Речь идет про чувства

      Им нельзя открыто любить.       И почему именно в этой гомофобной стране они встретили друг друга? И, ладно бы, просто встретили, они упали друг в друга так сильно и так основательно, что, если захочется избавиться от этого чувства, то придется наживую вырезать сердце и убивать душу.       Когда они впервые встретились, то не было, конечно же, той искры-бури в глазах. Но то, что они нашли в друг друге близкого по духу человека – факт. Безусловно сработаться было необходимо, было всякое за несколько лет упорных попыток сделать лучшее шоу и выйти с этим к зрителям. По итогу все получилось: третий пилот утвердили и они сняли первый сезон. Уже потом, сидя вдвоем, потому что остальные не смогли приехать, в номере и смотря первый выпуск их передачи, они заметили то, КАК они выглядят на сцене вдвоем, как общаются, как смотрят друг на друга, в конце концов. Тогда каждого пробило осознанием, довольно-таки болезненным, что они не смогут и не могут.       Спустя некоторое время и пару вышедших серий они все-таки решают поговорить. Потому что все стало гораздо больше, чем очевидно. По крайней мере, для друг друга. На удивление никто не стал скрывать, что чувствует ту самую трепетную влюбленность, но для их жизни это – неприемлемо. Оба это осознают и принимают. Решают не давать этому чувству ход. Потому что будет неправильно, будет сильно превратно, будет несовместимо с их развивающейся карьерой. Им просто не дадут быть счастливыми. И эта ситуация обидна до трясущихся рук, лишь потому что ты не можешь ничего с этим поделать. И понимаешь, что на этом этапе все еще можно предотвратить, не развивать, закрыть чувство на замок и спрятать коробочку с ним в самый потаенный уголок своей души с мыслью, что больше никогда ты о ней не вспомнишь. Они не дарят друг другу поцелуй, как это могло бы быть, или, даже, касание, все также соблюдая дистанцию. Потому что это – всего лишь разговор, расставляющий точки над и, и не дающий никакого хода возможным событиям, а, наоборот, притупляющий на корню удивительный и еще маленький росточек светлого чувства.       И, в принципе, у них получается с этим жить. Будто в ДНК вшили определенный код, блокирующий абсолютно любое нежное чувство к одному определенному человеку. Проходит примерно год с момента того самого разговора и, соответсвенно, запуска передачи, и они начинают гастролировать. Возникает небольшая трудность в виде совместного проживания в одном номере. До этого все-таки они не находились столь близко, особенно ночью и, можно сказать, вынужденно. Удается договориться, чтобы можно было делить номер либо с Сережей, либо с Димой, при чем выходит это достаточно ненавязчиво. Но в те несколько раз, что им выпадают на совместную ночевку в номере, внутри пульсирует какое-то до этого незнакомое чувство. И это не про какое-то сексуальное желание. Это что-то светлее и выше, где-то на уровне души. Их тянет. Сесть ближе, касаться кожи, любоваться родинками и морщинками вокруг глаз, которые собираются во время смеха, впитывать чужую улыбку. Но они сдерживаются.       А потом зрители начинают что-то замечать: на съемках, концертах, каких-то видео, попадающих в сеть. И не понятно, кто обманывается больше – они сами или поклонники, которые додумывают и выкручивают увиденное на максимум. Потому что невозможно смотреть такими влюбленными глазами на своего просто коллегу, невозможно так трепетно касаться или говорить такие слова, в которых явно ощущается двойное дно, будто бы это совсем не игра, а самая настоящая жизнь. А ты просто хочешь хоть как-то попробовать обличить все свои чувства в слова. И то самое признание «я все равно тебя буду любить» вызывает бурю эмоций у девочек, но так же вызывает огромное желание унять ноющую боль в груди, потому что этого не может быть, ты не это хотел сказать, ты не это хотел услышать. Вернее, где-то там, в той самой глубине души, в маленькой коробочке, эта фраза поселяется на своем законном месте, как лишнее доказательство того, что ничего не прошло, все наоборот развивается, поддерживается эмоциями, словно вечно тлеющие угольки надежды. В эту же коробочку отправляются «я тебя очень сильно люблю» и миллион подобных, сказанных, разумеется, для игры и во время нее. Но каждый до себя понимает – это не игры. Здесь все серьезно.       