Полуденное солнце

С того обмена любезностями в обеденной зале Иван больше не сталкивался с Кощеем, и, откровенно говоря, не особо стремился. В душе залегла колкая горечь, и всякая мысль, воскрешающая перед глазами образ врага, отравляла, растекаясь по груди склизкими щупальцами. «Она говорила, что если что-то пойдет не так, то поможет…» — невесело хмыкает он, скользя кончиком пальца по кожаным переплетам с незнакомыми символами, — «По-моему, не так идет все». Однако от ведьмы едва ли поступала хоть весточка, хоть полунамек присутствия, и порой Иван начинал сомневаться в том, что эта сделка вообще все еще в силе. Так или иначе, все зашло в тупик — после потока язвительных и колких фраз снова изображать покладистость, предпринимать попытку сделать шаг на встречу существу, что алчет лишь насмехаться и ранить, ощущается бессмысленным по своей сути. Да и сам Бессмертный, по мнению Ивана, общаться с ним не жаждал, воспринимая омегу исключительно как назойливую помеху, волею каприза судьбы возникшею на его пути. «Может, и черт с ним?», — вздыхает Иван, прикрывая глаза и упираясь лбом в дубовую перекладину книжного стеллажа, — «И пусть невозможные вещи остаются невозможными…». От безрадостных размышлений его отвлекает скрип двери. Обернувшись, он ожидает увидеть в лучшем случае служанку, а в худшем — Кощея собственной персоной, решившего вновь снизойти до парочки язвительных замечаний в его сторону. Но фигура, показавшаяся в дверях библиотеки ему незнакома — высокий мужчина с витиеватыми рогами, закрученными назад, болтающимся по полу хвостом, покрытым чешуей. Нечисть как есть — и самое неприятное, молча приближающая к нему со странным, лихорадочным блеском в отливающих красных глазах. — Кто вы? — настороженно спрашивает Иван, делая инстинктивный шаг назад. Вопреки тому, что по замку ежедневно бродило множество навьих тварей, он никогда не встречался лицом к лицу с кем-то кроме служанок-мавок, самого Бессмертного и его ближайшего слуги-скорпиона. — Не думаю, что нам стоит разгова… — пытается продолжит юноша, но в один прыжок незнакомец оказываясь рядом с ним, укладывает большие ладони с длинными когтями на плечи. «Черт!», — Иван ощущает, как его обволакивает запах возбужденного альфы, но в нем это никакого вожделения не множит, наоборот, вызывает отторжение на самом физическом уровне, желание скорее отстраниться. — Отстаньте! — рычит он, яростно вырываясь, отпихиваясь ногами. Но силы катастрофически не равны — рогастая тварь с легкостью прижимает его к стене, и холодный, раздвоенный язык плашмя скользит по шее, оставляя мокрый след, а широкие ладони норовят забраться под одежду. — Да отстань!!! Отпусти! — шипит Иван, стремясь оттолкнуть мощное тело. Но в один момент, когда его рубаху уже почти стянули, все резко заканчивается — полностью сосредоточенный на борьбе Иван не услышал ни скрипа двери, ни последовавшего за ним разъяренного рыка Князя Тьмы. Лапы, держащие его, разжимаются, и Иван ошалевшим взглядом наблюдает за тем, как Кощей впечатывает незнакомца в стену, припирая горло локтем. Такое же острое чувство, резанувшее его в день, когда омега принял отравляющий для себя отвар, вновь всколыхнулось в пустой и холодной груди тревогой, что и привела его сюда. И картина того, как один из глав кланов облапывает его омегу, прижимая к стене, в одно мгновение заставила кровь закипеть, ощетинивая глубокий инстинкт защищать принадлежащее себе. — И как это понимать?! — клацает клыками Бессмертный, и этот леденящий поджилки тон наконец заставляет нечисть в его руках прийти в себя, — Ты что, не чувствуешь, чей на нем запах?! Тот переводит рассеянный, расфокусированный