Нас не догонят?

Убежать вдвоём от всего мира — звучит романтично, да. И, как правило, подразумевает собой всю эту милую чепуху с неловкими прикосновениями, душевными разговорами и страстными поцелуями, которые непременно должны случиться, когда главные герои фильма или романа остаются наедине. Но здесь и сейчас, увы и ах, совсем не фильм и далеко не роман. И не перелистнёшь страничку назад, не промотаешь секунды обратно, не поставишь на паузу и не отложишь книгу на пару минут — всё именно что «здесь и сейчас», в режиме без пауз. Жизнь — она такая, знаете, «пустая и глупая шутка», как говаривал классик. Насчёт первого Обси бы ещё поспорил: уж «пустым» его существование точно не выглядит. Явно не сейчас, когда уши закладывает от участившегося пульса, отдающегося сбивчивым ритмом совсем не там, где ему положено. И даже не в пятках, как принято, а отчего-то именно в ушах, принципиально мешая побегу. А вот по поводу второго возразить ничего нельзя: глупости от всей ситуации не отнять. Нелепый суд, его кошмарное окончание, и, как итог — бегство. Которое вовсе не романтичное, продиктованное исключительно стремлением спасти свою шкуру от подлости «врачей» — а заодно товарища по несчастью, друга, ну и, чего душой кривить, дорогого человека, терять которого ой как не хочется. Душенька держится молодцом, ничем не выдавая своего волнения — только какая-то отчаянная злость прячется в глубине карих глаз так, что и не заметишь, если не знать, как смотреть. Но Обси-то знает, он-то успел выучить каждый их оттенок наизусть. Ну, ладно, да, не прям каждый-каждый, но он всё ещё надеется это исправить. Когда-нибудь, когда всё будет спокойно и мирно, он обязательно признается, и если его потаённые мечты воплотятся в реальность, то он сумеет изучить и другие эмоции Душеньки — те самые, о которых не принято говорить в приличном обществе. Но все эти мысли лишь застенчиво прячутся на кромке сознания, даже не пытаясь вырвать себе место под солнцем. Знают, что не время и не место рассуждать о том, отчего сердце иногда бьется быстрее рядом с другом и из-за чего от него так трудно оторвать взгляд. И о том, почему хочется касаться его постоянно, зарываться рукой в чужие — и наверняка мягкие — волосы, задыхаясь от нежности, обрисовывать кончиками пальцев на подкорке вырезанные, на всю жизнь выученные черты лица. Спасибо на том, что все эти мысли не отвлекают и только хрупко, скромно выглядывают, бросают беглую стрелу взгляда на Душеньку и вновь возвращаются назад, скрываются за гранью разума, стыдливо краснея. Не позволяя суете и панике пробраться к нему в голову, Обси мыслит рационально, работает четко и слаженно, как если бы всё было отрепетировано. Конечно, он допускал возможность, что придётся в темпе вальса драпать, и всё было подготовлено для побега, но самой наивной частью души надеялся, что обойдётся. Ага, три раза. Мечтай дальше, умник. Разве здесь когда-то бывало спокойно? В тревожном молчании, напряженно прислушиваясь к разговорам у суда, они плывут по таинственным подземельям Диамкея, столь любезно предложившего свою помощь; летят до дома Обси, а потом — до давно подготовленной базы на такой случай. Сейчас — всё самое ответственное: нельзя выдать себя, нельзя допустить погони. Впрочем, боги сегодня на их стороне — все слишком обеспокоены подрывом, чтобы обратить внимание на пропажу двух одарённых — или «больных» в их понимании — прямо сейчас. Да и толпа из собравшихся наверняка поспособствует переполоху и скроет их отсутствие на какое-то время. — Жесть, — выдыхает Душенька, когда они наконец-то в относительной безопасности, и Обси согласно кивает. Обсуждать суд не хочется — глупцы, они все такие глупцы, раз винят Дар во всех бедах. Плечо вдруг решает напомнить о, пусть и пролетевшем по касательной и совершенно не задержавшемся в памяти, но всё же выстреле в себя и противно ноет так, что само собой вырывается шипение, а рука прижимается к месту раны, успевшему от активных движений намокнуть от крови. Душенька тут же ойкает и подскакивает ближе. — Всё нормально, — спешит уверить его Обси, но тот недоверчиво хмурится и поднимает обеспокоенный взгляд, от которого внутри всё ёкает, а сердце совершает пару кульбитов. — Ну да, истечешь тут кровью, а мне с твоим трупом возиться, — с напускным