Глава 1.1
2 июля 2023 г. в 10:26
Тишину раннего утра прорезал петушиный крик, и люди стали потихоньку выходить из избушек, чтобы выпустить скот на пастбище и привести себя в порядок перед общей молитвой. Летний воздух был наполнен прохладной влагой, пах свежестью. Роса устилала землю сверкающим ковром, облепляла бисеринками тонкие нити узорчатых паутинок, сплетённых за ночь между карнизом и бревенчатой стеной с резными зелёными ставнями. Впрочем, зелёными у этого домишки были не только ставни, но и крыша с дверью. Краска от времени облупилась, потеряла насыщенность цвета. Сруб хоть и почернел, но оставался крепким. В начале лета между брёвнами подбили новый мох, и теперь по ночам в дом не задувал прохладный ветер.
Дом был небольшим, с одной комнаткой и чердаком. Тесно, скупо, но уютно. К чему же в лесу излишняя роскошь? Кругом деревья, звери дикие. Перед кем хвалиться? Перед соседями? Так все в одной лодке.
Дверь с тихим скрипом распахнулась, и на крыльцо вышел высокий худощавый мужчина. Его чёрные длинные волосы были собраны в низкий хвост, по загорелому скуластому лицу, орлиному носу, короткой бородёнке и шее стекали капли ледяной воды и впитывались в ворот серой рубахи. Такого же цвета льняные штаны закрывали босые ноги по самые пятки и потому сразу же намокли, когда он ступил с крыльца в росистую траву.
Мужчину звали тёплым летним именем — Август. И сам он был будто бы тёплым, солнечным созданием: никогда не отказывал в помощи нуждающимся, мог выслушать да словом добрым поддержать в трудный час. В общине его очень любили. Он был тем человеком, про которого нельзя было сказать ничего плохого: все посты исправно соблюдал, не грешил, зла никому не желал, больных на ноги ставил и ничего не просил взамен.
Август приехал в общину вместе с мамой, когда ему было шесть лет. События того времени запомнились ему плохо. Единственными воспоминаниями о детстве стали службы в православной церкви, которые проводил его духовник — отец Антоний, и то, как мама читала перед сном вечернее правило, стоя перед домашним иконостасом с молитвословом в руках. Те вечера воскресали в голове, как наяву: сумрак комнаты освещал крохотный огонёк от синей лампадки, блики огня ложились на иконы, стены, а тишина заполнялась монотонным бормотанием непонятных ребёнку слов. И так уютно становилось ему в подобные моменты, так хорошо, что большего счастья, казалось, и не нужно вовсе.
Мама перевезла его в общину спустя год после её основания. Отца Антония в девяносто пятом году отлучили от церкви, и он решил уйти в лес вместе со своими духовными чадами. Люди верили ему, принимали за пророка, который укажет верный путь в царствие небесное, и считали все его поступки единственно верными. Как может ошибаться тот, кто слышит глас Божий и творит чудеса? Паства его ещё во времена строительства поселения насчитывала около двадцати человек, а спустя двадцать четыре года увеличилась втрое. Август всю свою сознательную жизнь прожил в окружении этих людей и не знал другого мира за пределами общины. Ему было известно, что в городах в основном живут грешники, которые желают праведным людям зла, и что взаимодействовать с внешним миром нужно как можно меньше, чтобы не отравлять душу бесовским влиянием.
Бывало, Август вместе со старшими мужчинами по поручению отца Антония выезжал в ближайшие сёла и небольшие городки за зерном, если год выдавался засушливым или поля поражались спорыньёй. Зерно, как правило, старались получить в обмен на мёд, кедровые орехи, ягоды, картофель, вяленые рыбу и мясо. Чаще, чем зерно, требовались орудия быта и стройматериалы, которые не удавалось произвести самостоятельно. На них отец Антоний выделял определённую сумму и велел отчитываться обо всех тратах. Деньги он считал бесовским оружием, потому дозволял прикасаться к ним только тем, в ком был уверен — кто смог бы устоять и не поддаться соблазну. Август был в числе этих людей. На том его опыт путешествий и общения с безбожниками заканчивался. Впрочем, от этого он совершенно не страдал. Его место было здесь, в лесу, среди таких же людей, как он — стремящихся к спасению бессмертного духа своего.
Когда в общине появлялись новые лица, это было очень важным событием для всех. Август любил такие дни за особую атмосферу. На работу и соблюдение поста давались послабления на время празднования. Наготавливалось множество вкусной еды, и в трапезной столы ломились от разнообразных яств. До самого позднего вечера люди ели, пили, играли на музыкальных инструментах, пели песни и танцевали. А на следующий день все снова возвращались к изматывающей работе и скромному образу жизни.
Сегодня была именно такая, особенная дата: к обеду, по словам отца Антония, в общину должны были прибыть две новых заплутавших души, желающих спастись. С одним из них Август уже был знаком. Олег приезжал к ним четыре раза за последние полгода, жил по неделе, общался преимущественно с отцом Антонием, и уезжал обратно в город. Объяснял он свои скорые отъезды так:
«Я должен присматривать за младшим братом, кроме него у меня никого нет. Если я всё-таки решусь переехать сюда и отказаться от цивилизации, то сделаю это только вместе с ним».
Олег был заботливым и ответственным человеком, коль так беспокоился о своей семье. Был бы такой брат у Августа, может, ему и не было бы так скучно расти в окружении взрослых людей. И хотя отец Антоний всегда присматривал за ним и наставлял на путь истинный, отсутствие общения со сверстниками сказывалось не самым лучшим образом. Август стал замкнутым, задумчивым, отсутствие подвижных игр отразилось в скованности и сдержанности движений. Наблюдая за детьми, которые приезжали в общину вместе с родителями в последние годы, он иногда ловил себя на страшном чувстве. Он завидовал. Предавался смертному греху, и всё из-за кого! Из-за озорных, счастливых ребятишек, играющих в салочки и снующих между домами и огородами. Как же сильно на них потом ругались взрослые за перетоптанную морковь и как строго наказывали…
Внезапно раздался звон церковного колокола — пора было идти на утреннее богослужение. Со всех концов поселения потянулись к церкви люди. Август пришёл туда раньше всех, переоделся в белую рясу и подпоясался белым длинным поясом. Волосы же заплёл в тугую косу, на ноги натянул кожаные порши. Его голубые глаза, были полны воодушевления, а движения ног и рук выходили особенно резвыми, даже суетливыми.