взгляд на замершего за спиной Князя юношу. Осознание произошедшего чувствуется ударом молнии — этот человеческий омега действительно источал едва ощутимый, но все же, тот самый аромат пряностей, отдающий металлическими нотками. Почему он пошел на этот запах, как вообще оказался у библиотеки? — П-п-прости, Господин, я… «Жалкие оправдания», — сощурив взор, Бессмертный отнимает локоть от горла, но лишь за тем, чтобы, вцепившись в рога, резким и безжалостным движением рассечь кожу на шее когтем. Темно-бурая кровь брызжет фонтаном, заливая плащ и пол, тело с хрипом оседает, но Кощею нет до этого никакого дела. Убедившись, что жизнь точно покинула подданного, он наконец разворачивается к замершему в нескольких шагах от него Ивану. Тот сразу начинает пятиться назад — ему кажется, что с Темного Князя станется прирезать и его. Кощей грубо хватает его за плечи, встряхивая, ощупывая. Быстро становится ясно, что Иван, в общем и целом, жив-цел, и никакого физического ущерба потерпеть толком не успел. Но это едва ли ослабляет туго натянутую струну напряжения внутри мужчины — нагнувшись к шее он ощущает исходящий от омеги мимолетный аромат чужого альфы. «Отвратительно», — думает Бессмертный, оскаливаясь. Запах не столь существенный, едва ли осевший на бледной коже, но этого достаточно, что внутри него еще пуще завелся дикий зверь, чьи когти звенят яростью. Разобрать на составные части почти что невозможно — злость на то, что в его собственном замке кто-то посмел приблизится к пленнику без его позволения, на то, что Иван был оставлен без присмотра, на себя, потому что не смог сделать так, чтобы омеги не касались чужие руки. Низко зарычав, он вцепляется в запястье юноши, рывком выволакивая его за дверь. — Стой! Мне больно, отпусти! — Иван пытается упереться ногами, но это бесполезно — Князь Тьмы широким, размашистым и быстрым шагом идет вперед, волоча его за собой. Чтобы успевать за мужчиной ему нужно почти перейти на бег, запястье, на котором сомкнулись когти, болезненно колет. Он ощущает себя скотиной, которую, накинув на шею ярмо, волокут на убой. Благо, длится это недолго — спустя пару поворотов коридора Кощей пинком открывает дверь, скрывающую за собой помещение, наполненное паром и влагой. — Отмойся, — цедит сквозь зубы Бессмертный, сталкивая его в купель. Иван, получивший неслабый толчок меж лопаток, уходит под воду с головой, благо, теплую и комфортную по температуре, и на вдохе и судорожно забарахтавшись, выныривает, откашливаясь. Утонуть тут невозможно, но ощущения так себе — мокрая одежда липнет к телу, вода стекает по лицу, облепленному отяжелевшими кудрями. Не то чтобы он сам считал себя после произошедшего грязным, но взгляд, которым коротко, но пронзительно окинул его Князь, заставлял чувствовать себя именно так. — Да какого черта вообще, а?! — бросает он в спину двигающемуся к двери Кощею, — Сначала ты говоришь, что я не нужен тебе, — он сплевывает в сторону воду, которую невольно заглотил, — А потом ведешь себя так! — И как так? — низким, глухим тоном уточняет Бессмертный, чувствуя, как теряет последние остатки хладнокровия. Он знал, чувствовал, что ему нужно поскорее убраться прочь, не видеть это лицо и лишней секунды, ибо бурлящая, почти разрывающая изнутри бездна намеревалась вот-вот выйти за края. — Так, как будто я виноват, что какое-то рогатое чудовище решило зажать меня в темном углу! — повысив тон, произносит Иван, и эта резкая фраза отдается эхом в каменных сводах. «Это случилось, потому что на нем нет моей метки», — мелькает в голове Кощея — «Его бы никто не смел тронуть, если…». И в этот момент нечто в нем переклинивает, и