недовольством бурчит друг. — Нужно чем-нибудь перебинтовать хотя бы, — Душенька зарывается было в сундуки, но почти тут же с сожалением отбрасывает свою идею, пару секунд стоит, о чём-то раздумывая, и, едва Обси начинает отговаривать его, мол, ничего страшного, переживёт, резко отрывает низ своего свитшота. Ткань рвётся с неприятным треском, а у Обси почему-то кружится голова — может, от проявленной заботы или от того, как нежно чужие пальцы касаются его плеча, пробираются под одежду и холодят кожу подушечками, словно боясь причинить лишнюю боль. — Спасибо, — благодарит Обси обычным тоном, словно это не у него сейчас шумит в ушах, будто всё это в порядке вещей. Душенька в ответ улыбается так, что дыхание перехватывает, и отходит, наверняка выбросив этот случай из головы. Он мерит комнату шагами, рассуждая о суде и жалея Секби, так ужасно, глупо — как будто смерти бывают умные — погибшего. Судьба его наверняка была не такая, но всё решил жестокий случай, отобрав себе юную жизнь, украв её навсегда. Эта мысль не успевает уложится в голове, и осознание смерти товарища судьи тоже не приходит. — Они же сейчас думают, что это мы всё подстроили, — задумчиво и горько роняет Обси, и Душенька замолкает, съёжившись и потупив взгляд. — Не бойся, — довольно кривая и несуразная попытка утешить его, не помогающая ни капли. — Я не позволю им тронуть нас. Душенька фыркает и трясет головой, и тут в голову стучит гениальное: — Давай смоемся в ад. Там нас сложнее будет поймать. Идею друг принимает во внимание, и слова с делом не сильно расходятся: уже совсем скоро они попадают в нижний мир. Духота тут же проникает в легкие, и бежать становится тяжелее. Они придумали простую, но действенную тактику: пока один раскапывает проход, другой закрывает его с обратной стороны. Так они проходят никем не считанное количество километров, пока наконец не выбираются в просторную пещеру. Ноги гудят от напряжения — спасибо, что не дрожат, привыкшие к работе. — Останемся тут на время? — предлагает Обси, и Душенька кивком соглашается, устало падая на твердый пол. Он закрывает глаза, то ли просто выдохнувшись, то ли планируя задремать. Такой соблазнительной возможностью бесстыдно рассматривать каждую черточку чужого лица попросту невозможно не воспользоваться, поэтому Обси, облокотившись о стену пещеры на небольшом расстоянии, чтобы не тревожить друга, медленно разглядывает вымотанного Душеньку, туша в себе все желания подойти поближе и… И хотя бы коснуться руки, сжать чужую ладонь в успокаивающем жесте, погладить костяшки, поцеловать каждую мозоль, появившуюся после непрерывного копания. В груди давит от невысказанности, от невозможности всё выразить. «Потом, потом всё будет, когда воцарится мир и спокойствие. Сейчас твои чувства ему ни к чему — при побеге-то. Станешь противным, мерзким, и он уйдет, а как один сможет справиться? Как тебе самому остаться в одиночестве, когда даже поговорить не с кем будет? Вот и молчи, слышишь?» — увлекшись внутренней тирадой с самим собой, Обси не сразу замечает, что Душенька подошёл к нему почти вплотную, и вздрагивает, когда сталкивается с тёплыми, почти шоколадными глазами взглядом. Он хочет было что-то спросить, но не успевает — Душенька молча обнимает его, роняет голову на плечо и выдыхает еле ощутимо, чуть-чуть согревая покрывшуюся мурашками кожу. Обси молится только об одном: чтобы его сердце не проломило грудную клетку и не вырвалось наружу, потому что оно заходится в бешеном темпе, будто играет с неизвестным противником в гонки. Руки обхватывают чужую талию сначала робко, а потом крепче, когда друг сообщает отчаянным полушёпотом: — Если нас найдут, я выпью яд. Дыхание спирает, а губы сами, почти против воли, не дожидаясь приказа, шепчут обещание: — Я тоже, тоже, — и беззвучное «я тебя никогда не оставлю». Он изо всех сил прижимает к себе хрупкое тело, будто пытается раствориться в Душеньке, впитать его в себя, защитить от всего этого жестокого, неправильного, до обидных слез несправедливого мира. Каким бы сильным и смелым он не был, Обси не может заставить себя перестать волноваться и мечтать закрыть его от всех опасностей. Правда, именно что только мечтать — друг в силах самостоятельно постоять за себя и заодно самоотверженно прикрыть его спину. — Душ… — он и