Осталась Амина снова наедине с Хисокой. Повернувшись к нему, девушка постояла чуток и зашагала в сторону выхода. Прогулка сейчас была очень к стати. — Я составлю тебе компанию, — догнал ее фокусник. Ей было все равно. Говорить не хотелось, даже глаза устали двигаться. Окунувшись во мрак, она прочувствовала всю боль этого места, где в воздухе витает только тьма и ни единый лучик солнца не проснется в тишине. Подавленное состояние ее порождало печаль в сердце, отчего жизнь теряла краски и смысл, хотелось только лежать, лежать, лежать. Течь капелькой воды по стеклу и ни о чем не думать, ни о чем не заботиться. Забыться. Пошел мелкий дождик, такой, что не был видимым, но ощущение влажности окутывало все в этом месте, а затем непогода усилилась. Тоскливые дребезжания тонких веток деревьев от струй дождя, разрывающих воздух словно копья, а сквозь эти ветки с еще не опавшей листвой прослеживались стройные стволы берез и клена. Осень только тронула зелень, как уже через несколько дней после ее неминуемого прихода все стало окрашиваться пока что бледными цветами. Но сухие, мертвые листья уже шелестели под ногами. В детстве Амина любила собирать кучки листьев и помогать им взмыть в воздух, подбрасывая к ветру. Сейчас ей было то ли стыдно в силу возраста, то ли она крайне не желала нагибаться. Весь мир ей сейчас приелся и ничего не удивляло, оттого воспоминания, где озорство и любопытство были ее главными учителями, безбожно кололи под дых. Она безучастно шпыняла листву, все думая о том, зачем Хисока пошел за ней. Это, скорее, волновало ее больше всего. Возможно, что сейчас она сможет либо найти на свои вопросы все ответы и успокоиться, а затем высвободиться, либо потерять все, не узнав ничего из его уст. Она нервно поглядывала на своего спутника, когда они проходили между рощами и дошли до склона холма, на котором стояла старинная каменная беседка с мраморными колоннами и пересохшим фонтаном внутри. Пройдя сквозь арочный свод и ступив на мозаичную плитку, Амина почувствовала нужду присесть на одну из скамеек, стоявших по бокам беседки. Вокруг окон, стекла в которых отсутствовали, были выполнены лепные орнаменты, а по деревянной укладке на подоконнике и нижней части стен вырисовывалась искусно вырезанная резьба. Амина следила за другим берегом, бегущим внизу за реченкой. Тысяча мыслей летали в голове, заставляя девушку хмуриться. Теперь она вообще не улыбалась. Одна только тонкая, сжатая линия губ и прищуренные глаза, смотрящие злобно. Она еще долго мялась и боялась начать говорить с ним, но впоследствии просто не выдержала и прямо посмотрела на Хисоку. Тот блаженно улыбнулся и сверкнул глазами. — Зачем это все? — Что? — Зачем ты забрал меня? — усталые глаза безотрывно смотрели на Хисоку. Четкие постукивания капель о заброшенные своды беседки возвращали к реальности, так что Амина не могла вновь потеряться в омутах сознания. Она напрягла слух, чтобы теперь не упустить ничего, что вылетит из уст Хисоки. — Ответь, только честно. Не нужно увиливать и врать мне, я все равно уже ничего не смогу сделать. Я просто хочу знать правду. — Хорошо, — буднично ответил мужчина, словно каждый день рассказывает что-то подобное своим знакомым. — Помнишь ли ты, какой ты пришла к Редану? — это был риторический вопрос. — Ты была до того самоуверенная, ловкая в разговорах и несокрушимая, что мне показалось, будто ты одна из нас. Это потом выяснилось, что ты обычная девочка, живущая самой обычной жизнью. Но одно в тебе было особо заметно: ты говорила прямо и четко, тебя невозможно было запутать, ты стойко стояла на своем, не опасаясь последствий, потому что была уверена в своей правде, как будто что-то поддерживало в тебе это ощущение и не давало сойти с правильного пути, но когда тебе предложили вступить в группировку, ты, перечисляя, что нигде не состоишь и не собираешься вступать в ассоциации и тому подобное, не скрыла сомнения в глазах. К несчастью, что-то в тебе покидало тебя, отпускало, и не в тот день, как ты пришла к нам, а задолго до этого. Это было заметно не только мне, но Куроро, — он сделал особый акцент на этом имени, будто стараясь подчеркнуть его важность. — Когда человек находится в замешательстве, его легче всего контролировать. Тогда я