я поющий официант; ниутамиори — мальчики лежали на столах спецы знают больше, но их рассуждения совпали с моим словоблудием а мне нужен ситтер, бутылка, мальчишка и погремушка
***
Изначально, ещё в офисе слушая разгоны о том, каким оно может быть, Арсений не то чтобы по достоинству оценил идею шоу, концепцией которого будет… стол — и даже попытки в ламповую атмосферу, кирпичные стены, деревянная отделка, тёплый приглушенный свет не были способны изменить ситуацию. Возможно, в данную минуту дело в том, что снимать это чудо кинематографа Стас решил после концертов, так ещё и до пяти утра продержал в студии — так говорит здравый смысл, а Арсений отвечает, что дело просто в Стасе; осуждать никто не решается. Так или иначе — съёмка никуда не делась, поэтому сейчас Антон сопит куда-то в арсово плечо, подрубив свой режим энергосбережения, и Арсений даже не пытается лишний раз его трогать; только поглаживает по лопаткам время от времени и перекладывает голову с груди на плечо, когда затекает шея. Ему, по-честному говоря, хочется обсудить что-то, посмеяться над последними новостями из твиттерской ленты, провожая взглядом суетящуюся в сборах оборудования команду, но пока Шастун может урвать хоть двадцать минут сна, Попов будет этот самый сон сторожить — сам-то после поедет высыпаться, а Антону он светит только, дай Боже, в дороге до Нижнего, хотя тоже не факт; в такой-то компании. — Арс, приём, — Шеминов нависает с другой стороны дивана с громким шёпотом, заставляя вздрогнуть. — Поз с Серёжей уехали, а то Матвиенко уже на кровати казённой вырубился, у нас тоже всё готово, вы скоро? Арсений не оборачивается — параллельно надеется, что это не покажется нежеланием видеть собеседника, хотя в чём это будет неправдой — и уже собирается начать расталкивать Антона, забрав ключи от Тахо во имя дорожной безопасности, но взгляд падает на единственный включённый прожектор; выкрашенный кирпич так красиво отливает в светодиодном луче, что следом загорается и азарт в голубых глазах. — Чисто теоретически, — Арс всё-таки кидает взгляд на тут же вытянувшееся лицо, упиваясь своей хитростью — знает, жук, как после таких слов от него начинают ожидать чего угодно; каждый раз забавляет. — Если мы останемся в студии на пару часов? Шасту всё равно к Минским скоро, он отсюда и поедет, тебе-то похуям, оплачено до скольки? У Шеминова весь эмоциональный спектр, когда речь идёт о «них» — это смесь чего-то неясного человеческому роду и очень похожего на выражение Гринча, проглотившего под килограмм лимонов; Арсений сначала злился, пытался это проговорить разными способами, а сейчас забивает болт и понимает, что это только на руку — а нюансы в людях пускай психоаналитики исправляют. — Не знаю, зачем вам это, но, Христа ради, не нахуевертьте чего-то запредельного, — тараторит тихой скороговоркой, отчего слова воспринимаются только урывками, но Арсению большего не надо — положительные, прости господи, вибрации он уловил. Стас отдаёт брелок с ключами, поправляя кепку, и кивает. — Это отдашь на первом этаже кому-то, кто будет сидеть, администратор по идее должен быть на месте, порядок за собой тоже оставьте. И уходит, чтоб его, хлопнув металлической дверью так, что Антон всё-таки просыпается — сопит сначала громче, трётся щекой о толстовку из мерча Масленникова, потягивается на свой, кошачий, манер. Арсению кажется, что сердца у него ну никак не может больше быть — потому что каждый раз от такого зрелища оно трещит по швам настолько сильно, насколько только возможно: его попросту затапливает нежностью при виде околосорокалетнего (стоит отметить, справедливости ради, что своего) мужика, ну приплыли. Хотя как тут можно не, когда этот самый мужик урывает по минуте, чтобы записать самый простой кружочек в Телеге, пишет после покерных турниров, ещё не выйдя из-за стола, да и в принципе на расстоянии умудряется заваливать таким количеством внимания и любви, что километры сами себя посылают ко всем чертям за Хуеву гору — а потом приходить домой, окутывая самой уютной тишиной и руками. На этот вопрос Арсений ответа не нашёл — не искал вообще, ему не нужно — но каждый день находит по новой причине чувствовать себя самым любимым и любящим человеком на плоской планете; не вопреки, а просто так. — Арс, че, собираться надо? — Антон часто моргает, трёт глаза и правда больше напоминает сонного кота из всех милых Рилсов и Шортсов. — Или ты отжал студию под нашу новую