Сказание о плачущей иве и потерянном яшмовом сердце

Гремят барабаны и гонги, и в лагере пир и веселье. Великая сила героя и небо, и землю затмила. Он кубок свой полный отставил, чтоб вновь похвалиться отвагой. Врага он успел обезглавить, а в кубке вино не остыло. (с) Троецарствие I Am Shin Se Gi — OST Убей меня, исцели меня       — Его Императорское Величество, Сын Неба, Отец и Мать народа, Сияющий Хуаншан, Высочайший Божественный Вэнь Юншэн, Правитель всей Поднебесной мудр и благостен к преданным Его трону, безжалостен к клятвопреступникам!       Приглашенная на главную площадь толпа простолюдинов радостно взвыла пред богатым постаментом, на котором выступал цзайсян, советник Императора.       — Небо награждает тех, кто соблюдает правила и наказывает свершивших преступление! Потому Светлый Хуаншан, наш Совершенномудрый Владыка, установил пять наказаний, у син, ниспосланных самим Небом, для свершения земной кары. Вы своими глазами видели четыре: клеймение, отрезание носа, отрубание ног, удары сотни тяжелых палок, однако пришло время и для пятого — смертной казни! Наложница восьмого ранга, потерявшая свое имя и честь, посмотри перед собой!       Опий все еще бродил в крови, хотя и минуло с начала казней около двенадцати часов, ведь местные лекари прекрасно знали, как удерживать жертву в подобии сознания до окончания важного события. Мин Юачжан, не дождавшись реакции, глянул сперва на два трона позади себя, чуть ближе ступил к краю постамента и возвысил голос:       — Восьмая наложница, стыд не дает тебе поднять глаз к Хуаншану?! Злобное создание, посмевшее преступить земные и небесные законы, изменить Родине и Государю! Бесстыжая женщина, возжелавшая погубить Десять Царств династии Хэн! Твоим мукам никогда не будет конца! Чудовище, поднявшее руку на лифэй, Бянь Янлин, наложницу второго ранга, ее нерожденного ребенка, престолонаследника! Однако Император желал увидеть твой взгляд, когда тебя постигнет «долгая бесчеловечная смерть» — казнь тысячи порезов! Приступайте!       Палачи подтащили едва живую женщину ко столбу по центру сколоченного со всем терпением помоста, привязали изуродованное тело. В этот раз криков почти и слышно не было — лишь хрипящие редкие стоны. По деревянному настилу густыми каплями, темными, вязкими, неправдоподобно гулко закапала новая кровь.       — В загробный мир придет калекой, — шепнул кто-то в первом ряду.       — Не конец это. Великий Хуаншан сильно разгневан.       — Надо думать. Он допускал ее до своего ложа.       — Тише ты! Когда то было!       — Слава Всевышнему, наш Император избрал добропорядочную госпожу Бянь! Счастья Императору! Здорового наследника!       Странно, но эти слова были услышаны, и в диссонанс к происходящему толпа беспорядочно возликовала:       — Земной поклон Сыну Неба! Большого Вам счастья! Да будет крепок Ваш союз! Долгие лета правлению Достопочтенного Вэнь Юншэна!       Изумительной красоты девушка, восседавшая на небольшом троне чуть вдали от императорского ложа, бессильно склонилась вперед: судя по всему, от разворачивающегося прямо у ног действа ее сильно затошнило.       — В-владыка, обязательно ли нам… нам оставаться до конца?.. — тихо, так, чтобы услышали только советники и сам Император, взмолилась она.       — Разве не лучшее это зрелище? — помолчав, в руку, накрывавшую губы, проговорил Хуаншан. Опираясь локтем на кресло, чуть искоса взглянул на свою лифэй. — Ты слишком жалостлива. Она заслуживает того, чтобы ее терзали десять тысяч лет. И Мы желаем смотреть на ее страдания эти десять тысяч лет.       — Замечания Непревзойденного Императора, как всегда, мудры, — подал голос Великий муж блистательного преуспевания с серебряной печатью и синим шнуром. — Воистину, когда забываешь свое место, обретаешь его на плахе.       Взгляд Вэнь Юншэна медленно скользнул с испуганного личика Бянь Янлин к удовлетворенному лицу чиновника. Но сказать он ничего не успел: метрах в двадцати от Владыки, снизу, раздался новый животный стон, Хуаншан сжал зубы, уставился на обмякшую в паутине веревок и кровавых потеков женщину.       — Уведите лифэй. Она слишком невинна для подобной грязи.       Служанки просеменили к валящейся с трона девушке, подхватили ее под руки, и все вместе, прихрамывая, держась друг за дружку, поспешили к дверям во дворец.       