~
Хао не высыпается. Совсем. Голова с утра ощущается ватной даже после нормального восьмичасового сна — спасибо будильнику его соседа по комнате — и, кажется, вот-вот лопнет от только усиливающегося гула в университетских коридорах. Глядя на кучкующихся студентов, Хао понимает, что в библиотеку придётся пробиваться с боем. И, похоже, с тем же боем разбираться со здешними компьютерами, на которые даже дышать страшно. — О, Хао-хён! Хао тяжело вздыхает, сильнее сжимая лямку сумки на плече. И доберётся он до этой сраной библиотеки явно не сегодня. Он сдерживается, чтобы не зажмуриться, когда оборачивается и натыкается взглядом сначала на широченную улыбку, только что, кажется, осветившую всю планету, а затем и на всего Сок Мэттью целиком. Слева от него неожиданно и не очень приятно вырисовывается Сон Ханбин. «Господи, ну только не сейчас», — мысленно стонет Хао и, развернувшись обратно, ускоряет шаг. Выдержать вечно милого и довольного жизнью Сон Ханбина он может только при стопроцентном желании жить и хотя бы одном проценте уверенности в себе. Сегодня у него ни того, ни другого. — Эй, Хао-хён! — вскрикивает Ханбин и, похоже, тащится за ним по коридору. — Чего это ты? — Он звучит так недоумённо, что Хао снова замирает на месте и снова оборачивается. Ханбин, спохватившись, торопливо продолжает: — Я тут хотел спросить, как всё прош… — Не знаю, — перебивает его Хао. Ханбин тут же замолкает; его вид из взбудораженного становится глубоко озадаченным, когда он осматривает Хао получше. Хао ловит его внимательный взгляд своим, удерживает так долго, что почти успевает прочитать в нём немой вопрос. Вопрос, прав на который у Ханбина нет и никогда не будет. Когда запыхавшийся Мэттью нагоняет их и настороженно косится исподлобья на обоих по очереди, Хао в последний раз скользит взглядом по лицу напротив и уходит. На этот раз окончательно. Он злится, причём на всё и сразу: на время, которое бежит слишком быстро; на положение, в котором оказался просто потому, что у него нет всех благ мира под рукой; на всегда довольную рожу Сон Ханбина, так и пышущего энтузиазмом. Ему, в отличие от Хао, всё даётся слишком уж легко — и это бесит. Хао уверен: Сон Ханбин — пустая фальшивка, каких и искать не надо. Но эта самая фальшивка почему-то всегда интереснее и всегда успешнее. Всегда лучше. А в библиотеке всегда пусто и тихо. Хорошо. Иногда, когда Хао точно знает, что ему не предстоит бороться с внезапно отупевшими машинами, у него даже получается отдохнуть в окружении пыльных книг и панорамных окон. В такие моменты напоминанием о том, что во вселенной существует кто-то ещё, для него служит здешняя пожилая уборщица. Она с трудом передвигает ногами и шаркает своими тапочками, заношенными до того состояния, когда вместо них на её ногах виднеются сплошные коричневые пятна. Стационарный компьютер зависает в третий раз за несколько минут, и Хао едва сдерживается, чтобы не вспороть себе горло рядом лежащей ручкой. Часы, показывающие полвторого, ситуации совсем не способствуют — подгоняют, насмехаются и играют с ним, но никак не способствуют. Пары вот-вот начнутся и продлятся до восьми вечера, а там уже и библиотека закроется. Хао тяжело вздыхает, прикидывая, сколько ещё ему нужно времени, чтобы покончить с этой несчастной курсовой. Сломанный ноутбук вспоминается сам и притягивает за собой сначала ценник за ремонт, а затем и и так забитое занятиями расписание в музыкальной школе. Он устало откидывается в компьютерном кресле и трёт глаза: больше учеников он точно не потянет. Хао нервничает: буквально весь универ служит одним огромным напоминанием о поджимающих сроках и приближающемся оглашении рейтинга студентов. На двери каждого кабинета висит промежуточный рейтинг и какие-то рекламки, а препод на лекции бухтит что-то про задолжников, что Хао привычно пропускает мимо ушей, пока лениво осматривает аудиторию. Взглядом он цепляется за знакомую широкую спину, ведёт по светлой шее и задерживается на русом затылке. Мэттью, сидящий напротив этого идеального недоразумения, кивает куда-то в сторону и почему-то смотрит прямо Хао в глаза. Когда Ханбин ёрзает на своём месте и потерянно оборачивается, Хао думает о том, что Сок Мэттью — предатель. Жаль, они могли подружиться. Хао тут же отворачивается с самым незаинтересованным видом из всех, что есть у него в арсенале, — хотя в ответ на довольную улыбку Ханбина ему очень хочется скривиться. Это ж где ему надо было так согрешить в прошлой жизни, чтобы в этой терпеть гиперактивного и гипернадоедливого Сон Ханбина даже не по своей воле? — И чем тебе в этом рейтинге так намазано, что ты о нём так болтаешь? — Отпив из только-только вскрытой пачки с соком, Гонук ёрзает на широком подоконнике. Сумка со спортивной одеждой бряцает брелоком о кучу значков. — Даже я не удостоился такой чести, а ему, значит, можно? Хао закатывает глаза и отламывает кусок шоколадки. Гонук клацает зубами у почти целой плитки и ей же получает по лбу. — Ещё раз ты об этом спросишь, и я за себя не ручаюсь. — На убийственный взгляд Хао он шкодливо улыбается и цепляет носком кеда лямку его сумки. — Прекращай, я сегодня не в настроении, — почти стонет Хао. Он морщится, когда наотмашь тыкается затылком в холодную стену. — Зато про рейтинг поболтать ты всегда в настроении, — улыбаясь, ехидничает Гонук. Хао жмурится так, что сквозь темноту под веками прорываются разноцветные звёзды, и лупит ему куда-то в плечо — тоже наотмашь. — Эй! Я же шучу! — Гонук выставляет предплечье в качестве защиты. Хао, войдя в раж, бросает упаковку с шоколадом на подоконник и принимается остервенело отстаивать свою честь обеими руками. — А я — нет! Говорил, прекращай! — Что у вас опять? Тэрэ подходит всегда неожиданно и всегда вовремя. Хао так и замирает, с занесённой ладонью и жаждой крови в глазах, а Гонук со слишком довольной лыбой. Хао думает, что ради профилактики всё-таки стоило продолжить, но смотрит на улыбчивого Тэрэ напротив и смиренно прослеживает за тем, как быстро в голове пустеет. — Хао-хён со своим рейтингом мне скоро весь мозг выест! — Гонук откусывает шоколадку и ей же тычет в сторону Хао. Хао задыхается возмущением и раскрывает рот, понимая, что из возражений у него только бессовестная кража сегодняшнего обеда и перманентно усталый вид. Тэрэ, примостившись на середине подоконника, хихикает и хлопает Хао по плечу. — А что с ним не так? — Его внимательный взгляд Хао встречает с привычным облегчением: с приходом Тэрэ становится хорошо всегда и всем. Даже Гонук отламывает ему половину ещё не тронутой шоколадки и достаёт какую-то газировку из сумки. Тэрэ на это широко улыбается, и Гонука нещадно мажет. Впрочем, Хао его очень понимает. — С ним-то всё в порядке, — на, похоже, слишком тяжелом вздохе выдаёт он. Тэрэ вскидывает брови. — А вот с Сон Ханбином — не очень. На это даже преспокойный Тэрэ, своим поведением больше напоминающий Будду, а не простого смертного, устало вздыхает и поникает. — Да нормальный он, — встревает Гонук. — Хорошо танцует, смешной. Он один раз покупал мне воды и иногда приносит нам еду на пары. Просто кто-то слишком боится, что его опять обгонят. — Его укоризненный взгляд врезается Хао в щёку. Тот прикусывает незажившую губу изнутри. — Ты со своим танцевальным даже не лезь! У вас все там смешные и добрые, пока дело