Вкус солнца

Пролог В этих краях всегда было жарко. Азам’Дахиль не зря звали их «Святыми Землями». Империя Сауд’Азам’Дахиль слишком древняя для того, чтобы кто-то о ней что-то запомнил. Кто-то, но не сами жители! Историки Азам все в один голос кричали о том, что земли были святыми и до прихода Солнечного Отца — ложного бога-титана… Имя им было даровано первыми солнечными эльфами. Они отличались от нынешних. Невысокие, с острыми зубами и когтями, одним словом — хищники. Впрочем, их древнее наследие осталось и в нынешнем облике в виде сорока трех зубов из которых шесть были острыми клыками. Первая тройка находились на верхней челюсти, два клыка на нижней, и одни находились между двух нижних. Подобное строение челюсти позволяло солнечным эльфам оставлять страшные раны одним лишь укусом, а если прибавить к этому и страшную силу сжатия челюстей… Сильнее сжимали лишь орки и тураки, но те жили слишком далеко. У них не было естественных врагов, по сему, в бородатые года, когда драконы еще умели говорить, солнечное племя дошло аж до севера, перебив все народы на своем пути и уничтожив огромное количество строений, которые сейчас могли бы стать настоящими историческими сокровищами! Но об этом знали лишь самые старые из жителей многоземья. Все страшились солнечной империи, из-за того, как быстро она двигалась! Когда были придуманы племена — они образовали первое, ханства — они стали первыми Солнечным Ханством, королевства — первый король взошел на трон именно на святых землях, империи — первым императором стал солнечный эльф. На ослабление племени было брошено огромное количество сил. Никто не действовал открыто, все знали, чем это может быть чревато. Первым шагом было расслоение общества — богатых отделили от бедных, рабочих от писарей, ученых от художников, а значит и положили начало внутренним конфликтам. Вторым шагом являлось заселение западной культуры, насаждение простому люду и дворянству. Именно это и стало последней каплей. Старый король (король Баадильмо) уничтожил культуру солнца, изгнал всех жрецов и оппозицию, перебил семьи тех, кто не сбежал, и навсегда запретил упоминание Солнечного Отца. Это было смертью великой державы… Но со смертью Баадильмо, на престол взошли первые императоры, а потом произошло убийство седьмого императора солнца. Зверский заговор был раскрыт юным и амбициозным гвардейцем Альдии, именно он и прорубил себе путь к трону… Кровью омыл ворота дворца, черепами выложил тропы своим приближенным. Всем казалось, что страна вновь цветет… Но они ошибались… Пока Империя Солнца решала внутренние конфликты, строила бастионы и всеми силами пытались сдержать эти огромные земли под своим контролем, ведь всюду на них точили зуб западные цари и короли, Царство Лесное встало на ноги. Их история была почти идентичной, но и совсем не похожей в той же мере… Старый царь лесных эльфов устроил в стране страшный фанатизм, уничтожая в зачатке любой прогресс! Любое отхождение от традиций значило лишь одно — смерть. Пока в стране, чьи земли вечно освещает солнце, императора убили, в стране, где велике дворцы возводят прямо в стволах огромных многолетних дубов и секвой, произошла самая страшная и кровавая революция. В цари пришел Алдаин, последний из своего рода. Именно он и начал новую политику Вечнозеленого Царства! Один из его приказов значил следующее: «Именем, дарованным мне великим древом, я постановляю, что пролив Эльтируда является землями Вечнозеленого Царства и ни чьими иными. А значить любые посягательства на него будут расценены как посягательства на государство лесное, а значить будут лишь войну.» Этот несчастный пролив Эльтируда был невероятно экономически значим для обеих держав. Для Империи Солнца — это был единственный мостик между святыми землями и западным материком. А для Вечнозеленого Царства — ключевой веной, питающей вечное древо и сотни их лесов. На почве деления земли и начались ужасные воины… Солнечные эльфы слишком отстали от всех военных новшеств, которыми пользовались по всему миру… Император был занят внутренней политикой, но совсем забыл про армию. Лесные эльфы наоборот были вооружены по последнему слову военного гения! Лесные вырезали солнечных городами, не щадили ни детей, ни стариков. А у Солнечной Империи нечего было противопоставить… Тогда в страну и вернулись Азам, гонимые веками. Они поняли, что юному царю нужна помощь… За пару дней все города были обнесены огромными каменными стенами, за недели перестроены, за месяцы возведены новые. Азам знали свое дело, а Империя финансировала их как могла. Впрочем, для Азам, что строили свои города почти из чистого золота, финансирование не было камнем преткновения. Им не хватало рук! Именно это Империя и исправила… За какие-то мгновенья культура Азам, истинная культура Солнечной Империи, была вновь возвращена. Это и значило расцвет. Вместе с гениальными ремесленниками пришли и гениальные воины, инженеры, колдуны. У Азам все было до одури просто! У каждой отрасли жизни был ведущий правитель — Жрец Амон. Их было всего пять. Четыре — руки солнечного отца, Один — лик. У всего был свой черед и порядок, у каждого жреца были поданные. У каждого Амона было пять Амадхи. У каждого Амадхи — пять Агадхи. У каждого Агадхи — пять Надагдхи. Подобное делегирование сулило расцвет. Так и произошло! И у военного Амона Тактишии была власть над всеми военными отраслями Азам. У каждого его жреца — собственные полки и школы. Подобная разношерстность позволяла найти выход из любой ситуации. Аркебузиры и мушкетеры, маги и колдуны, инженеры и гренадёры, лучники и конница, пехоты и ассасины, дрессировщики животных и дрессировщики каменных големов — на любой прием найдется лом. Технический прогресс Азам был на высоте! Они умело сочетали между собой как магию, так и механику, электрику и другие приемы. Маги, что повелевали землей и металлами раскручивали огромные роторы внутри каменных танков. Инженеры возводили разумных големов из металла и горных пород с огненными сердцами, а их дрессировали особые элитные воины, не чувствующие боли и способные своей волей ломать стальные прутья. Огромные, двух с половиной метровые, здоровяки носили на плечах пушки, что жгли пламенем все живое. Их звали Надхитабиер. Слово имело очень простую природу! Надхи — человек. Табиер — здоровье. Человек великого здовоья. Империя приняла помощь Азам, приняла их культуру, приняла условия и образовалась новая сверхдержава — Сауд’Азам’Дахиль. Но в великой державе есть и свои минусы. Основное действие Тяжелый день над покоями. Он был лесным эльфом, зверем, как их называли Азамцы, хотя звали его Хатош. Простое и короткое имя… как и у всех других шпионов. Их называли так, чтобы не привязываться и вовсе не наделять какой-либо личностью. Зачастую, у целого полка могло быть одно имя, но у каждого произносилось с разным ударением. Наш герой был особенный. Несмотря на то, что его воспитывали быть холодным и спокойным, он словно дитя улыбался, глядя на теплый закат в этих жарких землях. Как дитя удивлялся тому, как же они так быстро смогли возвести все эти огромные солнечные статуи, золотые крыши и мозаичные рисунки, на которые он мог глядеть целые день, выбирая из них знакомые образы. Проговаривая у себя в голове: «Ах, это наверное Нуг’Азаб… Они зовут его соколиным глазом! Он вроде мог попасть в птицу пока та летела из своего лука. Странно… Зачем собирать ему портрет из мозаики? У них, вроде, и так все метко стреляют… Особенно эти… как их там… о! Аркебу… Тьфу! Аркебузиры! И как они только попадают из этих палок, что плюются огнем…» Но его целью было не рассматривать мозаики и статуи, не гулять по крышам дворцов