квартиру? — Ну, помнишь, ты шутил про настольные игры на столе? — начинает Арсений — как ему кажется — издалека, но Шастун уже зеркалит хитрую улыбку. — Стас оставил мне ключи, а время ещё есть, и я подумал, что, если ты не так сильно заёбан… — А-арс? Ты реально собрался? Ой бля, — тяжелый вздох теряется в смехе; ну а что поделать, если это смущение вкупе с такими намёками — самая смешная комедия. — Я заёбанный уже неделю, но не могу не заебать тебя… с одним нюансом. Арсений прыскает с каламбура — что там писали об их передаче половым путём? — и тянется чуть ближе, чтобы поцеловать аккурат в родинку на носу, а глаза всё чаще косятся на низкий прямоугольный, больше напоминающий журнальный, стол в метре от них, где совсем недавно было полно какой-то чепухи; а сейчас вполне может быть он сам. Ну, если Антон решит обыграть всё так; Арсению, на самом-то деле, до одури нравится быть ведомым конкретно в таком положении вещей, что забавно, ведь с самого начала — только начав импровизировать в устоявшемся составе из четырёх человек, Арсений Антону вне сценических игр не доверял очень долго; так, пустил всё на самотёк, подпуская к себе непозволительно близко временами, чтобы в течение нескольких лет, до того, как понять, что это — его, гонять в голове эгоистичную мысль: «я на тебя поставил всего себя, не подведи, пожалуйста, окупись хоть каким-то счастьем». Поставил — и сорвал джекпот, которому до усрачки завидует целый Вегас. — Подойди к столу и вставай на колени, — потяжелевший шастов тон выводит из мыслей в секунду, а из себя — и того быстрее; к такому Антону ну никак нельзя привыкнуть. — Я просто не ебу, как перед ним можно стоять, чтоб он хоть на каком-то нормальном уровне был, ну, ты понял. — Боже, Шаст, тебе бы реально только подчинённым приказы отдавать. Ты у меня такой романтичный, — Арсений, не сдержавшись, хихикает — за сучностью смущение прячет, знаем, плавали. — Мне раздеться? Антон в ответ только отрицательно машет головой и облизывает губы — потому что Арс чересчур быстро оказался у этого трижды проклятого стола, без особой грации шлёпнувшись на колени спиной к нему, так, чтобы снизу вверх смотреть Шастуну в глаза; знает прекрасно, как в такие моменты тот залипает, пользуется. А что по сути Антону остаётся? Только залипать и касаться — оттого он торопливо плюхается рядом, обхватывает тёплыми руками шею, пару раз проводит большим пальцем по треугольнику родинок на щеке, будто без этого своеобразного ритуала мир рухнет, и тянет к себе; лениво почти, медленно, сонно — и в этом трогательности какой-то больше, чем в нарочитых жестах. Арсений же прекрасно знает, что Шаст устаёт чаще всего настолько, что просит подождать с какими-то идеями до утра, и каждый раз они на этом сходятся — сейчас ему ничего не мешало сделать то же самое, но Антон вступает в очередную игру, только правила свои устанавливает. И здесь эти правила означают одно — нежность и плавность. Арсения устраивает. Что он там вообще говорил о провале идеи? Запомнили? Забудьте. Пока Антон тягуче целует его, растирая осевшую на губах усталость, размеренно дышит, напирает всем корпусом чуть сильнее, чтобы он вжался в край стола поясницей — Арсений готов вложить все миллионы в это ёбанное шоу, даже если оно выгорит до премьеры. Он упирается локтями в глянцевое дерево, прогибается несильно, прижимаясь грудью — к шастовой, и поддерживает эту минимальную скорость, отвечает на касания легко, облизывает мягко, пока Шастун не углубляет сам, а его ладони не скользят под толстовку, чуть царапая бока. — Только у меня на полную программу ни сил, ни смазки нет, Арс, — губами прижимается к выступающей на шее венке, будто так слова дойдут быстрее — импульсами. — Бля, жалко, что роллы так мимо нас прошли, обложили бы тебя. Арсения прорывает на смех так, что приходится уткнуться лбом в чужое плечо, потому что слышимость в студии наверняка не самая плохая — и он оттягивает ворот, прикусывая кожу. — Я тебя и так съесть могу, не переживай, — кивает с доверительно-заговорщицким тоном, с каким дети рассуждают о будущей профессии, и Антону это кажется самым лучшим заявлением на свете. — Только отпуска дождёмся, чтобы девочки по полтюбика тоналки не лили. Шастун выдыхает смешок с привычным сопением и наконец мягко подталкивает в грудь — Арсению большего не нужно; он послушно вытягивается на столе, забавно протягивая вперёд ноги, потому что им по-прежнему до жути низко, и поднимая руки