крохи контроля, на которых Князь Тьмы удерживал себя, с треском, рвутся. Резко развернувшись, он стремглав подходит к купели. — Эй-эй! Мне уже хватило этого сегодня, пусти! — начинает возмущаться Иван, но Бессмертный выволакивает его из воды за шкирку, будто котенка из корыта. Столкнувшись с мужчиной взглядом, он видит, как ярко, почти бешено сияют его глаза, и этот взгляд, пылающий огнем, ничего хорошего не сулит, — П-пусти, — шепчет Иван, пытаясь отползти, но все бесполезно — Кощей вжимает его в холодный мраморный пол, вдавливаясь телом в тело, зажимая брыкающиеся бедра коленями, ловя и заламывая запястья. Запах пряностей смешивается с запахом крови, продирая грудь царапающим чувством, в котором тревога смешивается со странного рода трепетом, который испытывает травоядное, наконец попавшееся в лапы опытному хищнику. — Виноват ли ты… — хрипло выдыхает Кощей, припадая носом к мокрым кудрям, рывком сдирая мокрую одежду с тела пленника, оставляя на коже саднящие царапины, — Ты себя вообще видел?! Ты слишком красив! Тебя невозможно не желать! — рык переходит в шепот, в котором равносплетено вожделение, восхищение и яростная злость. Юноша видит, как зрачки альфы расширились до предела, заполоняющего радужку черной мглой. Пряный феромон затапливает удушающей, лишающей воли патокой — голова плывет и кружится, и с каждым вздохом все труднее предпринимать хоть какие-то попытки к сопротивлению. «Но он мой», — бьется в голове Бессмертного, вытесняя все и иные мысли, — «Мой!» — Пожалуйста, — в бессилии шепчет Иван, изгибая шею под покусывающими, грубоватыми поцелуями, — остановись!.. «Какая разница, какой альфа берет тебя силой», — думает он, вцепляясь пальцами в нависающие плечи, — «Истинный или нет!». Но для его проклятого тела разница безусловно была — и оно, повинуясь понукающему зову инстинкта, покорно замирало в холодных руках, размякая распускающимся жаром. Тембр рыка, запах, ощущение именно этих ладоней, оглаживающих кожу — все это утягивает в вязкую бездну. Подобно тому, как альфа реагировал на течку своего омеги, так и он едва ли мог воспротивиться нахлынувшему гону альфы. Сгустившийся аромат раскаленных пряностей щекотал ноздри, заставляя поджиматься живот, ощущать томительное возбуждение. Но была существенная разница — если в течку эти волны желания уносили всего его полностью, то сейчас Иван пугающее четко осознавал раздвоение между желаниями тела и души. Кощей же ощущал бьющую по мертвым жилам выжигающим огнем потребность присвоить, поглотить юношу под собой. И это затмевает все — и разумные суждения о том, что идея весьма скверная, и ни один из них этого не желает, и что все это лишь умножит проблемы. Ежечасно укрощаемое внутреннее животное, ведомое инстинктом, вырвалось наружу, требуя поступить с омегой так, как они и должны были изначально. «Сладкий…», — думает Кощей, смыкая когти на талии и осыпая шею и грудь Ивана поцелуями, то и дело переходящими в укусы, — «Он должен носить на себе только мой запах!» — Бессмертный скользит языком вокруг сосков, бросая на дрожащего в его руках партнера пронзительный взгляд исподлобья. Васильковые глаза смотрят на него с отчаянием, но это только распаляет, ибо помимо немой мольбы остановиться, он ощущает усиливающийся, раскрывающийся глубже запах полевых трав. Лучшее из всего, что только возможно ощутить. Иван, в слабой попытке спрятаться, пытается свести колени вместе, и Кощею это совсем не нравится. Уложив ладонь на впалый живот, он рычит, клацая клыками, и юноша чувствует, как его вновь захлестывает подавляющим феромоном альфы, поглощающим весь свободный воздух вокруг. И этот рык означает, что омега