и висячих садов. Он был здесь шпионом. Для этого он вырос, для этого он живет… Для этого он и умрет… Его цель — Амон Замангии. — Великий Судья… — прошептал он, чуть задумавшись и заглядывая в его пустую спальню, — И кого он только судит? Хотя… Наверное, таких как я хаха. — выдохнул нервный смешок, уводя свои глаза вновь на мозаику, посвящённую Нуг’Азабу, — Где он? С утра до ночи где-то шастает… Я ведь должен за ним следить, но… Как? Мне про него никакой информации не дали, мол, я же шпион, сам все узнаю! — юноша возмущенно вскинул брови и взмахнул руками, показав язык невидимому генералу, который его и послал сюда, — А как я узнаю??? Он то в разъездах, то вообще ничего не делает! Амброзию пьет и курит свои трубки. — парень устало оперся на стену башни, у которой он все это время сидел, — Это у него отдых такой… Эх… Единственное, что я пока узнал, это то, что ему нравится сливовая настойка… Он ее так медленно цедит… Наливает в маленький хрустальный фужерчик… Прикасается своими нежными губами к краю и медленно вкушает… Люблю наблюдать, как его кадык медленно подпрыгивает и тут же плавно оседает во время питья… — юноша подпер голову рукой, чуть поглаживая свою щеку ладонью. Вдруг, где-то рядом послышались быстрые шаги. — Черт, это пауки! — юноша тут же спрыгнул вниз, вжавшись в пространство между крышей и очередной лепниной. А над его головой тут же пробежал человек. Это был ассасин Азам. Страшные люди. Бледные как смерть, все перевязанные черными лентами и кожаными ремнями. Со стеклянными глазами и очень сухими телами. Их набирали не из обычных солнечных эльфов, а из, так называемых, эльфов зари. Они появились давно, когда старый король изгнал всю оппозицию в темные скалы, где солнце почти не появлялось, а солнце жизненно необходимо для всех жителей королевства тогдашнего Азам нынешнего, ведь без него они начинают сильно болеть, чахнуть и в конце концов умирают страшно и мучительно. Но они выжили, построили свое небольшое государство и теперь живут вместе с Азам. Помимо их пугающего внешнего вида, имелось и еще кое-что — манера передвижения. Они ходили как на двух ногах, обычно при своих капитанах, так и ползали, очень быстро бежали на всех четырех конечностях как пауки… Отсюда и кличка этим ассасинам. Подобная манера бегать позволяла делать это очень тихо, а также и по любым поверхностям! Будь то потолок или стены, или иное препятствие. Только паук собирался бежать дальше, как резко остановился, вытянулся во весь рост и, медленно покачнувшись, опустился через спину вниз, образовав мостик. — «Твою мать… не уж то заметил», — пронеслось в голове у шпиона, забившегося как таракан в спасительную щель. У него был нож, он мог бы попытается напасть, но как день было ясно, что худенькому мальчику, чья работа ползать средь стен подобно мыши, не одолеть этого двухметрового ассасина, который мог гнуть свои суставы на все триста шестьдесят градусов, и мог бы свернуть ему шею одной рукой. А тайна его испуга была проста — маленький платочек, который предназначался для вытирания пота со лба. Он забыл его, когда метнулся в укрытие. — Что… это… за дрянь… — паук цедил слова тихо, скрипуче проговаривая слова и оглядывая своими выпученными белесыми глазами платок. — Я здесь! — вскрикнул Хатош, перепрыгнув в другое укрытие. Не прошло и секунды, как паук с огромной скоростью влетел в крышу, проломив черепицу своей головой и застряв в получившейся дырке. Тело ассасина забилось в конвульсиях, словно змея, которой наступили на шею. Вот он шанс! Действуй! Но парень медлил… Думал, обнажив длинный и острый, чуть загнутый клинок. — «Куда мне ударить??? Если в спину, это убьет его? А если его сердце в другом месте? Блять, что мне делать? — на лбу выступил ледяной пот, чьи капли медленно соединялись между собой в здоровенные бусины и катились