не доходит до чего-то серьёзного. — А зачем тебе вообще надо быть в топе рейтинга? — Тэрэ цепляет лямку рюкзака Хао и накручивает на палец её конец. Хао врезается пяткой в стену, задумавшись. — Если я буду в топ-три к концу семестра, то смогу выбрать ещё несколько факультативов. Гонук закашливается и, выпучив глаза, чуть ли не выдыхает свой сок через нос. — Тебе что, жить надоело? — хрипит он в перерывах между попытками не задохнуться. — У тебя же и так график такой, будто ты за весь мир пашешь. Хао, прикрыв глаза, задумчиво гладит свои плечи. — Ну это… хорошая возможность повысить квалификацию и расширить круг деятельности. Да и не так уж прям я гонюсь за этими факультативами, чтобы… — Гонишься. Иногда ему хочется ударить Гонука посильнее, чем просто шоколадкой в лоб, — чтоб уж наверняка. — А какой конкретно ты бы выбрал? — спрашивает Тэрэ, почёсывая висок. — Танцы или вокал. — Хао жмёт плечами и с удивлением следит за тем, как вытягивается лицо напротив. Гонук подсовывает Тэрэ ещё кусочек шоколадки в ладонь. — Ты шутишь? — Тэрэ качает головой. — Это точно того не стоит, Хао. Ну-ка, давай, посмотри на меня и мои страдания, и пойми, что оно тебе точно не нужно. Гонук хихикает из-за его спины и придвигается ближе. — Это потому что у вас с Джиун-хёном всё сложно. Когда сойдётесь, как миленький будешь на каждую пару на крыльях любви прилетать. Тэрэ краснеет.~
По окончании пар Хао решается попытать удачу и заглянуть в библиотеку ещё раз. Шагая по тёмным коридорам, он вспоминает предложение Тэрэ поработать за его ноутбуком, ежедневную ругань Гонука на его упёртость и ругается на свои же принципы. Перспектива стать обузой для близких звучит гораздо страшнее какого-то там пятого — или двадцатого… — места в этом дурацком рейтинге. Увязавшийся за ним Гонук, широко улыбаясь, носится по опустевшим коридорам, дожидается обессилевшего Хао на диванчиках и почти сносит своей тяжеленной сумкой вазу с цветком. Хао вспоминает про смешно ругающуюся уборщицу и, укоряя, качает головой, но хихикает. Гонук заглядывает в незакрытые аудитории, смеётся со своих же шуток и рассказывает какую-то дурацкую историю про своего друга Гювина и дверь раздевалки. Из всего этого Хао изрекает только то, что с Гонуком ему всё так же хорошо, а Гювину противопоказано оставаться одному — он просто не выживет. — О, Гонук-и, — слышится голосом ночного кошмара Хао из какого-то там по счёту освещённого кабинета — считал всё равно Гонук. Он же и замирает на месте и, разогнавшись, вписывается в нужную дверь спортивной сумкой. Хао от неё чувствует могильный холод вопреки очерчивающему её тёплому свету и принципиально отходит подальше в темноту. — Ты чего здесь? Он смотрит за тем, как Гонук чуть ли не скачет на задних лапах перед Сон Ханбином, и возмущённо хмыкает: даже он предпочитает Хао кого-то получше. Того, кажется, о чём-то просят, и он яростно кивает, потрясывая дребезжащими значками на карманах сумки. — Хао-хён, — выглянув из-за двери, зовёт его Гонук и рыщет взглядом по коридору. Хао приходится вынырнуть из темноты и подойти ближе. — Я зайду на минутку, а ты иди, ладно? Он долго смотрит на лицо напротив и случайно замечает заинтересованно выглядывающего из-за его плеча Сон Ханбина. Чувствует, как злость, долго маринованная изматывающей работой и затяжным упадком сил, закипает внутри. Медленно, но верно. — Ага. Он быстро кивает и разворачивается. Разодранная изнутри губа пульсирует, когда он тычет языком в самый центр раны. В спину ему прилетает обеспокоенное «ты же в библиотеку, да?». Да, он в библиотеку — а библиотека, кажется, от него. Она встречает Хао закрытыми дверьми и звенящей ключами уборщицей в другом конце коридора. Хао долго пялится куда-то сквозь стену, а после опирается лбом на холодную табличку с надписью «Библиотека» и крепко жмурится. Глубокий вдох обрывается рвано и теряется в подступивших к горлу слезах. Он чувствует: ещё чуть-чуть и ноги подогнутся сами — поэтому медленно сползает на колени и слепо тычется виском в плитку на стене. — Блять-блять-блять, — шепчет он на судорожном выдохе. Он вспоминает количество завтрашних занятий и понимает, что ничего он не успеет — ни до конца семестра, ни до конца этой жизни. Хао всё понимает: и то, что слепо гонится за любой возможностью преуспеть хоть где-то, и то, что ему эти факультативы даром не сдались. Что-то внутри, вечно нудящее и вселяющее неуверенность, подстёгивает идти дальше, прыгать выше. Выше рейтинга, выше Сон Ханбина, выше себя. Задумываться об этом раньше Хао как-то не приходилось — прыгать получалось, и чёрт с ним. Но теперь, когда он ловит себя на том, что рассчитывает сделать невозможное и несомненно провалиться, ему, похоже, придётся хотя бы попробовать. — Хао-хён! — слышится из глубины коридора, мешается с отзвуком торопливых шагов. Хао вздрагивает и впопыхах смаргивает слёзы, размазывает их по щекам. Он перепуганно поднимается на ноги и, осмотревшись, цепляет свою сумку ослабшей рукой. Сердце уходит в пятки, тянет за собой все внутренности и стягивает лёгкие страхом. Дышать становится тяжелее. Глянув на дрожащие пальцы, Хао сжимает кулаки и переводит взгляд на приближающийся силуэт. Истошно зареветь у него получается только глубоко внутри: Сон Ханбин его из-под земли достанет. — Закрыто, да? — Ханбин кивает на дверь и останавливается совсем близко. Хао морщится от вихрем обдавшего его облака парфюма. — Я… У меня есть ключи, давай я открою, только подожди чуть… — Он запускает руку в карман брюк с максимально сосредоточенным видом и отводит взгляд. Хао смотрит на то, как он закусывает губу, и тяжело вздыхает. — Не надо. Я уже ухожу, — единственное, что у него получается выдавить вроде как даже без дрожи в голосе… Ханбин напряжённо замирает и впивается внимательным взглядом в его лицо. …или нет. Да чёрт с ним, думает Хао и делает несколько неустойчивых шагов в обход настороженной тени. — А… — Тень, в смысле Ханбин, тушуется. — А Гонук? Хао замедляется, но не останавливается. — Он знает. Гонук, конечно, ни черта не знает.~
Проходит что-то около недели, и Хао, несмотря на все свои мольбы о пощаде его тонкой интровертной души, продолжает беситься — а потом замечает это и бесится ещё сильнее. Получается какой-то замкнутый круг. И ладно бы Сон Ханбин маячил у него перед глазами ещё чаще, болтал ещё больше и улыбался ещё ярче — Хао бы всё прекрасно понял: и причину своей злости, и свою вечную усталость от людей, и лицо Ханбина, всплывающее перед глазами в любой удобный (только не для Хао) момент. Но всё получается совсем по-другому, и Хао окончательно путается в себе: Ханбин затихает, смеётся только с Мэттью и даже к Гонуку обращается только по переписке. Прятать это у него, конечно, выходит и так не очень, но любезный благодаря своей дурашливости Гювин выдаёт его с потрохами. — Гонук-а, что там с Ханбин-хёном? — Гювин заваливается ему на спину и цепляется за плечи. Гонук замирает посреди коридора, как ослеплённый фарами олень на дороге, и испуганно моргает. Хао оборачивается на него и вопросительно мычит. — Он писал что-нибудь про следующую практику или только про ресторан? Хао, приоткрыв рот, щурится и внимательно следит за тем, как с каждым словом Гонук всё сильнее пучит глаза. Когда они уже, кажется, доползают до лба, до Гювина доходит и он, прикрыв