желанен, он пускает сладкую дрожь по позвоночнику, и он же встает в горле тугим комком: «Черт! Почему… Почему так трудно сопротивляться!». Хрипло выдохнув, Иван ощущает, как его колени разъезжаются в стороны, раскрывая обнаженное тело перед распаленным желанием альфой. Удовлетворенно оскалившись, Кощей скользит языком по животу, прикусывая тонкую кожу, забрасывая на плечи бледные голени, чтобы в следующий миг коснуться поцелуем вставшего члена, отчего Иван с коротким вскриком выгибается дугой. Руки юноши пытаются надавить на плечи Бессмертного, но бедра предательским, жадным движением подаются вперед. Стыдно до слез в глазах, но также горячо, сладко, желанно — и Иван, жадно глотая воздух, путается пальцами в глади черных волос. Меж ягодиц, на которых сомкнулись когтистые руки, становится влажно и горячо, обделенное ласками тело раскрывается и поддается, желая того большего, что его хозяин проклинает. Травы и пряности смешиваются в одно, обволакивая терпким дурманом. Сбиваясь на хриплые стоны, Иван то обмякает, то вытягивается в крепко держащих его руках, но Князь Тьмы не дразнит его долго — облизнувшись, Бессмертный с короткой усмешкой тянет бедра юноши на себя, нависая сверху и сгибая пылающее тело почти пополам. Иван, свистяще выдохнув, прикусывает губу, сводя брови в болезненной истоме. Боль проходится по телу резкой, саднящей волной, и Кощей едва ли дает ему привыкнуть, сразу срываясь на жадные и глубокие, пронзающее все тело толчки. Заскулив, юноша пытается выползти из-под вжимающего в пол тела, но конечно же, ничего не выходит. Зато, услышав далекие от выражения наслаждения звуки, альфа замедляется, запуская когтистую длань в спутанные, мокрые волосы. Утешающий поцелуй, язык, оглаживающий губы, травят Ивана сладким ядом, противиться которому нет воли. Кощей ласкает шею, оглаживает бедра, и следующий толчок, порождающий в чреслах пламенеющее удовольствие, заставляет тихо застонать и одновременно сгорать от отвращения к собственной податливости. — Смотри мне в глаза, — шепчет Бессмертный, оттягивая его за волосы. И он смотрит, ощущая как гипнотический взгляд лиловых глаз множит сладострастную истому, пронзает стрелой, что открывает рану в распятой плоти. Но его альфе нравятся раны — с них можно слизывать кровь. Кощей пожирает его взглядом, испивая до дна, и каждое движение плавит, заставляя давить стоны, в бессилии царапать спину. Пульсирующее наслаждение расходится по телу ошпаривающими волнами, и с каждым толчком Иван ощущал, как сознание, в котором бились остатки сопротивления происходящему, уплывало, оставляя место только безудержной страсти тела. И все же, когда Бессмертный, широко оскалившись, склоняется к его шее, уже касаясь кожи клыками, по спине пробегает гряда ледяных мурашек, заставляющая содрогнуться в панике: «Нет! Не метку, нет, не хочу!..». — Нет! Пожалуйста! Я умоляю тебя, пожалуйста…только не это, пожалуйста, — хрипло шепчет Иван, ощущая как осознание неотвратимости происходящего душит, саднит солью в уголках глаз, — все что угодно, но не это! — он закрывает глаза, вцепляясь в плечи мужчины, не имея сил отвернуть шею, прикрыть предназначенное для метки место, — Пожалуйста… И самое отвратительно, что часть его трепещет, ощущая умножающееся возбуждение от горячего дыхания и прикосновения кончиков клыков к коже. Зажмурившись, Иван не видит, как нависающее над ним лицо альфы искажается в гримасе, где ярость смешана с тем же отчаянием. Наваждение желания на мгновение схлынывает, обнажая вторую сторону происходящего во всей неприглядности. Боль, отчаяние, бессилие, беспомощность в руках сильного, мольба остановиться, что тонет