сам не знает, что именно хочет сказать, он в поддержке не силён, но его собеседник вдруг отстраняется и вслушивается в тишину, навострив уши — Дар щедро снабдил его способностью острого слуха. Лицо Душеньки выражает сплошное беспокойство, он сосредоточенно хмурится и нервно кусает губу: за сегодня она уже не раз страдала, поэтому он отзывается шипением от заново разодранной ранки и тут же выпаливает болезненным шёпотом: — Они уже близко, — Обси не успевает даже понять смысл этих слов, как Душенька тянет его влево, вновь прислушивается и меняет направление, начиная почти агрессивно выкапывать тоннель. Иронично, что как перепуганный заяц он не мечется, даже наоборот: до жути сосредоточенно работает. Обси молча повторяет предыдущие махинации и ловко путает следы, тоже внимая ещё далекому шуму. Сердце вновь подскакивает в уши, и один только отзвук ни с чем не путаемого голоса громогласного Хайди впрыскивает адреналин в кровь. Они вываливаются в следующую пещеру с двумя проходами и синхронно шмыгают направо. Но топот раздается ещё ближе, и времени копать не остается — только мчаться по коридорам, слыша за спиной голоса и звуки шагов. Может, их ещё и не заметили, но идут след в след. И как только найти умудрились? Душенька заворачивает в какой-то тупик, тянет его за собой, и они затихают, привалившись к стене, выдавая своё присутствие лишь громким после бега дыханием. Где-то по кромке сознания пробегает спасительная мысль — сдаться в лапы «докторов» и попробовать договориться. Ведь что такое Дар по сравнению с жизнью, правильно? Только разве это будет жизнь? Их преследуют за то, что они другие. Не лучше и не хуже, по правде-то говоря, — просто не такие, какими должны быть нормальные люди. И нелюди — тоже. Только где гарантия того, что, вернувшись и пожив какое-то время, даже если спокойно, даже если не возвращаясь к теме взрыва, суда и лечения, Обси не раскроет себя чем-то? Что, если их нетерпимость распространяется не только на Дар? Только смогут ли они без Дара? Душенька — точно нет. Он не раз и не два говорил ему, что не представляет себя без своей особенности. Дар врос в них, растекся по внутренностям, захватывая каждую клеточку, заменив сердце, кровь, лёгкие, желудок — всё, что должно быть у обычных людей. Обси, честно говоря, без понятия, откуда он это знает — но не знать и не верить попросту не может, факт остается фактом. Только найдёт ли он силы отказать самому важному человеку в своей жизни? Предать его, предать их идеалы. Предать Дар. Только выживут ли они после лечения? Останутся ли самими собой, или изменятся безвозвратно, потеряют часть личности? Так много этих чёртовых «только», и каждое из них — весомый аргумент. Поэтому предательская мысль, наткнувшись на них, покрутилась по сознанию, потопталась у входа в разум, да так и ушла ни с чем, махнув рукой и напоследок обозвав идиотом. Душенька отлипает от стены, чтобы вновь прислушаться, и Обси следует его примеру. Топот раздаётся за соседней стеной — а они сами уже сосредоточенно бегут в противоположную сторону тоннелей, плутая по проходам. И откуда эта разветвлённая сеть вообще взялась? Природа-матушка постаралась? В итоге они, правда, добегались до того, что обнаружили рукотворную хибарку, выросшую буквально из ниоткуда. Кому и зачем она понадобилась — вопрос интересный, только задумываться об этом некогда. Решение спрятаться туда очевидно глупое, но другого попросту нет — сзади доносятся знакомые голоса, а добротная дверь вселяет хоть какую-то надежду. Они запираются на засов изнутри и пятятся, пока не упираются в стену. Из тёплых досок. Кто вообще умудрился сделать этот сарай из чёртового дерева в аду? Ловя взгляд Душеньки, Обси собирается что-то сказать, пошутить, предложить идею, но в дверь деликатно стучат. — Кто там? — не выдерживает друг, когда звук повторяется пару раз. Конечно, они узнали своих «доброжелателей», но нужно потянуть время, чтобы успеть что-нибудь придумать. Дверь молчит пару секунд, а потом выдаёт голосом Альцеста: — Откройте! — в ответ ему прилетает синхронное фырканье. — Сами открывайте, — ехидно предлагает Обси и лихорадочно оглядывается в попытке найти хоть что-то, что поможет им, попутно потирая ноющее плечо. Душенька тем временем пытается забаррикадироваться, сооружая неясную