Какое-то время прошло в весьма скучном режиме: Император пил сливовое вино, смотрел на ставшую нудной казнь; народ охал и ахал, периодически славил Сына Неба. Всё было неторопливо и обстоятельно, до такой степени детально, что многим советникам стало даже жаль своего времени. Однако совсем другие чувства испытывала казнимая.       Для нее, истекающей кровью, каждая минута тянулась, как одна жгучая, невыносимо мучительная вечность. И голос, и зрение, и даже слух оставили ее, как покидала и та звериная ненависть, которую она до последнего испытывала к Вэнь Юншэну, его придворным, его приближенным наложницам, к его Бянь Янлин. Наркотический и болевой туман, окутавший клейменную голову, не давал хоть как-то связно соображать, она уже даже не молилась. Это был закономерный итог любого, кто, переоценив себя, восстал против Великого Хуаншана. Хотя подобных долгих казней за всё время его правления еще не видывали. Как и такого «активного» участия Императора в наказании:       — Кожу собакам.       «Я убью тебя…» — пронеслось шелковым туманом в задыхающихся мозгах женщины.       — Готово?       — Да, Ваше Величество, котел готов, вода кипит.       «Я всё равно убью тебя…» — уже живее, ярко-алыми полосами застучало-запульсировало в испуганно взвившемся сознании.       Путы ослабли, тело преступницы грохнулось в лужи крови, расплескивая рвано-острые струи в зевак.       — Перед тем… поднимите ей голову. Мы хотим убедиться, что она поняла Наши слова.       Девушку подволокли к краю эшафота, в четыре руки задержали истерзанное тело на коленях над кипящей водой, развернули лицом к Императору.       — Твое тело, бесценный родительский дар, осквернен, тебе никогда не обрести ни здоровья, ни красоты. У тебя не будет могилы, никто не станет оплакивать тебя. Никто не положит снежную жемчужину на твой холодный лоб, потому ничто не будет освещать тебе загробный путь. Оглянись, ни один человек не надел по тебе белых одежд, столица утопает в красном цвете великой радости. Сегодня ты и Нас порадовала, Нин Юймин. Потому Мы оставим черное сердце в твоей груди тлеть на солнце и ветру, ведь оно своим гнилым грузом зависти, лжи, злобы не пустит тебя из бесконечности восьми адов.       — Она не ответит, язык отрезан, — в нетерпении шмыгнул носом солдат внизу, у толпы людей. — Давно пора было укоротить!       — Язык засыпали солью, дабы очистить от скверны. Через семь ночей приказано закопать в глиняном горшке, на глубине шести чи, — шепотом ответил второй воин.       — Великий, неслыханный гнев навлекла на себя эта смертная.       — Глянь, да она уже на цзяньши похожа! При жизни!       — Наш мудрый Император защищает царство от демона.       Преступница, повиснув в окровавленных руках мужчин, от нового удара в лицо качнула головой влево, попыталась приоткрыть веки. Из-под залепленных, спаянных коростами ресниц, снизу вверх посмотрели пустые, лишенные блеска и жизни глаза.       «…бью…»       Губы Юншэна растянулись в злобной, но какой-то облегченной улыбке.       — Заканчивайте.       Тихо вздохнувшее тело бросили в чан с кипящей водой. На какой-то краткий миг показалось, будто два слабых всплеска колыхнули крупные пузыри, но потом всё, кроме громкого бурления воды на площади, стихло.       — Сопроводите гостей на гуляния. Мы уходим пировать.       Император поднялся с места, педантично оправил края широких рукавов. Когда он вместе со свитой покидал площадь, в диссонанс зловеще-густому кипящему звуку зазвучало множество голосов, затянувших веселый мотив старой песенки: Синий – это красивый цвет неба. Красный – это яркое пламя костра! Белый – это зимние снежинки на ветру, Розовый – это маленькие ручки красавицы, Бурый – это цвет земли, Серый – это большого слона толстая кожа, Желтый – это кислый, кислый большой лимон, Черный – это маленький скворец. Синий – это красивый цвет неба…       — Мэй Чан, Мэй Чан! — один из палачей громким шепотом воззвал к товарищу, принялся вдруг размахивать руками. — Посмотри сюда!       Второй мужчина, будучи все еще рядом с котлом, боязненно, едва-едва ль перегнулся через верх и тут же отпрянул от чана, упал навзничь.       — Ох, Небесный Император! Зови скорее монахов!       — И-императору д-доложить?.. Н-нам д-доложить?..       — Молчи и зови монахов!       Второй палач взял наконец себя в руки, поднялся с земли, торопливо накрыл котел ранее отброшенной огромной крышкой. Последнее, что он увидел, — грязные пузыри воды, крупные и поменьше, да лицо покойницы с широко открытыми бело-сваренными глазами. Синий – это красивый цвет неба, Красный – это яркое пламя костра, Белый – это зимние снежинки на ветру…