вниз, задерживаясь на кончике остренького носа, — Я ударю в бок несколько раз… Он истечет кровью!» — под ногами разлетелась пыль, прыжок, словно пикирование орла. С обеих ног юный шпион влетел в спину паука, от чего тот издал гулкий хрип, после чего начал с остервенением наносить удары в правый бок. Раз! Еще раз! Третий! Четвертый! Один за одним, словно уколы пчелы… но тут, голову пронзило страшное осознание — из раны не льется кровь… Лишь сыпется пепел и опилки. Страшный хруст прервал ужас, заменив его настоящей истерикой. Из дыры, повернувшись на сто восемьдесят градусов, на него со страшной злобой глядела оскалившаяся голова. А длинные сухие руки больно сжали плечи, впиваясь в плоть острыми пальцами. — Сученок… Я вырву твои хилые ручонки и откушу твой нос! — голова подалась вперед, громко щелкая челюстью. Охваченный страшным ужасом, Хатош сумел вырвать плечо из стальных оков хватки паука. — «Последний рывок… Должно сработать», — эта мысль звучала звонче остальных, она взяла верх над перепуганным сознанием. И молниеносно вскинув правую руку, перехватившись поудобнее и посильнее за рукоять клинка, он нанес последний удар, точно в голову, пронзив ее насквозь. Лезвие вонзилось чуть ниже левого глаза в левую скул1у с отвратительным хрустом. Морда паука исказилась страшной гримасой полной боли и гнева, зубы хрустнули от силы сжатия челюстей, левый глаз закатился куда-то внутрь, из рта брызнула полупрозрачная зеленоватая жидкость. — «Доверни клинок!!!» — заорал инстинкт самосохранение где-то ниже затылка. Повинуясь ему, шпион схватил рукоять обеими руками резко вывернул лезвие клинка вправо. Омерзительный хруст раздался вновь, перебив собой сдавленный вопль ассасина, из носа которого вырвалась все та же полупрозрачная жидкость, а меж зубов показалось блестящее лезвие. — Ах ты… Сученок… — прохрипела напоследок голова, после чего все тело обмякло, а руки медленно сползли по плечам, чуть сдавив кончиками пальцев кожу, будь то в последний раз пытаясь уничтожить врага. Пепел обратился кровью, и шпион понял, что весь он ею залит. Его кожа, одежда, сумка, нож. Все было улито бордовой вязкой жижей. Медленно стекающей по крыше и каменным цветам. А тело, подёргиваясь, сползло в дыру плечами, мерзко сдавив краями черепицы плечи, из-за чего бледные сухие руки безжизненно вскинулись, а спина изогнулась, как у кошки… Долгожданная ночь На улице сияла всеми своими дочерями-звездами ночь. Там, вдалеке, город не заканчивался… Бесконечные огоньки, сияющие из окон, освещающие статуи, и просто сердца каменных гигантов, грузно ступающих по каменным дорогам и мостовым, под которыми журчали каналы. Ночью в святых землях было прохладно, не так ужасно жарко, как днем… Хотя порой казалось, что жители местных городов и деревень вовсе не чувствуют жара! Ходят счастливые, укутавшись в свои прекрасные одежды. У нашего героя всегда замирало сердце, когда он глядел на эти поражающие воображение украшения и наряды всяких вельмож, дворян и чиновников. Но самое интересное было то, что даже простые фермера и ремесленники могли позволить себе такой же прекрасный вид. Огромные жемчужные серьги, кольца в носу, у кого-то в губе, а у кого-то вовсе в брови… Это все было так необычно и чудесно… С того дня, как он убил того ассасина, прошло много времени… Юноша не считал дни, но понимал, что дней прошло много по новым статуям, вырастающим то там вдалеке, то совсем рядом с дворцом. Но из головы до сих пор не выходил тот хрип, не выходили те хрусты… А в кошмарах он видел лицо того паука, оно говорило с ним, вопило и спрашивало зачем же он причинил ему столько боли. В голове Хатоша что-то умерло… Он не мог сказать точно, ведь ему все так же интересно было разглядывать узоры, все так же было мило наблюдать за судьей. Но что-то не давало покоя… Звенело черным звоном