Августу не терпелось скорее увидеться с новыми последователями. Когда церковь стала наполняться людьми, он выискивал взглядом незнакомые лица, хотя прекрасно знал, что Олег с братом ещё находились в дороге. Его голова была заполнена совершенно сторонними от богослужения мыслями. Он думал о том, что скажет во время приветствия, как потом проведёт новоприбывших по всему поселению, показывая быт и разъясняя здешние порядки. Отец Антоний всегда доверял именно ему общаться с новенькими, и Август чувствовал себя в такие моменты по-настоящему взрослым. Ведь такое ответственное дело поручили не бабе Мане, не Михаилу-плотнику, который был местным зодчим, не кому бы то ни было ещё, а ему!
В церкви пахло травами, жжёнными вместо ладана. Огонь приветливо трещал в большом круглом очаге, который стоял в самом центре шестигранного рубленого зала. Дымоходная труба отделялась от топки четырьмя кирпичными столбиками в высоту трёх локтей. Перед приездом новеньких трубу прочистили от сажи, и теперь тяга снова была хорошая. Именно из-за очага у церкви не было ни креста, ни куполов, потому что там, где они должны были возвышаться, вытянулось круглое широкое отверстие дымохода. Помимо этого постройка отличалась от обычных домов и тем, что была высотой почти в три косых сажени, с красной шестиугольной крышей, маленькими окошками у самого карниза да высоким столбом с колоколом, находившимся неподалёку от главного входа. В него звонили, чтобы оповестить о начале богослужений или об обеденной трапезе.
Кроме очага, стоящего на выложенном из обтёсанных камней возвышении, удерживающего огонь на уровне человеческого пояса, и двери, ведущей в комнатку для подготовки к службам, здесь больше ничего не было: ни иконостаса с алтарём, ни икон, ни подсвечников, ни лампад. Отец Антоний объяснял их отсутствие просто:
«Вычурность, присущая православной церкви, идёт вразрез со Святым писанием. Разве для того, чтобы стяжать Святой Дух, нужны золотые кресты и богатые одежды? Нет, братья и сестры мои, только избавившись от излишеств, можно сосредоточиться на обращении к Богу».
Август отдалённо припоминал, как проходили литургии в городской церкви, куда он ходил вместе с матерью до переезда в общину. Он помнил яркий блеск позолоченных подсвечников, золотистое сияние, исходящее от икон, золотые фелони и епитрахили священнослужителей, золотую чашу для причастия и в глубине души, в тайне ото всех, признавался самому себе: всё это великолепие его завораживало.
Когда тесный зал заполнился людьми, Август подошёл к очагу, возвёл руки вверх и монотонным голосом заговорил:
— Боже милостив буди мне грешному.
Он перекрестился. Прихожане повторили за ним. Отец Антоний в последнее время перестал появляться на утренних богослужениях, утверждая, что ему для общения с Богом не нужны молитвы, он уже достиг того очищения и просветления, к которым другим людям оставалось только стремиться. Он посещал исключительно таинства и вечерние службы, чтобы прочитать проповедь. Стоило отцу Антонию наречь Августа священником, как тотчас на плечи преемника легла бо́льшая часть духовных обязанностей. С одной стороны, это очень льстило, но с другой — повышался уровень ответственности. Теперь Август заботился не только о своём спасении, но и о спасении братьев и сестёр.
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых, помилуй нас. Аминь. Слава тебе, Боже наш, слава Тебе, — протянул нараспев Август, прикрывая глаза. Он знал утреннее и вечернее правило наизусть, ведь читал его каждый день уже много лет подряд.
У него была отменная память. Он перечитал все книги в домашней библиотеке отца Антония, и мог с лёгкостью пересказать содержание каждой из них, если бы его спросили. Мама Августа так и не отдала его в школу, потому учиться писать, читать и считать пришлось самостоятельно в более осознанном возрасте. Спасибо отцу Антонию, что раздобыл учебники по русскому языку и математике и взялся за образование Августа лично. Более терпеливого и понимающего учителя и желать было нельзя! Помимо этого, он передавал ему знания о целебных свойствах трав, обучал лекарскому ремеслу и уже к шестнадцати годам передал Августу обязанности местного врача. По его словам, не со всеми болезнями можно было разобраться при помощи чуда Божьего. Иногда они давались за грехи, и в наших силах было помочь страдающим людям пережить этот тяжёлый период.
Однако не все новоприбывшие и гости общины это понимали. Они ехали к отцу Антонию за исцелением, избавлением от проблем, но каково же было их разочарование, когда они понимали, что ничего не даётся безвозмездно. Сначала нужно вымолить, выстрадать прощение у Бога, и только после просить о милости. Многие братья и сестры десятилетиями несли такое тяжкое бремя, как, например, жена отца Антония — Анастасия. Бог не дал ей детей за её поступки в прошлом: она была блудницей, сделала два аборта до двадцати лет. Анастасия искала в мужчинах любви и заботы, какую ей не дали родители. Те пусть и были в её жизни, но не обращали на дочь внимания. Поглощённые работой и постоянным выяснением отношений между собой, они считали, что обязанности их заканчивались только на материальном обеспечении дочери. Однако какому бы мужчине она ни вверяла своё сердце, оно всегда разрывалось в клочья. И если бы она могла не любить, то так бы и поступила, но чувства всегда заполняли всё её существо, поднимали на крылья и несли прочь от пустоты, окружавшей её всё детство и юность.
После очередного неудавшегося романа Анастасия решила действовать радикально: обратилась к вере, стала посещать православный приход и зареклась когда-либо вступать в отношения с мужчинами. Однажды клирик услышал, как она подпевала «Херувимскую» во время литургии и, восхитившись её голосом, пригласил петь на клирос. Там она познакомилась с другими воцерковлёнными девушками и женщинами, в лице которых нашла поддержку и принятие. И, возможно, она бы до конца своей жизни посвятила себя исключительно молитве и работе на рынке в будние дни, если бы в приходе не появился молодой семинарист. Поговаривали, что он собирался стать белым священником и потому подыскивал жену среди благочестивых прихожанок, к чему Анастасия отнеслась совершенно равнодушно.
«Ты девушка молодая, кроткая, а он парень славный, не то что современная молодёжь», — наставляли её женщины старшего поколения, когда обедали в трапезной после очередной репетиции.
«У них знаешь, как всё строго? Одна жена на всю жизнь! Не уйдёт он от тебя, даже не переживай. Не то, что мой, скотина патлатая», — выплюнув ругательство, женщина лет пятидесяти в голубом платочке перекрестила рот и прошептала коротенькую молитву, искупляя своё сквернословие.