конструкцию из на ладан дышащих инструментов. — Бордель вам тут что ли, чтобы после первого стука открывали, — негромко, но отчётливо бурчит друг, и Обси даже умудряется фыркнуть, хотя не до смеха ни капельки. — Мы же всё равно выбьем дверь, — сообщает всё тот же Альцест. — Так какая вам разница, сейчас или потом? Выходите, мы вас вылечим, и можете отправляться восвояси, на все четыре стороны, — как-то подозрительно мирно басит Дровосек. — Вот сами туда и отправляйтесь. Можете уже сейчас, — резковато отвечает Обси, пока глазами следит за Душенькой, с напряженным видом обходящим периметр их укрытия. Дверь пару секунд молчит, обдумывая лестное предложение, и вновь подаёт голос: — Даём вам пять минут на добровольный выход, а дальше ворвёмся сами, уж не обессудьте. Такое дружелюбие сразу даёт понять: что-то тут нечисто. Душенька же достаёт знакомый пузырёк с ядом и встряхивает его, шёпотом отвечая на так и не заданный вопрос: — Шорохи были слышны со всех сторон. Будь я на их месте, тоже бы окружил. — А снизу? Никак? — наивно уточняет Обси, хотя и сам прекрасно знает: им остаётся разве что царапать доски руками. Топоры поломались ещё в начале их побега, а остатки кирок вон, висят у двери в жалком подобии баррикады. Они переглядываются с тоской и понимают друг друга без слов. Безнадёжно. Их буквально окружили, другого выхода попросту нет. «Другой выход» значит предать себя, свою сущность. Да и плевать Обси на себя — предать Душеньку. С такой подлостью можно ли будет жить дальше, как ни в чем не бывало, словно ничего такого не произошло? Но отчего же так страшно? Обси не хочет умирать, и знает, что друг тоже — уверенно читает это в глубине чужих — хотя разве Душенька чужой? — глаз. В них плещется грусть, скорбь, невыразимая тоска, в которой и захлебнуться можно, утопиться, и отрава никакая для смерти не понадобится. Им осталось жить считанные минуты. Давай, Обси, скажи это. Даже если неудача, даже если всё не взаимно, даже если друг только посмеётся и не поверит, даже если начнёт осуждать — мучится останется недолго. Но страх почему-то не отступает, заставляя внутренне метаться из стороны в сторону, словно собирая каждый угол мебели бедным мизинцем. Тем временем Душенька откупоривает бутыль с ядом и решительно подносит ко рту. Один глоток — и через пару минут его сердце перестанет биться, и друг так и ни о чем не узнаёт. Обси наконец-то находит в себе смелость, собирает волю в кулак, и, остановив его руку, выпаливает, глядя прямо в глаза напротив: — Я тебя люблю. Из легких будто высасывают весь воздух, оставляя только безжизненный космический вакуум, холодную, мёртвую пустоту. В ожидании ответа Обси кажется, что он сейчас погибнет прямо так, не сделав и глотка из пузырька, опасно замершего в руке друга. Душенька как-то опасно покачивается и вдруг резко обнимает его за шею, теплом обдает всё тело, и Обси осторожно кладет руки на острые, как остатки вырванных крыльев, лопатки, наконец впуская в себя воздух — он, оказывается, и не дышал всё это время. — Я тебя тоже. Очень. — Тихий, прерывистый шёпот врезается в уши, и сейчас умирать не хочется вдвойне, втройне, вчетверне и плевать, что такого слова не существует вовсе. Шум голосов за стенами звенит все громче, Альцест напоминает про время — но на это всё равно, так всё равно. Душенька чуть-чуть отстраняется и жалобно частит: — Прости, — его голос обрывается, словно тот сейчас колеблется, судорожно подбирает слова. Он вновь кусает многострадальную губу — а Обси лыбится, как дурак, как влюблённый идиот, забывший на минуту обо всем, что так не важно. А значение сейчас имеет только Душенька, сбивчиво упрашивающий простить: — Я надеялся, что это поможет, я хотел тебя… нас спасти! — Ты о чём, Душ? — пытается вникнуть в его слова Обси, насильно вырывая себя из дымки туманной эйфории, так быстро заполонившей разум. — Это я… я взорвал суд, я убил Секби, — свистящим полушёпотом, жалким, умоляющим о прощении, об искуплении. — Но я не хотел всего этого, — Душенька дрожит, его лицо пылает от жара то ли стыда, то ли той самой отчаянной злости, которую Обси заметил ещё в начале. — Так просто не может продолжаться, они хотели тебя вылечить, насильно избавить от Дара, — он горячится, и крылья носа гневно, почти хищно раздуваются. На периферии