в мареве вожделения. Это вновь отдается ударом по груди, заставляя болезненно оскалиться. Невыносимо, невыносимо из раза в раз ощущать то самое отвергающее нет, и часть Бессмертного рвется сломить его, не поддаваться на слезы и мольбы, присвоить и сделать своим то, что его по праву. Как он смеет сопротивляться? … Как ты смеешь?!.. Другая же слишком хорошо помнит то, что мнила навеки похороненным, истлевшим в пепел. Да только тот пепел оседает прогорклой горечью каждый раз, когда искусанные алые губы шепчут: по-жа-луй-ста Замерший, не дышащий Иван, в итоге не ощущает клыков, пронзающих плоть. Вместо этого Бессмертный резко переворачивает его на живот, и в следующую секунду юноша болезненно морщится. Глухо зарычав, альфа все-таки вцепляется в него зубами — но лишь в плечо, оставляя гряду скользящих, но глубоких царапин. А дальше начинаются быстрые и грубые, глубокие и рвущие плоть толчки, что искрятся под сомкнутыми веками белесыми вспышками. Одна холодная рука, вплетенная в волосы, вжимает в пол, заставляя выгнуться в пояснице, другая смыкается на бедре, с силой оттягивая и насаживая на возбужденную плоть. Иван тихо поскуливает, в бессилии царапая ногтями мрамор — альфа берет его жестко, больше не утруждая себя поцелуями во взмокшую шею, мягким касанием меж дрожащих острых лопаток. Что ж, царевич хочет, чтобы его драли как суку, дешевую шлюху, если отказывается от места подле, так пусть получает свое. Кощей с яростным рыком вбивается в распластавшееся под ним тело, и гнев смешивается с подходящим к пику возбуждением. Кого он наказывает? Себя, его? Его? Бездна мрака смыкает когти, поглощая и не оставляя ничего кроме саднящей боли, пожравшей и пожирающей. Иван слышит хриплое дыхание над ухом, и на очередном, особенно глубоком толчке, внутренности пронзает горячей волной, и он с вскриком вытягивается в струну. Но вместо ожидаемой вязки, Кощей резко отстраняется, и юноша, перед глазами которого все плывет, не сразу понимает, что спустя минуту слышит хлопок двери. Чувство донельзя униженное — взмокший, помятый, он оставлен на этом холодном мраморном полу в одиночестве, со стекающим меж бедер горячим семенем. Тело ломит, из плеча струятся тонкие, уже подсыхающие дорожки крови. — Теперь-то точно нужно отмыться, — перевернувшись на спину, хрипло усмехается Иван, тяжело дыша, — забавно… А после с его губ слетает смешок, а затем еще один, и он затыкает рот ладонью, ощущая, как нервный, болезненный смех рвется из груди удушающей волной, что хочет захлестнуть его окончательно и бесповоротно. Его побледневшие пальцы ловят этот звук, запирая и замыкая внутри комком в горле, что не прольется из поблекших глаз дорожками горячих слез. Тело колотит мелкой дрожью, но собравшись он, даже толком не поднявшись на ноги, добирается до купели. Спустя неопределенное, для него растянутое в бесконечность, но на самом деле весьма короткое время, в купель, опустив голову, входят служанки. Ивану хочется крикнуть, прогнать их, яростно зашипеть, что ему не нужно никакой помощи, но сил на это нет. Поэтому он лишь бросает тяжелый взгляд, отмахиваясь ладонью, не позволяя мыть себя и укутывать в покрывало. Где-то на задворках головы прыгает горькая, болезненная мысль о том, как любезно со стороны Кощея после произошедшего озаботится тем, чтобы направить к нему слуг, но это лишь порождает волну тошноты. Мавки следуют за ним по коридорам молчаливыми тенями, и он идет не опустив головы, пока наконец не оказывается в своих покоях в одиночестве. Леденящее оцепенение, замкнувшее свои когти в тот момент, когда Кощей со всей властной грубостью, вжимающий его в пол, овладевающий телом, вот-вот