для того, чтобы Антон снял с него худи. По коже начинают бежать мурашки — кондиционер здесь так и пашет — а через секунду их становится раз в пять больше; Шастун ведёт языком от левого соска до мочки уха, дует на влажную дорожку, пальцами гладит тазобедренные косточки, стянув пониже спортивки. — А вообще, да, чем тебе не романтика тут? — пыхтит Антон снизу, уже прихватывая зубами кожу на животе, чем заставляет Арсения задуматься секунд на пятнадцать, а после закатить глаза. — Вон, чуть ли не кино снимаем. — Всем романтика, любимый, всем, но это не переплюнет тебя, пришедшего с пивом в одной руке, а в другой — с ромашками, — вся эта язвительность, перебиваемая вздохами и мычанием, звучит до ужаса неубедительно, но Антон делает вид, что верит, стягивая боксёры. — Стоит постараться. — Как-то ты слишком много выёбываешься для своего положения. Шастун елейно улыбается и, лизнув по всей длине вставший член, обхватывает его пальцами под головкой — Арсений вздрагивает от ощущений, накладывающихся как кофейный загар на жемчужные зубы, запускает пальцы в отрастающие волосы, а второй ладонью зажимает рот; за тонкими стенами как минимум пара человек, и вряд ли они оценят такое шоу. Антон проводит пару раз вверх-вниз по члену, оставляет руку у основания, поддерживая, и берёт в рот наполовину; следом выпускает почти до конца, чтобы теперь надавить языком на уздечку и плотнее обхватить губами — Арсению нравится внимание, Антону нравится ему давать то, чего он хочет (тут могла бы быть шутка о том, что давать Арсению также нравится, которую кто-то точно да пошутит); Арсению нравится чувствовать себя желанным, а Антону нравится показывать ему, насколько это правдиво. Арс раздвигает ноги шире, впечатывается лопатками в стол и, пока Антон то пропускает в горло до упора, то снова дразнится, сдавленно стонет в ладонь, и от этого осознания накрывает ещё сильнее — это даже не гостиничный номер, здесь каждое неверное движение будет услышано, так что всё исключительно на их совести; получается, по идее Арсения не сдерживает ничего, но он-таки жалеет администраторов. — Хороший мой, слышь? — Шаст отодвигается немного, нависнув сверху, и обращает на себя внимание чмоком в подбородок. — Я тогда дососу, чтоб ты не жаловался потом, направляй сам. В шаге от закатанных в очередной раз глаз, Арсений кивает пару раз, бегло убирает влажную чёлку Антона с глаз и возвращает руку на затылок — ему хватит секунд тридцати, господи — надавливая так, чтобы тот опустился меньше, чем до середины. Шастун втягивает щёки, водит кончиком языка по кругу, не двигая головой, помогает себе рукой по длине — и Арсений кончает, прижимая его чуть ближе из чистой механики; это не перестаёт быть интимным после неисчислимых разов, и в этом всё очарование. Антон неуклюже подползает сверху, поправляет выбившуюся арсову прядку и мягко целует в раскрасневшиеся щёки с губами — Арсу хочется раствориться в сахарную лужу, честно-честно — а затем отстраняется. — А ты? — Арсений растерянно хлопает глазами, наблюдая за тем, как Антон поправляет розовый свитер, с кряхтением поднимаясь на ноги. — А я вырублюсь по дороге к мужикам, если ещё и кончу, после всех движей рубит жёстко, — улыбается так просто, но светло, что впору доставать из сумки очки, и наклоняется обратно, чтоб помочь встать и заодно поцеловать ещё раз. — Или сразу на водительском. Вернусь — и отыграемся по-человечески, кис. Тебя докинуть до дома? Ещё время есть. — Дурак, что ли? Давай я тебя до мужиков доброшу, а оттуда на такси домой поеду, у меня сегодня дела с обеда начинаются, — Арс одевается в ускоренном темпе — потому что это всё, конечно, было заебись, но домой хочется сильнее — и берёт ключи от машины и студии с дивана. — Заедем в Мак машинный, м? — Машинный, бля, — Антон закрывает глаза рукой и смеётся, качая головой. — Тачку кормить будем? Поехали, ладно. Щас, ты неси пока че нужно, а я поссу, я быстро! Арсений провожает его взглядом со вздохом и самым чётким осознанием — места, фигурально, естественно, лучше, чем это, для него и быть не могло; только такое, с шутками за пятьдесят, МакАвто на рассвете, самыми тёплыми чувствами примерно всегда, стоит речи зайти об Антоне. Да и шоу уже не такое дурацкое — пускай снимают дальше, он даже бубнить будет чуть меньше; но только если держать до утра не будут, а ещё если будут проигрывать ему в играх — за исключением того, к кому относятся так же одинаково, как ко всем.