Анастасия на эти уговоры только мило улыбалась, молча кивала и надеялась, что в скором времени семинарист уже кого-нибудь найдёт себе и эти разговоры прекратятся.
Однако разговоры не прекращались. Мало того набрали ещё больший оборот, когда семинарист подошёл к Анастасии после службы, представился Антонием и предложил прогуляться в цветочном саду, раскинувшемся перед приходом. Поначалу она отказывалась, но Антоний всё приходил, приходил и приходил, пока не добился её благосклонности.
Он оказался приятным человеком, рядом с которым Анастасия чувствовала себя спокойно и… уверенно. Она знала, что её не обидят и не потащат в постель на первых порах знакомства, после чего сразу же бросят. Разве что предложат выйти замуж. Такие вот были правила, и для девушки, привыкшей к неопределённости, нерешительности и нежеланию брать на себя ответственность со стороны мужчин, эти положительные качества стали решающими. Анастасия, сама того не заметив, проникалась к Антонию тёплыми чувствами. С любой бедой она обращалась к нему, просила совета и в ответ никогда не получала осуждения, лишь поддержку, которую раньше ей никто не давал. Стоит ли говорить, что она влюбилась в него без памяти? И когда Антоний сделал первый шаг, предложив ей замужество, она без раздумий согласилась.
Гражданская свадьба была скромной, а вот венчание… На него пришло столько людей, сколько Анастасия ни разу не видела ни на одном своём дне рождения, когда приглашала домой толпу друзей. И все эти люди радовались за неё, желали счастья, в отличие от родителей, которые осудили выбор дочери и отреклись от неё, когда поняли, что свадьба всё-таки состоится.
И вот, началась её настоящая семейная жизнь. Никогда Анастасия не ощущала себя в такой безопасности, как за спиной мужа. Казалось, вот место, способное сделать её счастливой. Она полностью посвятила себя заботе об этом человеке, и уже позднее, когда пришла пора выбирать, чью сторону ей занимать — сторону мужа или духовенства, — поняла, что была готова сделать ради любимого, что угодно.
Вскоре семинариста рукоположили. Он стал отцом Антонием, переехал вместе с женой из маленького городка в Новосибирск, где его определили в собор Александра Невского. Однако новая жизнь принесла и новые проблемы: супруги не могли зачать ребёнка. Сколько бы они ни пыталась, сколько бы ни молились, двух заветных полосок на тесте, так и не появлялось. Отец Антоний говорил, что таков их общий супружеский крест, но если Анастасия будет продолжать вести благочестивый образ жизни, если будет усердно молиться и замаливать грехи, которые совершила до обращения к Богу, то обязательно сможет выносить ребёнка. Конечно же, никто, кроме отца Антония не знал о том, что происходило с ней до замужества, но его это совершенно не смутило. Он был уверен, что каждый человек достоин прощения.
Август бросил быстрый взгляд на её осунувшееся и покрывшееся первыми морщинами лицо, обрамлённое белым платком. Анастасия стояла у очага и еле заметно улыбалась, держа ладонь на округлившемся животе. Наверное, как всегда, молилась о том, чтобы на этот раз беременность прошла без осложнений. Августу было искренне жаль эту бедную женщину, он просил у Бога милости для неё и ребёнка, готовил укрепляющие отвары. Анастасии минуло в этом году сорок восемь лет, но ребёнка она так и не смогла выносить. Были выкидыши, мертворождения. Сколько детей она похоронила, Август не считал, но каждый раз, когда думал об этом, то ужасался, какое горе она переживала раз за разом. Анастасия была сильной женщиной, коль не оставляла попыток родить и верила в божью милость.
Молитва лилась бархатистым низким звуком от стены к стене, огонь приветливо трещал, поедая поленья. Вдруг люди запели, и Август вздрогнул. Он задумался и совсем не заметил, что дошёл уже до молитвы Господней. Высокий, но приятный голос Анастасии звучал ярче всех. Как же красиво она умела петь. С самого детства Август полюбил слушать песни в её исполнении. Особенно «Под небом голубым». Всегда, когда она её запевала, в груди тянуло от тоски по Раю. Отец Антоний чуть ли не ежедневно повторял, что настоящее блаженство будет ожидать по ту сторону, однако его нужно заслужить праведной земной жизнью. Но порой эта праведная жизнь была столь сложной, что сердце наполнялось горечью от безысходности и невозможности сделать своё существование хотя бы чуточку легче и счастливее.
Однако Август не жаловался. Он жил в окружении добрых людей, в чудесном месте на лоне природы. Питался её плодами, возделывал землю. Сам отец Антоний избрал его своим приближенным, сделал преемником, так чего же ещё можно было желать? Грешные люди, не желающие спасать свою душу, не могли добраться до поселения просто так и отравить своими деяниями и помыслами существование братьев и сестёр: Антонийская община находилась в глуши, где, кроме полей, высоких холмов, поросших лесом, и неглубокой речушки, ничего не было. До ближайшего села пешим ходом, по меньшей мере, было восемь часов. Только тот, кто действительно искал спасения, мог отправиться в такой дальний путь.
После молитвы ко Пресвятой Троице Август забормотал пятидесятый псалом — псалом покаяния. Следом — Символ веры. Эта последовательность относилась к утреннему правилу и совершенно не походила на утреннюю службу в православной церкви. Август знал об этом со слов отца Антония, который объяснял очередное различие просто: когда на счету каждая секунда, чтобы успеть выполнить всю запланированную на день работу, на долгие молитвы времени нет. Богу не столь важны каноны исполнения таинств, сколько отношение человека к вере.
«Можно исправно ходить в церковь, причащаться, исповедоваться, но притом осуждать каждого, кто свечу неправильно в подсвечник ставит», — любил приговаривать отец Антоний. Только с годами Август понял смысл этих слов. И каждый раз, как только хотел кого-то осудить, мысленно одёргивал себя, напоминая: не суди — не судим будешь. Правда, успех в контроле над собой достигался отнюдь не всегда, но он упорно над этим работал.
Август не заметил, как правило подошло к концу и настало время завершающих молитв о живых и об усопших. Взволнованный предстоящим событием, он был сам не свой. За всю службу споткнулся в вызубренном, отпечатавшемся на веках тексте, по меньшей мере, шесть раз, а когда люди стали подходить за благословением к нему, он впервые в жизни перепутал последовательность действий: сразу положил руку в сложенные крестом ладони бабы Мани, не осенив крестным знамением. Баба Маня, конечно, была озадачена, но отнеслась с пониманием.
— Совсем тебя отче загонял, — она сочувствующе цокнула. — Ну ничего, скоро освоишься, Гутя, привыкнешь.