рот руками, напряжённо оборачивается на Хао. Он задумчиво моргает, глядя то на Гонука, то на Гювина. — Вы что, общаетесь у меня за спиной? Гонук переводит на него огромные глаза и, уцепив ускользающего Гювина за рукав, медленно кивает. Он вообще выглядит так, будто сейчас Хао кинется на него и выцарапает ему глаза. Отчасти потому что драться по-другому он точно не умеет. — Ты… Это ничего? Хао пожимает плечами. — Да нет. Гонук и Гювин одновременно выдыхают и подлетают к Хао с обеих сторон. Хао чувствует, как его крепко цепляют под руки, и думает, что всё как-то совсем странно. А потом это самое «странно» усиливается до невероятных масштабов. Хао уже даже не пытается понять странное волнение внутри, когда наконец-то натыкается взглядом на широкую спину в вечно светлой рубашке, и просто перебирается на задние ряды аудитории, вообще-то, впервые за все годы обучения в универе. От Ханбина как всегда тянет сладкой свежестью, и Хао чуть ли не ложится на парту, утыкаясь взглядом в светлый затылок перед собой (и совсем немножко — принюхиваясь). Он, едва слыша, о чём там бормочет профессор далеко внизу, внимательно следит за тем, как Ханбин переговаривается с Мэттью и показывает ему что-то в твиттере. Мэттью хихикает, дрыгаясь на стуле, и хлопает его по плечу. Поначалу это интересно: следить за тем, как ведёт себя Ханбин, пока прячется у Хао за спиной (или Хао у него… не так уж и важно), — но спустя полчаса определённо начинает надоедать. Хао упрямо продолжает смотреть на то, как Ханбин мирно посапывает на собственных предплечьях, и задумывается о том, что что-то определённо идёт не так. Под конец следующей недели Хао начинает думать, что забыл, как выглядит лицо Сон Ханбина не в его голове. Параллельно с этим он копается в давно прошедших (они вообще-то аж двухнедельной давности) моментах, вспоминает свою злость и, кажется, начинает понимать, что всё оказывается ещё хуже. И, конечно, разговаривает с Тэрэ. Много и долго, засиживаясь в его комнате до поздней ночи и уничтожая его почти устроенную личную жизнь одним своим присутствием. В тот день, когда Хао начинает понимать себя чуть-чуть лучше, Тэрэ без сожалений динамит Джиуна посреди университета и, уже сидя на своей кровати в общаге, достаёт огромную молочную шоколадку откуда-то из закромов. Хао ловит себя на том, что хочет его расцеловать. Разговор выходит тяжёлый и нудный. С чувствами, которых у Хао всегда много, которыми Хао живёт и в которых Хао, размышляя, подолгу варится, ладить у него получается так себе — как и с самим собой, вообще-то. Поэтому тут всё совсем туго: мало того, что ему приходится впервые посмотреть на Сон Ханбина как на нормального привлекательного человека, одновременно с этим переживая величайший личностный кризис, так при этом ещё и желание наконец разобраться, что к чему, вынуждает его копаться глубоко внутри себя в основном в поисках понимания собственного поведения. Тэрэ спрашивает мягко, не давит и даёт много времени на подумать. Настолько много, что под ночь Хао просто засыпает головой у него на коленях. Он не знает, что отвечать и что думать, поэтому вскоре сдаётся, измотанный и запутанный в самом себе ещё больше. Вручив Хао всё ту же огроменную шоколадку, Тэрэ проводит его до двери и крепко обнимает. На его шёпот «не грузись так сильно, вот увидишь: всё скоро само разрулится» Хао улыбается и, тяжело вздохнув, прижимается сильнее. Он кожей чувствует, как Тэрэ улыбается ему на ухо — широко и тепло. Понимающе. Когда он скрывается за дверью своей комнаты, Хао прижимает шоколадку к груди и, шаркая тапочками, идёт в свою комнату. И на первом же повороте останавливается. Сон Ханбин, еле передвигая ногами, плетётся по коридору прямо навстречу Хао. Хао не думает, когда влетает лопатками в холодную стену с такой силой, будто пытается с ней слиться. Хао не думает, когда осторожно выглядывает из-за угла на копошащегося в карманах своей вечно весёлой спортивной сумки Ханбина. Хао не думает, когда почти порывается помочь чем только сможет, когда Ханбин заваливается боком на стену и болезненно стонет. Хао совсем ничем не думает, когда записывает в заметках номер его комнаты, будто когда-то теперь вообще забудет. Оставшаяся дорога до комнаты проходит в скоростном осмыслении увиденного и искажённом болью лице перед глазами. В ту ночь Хао спит всего два с половиной часа — и те отрывками. Объявление окончательного рейтинга за этот семестр подбирается как-то слишком незаметно среди всех этих душевных метаний, странно задумчивого Сон Ханбина и принятия факта того, что никому этот рейтинг на самом деле «не всрался» (так сказал Гонук, а сразу после получил по губам от Тэрэ). Возможно, из-за недавно объявленных условий, ради которых даже задумываться что-то делать не хочется, а возможно, из-за прозрения Хао сразу в нескольких аспектах. Первый: ему бы доучиться хоть как-нибудь уже; он есть в списках бюджетников — уже хорошо. Второй: дополнительный факультатив он точно не потянет и умрёт от изнеможения на полпути в общагу с работы. Третий: Сон Ханбин бесил его вовсе не своей дурацкой идеальностью во всём. Хотя этим, наверное, тоже, но больше тем, что постоянно ворошил у Хао глубоко внутри что-то неизвестное, до бабочек в животе странное. Тем, что нравился ему — а он с этим ничего не мог поделать. И вот Хао уже тащится за Тэрэ и едва успевает прихватить его руку, чтобы не затеряться в нарядной толпе. Гонук с Гювином встречают их объятиями и довольными воплями о костюмах. Хао одёргивает полы пиджака и нервно оглядывается. Кто-то щипает его под бок, трясёт за плечо и замирает, когда колонки по бокам актового зала противно пищат — Хао вздрагивает, но не отворачивается. Взгляд несколько раз скользит по одним и тем же смутно знакомым лицам, находит даже растерянного Мэттью и довольного Джиуна, пробирающегося сквозь толпу. Хао чувствует, как внутри что-то крепко сжимается, простреливает болью грудную клетку и почти пробивает рёбра. Сон Ханбина здесь нет. Ректор бурчит со сцены что-то смутно похожее на вступительную речь, причём так долго, что даже всегда выносливый Тэрэ не выдерживает и облокачивается. И что, что на Джиуна — облокачивается же. Под конец этого замечательного «вовлечения в учебный процесс» (это единственное, что Хао смог разобрать за нескончаемым гулом в ушах и таким же нескончаемым пыхтением ректора в микрофон) ручка на одной из центральных дверей актового зала дёргается, и из-за неё показываются сначала большие усталые глаза, а затем и сам Ханбин. Его бледное лицо вытягивается в удивлении-смущении, когда все присутствующие, включая ректора, оборачиваются. Хао, затрясшийся ещё сильнее, кусает нижнюю губу изнутри, давит прямо на рану и впивается взглядом в Мэттью, бросившегося к Ханбину навстречу. Он внимательно прослеживает за тем, как Ханбина утаскивают в самый дальний угол зала и обеспокоенно гладят по спине. А затем чувствует, как ноги подкашиваются, стоит их взглядам встретиться. Хао мутит. Он резко отворачивается как ошпаренный, чувствует своё сердце где-то в глотке и слепо цепляется сначала за неусидчивого Гювина, а затем по его плечам перебирается к Гонуку. И выдыхает. В таком напряжении проходит почти всё мероприятие. Давно выведенный на экран рейтинг второго семестра слепит глаза, сжимает плечи чужими пальцами и гладит по