принял решение взять тебя под свою опеку и увезти от Люцифера, чтобы уберечь. Хисока говорил все это до того складно, что не осталось бы даже единой мысли в правдивости его слов, если бы не одно но: — Зачем же ты тогда мучал меня все то время? — это вышло слишком громко, но так даже лучше. Веллингтон забылась и ударила мужчину по ноге, а затем еще и еще. — Для чего нужно было говорить мне, что растишь меня, чтобы убить?! Бросил меня в семье наемников тоже, чтобы уберечь? Ты противоречишь самому себе! — Ну вот видишь, ты ничего не поняла, — он снисходительно улыбнулся, хотя на самом деле внутри жутко переживал, что его уличили во лжи. Погладив девушку по голове, он продолжил: «Сталь закаляется в огне и льде, иначе никак. Как бы ты стала сильной, не пройдя все эти испытания? Я еще в самом начале нашего знакомства дал тебе первый экзамен. Считай, что последующие сложности тоже были экзаменом». — Но зачем ты меня насиловал? — Прости, тогда я не удержался, — вяло пожал плечами он. Амине нечего было сказать или возразить, она молча проглотила этот факт, продолжая расспрос только пихнув собеседника под дых. — А к Паукам зачем обратно отвез? — Я же тебе говорил об этом уже. — Понятно. Следующий вопрос был определяющим. Оба знали, что сейчас самое время спросить и ответить. Но оба не решались, обдумывали: одна — как спросить, второй — как лучше ответить, чтобы не вызвать подозрений. — А-а… — Амина взяла паузу, приложив палец к губам. Ей вдруг стало страшно узнать ответ. — А Луку… зачем? За что?! — она не стала сдерживать слезы, которые полились при одном только воспоминании о молодом человеке. — Это тоже было частью плана, чтобы сберечь меня?! Она прикрыла лицо руками, когда глаза стало щипать от соли, растирая слезы по щекам. Но после заместо обиды пришла ненависть и злость, которых она никогда ранее не испытывала к людям. Амина рьяно стала бить парня в грудь кулаками, часто задевая его лицо, но тот не сопротивлялся. Хисока вовсе не чувствовал особой жалости и сострадания, но для своей роли, которую он решил выбрать не так давно, он обхватил Амину руками и прижал к своей груди. — Лука предал тебя еще тогда, — вдруг сказал он. Амина широко раскрыла глаза, намереваясь возразить, но ее прервали. — Он специально привел тебя к паукам, так как знал, что те ищут себе людей для замены и это могло быть его шансом на спасение, что потом и случилось, а ты просто стала их жертвой, — Хисока наиграно прижал ладонь ко лбу и прикрыл глаза, выражая тем самым скорбь, но в душе он чувствовал ликование, когда во взгляде Амины он заметил сомнение и поминутно разрастающееся «осознание истины», которую от нее скрывал доблестный Хисока, чтобы не травмировать нежное, бедное создание. Амине стало казаться, что она сходит с ума. Вот уже много лет подряд она теряла дорогих и любимых людей то по чьей-то глупости, то по другим причинам, но еще никогда она испытывала на себе предательства. Неисчислимая боль завладела ею, а в глазах померкло. Этого просто не могло быть, но только этот факт объяснял все. — Тогда… — Я убил его, потому что он представлял угрозу тебе. Он хотел отправить тебя в неизвестный город практически без денег, без связей, без дома, и все для чего? Ты задумывалась об этом? Он ведь был одержим деньгами? Не думала, что он мог тебя продать, ведь ты гражданка ВНЛ? Нет. Нет, нет, нет! Это невозможно! — Ты говоришь бред… — Амина встала, качая головой из стороны в сторону, не веря в происходящее. Она маниакально закивала головой, пальцем рассекая воздух и приговаривая: «Ты врешь… Нет, это… Ты врешь!» Она бросилась прочь из беседки, попадая по начавшийся ливень. Не успев пройти и нескольких метров, как она снова повисла в воздухе, подхваченная Хисокой. — Я лишь защищал тебя, потому что люблю, — тихо говорил он ей на ушко, когда та билась в истерике, пинала его и пыталась вырваться. Но на последних словах Амина резко остановилась и передернулась. — Ты ведь лучше многих знаешь, что такое любовь и на что люди идут ради нее. — Ты любишь меня? — полушепотом спросила она. — Конечно, разве стал бы я маяться с тобой, если бы не был расположен к тебе? Ты красивая, умная, добрая, сильная, отчего тебя не любить? — он хитро посмотрел в сторону, на секунду сняв с себя