Но время идет и теперь на гастролях, даже если они ночуют в отелях, а не в пути в поезде или машине, то у каждого свой отдельный номер. Хочется выдохнуть, потому что так намного проще. Но появляется неуемное желание постучать в дверь, чтобы зайти в номер и просто вместе помолчать. Лишь бы рядом, продлить немного минуты наедине, потому-то они вернутся и разъедутся снова по разным городам на какое-то время. Встретятся снова на съемках основной передачи или же их позовут в какую-то другую – парой. Только не той самой, которой бы хотелось бы быть. Потому что все еще не поймут, не примут, не позволят. Потому что нельзя любить открыто, но это пресловутое «нельзя» совсем не помогает. Поэтому любить становится больно. Они пользуются каждым мимолетном мгновением, чтобы коснуться рукой, сесть ближе, соприкасаясь коленями. И кажется, будто этого вполне достаточно.       В одном из гастрольных городов что-то идет не по плану и номеров нужных не оказывается, поэтому их селят вместе. Вдох-выдох и они пробуют сохранять нейтралитет, варясь в киселе своих мыслей, пока поднимаются в лифте на нужный этаж. В номере оказывается следующее испытание – одна двуспальная кровать. Хочется зажмуриться и резко выдохнуть накопившиеся эмоции. Это будет слишком близко. Но выбора особо нет и никто не идет разбираться на ресепшен. Возможно, хочется проверить свою выдержку. С другой стороны, ну что ее проверять, она уже и так как натянутая струна последние несколько лет. Но они же договорились, что нет. Никогда.       Антон выныривает из сна, потому что очень жарко. Несколько секунд лежит, пытаясь понять причину. А причина прижалась к нему со спины всем телом и сейчас мягко и размеренно дышит в затылок, ткнувшись в него носом. Рука этой причины покоится на его боку, собственнически приобнимая. Уснуть обратно пока не выходит, внутренний голос орет дурниной, что вот так – правильно! Правильно просыпаться в объятиях этого конкретного человека. Но мало ли, что там говорит внутренний голос. Нельзя. Но пока никто не видит, можно дать себе возможность хотя бы мимолетно почувствовать КАК это могло бы быть. Антон выдыхает и прикрывает глаза, снова проваливаясь в лапы сна, не замечая за своими размышлениями, что дыхание Арсения чуть участилось, потому что он тоже уже не спит, а рука притянула к себе немного ближе. На утро уже просыпаются по разным сторонам кровати и произошедшее, естественно, не обсуждают.       В какой-то момент в жизни Антона появляется официальная для всех девушка. Для него она, конечно же, тоже официальная. Вообще, это все делается в медийном пространстве для того, чтобы снизить градус накала и показать, что Антон – натуральный натурал. Хотя, он себя, в целом, таким и ощущает, только с одним нюансом. Он так устал гонять эту самую мысль в своей голове, там такие колеи уже накатались, что ничем не заделать, никак не убрать. Его, по сути, никогда не привлекали другие мужчины, пока он не встретил Арсения. Но его почему-то хочется рассматривать не с точки зрения пола, а как того самого человека, с которым хочется быть не смотря ни на что. И плевать вообще бы на все эти устои общества и моральные принципы. Плевать на то, что Антон – мужчина, который любит другого мужчину. Он любит человека, такого уникального и нереального, со своей удивительной планетой в голове. Потому что таких, как Арсений, он никогда не встречал и больше точно никогда не встретит. Он и не хочет. Он уже нашел свой центр притяжения, свой мир.       