спине чужими ладонями. Потерянный Хао не сразу понимает, что со сцены обращаются к нему. Он невидящими глазами мажет по всем и сразу, чувствует, как начинает задыхаться, и на секунду забывает, что говорить, когда смотрит на опустевший дальний угол. Ханбин ушёл. Первое место в рейтинге ощущается терновником на шее и кандалами на запястьях. Ожидаемо сладкий вкус победы оказывается горечью крови на языке и сжатой до состояния усохшейся виноградинки груди. Хао, путаясь в словах, благодарит всех поздравляющих его с выигрышем — господи, думает он, даже звучит гадко — и уходит в туалет. Тэрэ, порывавшийся пойти вместе, не по своей воле остаётся в зале и провожает его сожалеющим взглядом. В туалете, в отличие от актового зала, свежо и спокойно. Тихо. Хао с размаху плескает себе в лицо ледяной водой и опирается на раковину обеими руками. Холодный воздух из настежь открытой форточки холодит горячие щёки и остужает голову. В такой обстановке даже дышится легче; Хао думает о том, что совсем не хочет возвращаться. Он не смотрит на отражение в зеркале, прячет взгляд у себя в ногах и вслушивается в тишину. Даже отсюда, из самого укромного туалета, слышно гул музыки и голосов, отскакивающий от стен коридоров, ползущий под закрытыми дверьми, тревожащий. Хао, поморщившись, замирает, когда сквозь него пробивается что-то очень похожее на судорожный вздох. Совсем рядом. Он косится сначала на дверь дальней кабинки, а затем и на выход из туалета. Это не его дело, не его забота и точно не его близкий человек, чтобы ему было о ком волноваться. В конце концов, он не добродетель какой-нибудь, в отличие от того же Сон Ханбина — вот он пусть и разбирается. Хао ошарашенно открывает рот, когда до него доходит. Как давно он ушёл? Он что, всё это время был здесь? Хао осторожно подбирается к той самой кабинке и заглядывает через приоткрытую дверь. Он с силой впивается зубами в уже искусанную ранку на губе; теперь вкус крови на языке отрезвляет. — Ты чего здесь? — почти шёпотом спрашивает Хао. Ханбин, распахнув глаза, испуганно мажет по нему затуманенным взглядом. — Я… — Хао запинается. — Что случилось? Он осторожно шагает ближе, смотрит на напряжённое лицо напротив и совсем не понимает, что творит. Ханбин качает головой. Дрожащими пальцами оглаживает лицо и судорожно хватает воздух ртом. Его беспокойные потухшие глаза рассредоточенно пялятся куда-то вниз, смаргивают слёзы. Хао с ужасом понимает, что происходит. — Ханбин, — зовёт он, когда оказывается совсем рядом и присаживается на корточки. Ханбин реагирует: его плечи начинают трястись. — Ханбин, посмотри на меня. Хао осторожно касается его щёк ещё мокрыми пальцами. Напуганный взгляд Ханбина находит его лицо; он чувствует, как холодные пальцы ползут по запястьям, с силой сжимают. — Это я, Чжан Хао, — говорит Хао удивительно твёрдо. Он чувствует, как паника раскачивает его изнутри, бьётся в грудь и колет кончики пальцев. — Я рядом с тобой, чувствуешь? — Хао оглаживает его щёки большими пальцами, смахивает новые слёзы. — Раз так, то кивни мне. Слышишь? Ханбин кивает и прикрывает глаза. — Дыши, Ханбин, дыши. Смотри на меня, дыши со мной. Хао медленно вдыхает вместе с ним, неотрывно наблюдая за его лицом, и так же медленно выдыхает. — Умница, вот так, — шепчет он. Чужая кожа греет ладони, обжигает слезами. Хао боится. Боится неизведанного, боится близкого. Страх за то, что его ошибка может стоить… хотя бы чего-то связанного с Ханбином, подгоняет и сам подсовывает нужные слова. — Я с тобой, я рядом. Всё в полном порядке. Дыши. Самое страшное заканчивается спустя три «умницы», два «молодца» и шесть «дыши». Взгляд напротив проясняется, и Хао валится задом на пол прямо в костюмных брюках. Сердце бьётся, как сумасшедшее, стучит где-то в висках и, кажется, вот-вот пробьёт грудную клетку. Скорей бы уже. — Ты как? — спрашивает Хао, встретившись своими глазами с чужими. Ханбин рвано кивает и трёт лицо пальцами. — Нормально, да. Хорошо. — Будет слишком по-скотски, если я спрошу, что случилось? — бурчит Хао с холодного кафеля и устало горбится. Ханбин хрипло смеётся. Шелест его голоса, блеск его слабой улыбки взрывают что-то глубоко внутри Хао. Он замечает: вот-вот и его размажет, но уже от вновь забурливших чувств. — Нет. — Ханбин качает головой. — Я… Обрадовался за тебя, а потом понял, что… — Он давится всхлипом. Хао испуганно подрывается на ноги и не думая подбирается слишком близко, когда натыкается на его просящий взгляд. — Можно я… Ханбин не договаривает, странно машет руками, и Хао, кажется, понимает без слов. Ханбин утыкается лбом ему в живот и едва ощутимо опоясывает бёдра руками. Хао мягко касается его затылка, гладит совсем невесомо и соскальзывает на плечи, когда они снова сотрясаются всхлипом. — Я так испугался, господи, — приглушённо бурчит Ханбин и жмётся ближе. Хао ощутимей касается его спины. — Я… Я подумал, что это конец, что я вылетел… — Он давится вдохом. — Но ты всё ещё здесь. Ханбин прыскает и качает головой. — Тогда я… — Он замолкает, а после, подумав, добавляет совсем тихое: — Я хотел быть здесь… с тобой. Хао чувствует, как сжимается всем телом. Мелкая дрожь щекочет позвоночник. — Теперь я здесь. И с тобой. И тогда Ханбин ломается окончательно. Он комкает пальцами брюки Хао, вжимается в него так, будто пытается просочиться сквозь, и плачет так громко, будто вот-вот завопит. И такой он, сломанный, разбитый и напуганный, заставляет Хао забыть про всё на свете и простоять в этом богом забытом туалете ещё вечность. Вечность, тянущуюся тёплыми пальцами, слезами на полах шифоновой рубашки и Сон Ханбином совсем рядом. С пластиковой крышки университетского унитаза они плавно (потому что на резко и быстро сил уже не остаётся совсем) перемещаются в общежитие. Ханбин цепляется за Хао всеми руками и иногда даже ногами, следует за ним с такой преданностью, что, кажется, даже не следит за дорогой. И почему-то очень удивляется, когда оказывается перед дверью в свою комнату. — Откуда ты знаешь, где я живу? Хао растерянно моргает и тычет пальцем ему в лицо. — А почему у тебя уши красные? Ханбин снова смешно вытягивает лицо и накрывает уши ладонями. — А ты чего тему переводишь? Только Хао хочет возмутиться, что Ханбин осмелел слишком уж быстро, как из-за двери в его комнату высовывается Мэттью. Помятый и напуганный Мэттью. — Хао-хён? — Хао ловит его озадаченный взгляд и выдыхает. Может, Мэттью всё-таки не предатель. — Ты… Господи, где ты был?! — Он натыкается на Ханбина и лупит его ладонями по плечу. Ханбин смеётся и смущённо чешет затылок. — Я тебя обыскался! Я думал, что ты умер! Мэттью не без боя стаскивает сумку с его плеча и, ворча, заталкивает в комнату. Он виновато улыбается Хао из дверного проёма. — Я надеюсь, у вас всё в порядке? Сегодня вообще день такой, что… Хао поджимает губы, когда ловит внимательный взгляд Ханбина из-за пушистой макушки Мэттью. — Да, теперь да. — Он кивает. — Увидимся.~