где-то в глубинах разума. Только вот разбираться в этом не было никакого желания, скорее, желание было, но был еще и страх. Страх, когда боишься узнать что-то настолько неправильное, что не сможешь жить дальше. Одно он знал точно — дома его никто не ждет. Таких как он не ждут, некому ждать… Всем плевать до тех пор, пока он выполняет работу, пока присылает эти огромные списки, когда и что ел судья. А он ведь давно этого не делал… Птица, что раньше уносила его письма в столицу, сейчас приносит лишь угрозы руководства, которое требует от него повиновения. И вот, в его руках опять было дрянное письмо, где его поливают грязью и грозят казнить за предательство. — Да пошли вы в бездну! — грубо бросил юноша, отшвырнув письмо в сторону, — Идиоты, не уж то вы думаете, что я не знаю, что вы никогда до меня не дотянитесь? Если я и умру, то от рук очередного паука или иного стражника… Авось я прямо сейчас на кончике стрелы какого-нибудь рейнджера, и вот-вот он выпустит свою острую кару, что пронзит мое слабое сердце… — из зеленоватых глаз брызнули слезы. Но почему он плачет? Никто не смог бы ответить на этот вопрос. — Так так! Не расклеиваемся, ну-ну, все ведь как на… — мысль перебила длинная стрела, со свистом пролетевшая над головой, — Да вы, блять, издеваетесь! Это ведь были просто философские размышления! — прокричал юноша, подорвавшись с насиженного места. Прыжок, еще прыжок! Под ногами разлеталась пыль и драгоценная черепица, по краям обделанная золотом. — «Хоть что-то в этом городе не в золоте?», — пронеслось в голове, немного повеселив и успокоив, хотя рядом то и дело приземлялись стрелы. Внизу что-то хрустнуло, что-то громко щелкнуло — это была стеклянная маркиза над огромными окнами спальни Амона. От испуга, юноша покачнулся в сторону, оступился и упал вниз, схватившись за резной отлив, облепленный невероятными узорами. Из последних сил шпион подтянулся одной рукой, подкинул себя спиной вперед и выбил огромное витражное окно. — «Черт, они не должны были меня заметить… Надеюсь я не попал куда-то не туда…», — боль спины и вывернутой лодыжки заглушала липкая мысль. Лежа на полу, Хатош попытался оглядеться. Всюду был невероятно мягкий ковер… Дорогущий ковер, устланный чарующими узорами… А вот ножки горки из какого-то дорогущего дерева. — «БЛЯТЬ… ЭТО ЧТО СПАЛЬНЯ АМОНА????», — болезненно подорвавшись, он тут же остолбенел… На него глядели яркие желтовато-ореховые глаза, выглядевшие маленькими камушками топаза на этом смуглокожем лице. Лик Амона Замангии был формой похож на прямоугольник, вытянутый и худой, с таким же прямоугольным, но узким подбородком. Нос Амона был длинный, с небольшой горбинкой, что было нетипично для солнечных эльфов с их идеально прямыми линиями тела. Его губы нельзя было назвать пухлыми, но и узкими назвать язык не поворачивался. Вечно сомкнутые в спокойном блаженстве и блестящие золотыми кольцами, вставленными у самых уголков нижней губы… На левом колечке тихо позвякивала маленькая жемчужная сережка, уступавшая в размере серьгам в ушах, которые представляли собой большие прямоугольные листы золота, на которых драгоценной мозаикой были выложены пейзажи… В левом ухе было море, а снизу моря звенели маленькие сапфировые капельки. А в правом ухе было яркое солнце, выложенное оранжевым и желтым стеклом и украшенное перьями диковинной птицы, опущенными своими яркими пушистыми кисточками вниз. Тонкие, но меж тем густые, пепельные брови удивленно дернулись, отдав приказ длинным пепельными ресницам хлопнуть пару раз, а топазовым глазам переползти куда-то вбок… Рука Амона тихо сползла со спинки стула вниз, ухватившись за богато украшенную рукоять сабли, так незаметно лежавшей прямо у ножек стула. Хатош понял, Амон увидел нож на его поясе. — Нет! Прошу! Я не желаю вам зла! ¬— выкрикнул юноша, выставив правую