Голос у неё был приятный, ласковый и совсем не старческий, хотя внешне она выглядела на все свои шестьдесят девять. Баба Маня была полной женщиной с пухлыми мягкими руками, влажным лицом, маленькими чёрными глазками и длинной седой косой, тянущейся из-под белого платка, какие здесь носили все женщины без исключения. Одевалась она тоже, как они: рабочая серая рубаха до середины бедра, подпоясанная плетёным коричневым поясом, юбка в пол да порши. Кто-то носил лапти, как плотник Михаил, но подавляющее большинство предпочитало удобную кожаную обувь. Во время таинств рубахи и юбки сменялись на белые, однако работать в них было строго запрещено: нельзя было смешивать духовное и земное. Мужская одежда отличалась от женской разве что штанами.
— Я же теперь не Гутя, баб Маня. Я отец Август. Второй месяц идёт, а ты всё не запомнишь, — он благословил её так, как полагается, и тепло улыбнулся.
Баба Маня махнула рукой.
— Не могу привыкнуть никак, уж прости. Для меня ты как был Гутенькой, который в тайне от мамы и отца Антония приходил за вареньем, так им и останешься.
— Я уже искупил этот грех, — со всей серьёзностью сказал Август, чувствуя, как щёки покрываются стыдливой краской. Он был ребёнком тогда, пост давался ему тяжело, а в земляном хранилище близ трапезной всегда можно было найти что-нибудь вкусное. Больше всего он любил малиновое варенье. Мёд достать было труднее, он хранился в доме у пасечника и почти весь уходил на обмен с соседними поселениями. Редкую баночку ставили на стол во время праздника.
И вот, Август встал среди ночи, тайком пробрался к хранилищу, снял тяжеленный засов, поднял массивную дверь, покрытую противной влагой, да не удержал её и громыхнул так, что перебудил всех в соседних домах. Баба Маня выбежала из дома босиком, в одной сорочке, с непокрытой головой и наткнулась на Августа, когда он уже спустился вниз и поднялся обратно, вытащив из тёмной сырости полок двухлитровую банку варенья. Он сидел на траве, пытался открутить крышку, но из-за нехватки силёнок у него ничего не получалось. Стоило ему заметить бабу Маню, как тут же от осознания провала и стыда он заревел крокодильими слезами. Стал умолять не рассказывать маме и отцу Антонию о своём проступке, обещал, что никогда больше так делать не будет. Сердце бабы Мани смилостивилось, и она не только никому не рассказала о неудавшейся вылазке Августа, но ещё и крышку тугую ему отвинтила, и варенья в плошку налила, и слёзы утёрла подолом сорочки.
— Не серчай, отец Август, привыкну ещё тебя по-новому называть. Я уже немолода, забывчива стала, — женщина напоследок подарила ему мягкую улыбку и самой первой направилась к выходу. Ей ещё нужно было приготовить завтрак для братьев и сестёр. Конечно же, у неё были помощницы, иначе в одиночку она бы точно не смогла управиться с огромными кастрюлями. После службы все жители собирались в большом вытянутом здании трапезной, помогали накрыть на стол, и все вместе садились есть, не забыв поблагодарить Бога за хлеб насущный.
Закончив благословлять прихожан, Август переоделся в серые штаны и рубаху, подпоясался, забежал домой, чтобы убрать с плетёных полотен высушенные травы, разложил их по холщовым мешкам и отправился завтракать. Дел было запланировано на сегодня много, и до приезда Олега с братом следовало всё успеть. После завтрака Август непременно переговорит с отцом Антонием, отчитается о том, как прошла служба, получит распоряжения касаемо новеньких, потом польёт огород с садом и натаскает воду с речки, чтобы заполнить три бочки за домом. До обеда должен управиться, если никто из братьев и сестёр не придёт с жалобами на здоровье.
В трапезной царил людской гомон. Два ряда длинных столов были заставлены едой. Возле прохода на кухню глухо стучала деревянная посуда. Баба Маня разливала деревянным половником по кружкам Иван-чай из большой кастрюли, стоящей на низеньком столике в проходе, дабы не носиться каждый раз от печи до трапезной и ускорить раздачу порций. Рядом с чаем уместилась не менее громоздкая кастрюля со склизкой перловой кашей, которую накладывала в тарелки помощница — девчушка Юля. Она приехала сюда вместе с родителями три года назад и совсем недавно окончила девятый класс, пройдя всю программу на домашнем обучении. Экзамены сдавала в селе и после возвращалась обратно. Идти в десятый класс отец Антоний её не благословил, объясняя это тем, что образование не пригодится для жизни за пределами города.
Юля была не только невероятной красавицей, но ещё и смышлёной девушкой для своего возраста. Если бы Август не знал, что ей всего пятнадцать, то подумал бы, что она уже готова к замужеству, и предложил бы заключить союз с Костей. Тот жил здесь не столь давно, всего-то два года, но зато показал себя с наилучшей стороны: не отлынивал от работы, посещал все богослужения, на исповеди каялся только в унынии, но упорно с ним боролся в повседневной жизни. Чем не завидный жених? Молодой, крепкий, русоволосый — он был воплощением тех богатырей с иллюстраций в книге былин, которая хранилась в библиотеке отца Антония. Недаром на него заглядывались все молоденькие девушки и Юля в частности.
Однако вступать в брак дозволялось только с шестнадцати лет, и нарушать это правило было недопустимо. И как бы Августу ни хотелось помочь другим людям обрести счастье друг в друге, идти против законов общины он не мог.
Вдоль столов торопливо шагала Любава с жестяным тазом в руках, наполненным нарезанным хлебом. Она раздавала каждому человеку по кусочку и была очень увлечена этим незатейливым занятием, не замечая вошедшего священника. Оно и к лучшему. В последнее время Любава становилась чересчур навязчивой, и Августу это не нравилось. В церкви она бы вряд ли осмелилась заговаривать с ним, но зато могла прийти к нему домой средь бела дня с жалобой на боль в ноге, а потом просто проболтать тот драгоценный час, который следовало бы потратить на работу. Темы для разговора из раза в раз повторялись: о предназначении женщины, о семье и отношениях между мужчиной и женщиной. И смотрела она всегда так цепко, пока говорила, так настойчиво, что Августу становилось не по себе. Рябое лицо её приобретало особенное сосредоточенное выражение, будто бы она чего-то хотела добиться от собеседника — хотя скорее слушателя, — но либо плохо изъяснялась, либо Август действительно не понимал цели её визитов. Однако и отказать в помощи страждущей он тоже не мог. Мало ли, какие мысли терзают её голову? Что ж теперь осуждать её за это?