В следующий раз, когда Хао встречается с Сон Ханбином и не бесится от одного только его вида, он, кажется, проживает ещё один личностный кризис и мутирует во что-то, что оказывается раз в сто сильнее него-прошлого — или хотя бы в полтора. А всё потому, что выходит всё как-то слишком приятно и оттого непривычно. Это случается через три дня и один отданный в ремонт ноутбук. Хао, измотанный ежедневными встречами со сложными детьми и ужасными воплями скрипки вместо нормальной музыки, медленно выползает из универа и почти надевает наушники, когда слышит очередное «Хао-хён!», от которого его непривычно встряхивает, словно от разряда током, и ему даже впервые не хочется броситься под свой же автобус. Сон Ханбин, снова живой и бодрый, натягивает спортивную сумку на плечо и смущённо машет руками. — Как дела? — спрашивает он, поравнявшись с Хао. Хао тяжело вздыхает. — Нормально, — выходит как-то не то чтобы весело. Он смотрит на Ханбина и щурится от красиво поблёскивающих на солнце серёжек в ушах. Глаза напротив почему-то светятся ярче. — Я тебя ещё вчера искал, но ты так быстро убежал, и… — Ханбин смущённо чешет затылок. — Поздравляю с первым местом. Я видел, как ты старался, и уже тогда знал, что ты этого достоин. Хао поджимает губы и правда старается сдержать улыбку — получается плохо. Настолько, что Ханбин косится на него и торопливо выпаливает: — В смысле, конечно, ты этого достоин, даже если бы не… — Всё нормально, я понял. Да. — Хао отворачивается и очень хочет спрятать лицо в ладонях. — Спасибо. Ты тоже молодец. Ханбин поджимает губы и отводит взгляд. Хао это почему-то возмущает больше положенного. — Что это значит? — Он супится. — Серьёзно думаешь, что провалился? Ханбин озадаченно моргает. — Не то чтобы я… — Ты идиот, Сон Ханбин, — выпаливает Хао и цепляется за его предплечье. От такого прямого взгляда Ханбин вздрагивает и, похоже, пугается. — Знаешь почему? Знаешь? Да потому что ты один из самых старательных и целеустремлённых людей, что я знаю. Ты дурак, потому что вечно доводишь всё до идеала и теряешь за этим себя. Твоё второе место — это самое меньшее, что может тебе дать этот рейтинг, потому что никто не имеет права занижать твой уровень — даже ты сам. Не… Не с тобой. Хао пугается сам себя, но расцветающего на лице Ханбина удивления — ещё сильнее. Тот ошарашенно моргает, открывая и закрывая рот в немом шоке. Хао отворачивается и торопливо уходит вперёд, понимая, что либо он взрывается от смущения прямо на месте, либо сбегает — позорно, но с гордым видом отчаяния. — Хао-хён! Подожди! — Не отвечай, — просит Хао, когда Ханбин цепляет его под локоть. Кожа под тёплыми даже сквозь одежду пальцами волной покрывается мелкими мурашками. — Пожалуйста, не отвечай. Я… Кто-то должен был тебе это сказать. И если твои друзья до сих пор даже не заикнулись об этом, то они полные… дураки! — Он тычет указательным пальцем в воздух, а затем поворачивается к Ханбину. Очень зря поворачивается к Ханбину. Потому что сразу за этим он невольно засматривается на его довольное лицо и теряется где-то на вспыхнувшем на летнем солнце янтаре глаз. Даже они, кажется, улыбаются. — Хао-хён, — зовёт его Ханбин. Хао проклинает себя, когда случайно косится на его шкодливую ухмылку. А затем мычит так, будто не орёт от дурацких чувств глубоко внутри; отворачивается. И тут же замирает с открытым ртом посреди дороги, когда мимо них проносится автобус. Его автобус, который ходит раз в полчаса. — Что? Что такое? — Ханбин напрягается и сильнее стискивает его локоть. Хао держится, чтобы не застонать в голос, и прячет лицо в ладонях. Магия момента пропала, премия за этот месяц, кажется, тоже. — Ничего. — Он тяжело вздыхает и переводит взгляд на светлое небо. — Просто мой автобус решил, что сегодня я могу и подождать. Ханбин понимающе мычит и поджимает губы. Хао кожей чувствует, как он хочет переспросить. — Уехал он. Только что. В итоге Хао огорчённо ковыляет до остановки и разваливается на подогревающейся лавочке. Ханбин почему-то садится рядом. Он роется в сумке, сильно нахмурившись, и довольно ёрзает на месте, когда выуживает из неё две шоколадки и цветастую пачку чего-то тоже съедобного. Хао расстроенно кутается в своей джинсовке, пока прожигает взглядом табло с автобусным расписанием. А затем не выдерживает и искоса смотрит куда-то, где по счастливой случайности оказывается Ханбин, почти уткнувшийся носом в задник пакета, как выясняется позже, с чипсами. — У тебя есть аллергия на что-нибудь? Хао озадаченно моргает и прячет руки в длинных рукавах. — Чего? — Ну, лактоза, орехи, какие-то вредные штуки… Что там ещё? — Ханбин поворачивается к нему всем телом и тычет шоколадом в воздух. — Э-э-э, не знаю? — Хао, поджав губы, вскидывает брови. Ханбин удручённо вздыхает и пихает ему в руки целую плитку. — Если я спровоцирую у тебя анафилактический шок или ещё что, то извиняй: был только молочный, — кажется, на полном серьёзе бурчит он и вскрывает свою, такую же. Хао прыскает и рассматривает упаковку уже ближе. — Я люблю молочный, — тихо отвечает он, пытаясь игнорировать то, как ярко начинает улыбаться Ханбин. Они молчат — неловко и странно, но Хао успевает даже отвлечься и задуматься о предстоящей работе, когда принимается жевать уже второй ряд шоколада. Ханбин пугает осторожным: — Ты же тоже в общежитии живёшь? Хао кивает не сразу, а после внимательно следит за тем, как он тушуется. — А… А ездишь тогда куда? Я часто тебя здесь вижу и всё не пойму… — торопливо выпаливает Ханбин и тут же подскакивает на месте. Его взволнованный взгляд впивается в лицо Хао, и Хао, явно не успевая улавливать суть происходящего, теряется. — Ты только не подумай, я просто мимо в магазин хожу! Да и родители Мэттью в той же стороне живут… Хао растерянно молчит. Хао, который всю неделю переживает обо всём на свете (и Ханбин, между прочим, тоже в это «всё» входит), Хао, который почти смирился с тем, что егó жизнь особенно любит повертеть и там и тут, поэтому проще не дёргаться лишний раз, и Хао, у которого сейчас в голове только номер его автобуса и план для сегодняшних занятий. — Я на работу езжу, — просто отвечает он. Ханбин вместе с облегчённым выдохом почти испускает дух и смущённо улыбается. — А работаешь кем? Хао хмурится: отвечать на бессмысленные расспросы точно не входило в его планы, ровно как и опаздывать на работу. Ханбин понимает его сразу, словно у него на лбу бегущей строкой написано, кому и куда сходить, лишь бы не донимали, и торопливо машет руками. — Не отвечай, если не хочешь. Я просто давно хотел так с тобой поболтать, поэтому и спрашиваю… всё подряд. Хао смотрит на его вспыхнувшие румяным каштаном волосы, почти розовые яблочки-щёки и глаза-искорки, почему-то пробирающие до дрожи в груди. Ханбин тоже смотрит — в упор. Он запоздало морщится от щекочущей лицо чёлки, поджимает губы. Волнительно — то ли ему, то ли Хао. То ли им обоим. — Я даю уроки по игре на скрипке, — негромко говорит Хао. Лицо Ханбина озаряется несколькими эмоциями сразу и в итоге вытягивается в привычном удивлении. — Серьёзно? Ты умеешь играть на скрипке? Его это, похоже, впечатляет настолько, что он всем телом подтягивается ближе. А Хао смеётся. И случайно ловит пожар, вспыхнувший в глазах напротив. — Чему ты удивляешься? Я буквально учусь на музыкальном факультете… Ханбин слушает Хао так внимательно, словно тот вот-вот выдаст тайну мирового масштаба, и впитывает каждое его слово с пугающим интересом в глазах. А Хао смущается, потому что для него это неинтересная болтовня ни о чём — о его семье, о Китае, откуда он, вообще-то, родом, и о музыке. Он видит, как Ханбин вспыхивает тем же интересом, когда разговор (или лучше сказать «неловкий