руку вперед, а левой сняв с пояса нож и бросив его в сторону. — Хорошо… Тогда зачем тебе нож… — спокойно вымолвил судья, медленно обнажая блестящее лезвие сабли и пронизывая взглядом. ¬ ¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬ — Для самозащиты… — От кого ты решил защищаться на крышах моего дворца? — мужчина легко улыбнулся. — Эээ… я… эээ… — Назови свое имя, ассасин! — А? Зачем? — его зеленоватые глаза перевели свой взор на лицо Амона, а зеленовато-коричневые бровями удивленно прыгнули на лоб. — Ну как же? Когда меня убьет ассасин, его имя должно быть занесено в историю… — Но я не собираюсь вас убивать! И зовут меня Хатош… — Как же? А зачем ты следишь за мной уже сорок дней? — Замангии всплеснул удивленно руками, откинувшись на спинку стула. Впрочем, стул был непростой… Спинка его была из камня, некий светло-бежевый камень, украшенный золотом и бусинами из драгоценных камушков, а ножки его были из некого дорогого дерева темно-бардового, винного цвета. — Ну… Из меня видимо плохой шпион… — юноша поднялся, сев на пол, и собрал цветастые осколки стекла, — Моей целью являлась слежка за вами… — только его рука поднялась за окно для того, чтобы выбросить осколки, как его одернул поднявшийся со стула высокий мужчина. — Не высовывайся! Руку отстрелят… Да и осколки мне отдай… — протянул руку судья, — Я смогу сделать из них нечто особенное! — А? Зачем? Вы ведь можете порезаться… — Ничего страшного… — смуглая рука аккуратно коснулась нежных пальцев и смахнула осколки в другую ладонь, — Важно, что к ним прикасался ты… — Что вы имеете ввиду? — Лучше на ты. — вновь улыбнулся судья… Так тепло и нежно, что в душе шпиона что-то расцвело. Но и вместе с этим щеки его раскраснелись из-за нежданного осознания — Судья почти обнажен. Его восхитительное тело пахло чем-то очень сладким… Словно апельсиновый сад… Кожа блестела в огнях комнатных светильников. Это масло? Или его кожа просто от природы блестит? Одно сказать было можно точно — она почти лишена волосяного покрова из-за особенностей его расы. Лишь тонкая пепельная дорожка от пупка, к поясу юбы, небольшой пепельный пушок в подмышечных впадинах. Но он не был обнажен полностью. От локтя к запястью протянулся полупрозрачный рукав, представляющий собой много узорчатых платков из ткани, пришитых друг к другу в разных местах, чьи концы были украшены серебряными и золотыми нитями и маленькими кисточками, болтающимися при движении рук. Можно ли назвать одеждой все его украшения? Если брать во внимание их количество — да. Все пальцы были обвешаны кольцами, браслеты из драгоценных металлов блестели под полупрозрачными рукавами. Кроме рукавов, до пояса не было надето больше ничего. А вот ниже пояса спускалась многослойная юба, весящая на тазовых костях благодаря нескольким кожаным и тканным ремням, лентам и плетенным в разных узорах канатикам. Один на другом лежали разные кусочки юбы, где-то полупрозрачный шелк, где-то ткань, такая нежная и прозрачная, что даже не способная скрыть идеальные ноги судьи, его упругие бедра, а где-то плотное и яркое полотнище, покрытое узорами из разноцветных нитей, а где-то был какой-то иной материал… Материал переливался несколькими цветами, словно и не ткань вовсе, а кусочки мозаики. Судья не мог не заметить, каким взглядом на него глядел шпион, не мог он пропустить куда именно скользил взор, а главное, как он описывал каждый его изгиб. — Скажи… Сколько тебе лет? — Мне чуть больше двадцати… — А если быть точным? — судья нежно взялся за запястье ночного гостя и приложил его к своей щеке, чуть коснулся его губами и провел им по своей шее. — Эээ… Мне двадцать три года… — Хатош был красный словно помидор. Его голова просто гудела и взрывалась, но он не мог себе врать — это то, чего он так долго хотел. О чем он мечтал, наблюдая как судья переодевается