Любава была ровесницей Августа, а все остальные женщины в этом возрасте обычно были замужем или хотя бы один раз разведены в прошлой, греховной жизни. Нельзя было сказать, что она не подходила под стандарты хорошей жены. Напротив, у неё было миловидное лицо, добрый, покорный нрав и скромность, что так ценилась здешними мужчинами. По причине, Августу неизвестной, Любава никого к себе не подпускала. Всё отшучивалась, что ждёт своего единственного, которого дарует ей Бог. Только вот, годы шли, а единственного так и не появлялось. Август знал её более десяти лет и мог с уверенностью сказать, что для Любавы эти слова не были пустым звуком. Она действительно верила, что именно так и должно быть, а отец Антоний культивировал в ней это убеждение, говоря, что все встречи происходят по воле Божьей. Именно он сводит людей в нужном месте и в нужное время, чтобы родилось прекрасное чувство. И имя ему было — любовь.
Август любил, пожалуй, каждого человека, и этой любви могло бы хватить для всего мира. Он любил всех, но никем не жил… Ему бы следовало найти себе жену, такую же преданную и кроткую, как Анастасия, зажить счастливой семейной жизнью, нарожать много детей. Ведь человек не мог идти против воли божьей: коль Бог велел плодиться и размножаться, значит, так и следует поступать. Отец Антоний считал, что чёрное духовенство — это тупиковая ветвь духовного развития. Именно поэтому он и стал иереем. И именно поэтому наставлял Августа на подобный путь. Однако тому исполнялось тридцать в этом году, а сердце по-прежнему было полно любви ко всему живому, но не любовных чувств к конкретной девушке. Хорошо, что пока отец Антоний не давил с женитьбой, а значит, время найти ту единственную, с кем Август проведёт всю оставшуюся жизнь, ещё было. Не то чтобы он прикладывал хоть какие-то усилия для этого. Скорее, уповал на Бога и его провидение, как та же Любава.
Пройдя в сторону кухни — туда, где стояли баба Маня и Юля с половниками в руках, — Август улыбнулся им, и ему протянули кружку с чаем и тарелку каши, где уже лежала деревянная пузатая ложка. Выглядела каша совсем не аппетитно. Здесь редко бывали разносолы, Август к этому привык ещё с детства. Вся пища была пресной, несладкой — простой, дабы не поддаваться чревоугодию. Во все дни, кроме среды и пятницы, можно было есть рыбу и животные продукты, но во время того же Великого поста они были под строгим запретом.
В течение года отец Антоний назначал посты по велению Всевышнего: когда в качестве наказания за грехи, когда в качестве очищения души. Роптать на это воспрещалось, ведь сомневаться в верности решения отца Антония значило бы сомневаться в воле самого Бога.
Август привык к такой жизни и другой не знал. Если бы его спросили, желал бы он что-то изменить, то он, не задумываясь, ответил бы «нет». Его дом, обязанности, его братья и сестры и, конечно же, отец Антоний — всё это делало его счастливым. Он чувствовал, как в нём нуждаются, чувствовал, что ценен в общине и что его уважают и любят. Здесь он провёл детство, юность, здесь он и состарится. И другой жизни ему никогда не будет нужно.
Взяв с тихим «спасибо» тарелку с кашей и чай, Август занял своё место на скамье возле начала правого стола. Любава тем временем дошла до конца столов и двинулась назад к кухне, на этот раз заметив Августа и направившись прямо к нему. Зная о том, что он всегда ест любую еду с двумя кусками хлеба, она протянула их ему, вложив в ладонь и задержав прикосновение на лишние секунды. Будто бы хотела убедиться, что хлеб не упадёт на пол. Ничего постыдного, впрочем, Август мелко улыбнулся в знак благодарности и ненавязчиво убрал руку, чувствуя себя жутко неловко. Любые прикосновения он переносил с трудом. И если в благословении, где люди прикасались к его кисти губами, себя удавалось перебороть, то за пределами церкви дела обстояли намного хуже. Он не любил держаться за руки, не любил объятия и ласку никакую не приемлел. Всё его тело протестовало чужому теплу и, бывало, вздрагивало, если прикосновение случалось внезапно. Знала ли об этом Любава? Скорее всего, нет. Он никогда не говорил никому напрямую о своей странности и, соответственно, не мог обижаться на людей за подобное проявление эмоций.
Когда все расселись на лавки, в трапезную зашёл отец Антоний. Люди всполошились, поднялись из-за столов, приветствуя его. Пройдя в кухню, он сам наложил себе каши, сам взял хлеба из таза, налил чая и подошёл к своему месту во главе правого стола. Во главе левого же всегда сидела его жена.
Отодвинув крепкий деревянный стул и встав рядом со столом, отец Антоний перекрестился и громким голосом проговорил:
— Господи, Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен во веки веков. Аминь, — он осенил крестным знамением трапезную, затем прочитал «Отче наш» под тихое бормотание нестройного хора, перекрестился вновь, и только тогда сел за стол. Остальные последовали его примеру.
Отец Антоний принялся неспешно завтракать, изредка отрывая задумчивый взгляд от тарелки и пробегаясь им по братьям и сёстрам. У него были удивительного цвета глаза. Светло-голубые, почти прозрачные, они смотрели в самую душу, видели все пороки, обличали духовную гниль, но в то же время на глубине зрачка теплилось милосердие. У Августа радужки тоже были голубыми, как капли потемневшей речной воды, но он не знал, производил ли его взгляд такое же впечатление на окружающих, как это получалось у отца Антония. Недаром Бог избрал того своим пророком и наделил такой запоминающейся внешней чертой. Быть может, и у Августа появится что-то неземное в лице, когда Бог заговорит и с ним? Жаль, что пока этого так и не случилось, и приходилось довольствоваться краткими часами приобщения к святому духу во время причастия, когда каждый человек мог отрешиться от земного мира.
Отцу Антонию было около пятидесяти. Его длинная борода, волосы, поредевшие и по обыкновению собранные в хвостик, были тронуты неровной сединой. На лбу и макушке красовалась лысина. Густые черные брови угрюмо нависали над пронзительными глазами, длинный нос с горбинкой грозно выступал вперёд, однако в усах пряталась тонкая добрая улыбка. Отец Антоний будто бы весь был соткан из противоречий: и его внешность, и характер имели в себе несочетаемые черты. Он мог сердиться, но в то же время глаза его переполнялись хитрыми смешливыми искорками, или же мог ласковым голосом отчитывать за неправильные поступки, не убирая с лица снисходительной полуулыбки. Один Бог знал, какими мыслями полнилась его голова.