маску. — Естественно люблю. Наивность и доверчивость отнюдь не плохие качества, они характеризуют добрых людей, не тронутых грязью, но в нашем мире стоит иметь что-то для самозащиты и сохранения доброты. Амина же от усталости и печали, преследовавших ее вот уже несколько месяцев, стала столь импульсивной и сентиментальной, что любое слово могло ее растрогать и вызвать горькие слезы, прямо как сейчас. С этого момента все переменилось, произошел щелчок. Точка невозврата пресечена. Моро больше не главный злодей для Амины, теперь он ее герой. Потому что он остался единственным, кто может любить ее. Все остальные мертвы. Только старик Картэ еще мог бы, но к нему ей дорога закрыта навсегда. И уйти от Хисоки она навряд ли сможет в дальнейшем. Девушка снова расплакалась, не замечая фальши в словах фокусника, не видя глупости ситуации и забыв о прежнем, она подалась вперед и поцеловала Хисоку, который будто только этого и ждал. Она затащил их обратно под каменный навес и усадил на скамью. Герой мягко сминал ее губы, спускаясь ладонью все ниже и ниже по спине, пока не дошел до бедер. Приподняв Амину, он усадил ее к себе на колени и стал раздевать, целуя шею и ключицы, вызвав этим стоны девушки. — Особенно я люблю твой звонкий голосок и то, как ты произносишь мое имя сквозь томные вздохи. — Я никогда не… ах-а… не произносила твоего имени вот так, ах… И у нас был всего один раз. Ай, ох, — шептала Амина, когда Хисока дошел до груди. — Ну, у нас есть время это исправить. Он уложил ее на скамью, нависнув сверху, и стянул штаны вместе с трусиками, освобождая белые ножки от лишнего. Когтистая ладонь провела по мягкой коже и дошла до заветных складочек. Когда палец Хисоки дотронулся до самого ценного, Амина громко вскрикнула и изогнулась в спине, освобождаясь от былых убеждений. Мужчина прильнул к месту между ног девушки, проведя по розовой коже языком, вызвав продолжительный стон Амины, которая руками давила на голову Хисоке, прижимая его ближе к себе. — Зачем ты все-таки забрал меня? Хисока оторвался от нежной плоти девушки и посмотрел ей в глаза. — Потому что в тебе есть любовь, а ее нужно хранить и беречь. — Красиво. Конечно красиво, вот только у Хисоки в мыслях было вовсе не это. «Потому что в тебе есть любовь, которой я могу питаться, а тебя делать удобным противником. Потому что в мире не должно быть таких людей. Не должно быть таких, как ты, потому что вы мешаете мне. Раз первый план не сработал, тогда буду действовать твоими методами: «любить тебя», а ты будешь верить и сама отдашься мне. Потому что я так хочу». Жаль, что Амина не могла этого ни услышать, ни увидеть, ни заметить. Воистину, господи, если ты хочешь наказать нас, то делаешь слепыми и глухими. Жадные стоны исходили из беседки, тая в шуме дождя. Хисока мягко двигался в Амине, подняв ту на руки, чтобы глубже входить. Девушка старалась не отставать, целовала плечи мужчины, упиралась носом в щеку и томно дышала, задевая лобиком уши, прятавшиеся за розовыми прядями, которые Амина оттягивала и накручивала на пальцы. Когда движения Хисоки стали грубыми и дергаными, девушка не могла даже вздохнуть, не то что пошевелиться. Только изгибалась и бесстыдно стонала, выкрикивая имя «своего героя». — Хисока… Хисока! Я не могу больше, я, ах… ай, ай, я сейчас… — округлившиеся глаза уставились в шею парня. Амина закатила глаза и открыла рот, из которого через несколько секунд вышел тяжелый выдох. Тело девушки затряслось в судорогах экстаза. — Хисока… — Еще не все, дорогая. Не дав ей передохнуть, фокусник ввел один палец в другое место, прокручивая, тем самым стимулируя новый оргазм партнерши. Амина уже и не останавливалась, волны наслаждения приходили одна за одной, так что девушка скручивалась поминутно, кричала и плакала от желания. Затем Хисока положил ту на подоконник, освобождая свою вторую руку, которой он стал массировать ее грудь и клитор. Он и сам-то дошел до пика и тяжело дышал. Теперь то Амине сложно будет противостоять ему, и не только ему. Отныне он сделает все, чтобы его имя было для девушки синонимом «услады», а от эйфории сложно отказаться, уж тем более самостоятельно уйти. Ливень закончился. Последний лучик солнца зашел за серые облака. Когда он теперь вернется? Никогда?