монолог-представление»?) заходит о пении. Хао вскользь упоминает свои занятия вокалом и почти кожей чувствует, как Ханбину хочется узнать об этом побольше. Хотя куда уж там… Он понимающе кивает, когда Ханбин наконец-то начинает говорить о своём. Тот тараторит про занятия танцами ещё с начальной школы, свою собаку, которой Хао бы определённо понравился, и факультет. А затем, помолчав, зовёт: — Хао-хён… — Хао чувствует, как он неуютно ёрзает прямо под боком. На табло с расписанием наконец-то показывается ноль рядом с нужной строкой, и Хао склоняется глубоко вперёд, выглядывая из-за стен остановки. Стоящим на ближайшем светофоре он рассматривает автобус. — Что там? — спрашивает Ханбин, растерянно поглядывая то на него, то на дорогу. Хао не успевает и слова сказать, когда слышит знакомое пыхтение совсем рядом. Он подрывается с места, торопливо закидывая сумку на плечо, и оборачивается. Ханбин ловит его взгляд своим и, закивав, подскакивает на ноги. Неловко. — Это… — Хао машет рукой куда-то назад. — Твой автобус. — Ханбин кивает и поджимает губы. — Мой, да… — Хао смотрит ему под ноги. — Так что я поеду, да. Пока? Почему-то получается вопрос. Почему-то прощаться совсем не хочется. — Да, пока… Хао-хён! — Хао поднимается на ступеньку и оборачивается. Ханбин смущённо улыбается. — Спасибо тебе. Его огорчённое лицо скрывается за стеклянными дверьми. Тихое «ага» теряется в оглушающем шипении автобуса — мысли Хао всё равно громче. Отработав свои бесконечные четыре часа, Хао обессиленно расплывается на твёрдом стуле и берёт телефон в руки впервые за вечер. Поморщившись от впившейся в лопатку железки, он просматривает панель уведомлений и раздражённо смахивает письма, пришедшие на почту. Очередная бесполезная хрень. А затем чуть ли не скатывается со стула окончательно, когда видит сообщения от нового, незнакомого контакта. sungbin^^ [5:57 pm] привет, это ханбин! [6:08 pm] я хотел сказать огромное спасибо за то, что было на рейтинге объявлении рейтинга. если бы не ты, не знаю, что бы и делал хаха [6:10 pm] и за сегодня спасибо! мы так хорошо поболтали, ты очень интересный^^ [6:10 pm] эээ я в хорошем смысле [6:11 pm] в смысле с тобой интересно [6:11 pm] да, вот так лучше [6:16 pm] что, помимо шоколада, ты любишь? Хао, уже смирившись со своей отчаянностью, держится, чтобы не написать «тебя».~
Следующим же вечером Хао снова пропускает поворот в общагу и обречённо идёт на остановку перед кампусом. Там же он по счастливой случайности обнаруживает Ханбина. Тот встречает его щенячьими глазами и вишнёвым соком. — А ты… — Хао хмурится. — Ты чего здесь? Тоже куда-то едешь? — Нет, — спокойно отвечает он и убирает всегда огромную сумку со скамьи. А затем подсовывает Хао сухпаёк бедного студента, состоящий из всего, что он любит. И о чём он точно никогда не упоминал. — Ты же такой любишь? У-у меня есть ещё другой, — Ханбин достаёт жестяную банку, — но я не уверен, что они хоть чем-то отличаются… — Ты серьёзно? Это тебе Тэрэ выдал? — Хао неверяще вскидывает брови. Ханбин прыскает и смущённо чешет затылок. — Вообще-то Гонук. — На, похоже, слишком отчаянный вздох он торопливо качает головой. — Но не ругайся, пожалуйста! Я его теперь, похоже, пожизненно должен снабжать всякой сладкой дрянью. Хао смеётся, когда он возмущённо качает головой, и мягко касается его плеча. Ханбин прикусывает край губы. — Мармеладом? — Ага… И как они вообще его едят? От его сладости умереть можно, если вовремя от зубов не отлепишь. Хао быстро кивает. — Иногда мне кажется, что Гонук и пачку сахара за раз осилит… И тогда смеётся уже Ханбин. Хао и сам не знает, как так выходит: Ханбин просто ждёт его после пар, а затем просто проводит до остановки. Иногда (всегда) просто приносит его любимый шоколад вместе с каким-нибудь сэндвичем, просто распихивает их между нотами в его сумке и просто подсовывает милейшие записки. А Хао, кажется, слишком сильно влюбляется — тоже просто. Хао почти не стыдно приходить чуть ли не позже начала первых занятий уже неделю. Это «почти» держится только на возможном отсутствии премии, а Сон Ханбин со своей этой очаровательной очаровательностью ему ну вот совсем не помогает. И это его крошечное сердце после «поешь, хён-а, иначе я накормлю тебя сам», затерявшееся среди перепутанных нот, тонким краем этой самой бумажки вскрывает что-то страшное — такое, что Хао пугается себя и, сбежав со своего же занятия в туалет, дрожащими пальцами пишет Тэрэ неразборчивый набор букв. Тем вечером Хао проводит у Тэрэ полночи и с полным осознанием всего кошмара, происходящего внутри него самого, копается в себе. Он не жалея вываливает всё, от чего так долго прятался за работой и попытками доказать хоть что-то неизвестно кому. Тэрэ весь мягкий, тёплый и уютный. Он обнимает, окутывает собой — и этого Хао хватает с головой, чтобы совсем не позорно разреветься прямо у него в руках — с Тэрэ можно, Тэрэ примет. В пять утра Хао пишет Ханбину «спасибо, бин-ааа» и вырубается, как только усаживается на собственную кровать. Однажды Хао раскидывает вещи по музыкальному кабинету в школе, привычно пихает всегда перепутанные ноты на пюпитр и гремит ключами в двери, но уже со вкусом любимого, почему-то особенно сладкого шоколада на языке и лицом Сон Ханбина перед глазами. Господи, думает Хао, он точно пожалеет об этом. Вообще обо всём. Но Хао не жалеет и это оказывается ещё хуже, чем если бы он мог. Потому что Сон Ханбин — совсем не дурацкий — добровольно таскается за ним по всему универу, сидит на остановке и даже один раз проводит до работы. Хао отнекивается, показывает, что он, вообще-то, и сам справляется, а затем смотрит на то, как Ханбин, пугаясь его твёрдости, смущённо поджимает губы, и сдаётся. Ханбин довольно улыбается и отбирает тяжеленную сумку, сверкает своими глазами-искорками и смешно вытягивает лицо, когда узнаёт, что стойка для нот называется, вообще-то, слышишь, неуч, пюпитром. А Хао мажет, причём так позорно, что он сам не замечает, как начинает ему улыбаться и радоваться каждому взгляду глаза в глаза. Хао слабый, слабый человек. Настолько, что в следующий раз, когда Ханбин по счастливой случайности вытягивает его, нарочито медленно вышагивающего какой-то свой скрипаческий марш, из бурлящей толпы студентов, Хао радуется ему так, словно не он лез против бесконечного потока людей, чтобы высмотреть, из какой аудитории выплывет его светлая макушка. Настолько, что, когда Ханбин узнаёт о его — «невероятно, такое вообще бывает?» — свободном вечере и напрашивается проводить его до комнаты, не задумываясь соглашается. — Какие на сегодня планы? — Пристроившись совсем рядом, Ханбин осторожно тянет за лямку сумки на его плече. Хао тяжело вздыхает и вскидывает бровь, покосившись на это самовольничество. — Эй, у тебя и своя есть. — Он кивает на сумку. — Ещё и в несколько раз тяжелее. — Неправда. — Ханбин скользит пальцами вверх, протискивается между лямкой и его плечом. Хао прикусывает щёку изнутри. — А вот и правда! Так что оставь мне хоть что-то, — он отпихивает руку, — чтобы я мог пострадать. — У тебя первый свободный вечер за две недели, а ты собрался страдать? — Ханбин выразительно качает головой. — А что, есть другие варианты? — вообще-то в шутку спрашивает Хао и надувает губы. А потом Ханбин как-то слишком быстро доходит до его комнаты, кидает беглый