сознания Обси вновь улавливает громкие голоса, на этот раз Клэша и Хайди, и Душенька тоже замолкает на пару пронзительных, колко повисших в воздухе секунд. — Пожалуйста, не оставляй меня одного, будь со мной до конца, — он словно молит его, заглядывает проникновенно в глаза, дрожит от еле сдерживаемых эмоций — того и гляди, или заплачет, или начнёт крушить все вокруг. — Обещаю, Душенька, — шёпотом убеждает его Обси. — Нас не изменят. Никогда. И я буду с тобой до самого финала, — он, не сдержавшись, осторожно касается лица друга, кончиками пальцев гладит острую скулу, и тот ластится, как кот, жмурится на секунду, и на глазах выступают хрустальные, хрупкие слёзы, тут же заботливо стираемые Обси. С глухим чпоком из пузырька вылетает пробка, и решительно, резко, не давая себе время на сомнения, Душенька делает щедрый глоток яда и протягивает бутыль Обси. Стараясь не колебаться, он следует примеру друга — и стеклянный сосуд без капли смертоносной жидкости со звоном откатывается по полу, оставив после себя только привкус на языке. Душенька рассеянно водит глазами вокруг, словно не понимая, что только что подписал себе смертный приговор. Обси напоследок не выдерживает и наконец целует его, снимая с губ, может статься, последний вдох. Сейчас он почти и не жалеет о том, что смерть ехидно скалится и холодит затылок своим мёртвым, ледяным дыханием. Душенька мягко, отзывчиво отвечает ему, и внутри Обси всё дрожит и смешивается в урчащую от удовольствия кашу, которой совершенно наплевать на то, что Душа на вкус как сплошной приторный яд — и, увы, это даже не метафора. Обси нежно переплетает их пальцы одной рукой, другой мягко обхватывает друга за шею, заторможенным сознанием отмечая, что тело потихоньку немеет и начинает отказываться слушаться. Но на это становится так безразлично, когда Душенька еле заметно всхлипывает, чуть ощутимо обмякает и прижимается близко-близко — так, что Обси своей грудью чувствует биение чужого сердца, отдающееся болезненным ритмом в нем самом. Он изо всех сил прижимает к себе ослабевшего друга, теперь уже обеими руками сжимая его талию. Душенька, не размыкая их губ, судорожно вцепляется в его плечи, будто отчаянно пытается удержаться за жизнь, будто вся его жизнь — один только Обси, и только он держит его здесь. Уши закладывает от невыносимой нежности, плещущейся в груди, пытающейся вырваться наружу и укутать все собой. Там, где должен быть желудок, щекочется тёплый, ласковый комочек, согревает изнутри, заставляет шептать в шалые поцелуи бессвязное «Душенька, дорогой» и бесконечное «люблю». Их губы уже летают по лицам, оставляя невидимые следы на висках, лбе, щеках, подбородке, носе, мажут невесомо, пылающе, и воздуха в лёгких категорически не хватает — всё ноет от распирающей грудь любви. Ноги подкашиваются то ли от бушующих чувств, которым и жить-то осталось всего ничего, то ли из-за действия яда. Душенька уже полностью виснет на Обси, до боли стискивая его плечи из последних сил, да и он сам не выдерживает и падает на колени, потянув за собой уже и совсем не друга — возлюбленного, любимого, самого дорогого человека в мире. И осознание, что так останется навсегда, что это будет истиной целую вечность, накатывает оглушающе волной и даже греет, а не страшит. Душенька дрожит, и, кажется, всхлипывает, и Обси собирает солёные, как море, слезинки губами, шепчет нежную чепуху, ловит последнюю улыбку, и совершенно не хочет задумываться о потемнении в глазах и затруднённом дыхании, об отнимающихся конечностях и обессиленном теле. — Время истекло! — чей-то крик — кажется, Клэша — раздаётся совсем близко, и дверь трещит под напором, а Душенька лишь нервно, истерично смеётся в поцелуй, тянет к себе так близко, что они сталкиваются носами, и глядит шальными глазами с огромными зрачками прямо в душу. — Если существует та сторона, я буду ждать тебя там, — хрипло, еле слышно шепчет он — хотя, может, из-за шума в ушах Обси уже глуховат, но его слова он готов читать по губам. Он судорожно кивает и улыбается криво, надломленно, ощущая, как все плывет в глазах. Последнее «люблю» тает в поцелуе, финальный вздох находится друг в друге перед тем как навеки заснуть холодным сном могилы. В конце концов, разве у любовной истории со счастливым финалом есть шанс войти в легенды?