был готов сомкнуть клыки на шее, не торопилось уходить. Иван рассеянным, расфокусированным взглядом оглядывает до тошноты знакомое помещение. Все кажется странным, остро-отчетливым и нереальным одновременно, и, простояв на пороге пару минут, юноша медленным шагом подходит к зеркалу. Его ладонь тянется к покрывалу, что день ото дня берегло от собственного отражения, скрывало неприглядную, проступающую с каждым днем все более отчетливо истину о собственной сущности. Быть может, настало все же время посмотреть? Тяжелый алый бархат падает к его ногам, являя взору осунувшуюся фигуру, прикрытую удлиненной белоснежной рубахой, услужливо втиснутой в руки мавками. Она прекрасно оттеняет всю палитру укусов и засосов, покрывающих его шею и ключицы. Такие же есть ниже, на животе, груди, бедрах, буквально везде оставлен след владения. Лицо, с истерзанными поцелуями губами, большими, кажущимися еще крупнее на фоне схуднувших щек, глазами. Все это обрамляет копна влажных кудрей, что успели отрасти до шеи. Не то криво улыбнувшись, не то болезненно оскалившись, Иван касается своего зазеркального образа кончиком пальца. …Виноват ли ты… Ты себя вообще видел?! Ты слишком красив! Тебя невозможно не желать!.. В следующее мгновение тишину комнаты раскалывает звон бьющегося стекла — то юноша ударяет по зеркалу раз за разом, пока оно наконец не осыпается на пол россыпью осколков, не остается ссадинами на костяшках кулаков. Но всего этого мало — подхватив с пола один из кусков стекла, Иван начинает яростно и беспорядочно срезать пшеничные кудри, уничтожая золотую копну почти под корень. Острый скол режет ладонь, но он не обращает внимание и едва ли чувствует боль, только светлые локоны, тут и там окропленные алым, падают под ноги омеги. Пока наконец он не оказывается острижен так, что зацепиться за пряди пальцами нельзя. Провернув в пальцах осколок, Иван всматривается в отражение — тут и там все торчит короткими клоками, он выглядит несуразно, будто ощипанный цыпленок. Достаточно ли этого? Сумрак, сомкнувший ладони на сердце, вязкой, терпкой горечью, затапливает, манит провести острым сколом по лицу, уничтожив, испортив эти черты, эту ненужную, приносящую лишь боль и слабость красоту. А быть может и дальше пойти? Короткое, быстрое движение вдоль горла, и конец всем этим унижениям, бессмысленному трепыханию хрупкой бабочки в липкой паучьей сети? «Много чести, не дождется», — сглотнув, думает Иван, еще крепче сжимая стекло, зацепляясь за боль в ладони, не позволяя ране душевной поглотить себя, — «Не сломает». — Надеюсь, так тебе будет нравиться меньше, — безответной репликой едва слышно произносит юноша, отбрасывая окровавленное стекло в груду ему подобных осколков. А вдалеке от замка, в темном и глухом лесу, в маленькой избушке, обросшей мхом, тлеет лучина. На столе, заваленном плошками и пучками трав, догорает свеча, а рядом, осыпавшийся пеплом остался клок волос альфы, что уже не вернется в своей удел наместником Кощея. Помутнение рассудка, чем бы оно не было вызвано, вылившееся в предательство, разумеется, непростительно. И пусть Князю Тьмы мнилось, что он не признает своего омегу, случившееся с неотвратимостью демонстрировало обратное. «Что ж, голубчик», — хмыкает Яга, всматриваясь в поверхность серебряного блюда, по которому перекатывается алое яблоко, — «Все равно никуда не денешься». Сухая, испещрённая морщинами ладонь меняет направление движения, и теперь в блюдо является совсем другую картину. Ведьма растягивает рот в оскале, быть может немного раздраженном, но едва ли выражающим глубинное разочарование или досаду, — «А с тобой надо будет еще повозиться».