взгляд на номер на двери и продолжает аккуратно рассказывать о фильме про какой-то Будапешт-отель. Хао с самым вовлечённым видом из всех вовлечённых кивает на все его восхищения и не подумав спрашивает: — Зайдёшь? И Ханбин почему-то соглашается. Хао неверяще качает головой, глядя на то, как аккуратно, почти боязливо, Ханбин набирает название фильма на том самом, еле живом ноутбуке. И казалось бы, что такого? Но он, Ханбин, весь такой: аккуратный, но неловкий; скромный, но активный; милый сам по себе — каким и казался «издалека». Ханбин даже сидит так, будто его вот-вот отсюда выпрут, — нервничая. Хао приземляется рядом и случайно следит за тем, как его кадык чертит ровную тень от шеи до линии челюсти. — Ты что, боишься меня? Ханбин замирает с занесённой над клавиатурой ладонью и глазами, вдруг напомнившими Хао круглый значок загрузки — такой же, как на тусклом экране ноутбука. Только, в отличие от компьютерного, у Ханбина прямо за ним отчётливо прослеживается умственная деятельность. И, похоже, всё-таки страх. — Почему? — Не знаю. — Хао пожимает плечами, врезается затылком в холодную стену. — Кажется, будто ты со мной дышать лишний раз боишься. Ханбин задумчиво моргает и, поджав губы, почему-то решительно кивает. Хао надолго задерживается взглядом на его глазах и сдерживается, чтобы не прикусить больную губу. — Если можешь, то расслабься. — Хао ёрзает на месте, комкает под собой одеяло. — А я могу отсесть подальше, если так будет лучше. — Н-нет, — качая головой, тут же говорит Ханбин. — Всё в порядке, я просто… Всё нормально, да. И после этого Ханбин и правда расслабляется — совсем чуть-чуть, но этого «чуть-чуть» вполне хватает для того, чтобы он снова начал увлечённо болтать обо всём на свете. В первую очередь о фильме. Хао, улёгшийся спиной на подушку у стены, пытается собрать мысли в кучу и вслушаться в рассказ о книге, экранизацию которой они, вообще-то, собрались смотреть (она, кстати, как выяснилось где-то на моменте с поиском в браузере, называется «отель Гранд Будапешт», и не то чтобы это вообще Хао о чём-то говорило), а не бессовестно залипать на его покатые черты лица. Мало того, что сайт, где они будут смотреть этот проклятый фильм, слепит глаза белым оформлением, так он ещё и им же расчерчивает Ханбина так, словно он лучшая из лучших работ Микеланджело. Ужасная подлость! Ханбин, всё ещё о чём-то рассказывая, тычет своим длинным пальцем в экран, и Хао, скользнув по нему взглядом на тыльную сторону ладони всего на секунду, задыхается. — …это ещё и единственный его завершённый роман, представляешь? Не знаю, что там у него было с остальными — надо почитать. Но звучит уже круто, скажи? Хао бездумно кивает. — А ещё обрати внимание на ракурс и цветокор — они показывают, когда там что происходит… Ханбин склоняется к ноутбуку, чтобы рассмотреть курсор на экране, и наконец-то включает фильм. Хао вдруг вспоминает свои слова о том, что он пожалеет: господи, как же он был прав. Следующие час и сорок минут кажутся ему, его почти отключившемуся после учёбы мозгу и слипающимся из-за темноты глазам ужасной пыткой. А потом Хао и правда случайно увлекается фильмом и желание отключиться вот прямо здесь и сейчас отходит на третий план — на первых двух Сон Ханбин, размякший под тёплым пледом и спутавший их ноги между собой, и действительно красивая картинка перед глазами. То ли фильма, то ли опять Ханбина. Когда главный герой едет в поезде уже со своей возлюбленной, Хао проверяет, сколько осталось до конца фильма, и жмурится, потягиваясь. Приподнимается на подушку, разминает затёкшую шею и зевает. — Ты спишь? — шепчет он неподвижно лежащему Ханбину. Тот переводит сосредоточенный взгляд с экрана на Хао и слабо хмурится, вяло потянувшись к клавиатуре. Фильм замолкает. — Не нравится? — Ханбин кивает на экран. — Нравится. Устал просто, а там всего пять минут осталось. — Если не хочешь, то можем не досматривать. Я всё равно его уже три раза смотрел. — Три? — Хао удивлённо зевает. — Ага. Сначала сам, потом Мэттью показывал, а потом… не помню. — Ханбин прыскает и устало откидывает голову на подушку, прикрывает глаза. Хао следит за тем, как он слабо натягивает плед повыше. — Холодно? Экран ноутбука гаснет. Яркий свет ночи, пробравшийся в комнату из окна позади, ясно очерчивает силуэт Ханбина, набрасывает на его усталое лицо новую глубокую тень. Ханбин сверкает внезапно хищными глазами, когда снова смотрит на Хао, — решительно, знающе. Хао чувствует, как что-то поменялось — что-то настолько же незримое, насколько ясное и очевидное. Оно ускользает и дразнится, словно не хочет раскрываться раньше положенного. Именно поэтому Хао игнорирует это «что-то» и окидывает комнату невидящим взглядом, когда Ханбин угукает. — У нас где-то был обогреватель, я сейчас поищу. Хао сбрасывает с себя плед, включает ночник над кроватью и спрыгивает на пол. Сначала он проверяет шкаф, затем пыльное ничего под кроватью… Чужой взгляд, цепкий и задумчивый, неотрывно следует за ним. Включённый обогреватель наполняет комнату мерным жужжанием и запахом жжёного пластика — а что Хао хотел за восемь тысяч вон, да ещё и от скудного ассортимента круглосуточного магазина? Хао поглядывает на сонного Ханбина, пока пытается его пристроить так, чтобы ненароком ничего не поджечь, и возится с дурацкой розеткой. Он, вроде как даже довольный собой, на коленях забирается обратно на кровать и переползает через всё ещё открытый ноутбук. А затем ойкает, когда неожиданно находит ладонь Ханбина прямо под собой, и поднимает голову. Хао чувствует, как просыпается от удивления, когда Ханбин, вдруг возникший совсем близко, решительно подаётся вперёд и впечатывается в его губы своими. Широко раскрытыми глазами Хао пялится на его прикрытые веки и дрожащие ресницы. Он внезапно забывает, как дышать, и чуть ли не валится на Ханбина на ослабевших руках, когда тот торопится отстраниться с самым испуганным из всех испуганных лиц. — Прости, — на выдохе шепчет он. Хао озадаченно моргает. Мозг коротит, происходящее мелькает смазанными и чересчур красочными картинками прямо перед глазами. Лицо Ханбина он застаёт ярким румяным пятном. — Ч-что? — Прости, говорю, я… не знаю даже, как я так… Ханбин плюхается задом на пятки и нервно чешет затылок. Перед Хао только-только проясняется странная картина действительности, и он, смерив его лицо задумчивым взглядом, ползёт ближе. Кожа Ханбина горячая, мягкая — Хао медленно проскальзывает пальцами по его щеке и ныряет за ухо. Ханбин послушно подаётся вперёд. — Не знаю, кто тебя научил извиняться за такое, — шепчет Хао ему прямо в губы, а затем смотрит точно в глаза; Ханбин, завороженный, замирает испуганным кроликом и тупо пялится в ответ, — но передай ему, что… Он не договаривает: случайно переводит взгляд на губы Ханбина, задерживается на них, кажется, дольше положенного (если какие-то рамки в такой ситуации вообще существуют) и напрочь забывает, кого он там и куда хотел послать. Губы Ханбина мягкие, тёплые и сладкие — такие же, как и он сам. Он вздрагивает под прикосновениями Хао, как от мелких разрядов током, податливо раскрывает рот и жмётся ближе. Низом ладони Хао чувствует, с какой бешеной скоростью колотится его сердце, и проскальзывает языком дальше. И тогда Ханбин скулит. Когда Хао, отстранившись, облизывается, то ловит его