Казалось, он никогда по-настоящему не злился, и даже, когда назначал наказание, всего лишь исполнял божью волю. Иначе быть не могло. Август знал это, как никто другой. Когда он был много младше, ему частенько приходилось нести епитимии за неподобающее поведение. В те моменты ему казалось, что отец Антоний был к нему слишком строг, но, когда наказание заканчивалось, все сомнения развеивались, потому что довольное лицо отца Антония наполнялось одухотворённым светом, и думать о том, что его решение было неверным, просто не получалось. И эта одухотворённость передавалась всем, на кого он бросал свой взор. В справедливости и правильности его поступков мог усомниться разве что глупец!
После еды все вновь обратились к Богу, благодаря за хлеб насущный, и разбрелись по своим делам: кто кормить и убирать за скотиной, кто косить траву в поле, кто поливать огород, кто в лес за грибами и ягодами, кто рыбачить, кто за диким мёдом, кто ткать, кто заниматься починкой инструментов. За каждым человеком было закреплено своё дело, которым он должен был заниматься на благо общины. Труд был чётко поделён на мужской и женский. К примеру, мужчины никогда не шили одежду и не следили за детьми, но в то же время женщины не занимались плотничеством. Это ремесло было исключительно мужским.
Основным же занятием Августа было врачевание. Он ухаживал за садом, где росли редкие и привередливые растения, выращивал на огороде овощи для пропитания, как любой другой житель, и ходил на опушку леса за дикими травами. Конечно же, он готовил отвары, мази и порошки, дабы облегчить страждущим их страдания на пути к искуплению, и подготавливал всё необходимое для таинств. Скотину врачевать тоже приходилось ему. Помимо этого, Август старался помогать братьям и сёстрам с покосом. Иногда по просьбе Михаила-плотника наравне с другими мужчинами ходил рубить лес и таскать брёвна. Вместо отдыха он молился, а если сил не оставалось даже на это (за что потом он себя жутко винил), то просто ложился поспать. И так изо дня в день.
Отец Антоний проводил взглядом Анастасию, направившуюся к выходу, и склонился к Августу, сидящему по левую руку. Тот, не мешкая, поднялся из-за стола, оставив грязную посуду: Любава и Юля всё уберут.
— Отче, — Август приник губами к узловатым костяшкам вытянутой руки отца Антония.
— Как прошло богослужение? — поинтересовался тот, сыто улыбаясь.
— Мне кажется, что я хорошо справляюсь, вам незачем волноваться.
Отец Антоний одобряюще кивнул и, поднявшись из-за стола, неторопливым шагом двинулся прочь из трапезной. Август последовал за ним. Они частенько ходили по окрестностям вот так — отец Антоний шёл впереди, Август чуть позади, держась правой стороны, — и вели пространные беседы на всевозможные темы. Такие моменты были особенно ценными, ведь внимания отца Антония удостаивался не каждый.
Выйдя на улицу, отец Антоний сделал вдох полной грудью, прикрыл глаза и с блаженным выражением лица протянул:
— Не правда ли это чудесно, Август?
— «Чудесно» что? — непонимающе переспросил он, на всякий случай оглядевшись по сторонам и даже посмотрев в небо, на котором сегодня не было ни облачка.
— Жить, — отец Антоний обернулся и одарил его взглядом человека, знающего много больше, чем прочие люди. Он любил начинать разговоры с таких предисловий, но каждый раз Август мог только гадать, о чём конкретно пойдёт речь. Снисходительно усмехнувшись, отец Антоний зашагал вдоль по улице, в сторону своего дома, который находился рядом с церковью. — Несмотря на все испытания, посылаемые нам свыше, жизнь прекрасна. Это настоящий дар, который нам следует ценить. Многие люди тратят её на бесчестные поступки, отравляющие душу. Но когда к ним приходит осознание своего падения, это даёт надежду на их спасение. Сегодня к нам присоединятся желающие спастись, думаю, ты об этом осведомлён.
— Да, вы говорили пять дней назад, — вдруг пробормотал Август и тотчас смутился, что перебил его. Так делать не стоило, это можно было посчитать за неуважение, однако отец Антоний не оскорбился, а только усмехнулся. Очевидно, настроение у него было хорошим.
— Я рад, что ты ждёшь новых братьев с не меньшим воодушевлением, чем я, — как всегда, от отца Антония не могло сокрыться ничего. Август был для него, как открытая книга. Любую его ложь он обличал так же легко, как и понимал, какой именно посыл скрывался за его словами. С одной стороны, от этого становилось жутко, а с другой — если было, что таить, значит, были и грехи, которые стоило искупить. — Олег долго решался переехать к нам жить, но, может, оно и к лучшему? Он смог взвесить все за и против, смог уговорить брата поехать с ним, чтобы позаботиться и о его душе. Мне известно, что в их семье творились страшные вещи. Надеюсь, что у нас братья, наконец, смогут найти покой.
— От чего же они бегут? — уточнил Август, деловито заводя руки за спину и перехватывая правое запястье ладонью.
— От греха, каждый из нас бежит от греха, — туманно ответил отец Антоний. — Хочу поручить тебе небольшое задание: помоги им освоиться здесь. Найди им дело по душе, чем быстрее они определятся, тем лучше. Объясни правила, научи молиться, если потребуется. Я знаю, что Олег хорошо знаком с нашим укладом, в нём я уверен и мало переживаю, а вот, его брат… Думаю, с ним могут возникнуть сложности.
— Я сделаю всё от меня зависящее, чтобы братьям было легко обжиться здесь, — заявил Август с непривычной для себя горячностью. Ему очень хотелось порадовать отца Антония, доказав, что тот может доверять ему любые поручения и они будут непременно выполнены в лучшем виде. — Кому, как не вам знать, как хорошо я схожусь с людьми.
— Знаю-знаю, потому и поручаю это задание тебе, не сомневайся в моей благосклонности, — отец Антоний усмехнулся, глянул на него через плечо. — Братья звонили мне вчера вечером, когда находились в Талинке. До восхода я выслал им навстречу Костю и Григория. С дороги они все будут голодные, не забудь их накормить. Кровати уже перенесли в дом к Косте?