Но медийная среда очень жестока и приходится следовать установленным правилам. Поэтому Антон уже больше двух лет встречается с ней. По началу, кстати, было чувство, что может получится отвлечься и, вроде бы, даже получалось. Но месяца через три стало понятно, что из этих отношений точно ничего не выгорит. Как только Антон захотел все это послать на все четыре стороны – тогда и появился контракт. Да кто бы мог подумать, что такое реально существует. Не такой уж и величины он звезда, чтобы заводить ширму и прикрывать… что? Одно дело, если реально у них с Арсением было бы то, что нужно было скрывать ото всех, прибегая к таким мерам. Но у них ничего нет. Совсем. В смысле отношений. Но зато вокруг все уверенны, что есть. Еще все эти фразы из разряда «шутки про геев, сделали их геями». Да никто и не из кого не делал геев. Хочется разораться от того, что тут нет и доли какой-то правды. Даже местоимение «их» как-то слишком бьет наотмашь, потому что подразумевает, что речь идет о них вместе. Но они не вместе. И от этого все еще мучительно больно.       Оставаться наедине им нельзя. Особенно, когда внутри есть некоторая доза алкоголя, которая притупляет все чувства, и то самое рациональное и останавливающее каждый раз от необдуманных поступков. Антон, впечатанный в стену, смотрит, не мигая, в завораживающие глаза напротив. Чувствует жар чужого тела, которое не касается, но находится на непозволительно близком для друзей расстоянии. Чужие руки захватили в свой плен, расставив свою ловушку по бокам от головы. Хочется. Безумно хочется почувствовать поцелуй. Чужие губы буквально в сантиметре, тяжелое теплое дыхание опаляет свои собственные. Нужно просто закрыть глаза и отдаться порыву. Но Антон отворачивает голову, не давая возможности переступить черту. Стоит, сжимая кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони. Чтобы отрезвить. Пусть лучше боль физическая, чем та, которую он испытывает изо дня в день.       За семь лет уже так много сказано, сделано, сыграно. Миллионы взглядов, касаний. И, даже спустя это время между ними – ничего. Каждый сам себе доказывает, что так и должно быть. Потому что все еще нельзя. Но сердце все равно каждый раз кровоточит от того, что ему запрещают любить. Запрещают чувствовать. Если бы можно было через какой-нибудь рентген увидеть как выглядит сердце, то оно точно бы напомнило разбитую на мелкие осколки вазу, неумело склеенную вновь дешевым скотчем. А через многочисленные трещинки мелкими каплями бы струилось алое сожаление.       И ситуация не сильно становится легче, когда у Антона наконец-то, хоть и внезапно, заканчивается контракт с девушкой, так как заканчивается основной контракт с телеканалом. Тут бы впору хорошенько погрустить, но он рад. Это были словно оковы, держащие его руки за спиной и не дающие двинуться в другую сторону ни на миллиметр. По идее, грудь должна свободно вдыхать поступающий воздух. Но снова нет. Не так. Этого недостаточно. Потому что, как только закрылась та ненавистная дверь, новая не открылась. Но очень хотелось тут же сорваться навстречу своему счастью. Будто на том конце коридора его ждут с распростертыми объятиями. Ведь дело было вовсе не в наличии девушки.       За последние несколько месяцев на их концертах нововведение в виде отсутствующего ведущего. Это несколько развязывает руки. Особенно на объяснении правил в «Куклах». Почему они коллективно решают, что самым оптимальным будет показывать правила Антону на Арсении – не понятно, но никто не жалуется. Потом на сцене снова происходит то, что происходит между этими двумя уже много лет. Антон касается бережно, поднимая и опуская руки куклы, пробегается нежно по ладони, когда говорит, что пальцы у Арсения тоже двигаются. Мимолетно проводит по шее, когда наклоняет голову. Потому что не может не. Особенно сильно выдает тело, когда Антон в шею шепчет «Арсений, иди. Иди, Арсений». Ведь это можно было бы говорить издалека, стоя в трех метрах, но Антон не может себе сопротивляться, поэтому считает, что так тоже можно. Ему. Порой бывает, что он наклоняется так близко, что губы оказываются в миллиметре от чужой кожи, вызывая поток мурашек. Арсений еле сдерживает себя от стона.       