абсолютно потерянный взгляд своим, чувствует пальцы, вяло ползущие по предплечью. — Господи, — на выдохе шепчет Ханбин. — Кажется, теперь извиниться стоит мне? Хао поджимает губы и внезапно напрягается: смущение накатывает с явным опозданием. Ханбин, румяный и разморенный, слабо улыбается и сжимает его руку. — Ты… — Он вздыхает. — Ты мне нравишься, хён. Хао смотрит на него, такого открытого и беззащитного, и растерянно понимает, что даже не может съязвить. Такого Ханбина только и хочется что целовать и лелеять — Хао с удивлением находит это в своей голове и с удивительной лёгкостью соглашается. — А я? Что ты думаешь обо мне? Хао чувствует, как горят его уши. Он внезапно не знает, куда смотреть; молча кивает и проглатывает поднявшееся волнение. — Да, ты… мне тоже. — Хао чувствует пристальный взгляд на своём лице и осторожно ищет его своим. — Очень. Слова вылетают с удивительной лёгкостью — так, будто в них нет ничего особенного, — и оставляют после себя странную пустоту. Внутри вместо них распускаются цветы, щекочут лепестками желудок и торопят беспокойное сердце. Хао почему-то вспоминаются понимающий взгляд Тэрэ и та мягкость, с которой он принял все его откровения. Лицо Ханбина не предвещает ничего плохого. Он, помолчав, шепчет: — Хён-а, можно… можно я тебя обниму? И Хао, поджав губы, кивает. Ханбин загребает его в объятия и невесомо оглаживает спину, утыкается носом в шею. Хао чувствует, как заходится сердце — а может, и оба. — Прости меня, Бин-а, — выходит как-то совсем сдавленно. Ханбин, поёрзав, вопросительно мычит в разгорячённую кожу. — За то, что так относился к тебе. Я такой идиот… — Хао жмётся ближе и вдыхает приятную свежесть, облаком окутавшую теперь уже их обоих. Ханбин трётся щекой об его плечо. — Не обзывайся. — Он слабо щипает Хао за бок. — Значит, так нужно было, чтобы мы поцеловались сейчас. А то что бы мы делали, если бы ты влюбился в меня раньше положенного? — А ты, оказывается, та ещё язва? Этим вечером Хао понимает: картинка у фильма, несомненно, красивая, а Сон Ханбин, несомненно, прекрасный.~
Помимо этого совсем скоро Хао узнаёт, что Ханбин спит, как самая настоящая коала, и привыкает к тяжести чужого тела на себе только под утро. Его руки и ноги, обвившие со всех сторон, периодически притягивают ближе и гладят кожу под задравшейся одеждой. Той ночью Хао смотрит на лицо спящего Ханбина совсем рядом и, похоже, возносится до уровня монахов. Полноценно заснуть у него получается часам к пяти, когда сил на сражения с цветастыми фрагментами только-только закончившегося фильма перед глазами не остаётся совсем, а чужая голая кожа на своей перестаёт ощущаться чем-то слишком значимым. В конце концов это всего лишь кожа. Хао крупно вздрагивает от громкого звона под ухом и не сразу понимает, что вообще проснулся. Пошарив потерянным взглядом по ещё погружённой в полумрак комнате, натыкается на горящий экран своего телефона и тяжело вздыхает. Ладонь завозившегося сзади Ханбина внезапно оглаживает рёбра — Хао просыпается окончательно. Он торопится усесться нормально, аккуратно выползает из-под его тяжёлых конечностей и медленно трёт слипающиеся глаза. Яркий экран, вспыхнувший кучей уведомлений, на какое-то мгновение слепит — даёт фору сбежать и лечь спать дальше. Хао досадливо понимает, что забыл отключить звук. На часах шесть утра, под боком у него спящий Сон Ханбин, а в телефоне — бестактный школьник, спрашивающий про сегодняшнее занятие. И зачем Хао вообще дал ему номер?.. Пока он тактично ругается сам с собой в поле для ввода сообщений, Ханбин жмётся тёплой щекой к его сгорбленной спине и снова проскальзывает ладонью под домашнюю футболку. Хао давится вдохом и ловит его пальцы своими. — Чего ты? — бурчит Ханбин. Его сонный голос вибрацией проникает под кожу. — Рано же ещё. Хао тяжело вздыхает и откладывает телефон. — Ученик спрашивал, будет ли сегодня занятие. — Он оборачивается и сжимает пальцы Ханбина сильнее. — Серьёзно? В… — Ханбин смотрит на свои часы и зевает. — В шесть утра? Хао слабо кивает и бездумно утыкается взглядом в складки одеяла. — Давай спать, хён. Ханбин валится обратно на узкую кровать, разводит руки в стороны и с готовностью оплетает улёгшегося совсем рядом Хао. Накрывает их обоих одеялом и принимается возиться с чем-то ещё. Хао из-под ресниц смотрит на его лицо и ловит внимательный взгляд своим. А потом и губы. Сонными поцелуями Ханбин рассредотачивается по всему его лицу, жмётся к носу, щекам, лбу и даже глазам. Хао, улыбаясь, гладит пальцами его плечи и довольно жмурится. — Сам же сказал спать, а теперь что? — прыснув, шепчет Хао. Ханбин замирает где-то у него под челюстью и сверкает задумчивым взглядом исподлобья. В тот день Хао почти просыпает пары и пугает своего вообще-то соседа по комнате сонным Ханбином в кровати. На этой же неделе всё возвращается к тому, с чего начиналось, — к полной занятости Хао и, следовательно, отсутствию как моральных сил, так и физических. Он носится как угорелый с очередными курсовыми и отработками долгов в универе, а вечера проводит в музыкальной школе, поэтому с Ханбином они успевают только пару раз столкнуться взглядами на совместных парах и перекинуться тремя сообщениями в день. Хао сам говорит ему писать, рассказывать про свои дела и болтать сколько его душе угодно, а потом появляется в сети только во втором часу ночи и сообщает, что ответит на всё позже. Ему стыдно за себя и обидно за Ханбина: тот тянется к нему всеми руками и ногами, порывается вместе даже просто пройти пару шагов между нужными аудиториями, спрашивает о его делах и отстраняется, когда видит, что Хао не вывозит всего и сразу. И Хао злится на жизнь, на учёбу и работу. Поэтому под конец недели заваливается к нему в комнату поздней ночью и, кажется, до смерти пугает спящего Мэттью. — Хён? — Ханбин трёт сонные глаза. — Ты чего здесь? — Я соскучился, — выдыхает Хао и шагает внутрь комнаты. Под светом из общажного коридора мелькает лицо Мэттью, озадаченно выглядывающего из-под огромного одеяла. Ханбин закрывает за Хао дверь и загребает в объятия. Хао добавляет уже ему в шею: — И заебался. С Ханбином уютно. С Ханбином хорошо. С Ханбином как дома. С Ханбином, кажется, и есть дом — в старой общаге, в душном универе, на холодной остановке и даже у нелюбимой работы. Однажды Ханбин ловит Хао прямо у выхода из музыкальной школы в десятом часу вечера и, кажется, запускает какой-то необратимый процесс. Потому что Хао, тупо пялящийся на него в странной задумчивости, приходится наблюдать за тем, как два его мира сливаются в один, совсем новый: работа, в которую он никогда никого не посвящал настолько глубоко, и любовь… просто любовь. Ханбин выхватывает у него из рук тяжёлую сумку, гладит по плечу и смотрит. Смотрит так ласково, так любовно, что Хао сдерживается, чтобы не поцеловать его прямо месте. А потом говорит: — Я просто подумал, что ты устал сильно и я могу тебе помочь хотя бы добраться до дома… Хочешь пибимпап, хён-а? И Хао наконец понимает всё и ничего одновременно. Понимает, что начал ошибаться ещё тогда, в самом-самом начале, потому что никакая Сон Ханбин не фальшивка. Сон Ханбин — живой, чувствительный, настоящий. Самый настоящий из всех настоящих, что Хао когда-либо встречал. И он определённо лучшее, что случалось с жизнью Хао и с Хао, очевидно, тоже.