Август знал, что у отца Антония есть спутниковый телефон и что пользуется он им только в крайнем случае, чтобы связаться со знакомыми из соседних сёл и договориться о бартере. Или же с ним могли связываться таким образом потенциальные последователи, дабы узнать, как добраться до общины через холмистую лесную местность и дикие поля. Иметь телефоны кому-то ещё строго воспрещалось. Считалось, что это мешает молитве и работе, отравляет голову лишними мыслями и создаёт соблазн вернуться к прошлой жизни.
Единственное, что заставило Августа напрячься, было известие, что встречать братьев пойдёт Григорий. О его прошлом почти ничего не было известно, кроме одного: все знали, что он сидел за убийство. А когда вышел на свободу, то обратился к вере, чтобы искупить грех. Август верил, что люди могут меняться и каждому давал второй шанс, но на Григория эта милость, увы, не распространялась. Слишком скользким и тяжёлым человеком он был, чтобы беспечно доверяться ему во всём. При нахождении рядом с ним всё тело пронизывала неясная тревога. Может, виной тому был его тяжёлый хмурый взгляд, которым он любил намеренно прожигать людей?
— Да, кровати готовы, сенники тоже набиты, — отчитался Август, ненароком вспомнив, как обрадовался Михаил, когда узнал, что нужно было сколотить две новенькие кровати. Он был тем человеком, кто собственными руками возводил здесь церковь и самые первые дома. Август плохо смыслил в строительстве и вряд ли бы смог даже сарай самостоятельно сколотить. Но если же ему говорили, что делать и объясняли всё понятным языком, то проблем не возникало. Михаил был хорошим учителем, тут роптать на него было нельзя. Однако зачастую он очень много требовал с окружающих. Стоит отдать ему должное, сам он своим требованиям соответствовал. И если Август соглашался ему помочь со стройкой, то потом возвращался домой не на прямых ногах, а чуть ли не на четвереньках, в то время как Михаилу — этому коренастому мускулистому мужичку — было хоть бы хны!
— Думаю, с Костей они хорошо уживутся, — убеждённо заключил отец Антоний, и Август не мог с ним не согласиться. Да, в доме станет совсем тесно, что не развернуться даже, но разве это важно, когда есть еда и кров? Человеку не нужно много, чтобы идти к вечной жизни. Тем более Олег был знаком с Костей не первый год и именно благодаря ему решился нанести визит в Антонийскую общину в самый первый раз.
Август знал эту историю из вторых уст. Олег работал барменом в баре, где познакомился с официантом-Костей. Тот тогда являлся протестантом, но всё ещё находился в духовных поисках. На теме поиска правильной веры они и сошлись. Стали вместе искать истину в различных религиях, даже к неославянистам обращались, пока однажды Костя не узнал о существовании Антонийской общины. С тех пор душа его успокоилась и отчаянные слепые метания прекратились. Он оставил городскую жизнь и переехал сюда, пообещав изредка выходить на связь с Олегом и рассказывать, как обстоят дела.
И вот, прошло меньше полугода, как Олег наведался в общину сам. Он много проводил времени с отцом Антонием наедине, говорил с ним о чём-то, а о чём — никто не знал. Видимо, отец Антоний посчитал необходимым пока сохранить в тайне его беду, и осуждать подобные действия Август просто не имел права, несмотря на то, что между братьями и сёстрами никаких секретов никогда не было. Это считалось недопустимым. Но если отец Антоний считал, что пока грехи Олега должны оставаться только между ними, то так тому и быть.
— Не смею тебя больше задерживать, — отец Антоний остановился, почти дойдя до своего дома, осенил Августа крестным знамением и положил тёплую сухую ладонь ему на лоб. — Иди, трудись.
— Да, отец Антоний, — Август покорно склонил голову, развернулся и скорым шагом направился в противоположную сторону.
Следующие часы он провёл в однообразной размеренной работе: сначала полил растения, потом натаскал с реки воды в больших жестяных вёдрах, прополол грядки от сорняков, собрал полведра малины, которую оставил на вечер. Незаметно солнце поднялось в зенит, голову стало припекать. Значит, близилось время обеда и стоило привести себя в порядок перед встречей с новыми последователями. Август искупался в реке, стараясь не замочить волосы, переоделся в чистую праздничную одежду — белую рубаху с расшитой красным орнаментом горловиной и манжетами, широкие белые штаны. На голову повязал сероватую косынку, чтобы не получить солнечный удар. Глянув на себя в отражении воды в бочке и удостоверившись, что всё в порядке, Август направился к площади перед церковью, где уже собирались местные.
Площадь представляла собой просторный участок земли, окружённый домами и поросший сочной зелёной травой. Здесь проходили празднества и таинства, вне зависимости от времени года. Богослужения же всегда велись исключительно в церкви.
Все братья и сестры, от мала до велика, нарядно оделись: мужчины подпоясались красными кушаками, женщины нацепили деревянные украшения, сплели венки из полевых цветов и надели прямо поверх белых платков, окаймляющих загорелые лица. Белый цвет, по мнению отца Антония, имел сакральное значение. Это был цвет чистоты, смирения и Святого духа, изображаемого по обыкновению на иконах в виде белоснежного голубя.
Сначала раздался лай собак, а только потом в конце длинной прямой улицы появились две гнедые лошади с наездниками — Костей и Григорием, которые везли за спиной новеньких. Медленно приблизившись к собравшимся, они спешились, помогли вылезти из седла братьям, что явно не привыкли ездить верхом, и Григорий, прихрамывая, повёл лошадей в стойло. Видно, в дороге он повредил ногу. Август мысленно сделал себе зарубку: проверить, осталась ли дома обезболивающая мазь.
Костя отошёл в сторону, в гущу людей, оставив новоприбывших стоять в одиночестве перед толпой. Олега Август узнал сразу. Тот был высоким, наверное, даже выше самого Августа, с широким размахом плеч. А, вот, юноша, что норовил спрятаться за его спиной, был на полторы головы ниже и выделялся, пожалуй, только цветовой гаммой одежды, которая, определённо была бесовской. Во-первых, помимо вызывающих ярких цветов в вещах, он совершенно не стеснялся своей наготы. Стройные ноги, обутые в высокие резиновые сапоги, были обтянуты зелёными, как трава на площади, штанами, вместо свободной рубахи на нём было еле прикрывающее пуп незнамо что розового цвета с рисунком вытянутого среднего пальца. Название этого элемента одежды Август не ведал. Оно и к лучшему. Ни к чему ему такой разврат знать. На плечи юноши была накинута джинсовая куртка — Август надеялся, что не ошибся в названии ткани, — которая висела на нём, как тулуп на прохудившемся чучеле, и скрывала капюшоном волосы. Судя по её размерам, ей поделился Олег, чтобы брат прикрыл весь срам. Помогло это, правда, плохо, потому что кусочек кожи на животе был по-прежнему виден, а стройные ноги против всякого здравого смысла приковывали взгляд.