Хочется уже поговорить. Каждый такой гребаный раз хочется поговорить. Но в этот же момент память услужливо подкидывает то самое воспоминание с обещанием больше никогда. Только вот уже больше семи лет это обещание идет по пизде. Да и вокруг все уверены, что они давно вместе. И что любовь у них такая красивая. Да если бы. Иногда накатывает такая тоска. Антон не может просто так подойти после многочасового съемочного дня к Арсению и уткнуться носом в его плечо, почувствовав на своей спине поддерживающие объятия. Даже этого они не могут себе позволить. Вот схватить друг друга крепко за руку на концерте – да, запрыгнуть на спину – дайте два. Стоять рядом на огромной сцене – любимое неосознанное занятие. Синхронно махать руками или двигаться – заложено на генном уровне. Сыпаться с шуток друг друга как в первый раз – каждый раз. Любить, спустя столько лет – всегда.       После очередного концерта поезд домой только утром. На завтраке они решают пойти погулять, пока есть немного времени и имеется парк рядом. Есть плюс в раннем подъеме – народу практически нет. Они молча прогуливаются вдоль дорожек, спрятав руки в карманах курток. Подходят к берегу реки, останавливаются чтобы посмотреть на размеренную водную гладь и послушать крик чаек. Нихуя не успокаивает. Сердце в груди стучит, словно на ускорении х100 пытается на азбуке Морзе передать послание «я люблю тебя». Услышь меня! Они стоят около ограждения, облокатившись на него. Вдруг руки Антона касается чужая теплая ладонь, слегка сжимая. Он смотрит на их руки, пытаясь проглотить ком в горле. Душу разрывает от бессилия. Настолько больно осознавать, что им просто-напросто так нельзя. Где-то совсем глубоко бьется крохотная, еще полуживая мысль «а кто решил, что нельзя?» и уже почти дохлая и бессильная «возьми и сделай». Он поворачивает голову в сторону Арсения и видит, как тот стоит с сильно зажмуренными глазами, будто ему невыносимо больно. Но руку не убирает.       Этот закон о пропаганде будто добивает уже и так добитое. Если раньше можно хоть как-то было выехать на шутках или списании ситуации на те самые шутки, то сейчас приходится думать в три раза усиленнее. Но как объяснить неразумному сердцу, что ну вообще никак нельзя давать о себе знать все еще дышащим чувствам. Удивительно вообще, как спустя столько лет он все еще на той же стадии. Хотя Антон, наоборот, сейчас больше уверен в том, что чувствует. Будто это фундаментальное уже знание, что не подлежит никаким обсуждениям, спорам, доказательствам. Но ситуацию это никак не меняет. На какой промежуток времени еще хватит их выдержки?       Недавно их разбудил Дима, когда они заснули на диване в офисе. Съемки были всю ночь, другого свободного времени, к сожалению, не нашлось. А после их окончания, сил, чтобы передвигать конечности, не было абсолютно, поэтому они, не сговариваясь, прикрыли глаза буквально «подремать на пятнадцать минут». Проснулись одновременно, промаргиваясь и возвращаясь в реальный мир, и только потом наблюдая за траекторией движения глаз Димы. На их переплетенные, видимо во время сна, руки. Да и лежат они практически друг на друге. И вместо того, чтобы быстро разорвать хватку и отодвинуться на безопасное расстояние, оба рефлекторно сжимают сильнее ладонь, чтобы сохранить подольше то тепло, что передает нежная кожа. Дима смотрит с пониманием, молча ретируясь.       