или пьет амброзию. — Почему… Ах… Тебя столь юного отправили сюда? — Как мне… Как мне понять твой вопрос? — Ты слишком юн для шпиона… Тем более юн для того, чтобы следить за такой сложной целью как я… — мужчина говорил так спокойно… то и дело понижая тон, все тише и тише… словно убаюкивая. — Я… Нет… Я всю жизнь рос, чтобы стать шпионом… Таков мой путь и мое призвание… — Ты же понимаешь, сколь страшно это звучит? — Звучит что?.. — Жить, родится, ради того, чтобы стать шпионом… Алдаин ведь растит вас на убой… Словно мясо! Одним меньше, другим больше… — Я… Я хотел бы спорить с тобой, но не могу. Не могу либо из-за твоей стати и красоты, что опьяняет меня… Либо из-за того, что ты глядишь на меня своими глубокими глазами, и твой взор пленит мой разум… А может потому, что я спрашивал тот же вопрос у себя пару дней назад… И дал на него ответ, который ты подразумеваешь… — Какой же? — Я здесь — что бы умереть… Такова моя судьба… — стоило ему это сказать, как судья закусил губу, все его тело изогнулось, а с губ сорвался томный вздох. — Черт… Меня так одурманивает ваша звериная натура… Ах… Я всегда мечтал попробовать каково это, почувствовать зверя на себе! — Амон схватил и резко потянул на себя Хатоша, положил левую руку на спину, бросив осколки в сторону, — Ты же жаждешь этого? Ведь так? Я видел, как ты глазеешь на меня, даже сейчас я чувствую, как ты пожираешь меня своим взглядом. — Я… Даа… Я всегда хотел попробовать твои горячие губы и руки… — Во мне много жара… Ты… Не боишься обжечься моим пламенем? — Эти ожоги будут приятнее любых объятий! — шпион грубо схватил судью за талию и притянул к себе, впившись губами в его шею. Хатош был ниже Замангии, но это ему вовсе не мешало… Замангии игриво отпрянул от него, скидывая свои рукава на пол и маня за собой качанием бедер. — Позволь, я зажгу лучшие эфирные благовония… Зашторь все окна! Скорее! И… Сбрось с себя наконец эти тряпки… Я хочу насладиться твоим телом, прямо как ты наслаждался моим! — Будет исполнено, мой Амон! Хатош поспешно сорвал с себя сначала жилет с нашивками, потом рубаху, сбросил пояс, сапоги, а потом наземь упали и штаны. Но стоило ему поднять глаза, как сердце запылало еще сильнее, а щеки раскраснелись, как калёное железо, ведь перед ним был абсолютно обнаженный Замангии, поспешно зажигающий благовония, торчащие из пасти диковинного золотого бычка и смахивающий пепельные волосы с лица. Первое окно, второе, третье! Под ногами мешалась одежда, которую Хатош небрежно пинал в стороны, бросаясь, как ястреб на мышь, на тяжеленные шторы, обделанные золотыми нитями и сотнями рисунков… — Я весь горю… Прошу… Я желаю только лишь тебя, зверь, утоли мой голод… — судья извивался на перинах, распихивая в стороны покрывала и бесчисленные подушки с одеялами. — Да… Сейчас… — как сайгак, юноша прыгнул на перины к судье и начал медленно подбираться ближе, покрывая поцелуями сначала длинные изящные ноги, потом соблазнительные бедра, потом таз, подбираясь выше и остановился посередь живота, подняв глаза и нежно сжав талию Замангии, пока тот запустил руки в его волосы, — Подняться ли мне выше? — Да… Прошу… — Амон говорил почти стоная, и через его стоны Хатош явно услышал призыв к действию. Он стремительно поднимался выше, лаская упругую, мускулистую груди, потом мягко провел губами по ключицам и заключил свои ладони в клетку из пальцев судьи. — Могу я укусить тебя? — Да, если того жаждет твоя звериная натура… — Того жаждет мой возбужденный ум! — сказав это он тут же любовно прикусил зубами низ шеи, поднялся чуть выше лаская губами, и вновь остановился, — Чего ты желаешь дальше? — Всего тебя! — его острые клыки чуть прикусили нежные плечи, а руки сжали спину. Эта ночь была особенная, особенная как для солнца, так и для леса… Для начал, что не могут существовать друг без друга….