Отец Антоний запрещал носить вещи, поощряющие индивидуальность, потому что это был прямой путь к гордыне — смертному греху, между прочим! Следовало содержать физическую оболочку в строгости во благо сохранения чистоты духовной. Юноше же этому на вид было не больше двадцати, и сердце Августа невольно тронуло сожаление, что в таком раннем возрасте, тот уже попал под влияние бесов.
Из толпы вперёд вышел отец Антоний и приветливо развёл руки в стороны.
— Мир вам, друзья! — воскликнул он, растягивая губы в приятной улыбке. — Вы добрались вовремя. Я просил Господа Бога нашего, чтобы ваш путь был лёгок, и он прислушался к моей молитве.
— Здравствуйте! — поприветствовал Олег звучным басом, разнёсшимся громогласным эхом по всей площади, и поправил лямки рюкзака на плечах. Пожалуй, голос его был под стать грозной внешности. У Олега были крепкие натруженные руки, широкая шея и густая, пока ещё недлинная, русая борода. В общине было не принято бриться или стричься. Ещё в Ветхом Завете говорилось о том, что нельзя стричь волосы кругом и портить края бороды. Длинные волосы у мужчин служили напоминанием о свободе, дарованной Спасителем человеку, а женщины же носили косы в знак добровольного подчинения мужу, как завещал Господь.
Волосы Олега были собраны в неаккуратный пучок. В отличие от младшего брата он был одет скромно: серая рубаха, на которой проступили следы пота, тёмные прямые джинсы да высокие сапоги на шнуровке. Кажется, они назывались берцами, впрочем, Август уверен не был. Он очень плохо разбирался в современной моде за ненадобностью. Какая мода может быть в лесу? Очевидно, та, что спасает от клещей, комаров, мошек и прочих кровососов. — Мы так рады, что добрались до вас. Гид, с которым мы договорились ранее, что он отведёт нас в общину, заболел и отказался даже за дополнительную плату нас вести. Если бы не Костя и Григорий, то мы бы не добрались. Спасибо!
— Больше я в такую даль не попрусь, жопа отваливается, — невнятно пробормотал его брат, который тем временем отошёл от него в сторону, наклонился корпусом вперёд и упёрся перепачканными землёй ладонями в чуть согнутые колени. Из приоткрытого рта, скользя по пересушенным бледным губам, вырывались тяжёлые вздохи. Умаявшаяся голова стремилась к низу. Выдохнув в очередной раз, но с большей силой, юноша вскинулся, презрительно оглядел людей в белых одеждах, усмехнулся и прошипел с искажённой улыбкой: — Хай, битчес-с-с.
У Августа дёрнулся уголок губ в намёке на улыбку. Такое же выражение лица можно наблюдать у иностранца, приехавшего в другую страну без знания языка, но отчаянно пытающегося понять, что ему пытаются донести.
«Хай, битчес», — Август вновь прокрутил эти слова в голове. Такого приветствия ему ещё не доводилось слышать. Он не знал ни единого слова на английском, а из других языков понимал только церковнославянский, на котором читал священные тексты.
Олег будто бы невзначай обхватил своей огромной ладонью брата за плечо, стиснул железные пальцы, и тот мгновенно потупил глаза. Теперь-то Август ещё сильнее ощутил, какая между ними была разница в комплекции. Если Олег выглядел, как огромный медведь, то брат его еле дотягивал до звания той же медведицы. Он был ниже, худее, даже миниатюрнее. А лицо его было по-женски нежным, без резких черт и без растительности.
— Познакомьтесь, это мой младший брат, Антон, — Олег указал на него кивком головы.
— Тони, меня зовут Тони. Ты же знаешь, что я ненавижу, когда меня называют полным именем, — протараторил тот, пытаясь освободиться от хватки на плече.
Олег было набрал в грудь воздуха, чтобы, очевидно, возразить, как в их разговор резко вклинился отец Антоний:
— Приятно, наконец, познакомиться, Тони. Думаю, не будет ничего страшного, если все мы будет звать тебя так, как ты скажешь, — тёплая улыбка не сходила с его губ. — Меня звать отцом Антонием, я основатель и настоятель нашей общины. Мы рады тебя видеть здесь. Это место готово стать твоим домом, но для того нужно открыть ему своё сердце, — он прищурился, внимательно всматриваясь Тони в глаза. На некоторое время воцарилось молчание, нарушаемое лишь птичьим пением, да тихим покашливанием и пошмыгиванием кого-то из толпы. Наверное, недавний дождь принёс с собой не только благо для пересушенной земли, но и простуду самонадеянному человеку, который плохо о себе позаботился. Осенив крестным знамением Олега с Тони, отец Антоний развёл руки в гостеприимном жесте и торжественно произнёс: — Добро пожаловать, братья мои! Запомните этот важный день на всю свою жизнь, ведь именно сегодня начнётся ваш путь к спасению!
Толпа заголосила, заулюлюкала. Дочки Михаила-плотника выбежали вперёд и всучили Олегу с братом по букетику, которые старательно собирали в мамином саду. Олег бросил им скупое «спасибо» и сунул цветы в карман. Только бутоны, примятые его грубой рукой, остались торчать снаружи. Тони же отреагировал на скромный подарок совершенно по-другому. Его лицо тотчас просияло, губы растянулись в искренней улыбке. Он горячо поблагодарил улыбающихся и беззубых девчушек, мазнув в шутку указательным пальцем по их чудесным курносым носикам, и скинул капюшон, чтобы вставить цветы в волосы. Тут-то Август и охнул. Тони был обладателем коротких каштановых кудрей, среди которых то и дело сверкали огненные пряди.
«Метка дьявола», — пронеслось в голове у Августа. Он хотел было сделать шаг назад, чтобы оказаться подальше от прокажённого грехом юноши, но отец Антоний уже обернулся к нему и подозвал к себе мягким жестом.
— Знакомьтесь, — начал он доброжелательно, — это отец Август, он будет вашим помощником, чтобы вам было легче осваиваться. Если вам что-то понадобится, то обращайтесь к нему.
Август неловко кивнул. Угловато двинулся вперёд, сложив руки за спину. Заглянул в лицо сначала Олегу, потом Тони, что после получения скромного подарка, выглядел не столь сердито.
— Что ж… — начал нерешительно, будто сомневался в правильности каждого сказанного и ещё не озвученного слова. — Как насчёт трапезы?