У Антона нет сил. Сил это все вывозить. Сколько можно уже смотреть на него и не сметь прикоснуться. Да они даже поговорить не могут нормально. Что останавливает? Данное обещание? Да нахуй это обещание. Антон больше так не может. Ему жизненно необходимо иметь возможность прийти домой после трудного и насыщенного рабочего дня, где его будет ждать любимый человек. Или же вернуться домой вместе из-за того, что процентов пятьдесят их проектов – общие. И ключевое тут не возвращение домой, а наличие в жизни любимого человека как константы. Что ты живешь и знаешь эту простую непреложную истину. Что в любой момент ты можешь подойти близко-близко, чтобы почувствовать тепло чужого тела и аромат парфюма, обнять, поцеловать, зарыться пальцами в волосы, почувствовать своим сердцем как бьется в груди, прижатой к твоей, родное сердце в одном ритме. По сути, это же так просто и так сложно одновременно. Только не с ними.       Из мыслей выдергивает звонок в дверь.       На пороге стоит такой же убитый Арсений. Грусть и безысходность будто поселились основными эмоциями в его глазах. Они проходят в комнату наконец-то поговорить. Потому что Арсений нашел в себе силы, ну или же собрал свои яйца в кулак, в отличие от Антона, и пришел. Спустя семь с лишним лет. А то, что они будут говорить именно об этом, у Антона нет сомнений. Сначала Арсений долго молчит, будто собираясь с мыслями. Кажется, вся решительность, с которой он заходил в квартиру, так и осталась в прихожей, на коврике, рядом со снятыми кроссовками.       – Я сдаюсь, Шаст.       – И что ты предлагаешь?       – Так спрашиваешь, будто я тебя вынуждаю.       – Мы же обещали.       – Я тебя не смог перестать любить.       – Каждую минуту я думал о тебе. Ты уже под кожей, в венах, благодаря тебе стучит мое сердце.       – Мы можем попробовать?       – Второй раз я не совершу ошибку.       Наконец-то губы встречаются в поцелуе. Руки прижимают близко-близко. Сначала страшно показать весь спектр чувств, что бурлит внутри в этот самый момент. Будто это действие уже настолько хрупкое, что одно неверное и резкое движение – и все испарится. Арсения целовать до мурашек хорошо. Идеальная разница в росте позволяет Антону не сгибаться в три погибели, чтобы дотянуться. Тем более, сам Арсений поднялся на носочки, что со стороны, Антон уверен, выглядит слишком трогательно. Он сильнее притягивает его к себе, укладывая руку на поясницу. Хочется запомнить каждую секунду этого долгожданного поцелуя, обласкать каждый доступный миллиметр. Хочется передать мягкими касаниями всю полноту своих чувств, которые варварски подавлялись столько долгих лет. Хочется больше, хочется под кожу, хочется всего забрать себе. Единственная верная сейчас мысль – больше никогда не давать этому человеку уйти. Что бы не происходило, что бы не говорили. Справятся. Антон уверен – точно справятся.       Тело действует самостоятельно, поэтому никто не в силах сдержать свои порывы и вот уже язык проникает глубоко в рот, лаская небо, проходясь по кромке зубов и касаясь чужого языка. Желание вжаться друг в друга растет в геометрической прогрессии. Стоять уже не удобно, поэтому через несколько секунд они оказываются на кровати. Теперь очень удобно. Вопросов о дальнейших действиях не возникает. Каждой клеточкой тела они тянутся друг к другу. Обычно это называют занятием любовью: когда нежно, плавно, чувственно. Ласкающие поцелуи порхают по всему телу, пальцы аккуратно сжимают теплую влажную кожу. Доверительные признания попадают в самое сердце. Уже после обоюдно-полученного наслаждения лежат, не выпуская из объятий. Из своей жизни они друг друга определенно точно не отпустят. Но сейчас любой разрыв контакта на миллиметр недопустим.       – Завтра утром идем в ювелирный.       – Что именно ты хочешь купить?       – Кольца.       – А ты не…       – Похуй.       Когда они вдвоем заходят в офис, то всем все становится кристально ясно. Даже спрашивать или уточнять ничего не требуется. Их выдают сияющие счастьем глаза и переплетенные руки, на безымянных пальцах которых кричаще блестят кольца, как символ их сильного чувства и принадлежности друг другу.